Люблю дождь. Особенно сейчас, осенью. Теперь, когда природа будто готовится перейти в другую реальность, в его унылой обреченности вдруг услышишь удивительные, неведомые ранее, незнакомые ноты. Хочется долго идти по безлюдной вечерней дороге, ловя эти трепетные, невесть кем посылаемые звуки, выбирая их из тоскливой монотонности разбивающихся о твой зонт капель и слагая из них диковинную, одному тебе понятную мелодию.
Промокший, продрогнувший на ветру сквер с обнаженными черными стволами просматривается насквозь. Рыже-бурая трава, словно трепетная лань, гнет свои уши к самой земле, вопрошая: «Скоро зима? Зима?» Мысли роятся, как потревоженные любопытным чужаком, пчелы. Только, какие пчелы в такую погоду? Да не все ли равно? Что-то мелкое, обидное, мешающее и саднящее разом отлетает, освобождая место для другого – еще только предвкушаемого, но несомненно лучшего, светлого, чистого, возвышающего.
Это все ты, дождь, ты! Люблю твое очищающее душу прощение, твою всегдашнюю непредсказуемость, твое легкое дыхание. Люблю идти вдвоем с тобой долго-долго по дороге, ведущей в никуда…
Небо вдруг сделалось в косую линейку, совсем как тетрадь из далекого школьного детства. И внезапно повеяло весной – Весной, продолжавшейся все школьные годы. А мы идем и идем с тобой, дождь, по мокрой дороге, то ли все дальше и дальше от детства, то ли, наоборот, приближаясь к нему.
…- К доске идет… К доске идет, - географичка Надежда Иванна нарочито долго ведет указкой по списку в журнале, выбирая того, кто должен будет нам всем поведать о четвертом путешествии Колумба.
Класс напряженно затих. Все судорожно читают не выученный дома параграф.
- Маркина, сходи, пожалуйста, за картой в лаборантскую, - обращается Надежда Иванна к одной из учениц.
Высокая, худенькая девочка-подросток встает из-за парты. Все по-прежнему заняты чтением. И только Гена, которому все равно – читай – не читай, в застывшей тишине изрекает:
- Маркина, где ж ты, черт такая, была, когда Бог ноги раздавал?..
Кружатся, перескакивают воспоминания, как цветные стеклышки из картонного калейдоскопа – любимой игрушки детства. Крути, крути дальше – картинки все разные, выпадают и ярче, и красивее, но всегда другие, повторить ничего нельзя.
…Абсолютным кошмаром были для всех уроки химии. Атомы, молекулы, уравнения, валентность – это было нечто запредельное. Добрейшая Валентина Яковлевна, отчаявшись вложить в наши головы эту абракадабру, сама пишет решение на доске. Мы тупо, механически переписываем. Меняя одни очечки на другие, Валентина Яковлевна недоуменно пожимает плечами и, произнося буквы «ш» и «ж» как «ф», произносит:
-Фто тут рефать? Ну фто тут рефать?
Из всего курса химии вспоминается теперь лишь эта узнаваемая фраза. И еще одна, сказанная во время лабораторной работы:
- Белоусов, гадость ты эдакая, поставь пробирку на место! Это фе, – и по слогам, - кис-ло-та!!!
Дождь. Дождь то сильней барабанит по зонту, хохоча вместе со мной, то вдруг затихает, о чем-то задумавшись, потом подзадоривает: «Дальше, дальше! Рассказывай еще!»
Еще… Можно уже и не рассказывать. Ты уже там, далеко-далеко, где все легко, радостно, все решаемо. И все впереди! Идем, идем, дождь, просто так, улыбаясь. Даже молчать с тобой хорошо.
…Еще были тайком передаваемые записки, которые писались прямо на пластмассовой линейке, чтобы можно было безнаказанно передавать их во время урока. Была незабываемая, сначала нелюбимая, долго непонятная геометрия, где каждый раз нужно было искать доказательства. И находили ведь! Как это потом пригодилось – всегда что-то доказывать, а что-то принимать за аксиому. А как читали по ролям «Горе от ума»! Все произведение разобрано на цитаты, они звучат уже в нашем повседневном общении:
-Дистанция огромного размера!
-Ах, злые языки страшнее пистолета.
- Вкус, батенька, - отменная манера.
И, конечно же, тогда еще звучащее совсем не трагично:
– Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок… Карету мне, карету!
…Дождь, что же ты, дождь?.. Еще? Ну, слушай.
Был и еще один урок. В десятом классе. Настоящий урок. Скромная, воспитанная отличница с двумя туго заплетенными русыми косами, в форменном коричневом платье с черным суконным фартуком, стеснявшаяся носить очки, однажды не выполнила задания по черчению. Новый учитель, пришедший вместо заболевшего, отправил ее домой за тетрадью. Она встала, чтобы уйти, и вместе с ней встал из-за парты еще один ученик, лидер класса, и скомандовал:
- Ребята, выходим все.
Тут же встал его друг, потом все остальные. Она не успела понять, что произошло. Один ее неосторожный вопросительный взгляд?
Весь класс вышел за ней в коридор. Скорее, даже не за ней, за этими двумя – ее друзьями? Не знаю. Вроде, нет. Она никогда не могла выбрать одного из них. Впрочем, так было и потом. Наверное, любой выбор будет неправильным… Но тогда…Так безоговорочно, безоглядно ее, возможно, неправую, ошибающуюся - любую - не принимал больше никто и никогда. Да это и бывает, видимо, лишь в ранней юности. И только классный руководитель долго возмущалась:
- Это что еще за боярыня Морозова! Бунты стрелецкие поднимать?!
…Дождь! Любимый мой дождь! Чувствую твои слезы на своих щеках, на губах, на руке, снявшей перчатку. Это ведь от счастья ты плачешь, правда, дождь? Правда? Чувствую тебя через бездушный непромокаемый зонт, через эти низкие мрачные тучи, через безвозвратно уносимые тикающими часами мгновенья. Чувствую, вдыхаю, помню тебя всем своим сердцем. Жалко только, что дорога заканчивается. Дорога кончается, и только мысли не кончаются никогда…