Он привёл её в ("Нет, только не это") "Метеор". Там посмотрели косо на его сапоги, но увидели входящую следом Лиду. "Воротчик" Лёня заулыбался было:
- О, Ли-и...
Но увидел движение бровей - и профессионально свёл восклицание в ноль.
Вася ничего и не заметил. Похоже, он здесь впервые. Оглядывается на зеркала и картинки:
- Ничего-о... Ну, по водочке?
- А мне кофе капучино.
- Ну-у... ("Тогда и я кофе") Тогда я один.
Невозмутимый официант Валерий принял заказ и удалился - смеяться в подсобке.
Вася-Василёк.
- Василий. Вы бы стихи, что ли, даме почитали.
- Пушкин. "Гости, гм... встречались, нет - съезжались... на дачу..."
- Свои.
- Свои не буду. Мало меня ругали! У нас ведь как? Если ты не из художественных кругов, ты никто.
- Ругали, да? - сочувственным шёпотом спросила она.
- А ты как думала?
Вася легко опрокинул стопарик.
- Ещё как ругали! Главное, сами ещё хуже моего пишут. Но ругали! И знаешь, кто больше всех?
- Евреи?!
- Да ну... почему? Только, знаешь, не надо вот из меня антисемита строить.
- А кто обижал-то, кто? Ругал...
Он опрокинул второй... долго и раздумчиво смотрел куда-то... потом сказал:
- Да никто не ругал. Ты что? Что-о ты, - и улыбнулся широко и зубасто. - Что это мы всё обо мне да обо мне? Нет, давай о тебе.
- Ну давай, - согласилась Лида.
- Слыхал, мужики из-за тебя дерутся? - и опять зубастая улыбочка. - А я смотрю - ничего особенного нет, так... ну видная, симпатичная. Добрая. Добрая или нет?
- Нет.
- А-а... вот мы и рассердиться изволили. Мужик сиволапый, да? И такие слова. А я, может... может, это тактика моя, я так соблазняю?
- Ой, соблазнитель выискался, тоже мне...
Лида засмеялась, он ответил смешком.
- А я, знаешь... мне до лампочки это всё. Вот так накушался. Не веришь?
Сейчас он скажет, что ищет искренности, а больше ему ничего...
- Искренности хочется, после театров-то.
- Ой, уж прямо.
- Да, прямо.
- Прямо, криво... Засиделись мы с тобой здесь. Пора мне.
- Ну так я провожу.
- Не надо, здесь рядом.
- Ну как же? Провожу.
Потом, уже когда лежали рядом, недовольные друг другом, она сказала:
- Васька...
- А?
- Сейчас-то почитаешь?
- Что?
- Стихи.
Не отвечая, он сразу поднялся, сел. Потянулся за штанами. Стал одеваться. Лида молчала, думая - надо сказать что-то, но никак не могла придумать, что... да и к чему говорить?
Он вышел из комнаты. Через пару минут хлопнула дверь. Поехал лифт...
- Э-эх, - Лида потянулась во всю ширь, - не везёт мне с мужиками!
Лёжа на спине, она тянулась и похрюкивала от удовольствия. Нет, а ничего, вообще-то. Нормально. Вася. Васятка... А интересно: куда это мы намылились посреди ночи? Небось к этому своему тёзке. Который тоже в сапогах и с бородой. Будут на кухне пить водку и ругать евреев.
Лида вылезла из кровати. Босыми ногами прошлёпала к бару. Бар открылся с приветливым, залихватским звоном. Текилки? Ну-у... на ночь! А вот Cinzano. Самое то.
Набулькав себе в высокий стакан и озаботившись лимончиком на блюдечко, Лида вышла на лоджию. Она закурила. Под ночнушку забрались холодные хвосты ветра. Лида запахнулась плотнее. Где сейчас этот... поэт?
Серые мерины девятиэтажек обступили её с трёх сторон. Только в двух или трёх окнах что-то светилось. Не заблудился бы, всё же под балдой. Не заблудится, решила она: у нас не Чикаго, у нас... про-во-жа-ют.
Она обожала это: управлять зверем. Нет, зверь - это не мужчина, - какие из них нынче... и охотники такие же. Всё сама, всё сама. Зверь - это любовь, самое первое и основное - к своему занятному телу. Да-с, тут есть чем заняться... когда не мешают... Лида занялась и сделала всё, что не сумел сделать поэт, и с блеском.
Соседи снизу будут опять недовольны.
Вася, конечно же, заблудился напрочь. Он сам понял это, когда вместо новостроек увидел деревяшки, покосившиеся заборы и полуразобранный трактор "Беларусь" прямо на дороге.
- Блин... точно заплутал! Моисей... а, Моисей!
Где-то рядом залаяли. Не буду искушать судьбу, подумал заплутавший, а то неровён час выпустят Шарика какого-нибудь, народ нынче зол. Он зашагал, поёживаясь. Шёл недолго и вышел к небольшой церквушке на пригорке за берёзами.
- О! Ты смотри! А я ищу. А они стоят! Спрятались и стоят!
Пробившись через берёзовый караул (он схлопотал разок-другой по морде ветками), Василий подошёл к запертому на замок храму.
- Вот так всегда. Когда же и зайти в церковь, если не ночью? Не на болота же переть со своими сомнениями, раздумьями.
- Эй! - услышал он. - Браток! Сюда иди, неси раздумья! И сомненья. Давай, давай...
Обернулся... Сбоку площадочка, и горит костерок. На огне что-то зажаривается ("Шарик, что же"), а вокруг сидят четверо. Ну, Лидка. Никогда тебе не прощу.
Один из четвёрки, высокий, дюжий, с которым ссориться было бы совсем неприлично, встал, развалистой походкой приблизился к поэту:
- Дай, друг, гитару побренчать.
- Я бы с удовольствием, но нету.
- Нету? - удивился дюжий. - А это что?
Он запустил руку за спину поэту и вытащил оттуда шестиструнную гитару с бантом на грифе:
- Опа... Поговори-как ты со мной... гитара... шестиструн-на-я!
Прихлопнул струны:
- Расстроена-то... Ну идём, идём...
Подталкивая перед собой гостя грифом гитары, которую держал, как ружьё - наперевес, высокий подвёл его к сидящим у костра.
- Поэт? - сказал приятный старичок в пальто.
- Нет... то есть да. А как вы узнали?
- Рожа глупая, - ответил за старичка другой, рябой и конопатый. - Что?
- Ничего, - сказал Вася. - Я пойду.
- А стихи разве не почитаешь?
- Стихи?
- Ты что - тупой? Или по-русски не понимаешь?
Вася обиделся. Он вспомнил, что он мужчина в сапогах. Идёт от бабы.
- Я кому попало своих стихов не читаю, понятно?
- Ахахах, - ответил на это рябой-конопатый. - Ахахах...
Дюжий подбирал за спиной: "...одной звезды... я повто... повторя-ю имя..."
- М-ы не кто попало, м-ы с-совестливые отцы, х-х-худсовет, понял? - торопясь и заикаясь, пояснил до сих пор молчавший парень в очках с разбитыми стёклами. - Это в-вот дядя Толя... Софронич. Это К-кожиныч В-вадим.
"Одни евреи!"
- А это Гриня... Григорий Борисович.
Старичок в пальто улыбнулся, но как-то мутно.
"Совестливые... отцы"?! Понятно. Началось. Эх, Вася-Василёк... дружок. Сейчас тебя, как вот этого Шарика.
- Егорушка, давай-ка поближе, Шарик готов почти, - пригласил очкарика приятный старичок.
Тот вскочил и согнувшись побежал за угол храма, рот зажав рукой.
- Непривычный, - пожалел старичок. - А вы что же? - адресовался он к поэту.
За углом раздавались мягкие, булькающие звуки.
- Н-нет... я... пожалуй, воздержусь.
- Жаль... прискорбно.
Старичок повернул Шарика, и огонь затрещал от капающего жира. Выходивший в это время парень в очках снова повернул обратно, и Василий услышал вторую серию электронного бульканья.
- А это? - спросил поэт. - Вас он представил... очень приятно. А сам-то?
- Егор. А фамилия вам, пожалуй, и ни к чему.
"Егор... ну точно: очки, патлы... Егор!"
- Я пошёл, - сказал ещё раз Василий.
- Иди, - махнул рукой конопатый Вадим. - На кой ты нам сдался тут?
Вася пошёл...
- Погоди! Водяра есть?
- Нет. Нету водяры.
- Пустой вышел?
- Да. Пустой.
- Иди.
Вася пошёл...
- Проводи, - сказал старичок высокому. - Эй, Егорушка, полно тебе там, иди!
- Я дорогу-то найду, я помню, - обратился поэт к гитаристу.
- Другой дорогой пойдёшь, как Ленин, - заржал тот.
В сопровождении музыканта Вася вышел к цивилизации, она как-то смутно, блёкло и невесело рисовалась внизу. "Грохнет сейчас по башке гитарой, и привет".
- Спасибо. А гитару вы можете оставить себе.
- Гитару? Какую гитару? - обрадовался дюжий. - Вот эту, что ли? Так это моя. Ты чё? Рамцы попутал!
"Начинается, - устало подумал Вася, - вот так оно и начинается всегда в нашем городе! Ну, Лидуха..."
Дюжий, ражий молодец указал рукой вниз:
- Лестницу видишь? Сколько ступенек?
- Ну, десять. Одиннадцать.
- Сейчас сосчитаешь, - захохотал молодец.
И, не соизмеряя силы, отвесил поэту умопомрачительную врезку в затылок. Вася - полетел...
- Мужчина! Дома будете спать!
Василий поднял голову. Она почему-то находилась гораздо ниже остального и как будто в отдалении.
- Здесь полиция катается.
Моложавый бодрый водитель джипа "Чероки" стоял рядом, потряхивал ключами, как святой Пётр.
- Подниметесь? Или помочь?
- Не надо. Спасибо. Я сам.
Слова покидали Васю, словно жито - руку сеятеля: веером... Сеялка мятая какая-то, сплющенная.
И всё вокруг ватное, мятое. Не чёрное, не белое. Сумеречное. Утро.
- С хорошими людьми повстречались? - глядя на лицо, спросил моложавый.
- Упал.
- Садитесь, я подвезу в адрес. Садитесь и не спорьте. Куда вам?
Не удивляясь, поэт занёс свои сапоги в салон джипа. Водитель включил музыку, сказал: "Пристегнитесь" - и они полетели, не останавливаясь на перекрёстках, пустых в этот час, мигающих жёлтым.
- Вы у нас были вчера, - сказал водила. - Я запомнил вас. Лицо уж больно... в общем, запомнилось ваше лицо.
- Знаете Лиду? - с трудом ворочая челюсть, Вася отсеял пару слов.
- Наш хозяин - её третий муж.
- А вы...
- Я второй. Кто первый, не знаю. Он в Москве или в Питере. А я официант, халдей... Миша. Еду, вижу - вы...
- Долго работаете...
- Новенькая у нас, посудомойка, - пояснил халдей Миша. - Ну, после работы поставили её на техосмотр в подсобке. Провозились, чё...
- Я выйду здесь.
- Приехали почти.
- Нет, я выйду.
Миша остановил:
- Здесь?
- Да.
Халдей открыл дверцу:
- Мужчина!
- Что ещё? - Вася остановился.
- Сапоги вот у вас, - заметил халдей уважительно, - однако был намедни в столице северной - тоже многие в сапогах! Это что - тренд новый?
- Нет, война с турками будет, - сказал Вася и зашагал по-солдатски, упруго.
- Главное, что радует? - кричал вслед Миша. - Что не отстаём! Говорят, "провинция, провинция"... а что в столицах, то и у нас! Радует!
Поэт вошёл в свой подъезд, и его охватил холод нежилого. Волоча сапоги (тут Миши нет), поднялся он на свой этаж. Ключа в карманах не оказалось. Будить спящих звонком Вася не стал: не турок... Он опустился на ступеньки, вытянул ноги - эх, гудят. Ничего, потом в воду сразу в холодную.
Будет легче.
24 декабря 2015 г.