Лака чувствовала тревогу спутника, ни о чём не спрашивала – обрадовалась только брезжащему востоку. Тихо молвила: «Светает». А Гназд ничего так не боялся, как рассвета. И был прав.
Едва взошло солнце, он увидел их. Это мог быть кто угодно, но он знал, что это они. Он отметил троих, но, возможно, их больше. Как и откуда свалились они им на голову?
Оглядываясь через плечо, он считал медленно сокращающееся расстояние. С ним была женщина, которая плохо ездила верхом. И которую он не мог, не смел, любой ценой не должен был отдать им! А они – должны были взять. На кону-то барыш. А вот чей? Кто знает этих молодцов, как и что заставляет их лезть из кожи вон ради выгоды корчмаря из «Китайского веера»? Видать, было что-то. Чересчур уж беспощадно гнали те лошадей и рвались под выстрелы. И не только рвались, а и рвали ружья из-за спины.
Тогда, пришпоривая лошадь и одновременно загоняя в ствол заряд, Аликела взмолился, как не молился никогда. Чего только ни обещал Господу, уповая на милосердие его. Во всех грехах каялся, клялся всё изменить в себе, по другому жить, баб забыть – до венца, до законной жены – любой, которую Господь даст! На поклоны встать! На хлеб-воду сесть! Да всё, что угодно, Господи! Всё, что ни пошлёшь – на всё готов! Только выручи!
До него донёсся крик первого всадника. Слов не разберёшь, но Гназд понял, что тот угрожает. Он уже приближался на расстояние выстрела и держал ружьё наизготове. Гназд не выпускал его из поля зрения и, не глядя на Лаку, приказал ей:
- Если меня ссадят – смотри не останавливайся! Уходи, что хватает сил!
Она задохнулась, замотала головой, едва смогла выкрикнуть:
- Я же всё равно без тебя жить не стану!
Он это знал.
Сквозь стиснутые зубы прорычал ей:
- Не смеешь ослушаться! Уйдёшь! Не можешь Гназдов срамить!
И прибавил:
- А меня – лошадь вывезет!
Он знал, что сперва на прицеле у них сам, а потом коняга, на котором девочка. И, прикинув глазом расстояние до первого молодца, быстро вскинул ствол нарезного своего «аглецкого» ружья и чётко-бережно прицелился.
Два выстрела слились в один. Но Ликельяна даже не задело, а сам видел, как тот кувырнулся в пыли.
И тут же второй, скачущий следом, поднял коня на дыбы и поворотил вспять. Неохота, видно, ему стало за чужое добро грудь под пули подставлять. И третий явно смутился, коня придержал. И сразу вдали они оказались, исчезли, пропали из виду. Не сбавляя хода, Гназды понеслись дальше.
Дорога шла прямо, Аликела не боялся, что их обойдут со стороны. Но могли существовать ещё посланные вослед, на лучших лошадях, рыщущие по развилкам других дорог, прочёсывающие всё окрест, и на них рано-поздно можно нарваться.
Гназды продолжали свой путь, и Ликельян по-прежнему внимательно вглядывался вдаль. Наконец, добрались до Лутавы. Он повеселел, увидев издали её светлые воды, услышав её влажный плеск.
Дорога вилась вдоль берега. Переправляться здесь было опасно: много водоворотов и бурунов. Лихим удальцам по молодости лет – и то неразумно, а ему с женщиной – куда ж? Переправиться можно позже, южнее, где река станет сонной и покладистой, делая петлю. Ибо там, за этой рекой - продолжение пути.
Он быстро повернулся к Лаке:
- Эти, в корчме – они знают, откуда ты?
Сейчас это было важно: знают или не знают загонщики, куда идёт зверь. В земли Гназдов прямой путь за реку.
- Может, нет… - пролепетала Лака. Он посмотрел на неё – из-под выгорелого башлыка глядели насмерть перепуганные глаза. А лица не видно: как повязал её платком, так и осталась, не смея снять без его разрешения.
- Жарко, поди? – участливо спросил Аликела. - День тёплый. Открой лицо.
Она молча сорвала платок и скинула башлык. Взору предстало бледное мраморное лицо с сиреневыми губами. Он всё же не ожидал такого состояния. Надо ж, как напугал женщину…
Смутившись, усмехнулся:
- Ну-ну… Не надо уж так-то… - и постарался отвлечь, - ты лучше вспомни – могла ты сказать кому, кто ты?
- Я не говорила, - заволновалась она, - но из третьих уст они могли услышать…
«Третьи – не первые… - подумал Гназд, - ладно, авось, обойдётся…» И повернул лошадей к реке.
Спустились вниз по покатому склону, вошли в воду. И дальше, по воде вдоль берега - двигались не менее часа. Дно у самой кромки воды было ровным; и с берега, и с реки их прикрывали заросли ольхи. Сквозь ольху Ликельян скоро заметил на дороге всадников - и, замерев, осторожно проследил за ними. Те ехали спокойно, довольно расслабленно – человек пять. Оно, конечно - мало ль кто тут ездит? Но остеречься стоило.
Гназд понаблюдал – они миновали его, не интересуясь окрестными зарослями и следами подков. И тогда он продолжил путь по воде, пока это не сделалось невозможным из-за разросшихся корней. Пришлось вернуться на дорогу.
Там Аликела велел Лаке повязать лицо и набросить башлык на голову. Стоило бы дать отдохнуть ей, поддержать, в седло подсев - да он пока не решался: руки нужны свободными. Так и трусили они вдоль реки. Река то серела, то вспыхивала сквозь начинавшую желтеть ольху. Потом ольха кончилась. И река засияла уже не таясь.
Глядя задумчиво на водную гладь, Лака проронила:
- Я три года не видала рек… Я и забыла, какие они…
Помедлив, Ликельян осторожно спросил:
- А что ты видала?
- Стены, - ответствовала она и более не произнесла ни слова. Он промолчал. И молчал, пока местность не стала открытой и плоской, и берег не утонул в траве.
- Нам придётся переправиться, - сухо сказал тогда. - Сейчас дорога повернёт налево. Спустимся к излучине реки…
На повороте он оглянулся вокруг. Сдержав лошадей, неспешно убрал в чехол лежащее поперёк седла ружьё. Потом достал кисет и набил трубку. Лака внимательно наблюдала за ним.
Гназд усмехнулся: она была забавная - в кобеняке и с завязанным лицом, а всё равно хорошенькая, хоть видны одни глаза. Подмигнув ей, он пустил кольцо дыма.
Порывисто и с надеждой, вся подавшись к нему, она спросила:
- Алику! Мы… в безопасности?!
Он пожал плечами, прищурившись, глянул вдаль. Пробормотал с сомнением:
- Да вроде, отцепились…
Она выдохнула и сразу вся как будто стекла с седла. Он поглядел на неё, осмыслил состояние и с сочувствием спросил:
- Устала?
Она замялась.
- Отдохни, - он спешился, привязал свою кобылу к хвосту коня и вспрыгнул ему в седло позади Лаки. Подхватив её под левое бедро, усадил боком к себе, поддержал под спину, освободил от маскировочных завес её лицо и голову.
Лака пригладила растрёпанные волосы, взглянула ему в глаза в немом восхищении и вдруг, схватив его руку, быстро поцеловала её.
- Алику… - проговорила сдавленно, - моей жизнью можешь распоряжаться, как тебе угодно. Она твоя.
Ликельян хмуро пробормотал:
- Я не поп, что б женщина мне руки целовала… А жизнь, - добавил горько, - мне и своя-то не принадлежит – куда уж твоя…
И, помолчав, глухо уронил:
- Я виноват. Не благодари меня.
Она опустила голову и долго ехала молча.
И ему говорить не хотелось: едем, чего ж ещё? Погодя, он всё же лениво посоветовал ей:
- Покемарь немного, пока время есть… А то переправляться скоро – для тебя это дело новое…
Она кивнула, ещё помолчала и вдруг спросила:
- Алику… А что бы с нами сделали, если б поймали?
Гназда изнутри сквозняк прохватил. Он хмуро покосился на неё и только покачал головой. «Ох, девочка, - подумал сокрушённо, - не учит тебя жизнь! Кто ж об этом спрашивает и кто отвечает!» В ответ пробормотал нехотя:
- Самое лучшее – тебя бы к хозяину вернули, меня бы избили и бросили…
Она удивилась и тревожно взглянула:
- А самое худшее?
Ликельян постарался не встретиться с ней взглядом.
- Не спрашивай, Лаку… - пробубнил едва слышно. - Подремли лучше.
Он привалил её голову к своему плечу, и она сразу притихла.
Ещё сколько-то двигались они вдоль реки, постепенно приближаясь к ней, и вот, наконец, достигли переправы. Тут Аликела снял Лаку с коня, отвязал карюю кобылу, из перемётной сумы извлёк сложенный кожаный мешок, раскрыл пошире, велел девочке:
- Клади сюда всё.
Она заморгала глазами:
- А что класть?
Он засмеялся:
- Одежду клади.
Сам свернул её плащ, сунул в мешок. Сбросил кафтан, рубаху с портками – всё в мешок уложил. Сапоги, онучки туда же – сам гол, как сокол:
- Давай-давай, - смеётся, - мешок большой!
Она, глядя на него, поснимала чужую верхнюю одежду, затолкала в мешок:
- Вот.
Гназд посмотрел на неё и закручинился. Стоит перед ним в этом диком и безлюдном месте, среди ольхи и рогоза танцовщица из китайского дворца в переливчатом алом наряде – но, правда, довольно потрёпанном. Масса лент на ней и многочисленных длинных юбок – что б, значит, за корни-коряги способней цепляться…
Он сперва растерялся:
- А это-то… - показал на ленты-юбки. Здесь она уже не казалась ему такой возмутительно голой, как в корчме. Скорее, возмутительно одетой.
- Это – тоже? - искренне удивилась она, отступая.
- Тоже! – передразнил он не без ядовитости, - ты уж не откажи!
Лака стала неуверенно стаскивать свой воспламеняющий наряд. И тут мужика ждало потрясение: девочка испуганно взглядывала на него, прикрываясь волосами.
Ликельян изумлённо присвистнул:
- Ты что, Лаку? – спросил растерянно. - Ты совсем забыла меня?
- Нет, - затрясла она головой. - Я не забыла. Я отвыкла.
Он долго с сомнением глядел на неё и думал: «И куда тебе в танцовщицы, скромница ты моя? Как же ты пережила-то – всё, что тебе выпало?»
О том, что выпало, в воображении сразу пресёк. И спрашивать не хотел.
А девчонка, всё ещё бросая во все стороны торопливые взоры, наконец затиснула в мешок то и дело выпадавшие оттуда концы лент и лепестков юбки. Гназд посмотрел и, оставшись удовлетворённым её рабочим видом, потребовал последнее:
- Волосы наверх подбери.
Пока она закручивала спутанные дебри вокруг головы, он завязал мешок двойным перехлёстом – не промокнет, ничего ему не сделается – и приторочил к седлу. Ухватив под уздцы лошадей, потянул их в воду - и кивнул своей русалке:
- Ну! За мной!
И, расплескав волны, они шумно вбежали в спокойные воды реки. Дно быстро ушло из-под ног, лошади поплыли. Ликельян подтолкнул Лаку к коню, велел держаться за луку седла. Сам направлял лошадей и внимательно просматривал пойму.
Бог миловал. Всё прошло благополучно.
Они переплыли реку и выбрались из воды на другом берегу. Взглянув на мокрую и дрожащую русалку, Гназд понял: зуб на зуб не попадает. И самого-то озноб пробирал. А что ж вы хотите пред Успеньем? Со дня Ильи в реку не вели!
- А ну, - приказал Гназд весело,- бегом! Вон по той тропе на кручу! Заодно подсохнем. Погреемся.
Велел ей держать повод, и, ведя лошадей, они вскарабкались на высокий берег и углубились в лес.
Лаку ему, конечно, вперёд пропустить хотелось: ещё и не разглядел толком. А та всё отставала и за кобылу пряталась. Однако же, он заметил - за три года изменилась. А уж с той щепочкой, что была в пятнадцать лет, и не сравнишь. Пышная, цветущая женщина. Он ещё тогда угадал это в ней. Он думал, будет с ней счастлив. Он и не допускал, что наступит день и час...
И шквалом ударили мысли, которые так долго удавалось ему отпихивать. Вот ведь что голая девка делает! Глянул – и провалился. Казалось бы, что за беда. Провалился - и провалился. Ан нет: провалился-то – не туда…
Три года назад он бы, конечно, в постель провалился. Или в стог. Или в цветы луговые. А теперь – в самую чёрную горечь. И чего люди так не по-людски устроены! Пошло цедиться и капать на ум такое, о котором в час опасности Гназд и не подозревал в себе. Вот она сказала, что отдаёт ему жизнь… А чего – жизнь? Она должна была сказать: «Мою поломанную жизнь, которая мне и самой-то опротивела». Это тогда, пять лет назад, она отдала ему жизнь. Тогда принял он её как драгоценную жертву.
Неожиданно Ликельян остановился и, чуть замерев, резко обернулся к ней, отчего она тоже остановилась, и тоже замерла.
- Лаку! – крикнул он.
Она услышала только шёпот:
- Прежняя ли ты?
Она выпрямилась и долго глядела на него.
- Не надо, Алику… - выговорила наконец. И, помолчав ещё, добавила уже уверенно:
- Я прежняя! Я свободна! Все эти годы я ждала свободы. Я тем и жила.
Гназд недоверчиво покачал головой:
- Ты ждала чуда? Ведь только чудо тебя спасло!
Она произнесла со вдохновением:
- А на что же ещё можно было надеяться? Только на чудо!
Что ж? Чудо – так чудо. Чудеса случаются. Вот – случилось же с ними. Дёрнуло Гназда завернуть на Конную площадь…
Он остановил лошадей, снял поклажу:
- Вроде, подсохли… Одеться надо, - и вытряхнул из мешка одежду.
Первое, что проверил – это порох и табак. Лака опять облеклась в алый пламенный наряд и с отвращением взглянула на портки убитого. Ликельян с сочувствием вздохнул:
- Придётся надеть, Лаку. Целей будешь.
Она не прекословила.
Гназд усадил её к себе в седло, и они двинулись шагом - лесом, без дороги. Так было спокойнее. Проехали сколько-то в полном молчании. Только сколько ж можно молчать-то? Сколько можно прятаться и глаза закрывать? Всё равно никуда не денешься… Ноет-болит – значит, вырвать надо. Собраться с духом и вырвать.
Вот собрался Гназд, изготовился, все силы напряг – и молчание нарушил:
- Ну?
Она вздрогнула, жалобно взглянула.
- Рассказывай! - пояснил он.
- Что рассказывать? - едва слышно прошептала она, всё ещё цепляясь за хрупкие ветки-мгновения.
- Всё по порядку, - потребовал он. У неё перехватило дыхание. Гназд яростно схватил за подбородок и повернул к себе её лицо:
- Кто тебя украл?
Она перевела дух.
- Кто? – продолжал он. - Что знаешь о нём? Имя – знаешь?
- Да… - прошептала она.
- Ну! - подтолкнул её Гназд.
Упавший голос её прозвучал, как гром среди ясного неба:
- Господин Ираклий Ружен.
Тут Аликела чуть с лошади не упал. Воцарилось молчание – и надолго.
Ликельян ошарашено смотрел на неё. Она, печально пожав плечами, на него.
Постепенно в его воображении поплыли все возможные картины этого события.
Что ж? Правдоподобно.
Раклика вызывал подозрения. Но именно он наиболее удачно оправдался. Ведь потом уже ни у кого не было сомнений: Раклика невиновен…
Аликела заскрежетал зубами:
- Как же это могло случиться?
Лака тихо и печально заговорила:
- Помнишь, ты обещал вернуться к Пасхе? А за два дня до этого к нам пришёл коробейник…
- Знаю. Дальше, - нетерпеливо перебил он её.
- Так вот коробейник тот шепнул мне, что у него для меня важная новость. А какая может быть новость для меня за два дня до Пасхи? Я сразу и решила, что новость от тебя. От кого же ещё? Ты не можешь открыто явиться и посылаешь коробейника. Выждала я, когда девчонки отвлеклись, подошла к коробейнику. И он сказал, мол, один человек ждёт у Чёрного Яра, с чем-то важным, - а сам смотрел так таинственно, так значительно… Когда так сказал он, я подумала: что за беда? Пойду, посмотрю – если всё же не ты – сразу уйду. Подходить не буду. И пошла. Но так никого и не увидела…
Гназд удивлённо взглянул. Она пояснила:
- Я помню только, на поляну вышла, далеко до Чёрного Яра. День был яркий, солнечный, лес весенний, птички весёлые перекликались… - она всхлипнула.
Ликельян проглотил комок. Спросил:
- Они что-то знали?
- По-моему, нет, - она покачала головой.
Он кивнул:
- Понятно. Кто это выполнил?
Она задумчиво отвечала:
- Не знаю, кто. Я вдруг увидела себя в четырёх стенах и ничего не могла понять. Долго не могла… Думала, сон… В голове туман стоял… А потом в закрытом возке, при стражах всё везли куда-то. Я не сразу в Бетев попала.
Аликела захрипел в бешенстве. «Ах, вот как! Вот, значит, как ты с нами, с Гназдами, Ираклий Ружен! Вот как ты с товарищами, рыжая лисица! Мало тебе порченых девиц из разорённых родов! В дерзости своей нашу честь не счёл ты преградой?! Ты с нами потягаться решил?! Гордость нашу посрамить?! Славу нашу в грязь втоптать?! Над прадедами насмеяться?! Поколебать законы решил, незаконный сын незаконного отца! Разбойник, не имеющий своей земли!»
И вконец задохнулся от гнева. Уж Раклику-то знал он! Тому, конечно, понравилась девочка, но не только юной прелестью. Не меньшей прелестью для него было то, что она из славного рода Гназдов. Поперёк горла пришлись ему Гназды! Их крушение в мечтах лелеял! Гназды никогда бы и в жёны Руженам дочь не отдали – не ровня!
Ликельян поднял на Лаку тяжёлый взгляд. Спросил глухо:
- Для себя взял?
Она кивнула.
- А, может, нет? – вдруг зло прищурился гордец, - может, с другими делился?
- Что ты… - она вздохнула, - он был ревнив, как сумасшедший… Из-под замка не выпускал. Всё цеплялся: не плачь, не пой, не вздыхай, не скучай, не вспоминай…
Алика смягчился:
- Ты помнила меня?
Из глаз её хлынули слёзы.
- Как же ты могла, Лаку, - горько упрекнул её Гназд,- так обмануться?! Так неосторожно поступить?! Уйти к Чёрному Яру?! Где и разъездов наших нет!
Она заплакала.
- Я думала, ты остерегаешься разъездов, чтобы брату не сообщили, - пролепетала она сквозь слёзы. - Я так ждала тебя! Ты же обещал вернуться!
Тут уж Аликелу слеза прошибла. Рукавом глаза вытер, сглотнул комок в горле. Тихо произнёс:
- Так я ж вернулся!
Она подняла на него совершенно мокрое лицо, и глаза его уже не удержали влаги. Он почти крикнул ей:
- Я опоздал только на день!
Пискнув подбитой птицей, она упала головой ему на грудь и затряслась от рыданий. И долго они так ехали. Их обступали леса, тёмные ели с двух сторон задевали лапами по плечам, по лицам, залитым слёзами. Но его - высохли раньше. От гнева.
Не на миг не прекращалось в нём это глухое клокотание.
«Так ты удачлив, Ираклий Ружен? Ведь ты веришь в удачу! Ты везуч. Ты сумел обойти меня! Помнится, шутил: удача любит тебя, как ни одна из женщин… А пуля, а, Раклика Ружен? Такая, знаешь ли, небольшая продолговатая пуля - она, может, тоже любит тебя со всей своей страстью? Знаешь, какая страсть у пули?»
Собственно, с Ракликой всё было ясно. Развлёкся с красавицей и разбил им жизнь. Но не это главное. Задето достоинство рода.
И то не пустые слова. От этого зависит судьба многих поколений Гназдов. И эту язву надо выжечь. Пока не пошла от неё зараза.
Всё так... Но вот не мог Аликела объявить такое во всеуслышание. Кабы мог – участь Раклики была бы решена. И, пожалуй, не его одного. Да только - задевает оно семейные интересы. Что же он – вернёт девочку в крепость и сразу тавро на ней поставит? Друга ославит? Известит мир, что сестра была наложницей?
Да, её похитили, но ведь как она танцует! Одного танца достаточно, что бы пресечь все пересуды. Такому искусству в постелях не учатся. Можно убедить: не тронули - сделали танцовщицей. Он, Ликельян, засвидетельствует! Он слово даст! Девушка Гназдов отстояла свою честь! Пусть мечта станет явью! Хотя бы во мнении народном…
Конечно, останется подозрение. Люди есть люди. На девчонку станут коситься, но это совсем не то же, что сказать открыто. Имя Раклики не должно произноситься рядом с её именем.
А значит, кто-то – либо он, Аликела, либо Северика – разберутся с Ракликой. И, скорее всего, учитывая, что Северьян обременён многочисленным семейством, разбираться будет друг. Больше некому.
Раклика же непредсказуем. Поступки неожиданны. Расчет его – расчет на первый взгляд странный. Но всегда удачный. Таков этот человек. И он не должен был продать Лаку. Ружены прячут своих девок, вечных узниц Бетевского Двора. Что уж говорить о девушке из рода Гназдов! Удавился бы – не выпустил.
Аликела потрепал Лаку по плечу, приподнял к себе её заплаканное лицо, спросил:
- Долго при себе держал?
Она опустила глаза, пожала плечами:
- Всё время…
Гназд не понял.
- Ну, сколько времени-то? Неделю? Месяц? Год? - пояснил, слегка раздражаясь.
- Всё это время…
- Сколько? – в недоумении переспросил Гназд.
- Все три года, - обыденно молвила та.
Гназд изумился:
- Ты хочешь сказать, что он держал тебя три года и потом продал в корчму?
- Нет, он бы не продал.
- Вот-вот!
- Он в первое же своё появление сказал мне, что я покину замок только в гробу.
- Самого бы заколотить! - не удержавшись, прорычал Гназд. И опять провалился: упоминание о первом появлении с новой силой расшевелило ревность.
- Первый раз, говоришь? Он что же – поладить полагал? - Аликела подлил в голос презрительного высокомерия, но дрогнул голос, жалко пискнуло в горле. Молодец, однако, не сдавался, пусть ухмылка и кривой выходила, точно зубы свело:
- Ухаживал? Уговаривал? Подарки дарил? О любви говорил?
Лака кивала и кивала.
Он посмотрел на неё с ненавистью:
- А ведь ты из рода Гназдов!
Она быстро взглянула на него:
- Конечно!
- Ты не должна была ладить с ним!
- Я и не поладила! Он сам объявил мне, что потерял терпение!
- Ну, и… - насторожился Гназд.
- Я обрадовалась! Я подумала, он всё же отпустит меня! Я обещала и клялась - не выдам его!
Гназд насмешливо присвистнул:
- Де-е-евочка моя…
- Вот и он так же сказал… - совсем упавшим голосом прошептала она. Задело гордеца, что она с другим его равняет. Хмуро отвернулся. Зло рассмеялся:
- Чтобы Ружен - да женскому слову верил…
От волос её веяло тонким ароматом жасмина. А молодца наизнанку пошло выворачивать.
- Три года, говоришь? Больше, чем со мной. Небось, от него за кобылу не пряталась?
- Я же не поладила с ним… - попыталась она защититься.
Гназд не слышал:
- И до мёда дошло…
- Какого мёда? – растерялась она.
- До слад-ко-го! – по слогам отчеканил Гназд.
- Не было мёда! - сообразив, затрясла головой Лака. Тот хохотнул:
- А он, вот, иначе считал…
- Алику! - в ужасе вскричала она и, уронив голову, тихо прошептала:
- Поверь мне, Алику…
Отдышавшись, Алика хрипло пробормотал:
- Я – что… Поинтересовался только… Может, ничего тебе жилось? Может, законным браком - и понравилось бы?!
И продолжал уже с нарастающей куражливостью:
- Чего? Богатый, значительный человек, всем в Бетеве голова. Хочешь, под уздцы его возьму?! Женится, как порядочный!
Глаза её округлились:
- Нет-нет, Алику! Не хочу!
Тот насмешливо успокоил её:
- Не бойся, не выдам!
И добавил с прежним ядом:
- Это верно! Что значит законный брак для поправшего законы? Да у него ж во всём замке ни одной иконы не найдётся! Так? – осведомился с горечью. - Или, может, есть где, по недосмотру?
- Я не знаю… - потухшим голосом обронила Лака. - Я по замку не ходила…
- Не ходила? Совсем? Где ж ты там была-то?
- Не знаю, Алику? Кажется, где-то очень высоко…
- Да-да-да… - пропел Гназд весело, на язык яд сочился. – В верхних покоях! Помнится, там всё лестницы да галереи…
«А кто пройти пытается, - добавил про себя, травясь окончательно, - тех девки ловят…»
- Ничего не видела выше, - задумчиво роняла Лака, - только простор небесный. Широкая площадка внутри срубов, на неё и окна выходили. Брёвна гладкие, хорошо пригнанные. Я три года ногой земли не касалась, деревца не видала. А ходили за мной две женщины. А ещё третья учила танцевать.
- Минодора?
- Да.
- Ах, вот что? – уже смирно пробурчал Алика, вспомнив Минду. - Что ж? Знавал такую. Ярко плясала. В чести была. Замена, значит… Сильно в летах?
- Да нет, не сильно… Но сама она говорила, что её время прошло. Она добрая была. Жалела.
Гназд насмешливо вскинул бровь:
- Старшая подруга?
- Да, - ответила Лака просто.
- Все эти женщины, Лаку, - со вздохом объяснил ей Гназд, - были когда-то молоды и красивы. И свободны. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
- Да, я понимаю. Я знаю, что когда-нибудь оказалась бы в их числе. Минодора, правда, никогда не была свободна. Она с детства балаганная плясунья. Когда-то, давно-давно, у неё была старшая сестра. Ружены купили в семнадцать лет, когда мастерство её только зазвенело. Мы много разговаривали…
- Она очень откровенна, - заметил Гназд. - А ты, Лаку?
- Я?
- Ты что-нибудь рассказывала ей?
- Да…
- Она знала обо мне?
- Нет.
- Но догадывалась. А Раклика? Лаку, я не впустую спрашиваю. Для меня это важно. Раклика знал?
- Нет, - дёрнулась Лака. - Вот уж кто ничего не знал!
Аликела с сомнением глянул на неё:
- Ничего?
- Ничего, - взъерошилась она.
Гназд пожал плечами:
- Но это неправдоподобно. Что-то он должен был узнать. Не такой он человек, чтоб не допытаться. Держал для себя, ревновал – значит, небезразлично было, кто опередил. И как ты отговорилась?
- Об этом не было речи.
Гназд не выдержал и рассмеялся.
Она взглянула честными глазами, вскинув голову:
- Я говорю правду. Он был уверен в моей безгрешности.
- Что?! - резко шатнулся Гназд.
Нет, определённо, судьбой ему было назначено в этот день то и дело валиться с лошади. Второй раз он еле удержался в седле.
- Как же это может быть?! - ошарашено покрутил он головой. Потом в изумлении воззрился на девочку:
- Ты хочешь сказать, Лаку, - проговорил медленно, - что сумела обмануть такого искушённого человека, как Раклика?!
Она объяснила:
- Я же из рода Гназдов. Он и не ждал ничего другого. Потому и терпелив был.
- Три года был терпелив?
Лака опустила голову:
- Три года он, конечно, не вытерпел…
И, помолчав, прошептала:
- Я поранила его. А он меня. Я спрятала нож. Он отнял. У него все руки были в крови.
Ликельян зажмурился, но треклятое воображение работало на совесть. Во всей красе расцвели кровавые картины постельной разборки. Из горла рванула струя, то ли писк, то ли вой – и всё это задёргалось, забилось... Вконец одуревший от боли мужик расхохотался.
Позже Гназд без конца спрашивал себя и не находил ответа - неужели не мог он в ту минуту забить себе в рот собственный башлык!
- А! – трясся он, и наружу рвалось, - вот оно что! Он жизни твоей угрожал?!
Он захлебнулся новым шквалом злобного смеха.
- А ты… – всхлипнул снова, - ты – хотела жить?!
Бедная девочка издала такой вопль, что он осёкся. Мгновенно мир вокруг замер и затих. В наступившей тишине Гназд едва расслышал скупые слова:
- Меня не спрашивали, что я хочу.
Он молчал. А лучше бы молчал с самого начала.
Разве ты не знал прописной истины, Аликеле? Из двух зол, а значит, двух бед, двух болей – выбирай меньшую. А ты, что же – одну из другой вычесть полагал? Не вышло. Сложил вместе.
Он бережно приподнял на ладони один из её чёрных локонов, осторожно приложил к губам:
- Прости, - сказал еле слышно.
Больше не произнесли ни слова.
И она молчала, и он молчал.
Так и ехали по лесу – не спеша, в тишине и молчании. И правильно делали. Не о прошлом – о настоящем надо думать. Вот – о ночлеге, например. О нём стоило подумать.