Ноябрьская ночь. Ветрено и холодно. В темных огородах воют собаки друг перед дружкой. И от воя такого мороз по коже. Небо черное, словно чело давно нечищеной печки. А из светлого - костер между старых деревенских сараев да луна, изредка показывающая свой краешек из плотной занавеси густых облаков. Береза бьется подмерзшими ветвями о крышу покосившейся избы. Из избы вышел человек в офицерском полушубке. И тут же из-за темного угла к офицеру бросился пожилой солдат Захар Ефимович Харламов.
- Ну, как там с моим делом, товарищ капитан? – подбежал к командиру Харламов.
- Ты опять своей ерундой? – насупил брови капитан, зло отмахнулся от бойца и прибавил шагу.
- Какая же это ерунда, товарищ капитан? - теперь уже забежал с другой стороны Захар Ефимович. – Это сын же мой родной, так сказать… Кто ж кроме меня за него побеспокоится?
- Какой еще сын?! – капитан так рассердился, что аж ногой топнул. – Устроили мне! Тут война, Харламов! Война! Понимаешь?! Нет тут ни отцов, ни сыновей – все мы солдаты!
- А я про то и говорю, - не унимался Захар Ефимович, глядя прямо в глаза командира. – Все мы равны, а потому давайте я вместо Ваньки моего в сводном штурмовом отряде пойду. Я же знаю, что Вы любого без согласований всяких взять или не взять можете…
- Ты в своем уме?! – сжал капитан кулак, как раз возле носа Харламова. – Я туда самых крепких отбирал.
- Вот именно, что в своем! – теперь уже в полный голос отвечал солдат. – Что толку-то в этих крепких? Ваньке-то двадцатый год всего: ни ума, ни хитрости у него нет. Мигом пулю схлопочет, а я еще в гражданскую на юго-западном фронте в штыковую ходил. Я верткий. Пусть он вместо меня в оружейной мастерской пару деньков поработает, а я за него в ночную вылазку схожу. Делов-то…
- Как ты мне надоел, Харламов! – еще раз топнул ногой командир. – Не знал бы я тебя хорошо, как лучшего оружейника полка, то точно бы пристрелил за приставучесть твою бесстыдную. На месте бы…
- Ну, товарищ капитан, - вновь перешел на полушепот боец. – Он же мальчишка еще, не пожил ничего. Глупый… От меня больше пользы будет. У тебя же тоже дети есть… Дети, они всегда дети … Сделай одолжение…
Капитан пристально посмотрел в серое, изрезанное морщинами лицо старого солдата, в его глаза, здорово похожие на глаза верной собаки, ожидающей от хозяина ласки или угощения, и махнул рукой.
- Хрен с тобой!
- Ой, спасибочки, товарищ капитан, век не забуду, - обрадовано запричитал Захар Ефимович, потом развернулся и трусцой побежал к костру, где солдаты готовились к боевому выходу. – Как вернусь с войны, так велю бабе своей свечку за Вас каждый день ставить, товарищ капитан! За здравие!
Харламов подбежал к костру и властным голосом крикнул сыну:
- Ванька, подь сюда!
- Чего, бать?
Ванька – крупный краснощекий парень, справный, выше отца почти на голову, ничуть не беспокоился о предстоящем бое и чему-то улыбался.
- Ты, это, Ванька, - Харламов отвел глаза в сторону и протяжно вздохнул, - иди сейчас в мастерскую, там Никифору Пашину надо помочь боёк пулеметный по месту подогнать…
- Чего? – удивленно таращил на отца глаза парень. – Какой боёк, батя? Мне ж сейчас на боевой выход.
- Иди в мастерскую, я тебе сказал, - теперь смотрел прямо в глаза сыну отец. – Я с командиром договорился…
- Батя, - помотал головой Ванька, - Не позорь меня…
- Иди! – на лице Захара Ефимовича задвигались желваки, глаза приняли свинцовый оттенок. – Иди, не понял что ли? Етит-твою…
Ванька крепко сжал кулаки, покраснел, как спелая свекла и двинулся грудью на отца.
- Батя, не позорь…
- Иди, я сказал! А то!
- Ефимыч, а ты ремень сними, - загоготали прислушавшиеся к разговору отца с сыном бойцы, - да по заднице его! По голой непременно!
Ванька задрожал и, казалось, что бросится сейчас на отца, как на самого ненавистного ворога, пальцы растопыренные уж к уровню плеч поднял, задрожал, но тут резкий, словно пистолетный выстрел средь утренней тишины, окрик.
- Харламов!
Отец и сын мгновенно обернулись на голос.
Капитан сдвинул брови и, пристально глянув на молодого бойца, приказал резким, не терпящим возражения тоном.
- В мастерскую бегом!
- Товарищ капитан…, - широко распахнул удивленные очи Ванька.
- Бегом, я сказал, - повысил голос командир. – Это приказ!
Ванька побрел вдоль темной улицы, бойцы же стали торопливо собираться в походный строй, а Захар Ефимович неотрывно смотрел на исчезающую во тьме сутулую спину своего младшего сына. Сама судьба назначила им вместе тянуть нелегкую ратную лямку и кто, как не отец, в этом смертельно опасном деле помочь сможет? Призвали их не в один день. Захар Ефимович в августе сорок первого под мобилизацию попал. Слесарем был Харламов, как говорится, от бога, а потому вместо маршевой роты, посчастливилось ему служить при механических мастерских учебного полка. Месяц служил он и радовался, пока Ваньку своего в колонне новобранцев не разглядел. Ох, сколько порогов оббил он тогда, чтобы оставить сына служить в постоянном составе учебного полка, но всё без толку. Других там желающих было, хоть пруд пруди, и пришлось Захару Ефимовичу самому в роту маршевую проситься. Сперва его не пускали, но Харламов упорный мужик и умеет добиться своего.
Не меньше часа шел сводный отряд по узкой дороге между черных стен высокого ночного леса, потом свернули в молодой колючий ельник, а оттуда бойцы вышли в редкий перелесок и затаились.
- Всем тихо лежать, - шепотом командовал капитан, злым пинком ноги пресекая всякий шум. –
Не курить. Без команды не подниматься.
Бойцы, будто окаменели на мерзлой земле, только капитан бесшумно, словно тень, передвигался вдоль залегшей цепи и часто поглядывал на слабо светящийся циферблат командирских часов. Было тихо-тихо, но, вдруг, в непроглядной тьме что-то завыло. Сперва еле-еле, а потом всё явственней, надрывней и громче. Бойцы от неожиданности подняли головы и тут началось… Первый взрыв! Второй! Третий! Багровые вспышки огня вырывал из мрака очертания ломающихся деревьев, комья жирной земли и ошметки человеческой плоти. Всё вокруг грохотало, ревело и крутилось в смертельной пляске адского водоворота. Харламову посчастливилось: прыгнул он в свежую воронку, а всякому известно, что снаряд два раза в одно и то же место не падает, вот и вжался сейчас Захар Ефимович в теплую землю с превеликой надеждой, что никаких исключений из правил сегодня не случится. Надеялся и молился.
- Отче наш, иже еси…
Вообще-то, он неверующий, но в этом страшенном месиве ничего другого, кроме молитвы на ум ему не приходило. Бух-бу-бух, у-уу-у, ах-ба-бах, ах-ах- ах... Удар за ударом, разрыв за разрывом! Что тяжелое упало Харламову на спину. Боец дернулся и сбросил с себя противную дрожащую тяжесть. Теперь рядом с Захаром Ефимовичем лежал раненный капитан, правая сторона его груди была искромсана и представляла собой - шевелящийся сгусток из тряпок и крови. Глаза командира были широко раскрыты, а из губ, сквозь окровавленную пену вырывались одни и те же хриплые слова.
- Только в штабе знали. Измена. Только в штабе…
Потом капитан вздрогнул всем телом, забился судорожно ногами и испустил дух. Харламов хотел закрыть ему глаза, но невообразимая тяжесть ударила его сзади по затылку. Так ударила, что солдату показалось, будто его тело внезапно сжалось в комочек до воробьиных размеров, а потом разом разбухло непомерно и разорвалось на мелкие кусочки. В глазах сперва потемнело, затем искры посыпались, скулы до хруста свело, в шее что-то со звоном разломилось, а потом … потом разом сплошная приятность настала…
И показалось Захару Ефимовичу, что парит он в предрассветных сумерках над полуголым осенним лесом и чувствует такое блаженство, какого никогда в жизни не испытывал. Словно в парном молоке купается. И ничего ему не надо, ничего не хочется, летать бы вот так всю жизнь и летать. Но тут голос какой-то его блаженство придумал нарушить.
- Давай, быстрее сюда, а то у меня портал закрывается! Ты один остался!
- Какой еще «протал»? – пропел в ответ счастливый Захар Ефимович.
- Быстрее, переговаривается он мне еще тут! Поторапливайся. Я уж всех ваших отправил.
- Куда?
- На другой свет.
- А ты Бог что ли? – весело засмеялся Харламов.
- Бога нет!
- А кто же есть?
- Покой и радость. Торопись, закрывается портал. Некогда мне!
- Подожди, подожди, - никак не хотел униматься счастливый Захар Ефимович, - так ты меня в новую жизнь зовешь?
- Выходит, что так.
- Хорошо там?
- Никто не жалуется. Покойно там. Давай быстрее!
- Покойно, говоришь? – от радостного счастья Захара Ефимовича, прямо-таки распирало, а потому очень хотелось поговорить. – И никаких забот?
- Ни каких.
- Вот ведь красота! – пуще прежнего возрадовался Харламов, а потом осекся. – Ни о чем думать не надо? Заботиться? А Ванька как же? Я не увижу его теперь?
- Никто там тебе не нужен будет. Плыви сюда.
- Нет, нет, - радость Захара Ефимовича, словно корова языком слизала. – Нельзя мне в твой «тал». Мне надо Ваньку спасать. В штабе-то измена. Опять они народ на верную гибель пошлют, а кто без меня о Ваньке позаботится. Нельзя мне сейчас никуда, мил человек.
- Как ты мне надоел! – рассердился таинственный голос. – Хочешь остаться – оставайся. Нет у меня времени тебя уговаривать. Только теперь на себя пеняй. Не захотел по-хорошему, тогда терпи. Скоро опять приду ваших забирать, думаю, что ты тогда артачиться не будешь. Поживи еще здесь. Поживи.
И тут неведомая сила крутанула Харламова так крепко, что он сознание потерял.
Очнулся Захар Ефимович на холодной земле. Он огляделся и очень удивился переменам в окружающем мире: всё как-то выросло раза в два, окрасилось странным мутноватым оттенком и запахи такие вокруг и столько, что в голове звон. Харламов попробовал встать на ноги и удивился еще больше: никак не получалось встать, а вот на четвереньках чувствовал он себя – лучше и некуда. Попробовал пройтись – нормально, даже прыгнуть через огромное бревно получилось. Здорово получилось. Раз прыгнул, второй… Здорово! Приземляясь после очередного удачного прыжка, Захар Ефимович глянул себе под ноги и аж присел от страшного удивления: вместо ног, а точнее, вместо рук, у него были лохматые лапы.
- Так я сплю, - тут же решил Харламов и, чтоб окончательно удостовериться в догадке, решительно укусил себя за лапу. От пронзительной боли он взвизгнул и завертелся на месте.
- Так чего это со мной? – старательно зализывая больное место, недоумевал старый солдат. – Колдовство какое-то… Колдовство… За что ж мне такая напасть? Ладно, потом разберусь. Не до этого сейчас. Сперва с изменой выяснить всё надо. Ваньку спасти! Вот только бы узнать, где он…
Харламов поднял голову вверх и уловил среди множества неведомых ему запахов что-то знакомое да родное. На это родное он и побежал изо всех сил.
На запах Захар Ефимович бежал до тех пор, пока не оказался на околице деревни, где расположился его батальон и всё управление полка. И пусть всё на этот раз виделось ему по-другому, но знал эту местность Харламов досконально. Четвертую неделю они здесь жили, как стабилизировался фронт, так и встали: ни туда и ни сюда. Первым делом Захар Ефимович решил сбегать в свою мастерскую: а, вдруг, Ванька еще там. Дверь мастерской оказалась приоткрытой.
- Когда ж Пашин научится печку топить? - подумал Харламов, протискиваясь в узкую щель. – Опять, поди, надымил так, что хоть всех святых выноси. Одно слово – городской…
Захар Ефимович, прошмыгнул в мастерскую и спрятался под лавкой. Ванька был здесь. Он сидел за столом в расстегнутой гимнастерке, без шапки и, покрасневшими глазами, неотрывно смотрел на грязное закопченное окно.
- Ты, Ваня, так не переживай, - стоял возле молоденького солдата ефрейтор Пашин и неуклюже старался подбодрить парня. – Ничего не поделаешь – война. Все мы так, сегодня живы, а завтра, сам понимаешь… Жалко, конечно, Ефимыча, но что поделаешь… Война, брат… Их там не меньше сотни сгинуло… Все до одного… А ты теперь отца должен заменить…
Пашин еще что-то хотел сказать, но тут дверь открылась, и мастерскую вбежал Васька Шаров – ординарец заместителя командира полка по вооружению.
- Никифор, - Васька позвал ефрейтора, топчась у порога, - подь сюда, чего скажу.
- Чего? – подошел Пашин к ординарцу.
- Майор велел Ваньку обратно в роту отправить, - зашептал Васька на ухо ефрейтору. – Ругался очень. Дескать, из него слесарь, как из козы барабанщик и нечего ему тут мешаться здесь. И Харламова из-за него убили. Сердится майор: где еще такого слесаря взять? Так что вот...
- Ладно, - вздохнул Пашин. – Отправлю. К вечеру. Пусть пока здесь посидит. Переживает он сильно… Так и скажи майору, что отправлю…
Шаров кивнул головой и, помявшись немного, подошел к Ваньке.
- Ты, Иван, - ординарец положил рук на плечо молодого солдата, - не переживай. Оно, конечно, горестно, но сам понимаешь. Слезами горю не поможешь. Хороший человек был Захар Ефимович, но, увы, брат. Со всяким бывает.
- А я когда маленький был, - Ваня поднял глаза на Шарова, - папка мне наган из дерева сделал. Как настоящий. Мне все тогда завидовали, а по…
Ванька запнулся на полуслове, захлопал ресницами, и слезы покатились из его глаз. А у Харламова от этих слез так всё в душе заклокотало, что завыл он в полный голос.
- Вышвырни пса! - заорал Пашин. – И без него тошно!
Крепкая рука схватила воющего пса за шиворот, и он полетел через распахнувшуюся дверь в холод улицы.
Удачно приземлившись на четыре лапы, Захар Ефимович опять хотел пробраться в мастерскую, но тут же получил больной удар носком солдатского сапога под ребра. Удар был настолько болезненный, что Харламову пришлось заскулить и, поджав хвост, отбежать от дверей мастерской подальше. Чуть-чуть зализав бок, он решил пару раз обежать вокруг мастерской, а потом еще раз попробовать пробраться вовнутрь. К сыну поближе. Первый круг Захар Ефимович нормально пробежал, а на втором ему помешала колонна бойцов. Те, как раз на его пути привал устроили, пришлось их стороной обегать. И, обегая, оказался Харламов возле здания сельсовета, где теперь располагался штаб полка. На крыльце курили командир полка с начальником штаба.
- Теперь мне точно крышка, - сетовал командир, жадно затягиваясь папиросой. – Я ведь ночной выход с ними не согласовал. Идиот… Они дали добро на разведку боем, ну а я и решил под это дело ночью фрицев из деревни выбить. Потом через деревню эту к реке разом бы всем полком вышли. Представляешь? Мой полк первым бы реку форсировал. Да за такое б дело меня… Думал, победителя не осудят, а тут…
- Да, - вздохнул начальник штаба, аккуратно заворачивая махорку в обрывок газеты. – Дела. Сто шесть убитых. За это по головке не погладят.
- Слушай, - командир схватил штабника за рукав, - ведь кто-то немцам сообщил о вылазке. Ну, не могли они ночью случайно именно по тому месту вдарить. Никогда по ночам не стреляли, а тут - на тебе: по точным координатам. Да так там всё перемесили… Я же всё продумал: Петухов ночью выдвигается к околице, занимает исходную, а ровно в пять часов, еще по темному, мы начинаем артподготовку и он под шумок с тыла да в деревню. А фашист, гадина, без десяти пять по Петухову и врезал. Чего ж теперь делать-то? Сейчас звонили, что из штаба дивизии: уполномоченный особого отдела едет…
- Зачем?
- Разбираться. Я уж им рапорт послал. Все там свои мысли изложил. Как дело было, кто об этой вылазке знал.
- А кто знал?
- Я, ты, комиссар, начальник разведки, твой зам по оперативной части, комбат Петухов, но он теперь не в счет… Так что пятеро нас знающих осталось.
- А начальник артиллерии?
- Он не знал о месте сбора перед атакой. Его дело огнем деревню накрыть, поэтому я его особо не посвящал… Хотел, чтоб меньше знали…
- Слушай, командир, - почесал шею начальник штаба, - а ведь еще один человек был в штабе, когда мы совещались.
- Кто?
- Телефонист. Как его… Сержант Звягин. В углу с телефоном сидел.
- Точно, о нем-то я не подумал. Не сообщил. Звягин, говоришь…
Командир не успел высказать всю свою мысль, потому как распахнулась дверь, и на крыльцо вышел комиссар полка или, как по новому приказу, заместитель по политической части майор Семенов. Он был бледен и взъерошен.
- Что ж ты, Иван Петрович, - прямо с порога обратился майор к командиру, - меня в известность о рапорте не поставил? Сейчас мне начальник политотдела по телефону такой разнос устроил, что мама не горюй… Зря ты так, в одной ведь упряжке идем и нельзя нам никак друг от друга таиться.
- Да я и не таюсь, - стал закуривать еще оду папиросу командир, - вот думаем с начальником штаба, как немец о ночной вылазке догадался…
Захару Ефимовичу очень хотелось ту беседу на крыльце дальше послушать, но не получилось. К крыльцу подкатила полуторка, и на самую малость хвост Харламова под её переднее колесо не попал. Пришлось резво ретироваться. И тут опять неудача: не в ту сторону метнулся пес и попал прямо под ноги плотного повара в сером колпаке. Повар выпрыгнул из кузова, чтоб поскорей начальство питанием обеспечить. И такая у него тяжелая нога оказалась, что ребра у Харламова мелким треском пошли, в голове помутилось и пришлось бежать в испуге, куда глаза глядят.
Опомнился Захар Ефимович как раз за полковой кухней. От множества соблазнительных запахов заурчало в животе и нестерпимо захотелось есть. Пробраться в святую святых кухни, туда, где трудятся, не покладая рук, повара, превращая совершенную сырую безвкусицу в букет чудесных (особенно на голодный желудок) ароматов, не получилось. Зализав больное место, потрусил Харламов к помойке. Когда еду на тысячи человек готовят, обязательно что-то на помойке окажется. Но тут снова беда: только высмотрел он съестное, вокруг лай десятка луженых глоток. Раньше-то Захар Ефимович ничего в собачьем лае не понимал, а теперь вот всё ясно разобрал.
- Прочь! Чужак! Прочь, прочь, прочь! Чужак, чужак! Прочь! Прочь!
Поначалу Харламов хотел воспротивиться, но, глянув, но окружавших его недругов, осекся. Никогда его не приходилось видеть таких огромных собак: размером с быка трехлетку были они, еще клыки с палец толщиной и такой запах от них страшный, что поджилки затряслись.
Псы гнались за ним до самого леса, а потом еще долго сидели и смотрели на заросли молодых елочек, где укрылся обессиливший от бегства Харламов. Посидев немного в елках, отдышавшись, он решил углубиться в лес. Зачем? Жрать очень хотелось. Так хотелось, что ни о чем и не думалось больше. Попробовал жевать кору, траву прихваченную морозом, но от такого угощения в животе заурчало еще крепче. На поляне Захар Ефимович поймал одуревшую от холода мышь. Никогда не думал он, что столь вкусной может оказаться подобная тварь, жаль, что быстро кончилась, но теперь можно было жить. И побежал Харламов снова в расположение полка, конечно же, не напрямую, а сделав приличный крюк. Понятно, почему…
Первым делом он направился к мастерской, но там его несказанно огорчил огромный ржавый замок. Искать Ваньку по запаху тоже получалось плохо: очень уж натоптано и дегтем всё провоняло. Около одной из многочисленных землянок толпилась куча народу. Какое-то смутное чувство велело Харламову непременно пробраться в ту самую земляку. Настойчиво так велело, что никуда больше и не денешься. Захар Ефимович подбежал к толпе, и, промеж топчущихся сапог, подкрался к двери. Прошмыгнуть в дверь сразу не получилось, часовой там стоял с винтовкой наизготовку. Видно, дело серьезное, если дверь под охраной. Харламов углядел местечко, притаился, чтоб нужный момент выждать и прислушался к разговорам средь людей.
- Повесился, говорят, Вовка Звягин, - недоумевал один голос. – На брючном ремне.
- Вот чудеса, - вторил ему другой, - чтоб Вовка Звягин , да повесился… Быть такого не может!
- Уполномоченный из дивизии с командиром полка там разбираются….
- Гляньте, комиссар идет. Никогда не заходил, а тут на тебе…
- Не мог Вовка повеситься.
- Чужая жизнь – потемки.
Харламов знал сержанта Звягина. Земляки они. Из одного района. Вовка киномехаником в районном клубе работал, а потому человеком слыл бесшабашным и веселым.
- Такие не вешаются, - подумал Захар Ефимович и, улучив удобный момент, проскользнул в землянку за спиной часового вслед за хромовыми сапогами комиссара. В землянке Харламов сразу же спрятался под сколоченным из не строганных досок столом.
- Так это он, говоришь, в штабе был, когда обсуждали план операции? – в гробовой тишине вопрошал строгий голос.
- Он, - пробормотал сиплый голос командира полка. – Из-за него гада сто душ прихлопнули…
- Видно, совесть замучила, - решил сразу же вставить свое слово и комиссар. – Туда этой сволочи и дорога. Мы всегда будем…
- Подожди, - прекратил гневную речь политического работника всё тот же строгий голос, - пока еще не всё ясно. Уж очень просто всё у вас получается: роту под огонь противника подставили, а шпион тут же сам повесился. Так не бывает.
Захар Ефимович, слушая строгий голос, стал медленно выбираться из-за стола, чтоб глянуть на умного человека, который совершенно правильно не поверил в тот бред, что Вовка Звягин наложил на себя по доброй воле. Когда до исполнения желания оставалось буквально несколько сантиметров, Харламов, вдруг, заметил возле ножки стола золоченый портсигар. Пахло от портсигара дорогим табаком. И хотя под столом со светом было худо, Захару Ефимовичу удалось прочитать надпись на крышке этой дорогой вещицы. Правда, не всю надпись, а только часть её: «безупречную службу. 1938 год». Наверняка, на портсигаре имелось и имя владельца, но рассмотреть его никак не получалось. Харламов попытался лапой повернуть портсигар, но какая-то гадина наступила ему на хвост. От боли аж круги в глазах пошли и так резко Захар Ефимович крутанулся под столом, что портсигар от толчка его лапы улетел в щель под накат.
- Развели тут зверинец! – раздалось сверху громко и грозно.
Харламов понял, что надо спасаться и стрелой выскочил из землянки, благо дверь на его счастье оказалась чуть приоткрытой. Забравшись в заросли черного бурьяна, Захар Ефимович выбрал там местечко, чтоб сподручней наблюдать за выходом из землянки, улегся и стал размышлять. Мысли его в первую очередь будоражил золотой портсигар. Солдат такую вещь у себя хранить не будет: во-первых, где табака дорогого взять для такого портсигара, а во-вторых, кисет надежнее.
- Значит, - думал Харламов, - портсигар выронил кто-то из больших начальников. А чего начальник в солдатской землянке забыл?
Ответить на этот каверзный вопрос Захар Ефимович не успел: командиры вышли на улицу и медленно двинулись в сторону штаба. Харламов же подумал, что надо быть к ним поближе.
Уполномоченный из дивизии решил закурить, сунул руку в карман, и тут засуетился комиссар.
- Сейчас я Вас, товарищ полковник, хорошей папироской угощу, – комиссар торопливо ощупывал свои карманы. - Герцеговина Флор. Сам товарищ Сталин такие курит. В повседневной жизни - я махоркой балуюсь, а вот для торжественных случаев ... Куда же у меня портсигар запропастился? Где же он? Именная вещь. Меня им на двадцать лет Красной Армии наградили. Где же он? Вот ведь катавасия какая…
Полковник немного подождал обещанного угощения, потом усмехнулся и опять полез в карман за своими папиросами. К ним подошел и начальник штаба полка. Полковник стал угощать всех «Казбеком». Командир полка с комиссаром взяли по папироске, а начальник штаба решительно отказался.
- Зарок себе дал: до конца войны только махорку курить.
Закурили, только комиссар продолжал ощупывать карманы, вид его во время этой заботы очень даже обескураженным казался. Человек, плохо знавший полкового комиссара, глянув со стороны, подумал бы, что дюже расстроился этот недотепистый дядька от своей неудачи, но Харламов комиссара знал хорошо. Это с виду, только, политический наставник тютя тютей, а на самом деле у него такая ума палата, что на четверых хватит и еще останется.
- А чего тогда он ваньку здесь ломает? – подумал Захар Ефимович, наблюдая судорожные комиссарские потуги в поисках пропажи и вслушиваясь в его жалостливые причитания. – Задумал чего-то хитрец премудрый. Или впрямь портсигара так жаль?
Харламов потряс головой, почесал задней ногой за правым ухом, попробовал поймать зубами на хвосте какую-то кусачую нечисть и тут его осенило.
- Комиссарский портсигар под столом валяется. Точно - двадцать лет Красной Армии в тридцать восьмом году отмечали. Всё сходится. Вот оно что: знает хитрец, где выронил свою драгоценность, а причитает так для того, чтоб все обратили внимание на его потерю. Найдут сейчас этот портсигар в землянке, так комиссар сразу же и скажет всем: вот, товарищи, выронил я награду свою при осмотре места преступления. Только, выронил он его раньше…
От этого «раньше» Харламов аж юлой завертелся. Конечно же, раньше ведь они вместе в землянку вошли, и к столу комиссар не подходил.
- Что же, получается? – посетила дерзкая мысль лохматую теперь голову Захара Ефимовича. – Комиссар Вовку придушил. Зачем? А! И чего ж я, дурак, сразу-то не додумался: это он подозрение от себя таким образом отводит. На мертвого решил всё списать. Уж не шпион ли он?
Мысль о предательстве комиссара так поразила Харламова, что тот, забыв о настоящем обличии, с лаем бросился доложить начальству о своем открытии.
Резкий удар сапогом в грудь мигом отбросил пса обратно в бурьян. Захар Ефимович даже и не разобрал, кто его так душевно угостил за благие намерения, потому как от боли свет белый в глазах его померк. Он тяжело дышал и скулил, когда услышал доброе слово.
- Эх, цуцик, цуцик, что ж ты к начальству всё лезешь, - гладил Харламова жесткой широкой ладонью незнакомый солдат. – Ты к солдату поближе держись. Солдат зря никого не обидит. Цуцик, цуцик… У меня такой же дома остался.
Солдат вздохнул, вынул из кармана кусок хлеба, разломил его и дал половину Захару Ефимовичу. Хлеб Харламов проглотил, почти не пожевав.
- Да ты голодный, - покачал головой солдат. – Подожди, сейчас принесу чего-нибудь.
Хотя и некогда было Захару Ефимовичу ждать, но голод взял своё. Этот кусочек хлеба такую в животе революцию произвел, что не осталось в голове пса никаких мыслей, кроме как о хлебе насущном.
Думать снова о предателе Харламов стал лишь после того, как съел половину миски каши. Он бы съел и больше, но добрый солдат, вывалив из котелка кашу, погладил Захара Ефимовича на прощание по спине и ушел куда-то по своим солдатским делам. Слегка подкрепившись, Харламов сбегал к мастерской, но там его опять ждал только замок. Порычав для порядка на сторожа, который не лает и не кусает, Захар Ефимович помчал к землянкам стрелковой роты, где числился Ванька.
Первое, что услышал Харламов, когда добежал до нужных ему землянок, так это громкая злая речь ротного командира. Ротный с вытаращенными глазами распекал, вытянувшегося перед ним в струнку Ваньку.
- Что, Харламов?! – орал сердитый командир. – Увильнуть решил от боевой работы через мою голову?! Перед комбатом решил свою трусость показать?!
- Так это не я, батя всё, - хрипел в ответ Ваня, - а потом комбат…
- Вечно у тебя на всё отговорки! Я теперь лично буду следить, чтоб ты труса не праздновал! Твоё счастье, что сейчас общее построение полка объявлено, а то б я тебя!
Захару Ефимовичу очень хотелось вцепиться в глотку этой крикливой гадине, но он сдержался. Не время сейчас, надо сперва комиссара на чистую воду вывести, а дальше видно будет. Ванька убежал к месту построения, а Харламов потрусил к той землянке, где в щели под накатом лежала драгоценная улика. Захар Ефимович решил эту улику на свет божий вытащить, а дальше… Что делать дальше, он пока не знал, но сидеть так просто не мог: под лежащий камень, как известно, вода не потечет.
Около нужной землянки никого не было. Дверь, хотя и оказалась закрытой, но не плотно и после некоторых усилий Харламов в неё пролез. Забравшись под стол, он стал шарить лапой по бревнам и очень быстро наткнулся на нужный ему предмет. Правда, достать его никак не получалось – собачьим когтям далеко до ловких человеческих пальцев. Но кто по-настоящему хочет, тот всегда своего добьется. Харламов подхватил портсигар зубами и выволок его из-под бревна. Теперь на радостях передохнуть можно, но тут резко, с пронзительным стоном распахнулась дверь землянки и огромный (особенно на взгляд из-под стола) человек решительно вошел, потом пал на колени и стал шарить рукой под столом. Захар Ефимович забился в дальний угол, наблюдая оттуда за мечущейся по грязному полу рукой. Рука шарила до тех пор, пока не наткнулась на портсигар. Подняв портсигар, человек сразу же сунул его в карман и поспешил к выходу. Харламов за ним и, повозившись немного с дверью, выбрался на улицу. Он сперва в темноте землянки не признал его, но на улице всё сразу стало ясно, хотя нет, какое там ясно, всё больше еще запуталось. От землянки в сторону штаба размашистым шагом шествовал полковник из особого отдела штаба дивизии.
- Он-то как о портсигаре узнал? - недоумевал Захар Ефимович, вприпрыжку нагоняя полковника.
Когда до строгого командира оставалось метра полтора, тот обернулся.
- Эх, мне бы твои заботы, - улыбнулся полковник, вынул из кармана кусок сахара и кинул его собаке.
Харламов поймал сахар налету и тут же торопливо стал его разжевывать, а потому слегка замешкался. Когда он подбежал к штабу, полковник уже скрылся за дверью. Хотя на улице было зябко, но дверь в штаб оказалась приоткрытой и на крыльце никого – как при такой ситуации не пробраться в кладезь лучших полковых умов. Очутившись в тесном коридоре, Захар Ефимович услышал из-за ближней двери знакомый голос комиссара Семенова.
- Не хотел тебе сперва говорить, Иван Петрович, - шумно вдыхая воздух, вещал комиссар, - но у нас в штабе крыса завелась.
- Какая еще крыса? – теперь из-за двери слышался голос командира полка.
- А такая, которая у своих ворует, - словно муху прихлопнул, быстро ответил командиру Семенов. – Портсигар у меня умыкнули.
- Почему «умыкнули»? – переспросил командир полка. – Может, выронил где?
- Ты же знаешь, как я его хранил: карман на пуговицу закрыт плюс две булавки. Мне его сам товарищ Ворошилов вручал. Как я вчера спать ложился, он на месте был. Думаю, пока я утром во дворе умывался... Люблю по утрам холодной водицей тело закалить, а китель у меня на стуле висел. Вот. Потом, сам знаешь, какая суматоха началась. Я и не заметил сразу.
За дверью наступило молчание. Харламов уж хотел к другой двери подойти. На всякий случай, но та мгновенно распахнулась, оттуда вышел полковник-особист и быстрым шагом направился к кабинету командира полка.
- Оставьте с командиром наедине! – резко, без всяких предисловий приказал полковник.
- Дык, я же тоже должен…, - попробовал возразить комиссар, но, буквально, через пару секунд пробкой выскочил из кабинета командира и дверью хлопнул так, что та от обиды приоткрылась.
Этим состоянием двери и не преминул воспользоваться Захар Ефимович: он мигом протиснулся в щель, нырнул под широкую лавку и притаился там.
- Узнаешь вещицу? – полковник вынул из кармана портсигар и показал его командиру полка.
- Узнаю, - быстро почесал пальцами висок полковой командир. – Комиссара портсигар, только что жаловался, что обворовали его.
- Обворовали? А сам выронить не мог?
- Исключено. Как зеницу ока он его хранил, на две булавки карман пришпиливал. Мы тут с начштаба смеялись: мол, ты свой портсигар хранишь, как боевое знамя. А у вас-то как он оказался?
- Читай, - уполномоченный из дивизии подал командиру полка измятый листок. – У себя на столе это нашел. Вслух читай.
- Товарищ уполномоченный, - начал негромко читать комполка, - пишу вам по поводу гнусного преступления, которое совершил подлый гад в расположении нашего полка. Эта гадина ударила сержанта Звягина по голове, а потом повесила его на перекладине. Назвать прямо подлую тварь я опасаюсь, но вы сами всё поймете, когда найдете в землянке под столом его портсигар. Пренепременно накажите этого наймита и фашистского прихвостня.
- Чего скажешь? – спросил полковник.
- А чего тут скажешь. Явно подметное письмо без подписи. И написано печатными буквами, чтоб нельзя почерк посмотреть. Очень торопился этот подлец. Так торопился, что карандаш сломал: вон как на последней строке линия поменялась, наверное, зубами очинил. Всё ясно: украл гад у Семенова портсигар, подбросил его в землянку, а потом письмо это написал. Грубая работа. Вот, сволочь. Чего ж он в комиссара метить стал, совсем что ли…
- Ты хорошо Семенова знаешь? – остановил командира полка уполномоченный.
- Четвертый месяц вместе воюем.
- А о семье его чего скажешь?
- Ничего. Не поминал он никогда о семье.
- А потому и не поминал, - прошелся по кабинету полковник. – На оккупированной территории осталась его семья.
- Да ну?
- Вот тебе и «ну». Уже случаев много таких известно, когда немцы брали семью в заложники и заставляли работать на себя. Поэтому под большим подозрением твой комиссар.
- Но, товарищ полковник! - грохнул кулаком по столу командир полка. – Ясно же по письму, что всё это враньё! Только полный дурак этому поверит!
- Ты это брось! – погрозил пальцем особист. – Тут два факта на лицо: портсигар и семья на оккупированной территории. Куда против них денешься? Арестовать я должен твоего комиссара.
- Подождите, подождите, чего-то тут…, - комполка утёр тыльной стороной ладони лоб и стал еще раз перечитывать записку. – Пренепременно накажите… Пренепременно. Интересно.
- Чего тебе интересно?
- Есть у нас один человек, который любит к месту и без места словечко «пренепременно» употреблять.
- Кто такой?
- Заместитель начальника штаба по оперативной работе капитан Лесовский. Из царских офицеров, кстати сказать. В империалистическую прапорщиком был, в Красной Армии послужил, был начальником штаба полка, потом ушел учительствовать. А в июле сорок первого его призвали… Мутная личность: всё сам по себе и ни с кем у него дружбы нет. Часто он это «пренепременно» поминает. И о плане ночной операции он всё в точности знал.
- А это ведь зацепка, - встрепенулся полковник. – Он как мог рассуждать: пусть топорно работаю, но для ареста комиссара вполне должно хватить… Мог он портсигар украсть?
- Мог.
- А сержанта убить да повесить.
- Вполне! Он, как возможность есть, гимнастикой всегда занимается. Седой, как лунь, а на турнике любого молодого за пояс заткнет. А еще… Как же я сразу не сообразил! Джиу-джитсу он знает, точки там всякие, чтоб человека сразу с копыт. Он показывал, когда мы на отдыхе были. Давай, говорит, бойцов поучу, но нам не до этого было. Нежели он, гад?
Командир полка так разволновался, что даже записку выронил. Как раз по лавку, где притаился Харламов, и выронил. Подняли записку быстро, но Захар Ефимович понюхать её успел. От записки пахло махоркой, командиром полка, полковником, еще кем-то знакомым и еле-еле женским духами. Почему женскими? Вспомнил Харламов этот запах. Пару месяцев назад царапнуло его во время бомбежки осколком. Не сильно. С неделю в санбате полечился и всего-то. Вот там, в санбате он эти духи и унюхал. Запахов хороших в санбате мало, а потому аромат так и запомнился. От сестрички одно пахло столь приятно. Пока Харламов о приятном под лавкой вспоминал, полковник, понизив голос, наставлял командира полка.
- Еще мне командир дивизии велел передать, что задумка твоя с ночным штурмом деревни очень даже неплохая и сегодня ночью ты этот штурм должен повторить. Понятно? Мы сейчас всех подозреваемых изолируем, а ты давай. Сегодня-то немцы тебя точно ждать не будут.
Лесовского арестовали прямо в кабинете командира полка. Все были почему-то уверены в его виновности, хотя он ни на грамм не признался. Сомневался в виновности заместителя начальника штаба и спрятавшийся пол лавкой Захар Ефимович, потому как не имелось в той злополучной записке запахов Лесовского. Не имелось – всё тут! А уж в запахах теперь Захар Ефимович разбирался получше любого всякого. Лесовского увели в подвал, Семенова определили под домашний арест, а Харламов потихоньку выбрался из командирского кабинета да в аллюр два креста помчал к санбату. Зачем? Аромат с записки ему покоя не давал.
И если имелись какие-то сомнения у Захара Ефимовича насчет аромата, то рассеялись они мгновенно, как только он нужную сестричку нашел. Только от неё этот диковинный запах и исходил. Всё сошлось, но никак не мог Харламов понять, каким образом запах тот чудесный на подлой записке оказался. И решил солдат глаз теперь с этой женщины не спускать, должна же какая-то ниточка от неё к штабу протянуться.
Он улегся на старой соломе около полуразвалившегося сарая и во все глаза стал следить за сестричкой, благо она совсем рядом помогала загружать белье в сани банно-прачечной команды. Но укладывала белье в сани она недолго, скоро позвали её в избу. Харламов сразу заволновался, хотел поближе к крыльцу подбежать, но остановил его разговор медсестер, которые продолжали подносить белье к саням уже вдвоем.
- Счастливая Нюрка, - сказала одна из товарок, глядя в спину вбегающей на крыльцо подруги, - такого кавалера себе из штаба отхватила: из себя видный, при должности.
- При должности, а жмот! – буркнула ей в ответ напарница.
- Почему «жмот»?
- Потому что всё себе в карман тащит. Вчера даже карандашом не побрезговал. Я сама видела, как взял он вчера со стола Нюркин карандаш и себе в карман положил. Ну и не жмот ли он после этого?
Медсестры звонко рассмеялись, а Харламов, что есть сил, помчал к штабу. Он понял, откуда на записке запах духов Нюры, её карандашом ту записку писали. Теперь надо быстро разыскать этот пишущий инструмент.
Около штаба толпились люди, но на рыскающего возле крыльца пса никто особого внимания не обращал. Правда, попал один раз пес под горячую ногу, не без этого. И пришлось горемычному страдальцу отбежать от штабного крыльца подальше. Вот тут-то и сбылась для Захара Ефимовича пословица, насчет того, что нет худа без добра. Карандаш он унюхал в канаве возле покосившегося плетня. Видимо, бросил его туда злодей от греха подальше. Харламов вытащил улику зубами из густой травы. Всё сходилось – тот карандаш! Во-первых, запах духов явный, а во-вторых, обгрызен. Захар Ефимович еще с минуту нюхал свою находку, а потом опять побежал к штабному крыльцу. Теперь он знал, как отыскать предателя.
В это время позвали всех на обед и площадка перед штабным крыльцом опустела. Дверь на этот раз поддалась лапе легко, и Харламов стал медленно обнюхивать дверь за дверью. Нужный ему запах он нашел быстро. Одна дверь была пропитана им так крепко, что у пса шерсть на загривке поднялась. Зарычать он хотел от злости, но не успел. Распахнулась дверь и из неё вышел начальник штаба полка. Его запах! Начштаба быстро сбежал с крыльца и пошел вдоль деревенской улицы. Захар Ефимович за ним. Неожиданно начальник наклонился и стал неторопливо поправлять сапог, а ,поправив его, стукнул себя ладонью по лбу, будто вспомнил что-то важное, развернулся и неторопливо пошел обратно к штабу. Харламов хотел бежать следом, но увидел, как из соседней избы вышел старик с топором и веревкой. Вид у старика был какой-то испуганный, поэтому (а, может, и не поэтому) он сразу привлек внимание Захара Ефимовича. Старик подошел к тому месту, где поправлял сапоги начальник штаба и что-то торопливо подобрал с земли.
- Записка! – тут же решил Харламов и пошел следом за подозрительным стариком.
Со стороны всякому было видно, что идет старик в лес за хворостом. И что тут особенного – обычное житейское дело, а оглядывается часто, так война кругом, как не оглядываться. Углубившись в лес, старик значительно прибавил ходу. Захар Ефимович еле поспевал за ним. Старик, часто оборачиваясь, хотя и видел собаку, но никакого внимания на неё не обращал – не человек же. Вот, если б человек, тогда да…. Опасался сейчас старик людей, правда, не всех. Вот как вышел к нему из кустов коренастый парень, так у старика сразу улыбка во весь беззубый рот. Отдал старец записку парню и обратно бегом. А Харламов теперь за парнем следит и не напрасно, к схорону тот его привел, а там рация и лающий немецкий шепот.
И бежал Захар Ефимович по лесной тропинке обратно с одной только мыслью:
- Ваньку спасти! Ваньку спасти!
РАПОРТ О НЕБОЕВЫХ ПОТЕРЯХ N-СКОГО СТРЕЛКОВОГО ПОЛКА
15 ноября 1942 года в расположении полка обнаружена взбесившаяся бродячая собака. Эта собака напала на красноармейца Харламова и прокусила ему руку, повредив сухожилье. Харламова отправили в госпиталь. Потом та же самая собака набросилась начальника штаба полка товарища Яшина и вцепилась ему в шею. Взбесившегося пса пристрелили, но жизнь товарища Яшина спасти не удалось. Он истек кровью от разрыва сонной артерии.
Мною принято решение об отстреле бродячих собак в расположении полка.
Командир полка: подполковник Щербатых
ИЗВЕЩЕНИЕ
Ваш сын Харламов Иван Захарович в бою за Социалистическую Родину верный воинской присяге, проявив геройство и мужество погиб 22 января 1945 года.
Похоронен в братской могиле в немецком городе Истебург.
Командир моторизированного саперного батальона майор Иванов.