Сусанна Александровна, бабушка Рубена, продав в Нор-Нахичеване после смерти мужа просторный крепкий дом, выходящий окнами на Дон, поспешно стала избавляться и от имущества – старинной дубовой мебели, расстроенного рояля, неисчислимой бытовой и хозяйственной утвари. Многое удалось продать, кое-что раздарить ростовской родне... Она уже твердо надумала переехать в Ереван – после настойчивых приглашений к себе замужней сестры. Со всем, особенно громоздким, добром вдова усопшего Карпа Егоровича прощалась без особого сожаления. Лишь никак не хотела расставаться с двумя дорогими ей вещами, символизировавшими ее тихую, размеренную и счастливую жизнь и с пользой служившими ей долгие годы – с ножной швейной машинкой “Зингер” и медным тульским самоваром с выбитыми на боку “николаевскими” медалями и гербами... Ведь всю жизнь на этом самом “Зингере” Сусанна непрестанно что-то шила, строчила – себе, детям, племянницам, а за небольшим, но красивым блестящим и пышущим жаром самоваром чаевничала с мужем долгими холодными зимними вечерами...
По переезде в незнакомый и чужой ей поначалу город налегке – лишь с “Зингером” и самоваром, женщина никак не могла сориентироваться и свыкнуться с новыми условиями, иным укладом жизни, окружающими ее людьми. Остановившись поначалу, до покупки собственного жилья, как и предполагалось, у сестры, Сусанна старалась не быть обузой в чужой семье со своими двумя дочками – делала все по дому, убирала, стирала, ходила на рынок, в магазин... И если “Зингер” ей как-то пригодился – обшивала себя и семью сестры, то любимому самовару выпала иная участь: златобокий друг сиротливо валялся в чулане – в армянском городе не принято было пить чай из самовара... Уже в собственном домике, купленном почти на окраине города, Сусанна вновь вытащила его на свет божий: самовар стоял на тумбочке в углу единственной комнаты, но пользоваться им действительно уже не было возможности и смысла – под рукой не было ни угля, ни щепок древесины, ни традиционного “русского сапога”, да и девочки стеснялись – подружки, иногда заскакивавшие к ним после школы, посмеивались, кидая лукавые взгляды на эту “диковинку” из другого мира…
Прошли годы… Девочки повыходили замуж, обзавелись семьями и детьми. Старшая, Мария, часто забегая с взрослеющим сыном Рубеном проведать постаревшую мать, каждый раз, кидая взгляд в угол комнаты, осуждающе спрашивала, когда же она уберет это “старье” – “только глаза мозолит и перед людьми стыдно”. Мать, грустно улыбаясь, говорила: “Доченька, это часть моей жизни, воспоминания о нашей веселой, безмятежной былой жизни… Пусть стоит… Когда умру, может делать, что хотите… Хоть на свалку выбрасывайте … А пока я жива мой самоварчик будет стоять и радовать глаз!”
Обстоятельства сложились так, что вскоре Мария взяла к себе серьезно заболевшую мать, и злосчастный самовар вместе с ней перекочевал на новое место, на прежнюю тумбочку, рядом с кроватью матери… Мария поместила маму на теплой веранде, так как в гостиной из-за мебельной стенки и холла ничего больше и разместить было невозможно, а в крохотной спальне спала сама с сыном. Сусанна Александровна не роптала, так как рада была и тому, что старшая дочка не оставила ее без присмотра, взяла к себе после преждевременной смерти своего мужа, обменяв обе их квартиры в одну двухкомнатную “хрущевку”. Самовар стоял для красоты, без дела, но бока его уже не блестели медью, как прежде, - Мария работала с утра до вечера, Рубенчик учился, а уже ослабевшей от недугов Сусанне Александровне было не до “блеска-шика” старого самовара. Но она, теплее кутаясь в одеяло, всегда ложилась на бок так, чтобы прежде чем заснуть смотреть в сторону своего ненаглядного самовара… Во сне теперь она все чаще видела себя со своим мужем, благодушным и веселым Карпом Егоровичем – за круглым столом, разливающей ароматнейший китайский чай легким движением вычурного краника пышущего жаром самовара… Горячий кипяток лился тонкой журчащей струей, выпуская легкий пар над изящной фарфоровой чашкой… Жена пододвигала мужу поближе вазочку с его любимым вишневым вареньем, а он, усмехаясь в усы, одобрительно покачивал головой и из-под густых бровей с любовью смотрел на свою Сусанночку…
Как-то слегшая надолго в постель бабушка сказала внуку, Рубену: “Чувствую, недолго протяну я… Не вздумайте с матерью выбрасывать самовар… Он антикварный, таких сейчас с огнем не сыщещь – настоящий тульский, с царскими медалями на боку, сам видишь… И потом это память, семейная реликвия! Пообещай мне, внучек…”. Юноша растерянно кивнул головой – он не представлял, что когда-нибудь может оказаться без любимой бабушки…
Сусанна Александровна спустя год действительно отдала Богу душу… Веранда из спальни бабушки превратилась в “кабинет” студента Рубена и, как и следовало ожидать, самовар вновь перекочевал в чулан, где застрял на долгие годы в темноте и пыли… Мария, каждый раз при уборке чулана, зло пыхтела и бурчала при виде “железяки” и норовила выбросить его, но Рубен укоризненно смотрел на нее и сухо бросал: “Поставь на место, я бабушке обещал…”
Прошло еще несколько лет. Мария слегла от той же болезни, что и ее мать, и вскоре тоже умерла, хотя успела женить сына и увидеть его первенца. Жена Рубена Стелла, шустрая современная девушка из образованных провинциалок, проводя “ревизию хозяйства” после кончины свекрови, тоже как-то добралась до чулана и, увидев потускневший от времени и невнимания хозяев валявшийся на боку самовар, насмешливо кинула мужу: “А это еще что за рухлядь вы держите?” Рубен, изменившись в лице, лишь строго сказал: “Не трогай”. Жена не осмелилась перечить мужу – лишь лицо передернулось от негодования.
Шли годы… Как-то Рубену приснился сон. Бабушка с улыбкой откуда-то издали, сверху, окутанная белой дымкой, смотрела на него и произнесла одну лишь фразу: “Дай, Рубенчик, горячего чаю… Только из самовара…”
Мужчина вздрогнул и проснулся… В комнате было темно и тихо. За окном шуршал дождь. Мерно тикали часы. Жена посапывала под боком, повернувшись к нему спиной. Взрослые дети спали в соседней комнате.
“Странный сон, что хотела этим сказать бабушка? Неужели Стелла выкинула самовар, не сказав мне?” – подумал Рубен. Тихонько встал и вышел через коридор на хозяйственный балкон, где располагался чулан. Осторожно, чтобы не скрипнуть дверцей, открыл чулан. “Нет, на месте бедняга… А действительно, отменная вещица… Душа бабушки, видать, чувствует, что мы с ее наследством дурно обошлись…”. Мужчина на цыпочках вернулся в супружескую спальню и бесшумно лег.
Утром, завтракая, как обычно, яичницей, Рубен словно невзначай кинул жене: “Слушай, почему бы нам снова не “реабилитировать” наш семейный самовар? Это сейчас, кстати, очень модно – гордиться антиквариатом, тем более настоящим русским самоваром…”
Стелла сморщила носик, одним глазом следя за закипавшим кофе в турке, и пренебрежительно выпалила: “И где же ты собираешься ставить это столетнее барахло? Тоже мне, антиквариат… Да таких самоваров на ярмарке навалом… Стоят себе, никто не берет…”
- Во всяком случае, настоящего тульского самовара с императорскими медалями я нигде здесь не видел, ни в комиссионках, ни на ярмарках, - прервал жену Рубен. – Давай вернем его к жизни… Да хоть сегодня же…
Жена глубоко вздохнула и несколько удивленно спросила: “А чего это ты вдруг вспомнил о нем? Столько лет я живу с тобой, и ни мать твоя, ни ты ни разу не говорили о том, чтобы поставить его в квартире на видном месте… Валялся себе в чулане как память семьи - ну и ладно…”
- Мне сон приснился, бабушка попросила чаю именно из своего самовара, это какой-то знак мне…, - омрачился Рубен.
Стелла округлила глаза и рассмеялась: “И с каких это пор ты стал придавать значение снам… Вроде атеистом тебя знала всегда!”
Рубен с укоризной посмотрел на жену, поспешно глотнул кофе и ушел на работу, больше не возвращаясь к этой теме.
Самовар по-прежнему сиротливо валялся в чулане, покрытый не только толстым слоем пыли, но уже местами позеленевший от плесени…
Прошли годы. Рубен Николаевич слег от той же болезни, что и его бабушка и мать…
Он как-то подозвал свою старшую дочь и дал тот же наказ, что в свое время бабушка – Рубену. Мариам с готовностью кивнула головой, не веря, что ее любимого папы когда-нибудь может не быть рядом с ней…
…Потеряв мужа, Стелла не могла найти себе места. Первые дни после смерти Рубена ходила по словно осиротевшей квартире, вспоминала последние годы жизни с мужем, его разговоры, просьбы, нередко раздражающие ее замечания, фразы. “Ах, пусть бы снова ворчал, говорил колкости, обижал по пустякам… Лишь бы был рядом…”
Лежа в одинокой постели, под тусклым светом ночника, она вдруг вспомнила о давно забытой просьбе мужа вернуть “на место” самовар, которую она “на корню” пресекла тогда. “Ах, как я могла не понять его заветного желания? Черствая, упрямая, тупая дура!”.
Стелла нервно вскочила с кровати и через всю квартиру, босая, рванулась к чулану. Она схватила пыльный, тусклый самовар и, бережно обхватив его холодные, грязные бока, прижавшись к нему, словно хотела отогреть медное сокровище своим телом и заслужить прощение мужа, внесла в комнату…
Через день чистенький сверкающий тульский самовар красовался в гостиной, словно воскресив дух его первой хозяйки...
“Рубен был бы рад…”, - с виноватой улыбкой объяснилась Стелла с дочками, крайне удивившимися столь неожиданной метаморфозе в доме.
* * *