- Вов, может, не пойдёшь живую ёлочку рубить? Вон у нас какие искусственные елки красивые! – прощебетала внучка, перебирая в ящике с Новогодними игрушками огромные шары.
- Живая-то, вроде, поинтереснее будет. Поль, ты не переживай, пока игрушки переберёшь, я и возвернуся… Ага?
Подтянув джинсы и взяв в руки топорик, я решительно шагнул к двери. Погодка стояла, я вам скажу, превосходная! Снежок уже пару раз обновился, а сегодня к тому же ещё и солнышко глаз радует. Иду, скриплю снегом, мурлыча типа, мол, мороз и солнце, день чудесный и так далее. И вдруг:
- Вон она хорошая, вон она красавица, ведь издали тебя увидел, сердцем подглядел. – Сказал и словно магнитом к ней потянуло.
Уж больно скоро я рядом с ней очутился. Гляжу, откуда взялся, дед под елкой сидит. Почему дед, да потому, что с бородой. Борода, как у Деда Мороза до пояса, усы такие же пышные, только шапка какая-то неправильная. Та самая, да-да, из Советского Союза, ушанка кролячья видавшая виды с надорванным ухом, замусоленная, не дай Бог. Из одежонки телогрейка, заношенная до дыр, клочки ваты грязной торчат, на ветру развеваются, такие же штаны, а из обувки валенки без галош. Сидит, прям в сугробе под деревом. Даже не сидит, а взгромоздился величаво на него. Руки без рукавиц, словно из печки чумазые, зато борода стерильно-белая, лицо чистое, а глаза добрые. Я встал столбом от неожиданного видения, словно заворожённый глазенками хлопаю, рассматривать рассматриваю, но слова вымолвить мочи нет.
- Чаво вылупился-то, милок? Либо язычок от встречи законной проглотил? – раздался вдруг голос скрипучий, исходящий из-под бороды дремучего старика.
- Да я это…того…то есть, туда, - залепетал мой язык от неожиданного страха в неизвестном направлении.
- Ага, ага… мол, прогуляться вышел в лес за пять километров от дому, а машину на опушке бросил на проезжей части, чай не вездеход.
- Да я, как бы это… не то, чтобы, - плел я все подряд, лишь бы не попасть по теме. – Но скорее всего да, именно прогуляться…в смысле, заодно. Здрасьте! Хорошая погодка, не правда ли?
Говорю всю эту бредятину, но сам про себя смекаю:
- Ну и чё, ты, затрясся? Идиот, ну даже если это и законник, ты ж ничегошеньки не срубил, не украл, и даже не нагрубил.
- А ты, попробуй… нагруби. – Словно читая мысли, лупил напрямую мой нежданный собеседник.
- Но, как же, так вот…как-то не так…и не собирался я вовсе.
- Вроде бы не бздун по виду, а таку лабуду порешь, што белки, верняк, на соседнем дереве мех подмочили. Вон и дятел стучать перестал. Ни разу не видел, как дятлы ржут? Так на, подыми башку бестолкову, да подывись!
Поднимаю голову, а надо мной, в метрах пяти, на огромной ветке сидит уже не один дятел, а несколько и гогочут они по настоящему, по всамделешному, словно мамонты в брачный период и к ним все новые и новые странные пернатые дятловские особи присоединяются. Стало страшно, даже жутко и дико непонятно!
- То, что с ходу не хамишь, зачтется тебе милок, - продолжал дед. – Был бы ты хрен с бугра, вот эти птички с острыми клювиками-то, давно б тебе глазенки-то наглые по выклевали. Даже, если и до дому дошедши, то позабыл бы ты про то, что случилось навсегда, только вряд ли, дошедши. - Сказав, дед снял ушанку, да как запустит в дятлов. – А ну заглохни пичуганово отродье, дайте слово молвить, за вами не слыхать ничегошеньки!
Запущенный снаряд достойно врезался в толпу здоровенных птиц! Затем, потрепанный временем, головной убор, сбив двух обладателей красных шапок, а попутно разогнав остальных, словно бумеранг австралийских аборигенов, он обогнул по правильной траектории дерево и бесшумно прилетел к месту дислокации, плавно опустившись на лысину главного метателя ушанок. Дед крякнул по-стариковски и многозначительно спросил, глядя прямо мне в глаза, прожигая мои несовершенные мозги своим диким, но душераздирающим проницательным взглядом:
- Тя, как звать-величать-то, чудо не местное?
- Сам ты чудо! Ты себя хоть видел, лес дремучий? – промелькнуло у меня в голове, но вслух ответил: - Можно просто, Володя.
- Вовка, стало быть… а меня просто лешим кличут. Слыхал, аль нет про такого? Чё зенки-то зараз выпучил?
- Ни фига себе, - понеслось по извилинам. – Какого чёрта он мне тут вваливает? Я-то представлял, будто охранник ёлочный. – Помыслил я так, но взглянув в сторону улетевших дятлов, на всякий случай не стал понапрасну нарываться на худшие обстоятельства. – А я сперва подумал, что Дед Мороз передо мной.
- Дедов Морозов не бывает… сказки все это. Людишки на придумывали всякой фигни, думая, мол, для увеселения, не вникая, что для собственного же погубления.
- Так и леших придумали.
- Да, надоел ты мне уже! То ли дурку валяешь, то ли и впрямь придурок. Отвечай на вопрос: За ёлкой пришёл, чё ли?
Временное помутнение какое-то наступило в моей, уже ничего не соображающей башке. Стою, действительно, словно придурок, качаюсь из стороны в сторону и слова сказать никакого не смею. А тот продолжает издевательским тоном:
- Топорик-то доставай из подполы, Вова! Всё одно уже в ПРАВЬ пойдёшь, деваться тебе некуды.
Как стал дедок привставать, да как затрясло его вместе с ёлочкой, словно шамана какого-то, только без бубена, а из его древнеславянских колдовских заклинаний я только и уловил, что, мол, ты-ды, ты-ды, че-то ёлки…. вы явитесь серы волки… Чувствую, ей Богу, люди добрые, как захрустели, от пришедшей внезапно седины, мои волосы! Руки непроизвольно топорик достали и трясутся вместе с ним. Зубы при этом стучат, будто после будуна семидневного. А ноги проклятые подкосились окончательно, и коленочками в снег с размаху бухнули. Стою на коленях, топор-то уж выпал давно, смотрю и глазам своим честным не верю: из-под каждого деревца, да из-под каждого кустика глаза огнём попарно горят, и вой волчачий, нет-нет, да и продирает кожу до самого позвоночника, до самого до подсознания!
- Стой, - заорал я не своим собственным голосом. – Верю я, верю!
- Мне-то больно наплевать, че, ты, там веришь, аль нет… - презрительно хмыкнул леший.
- Что за ПРАВЬ хоть такая?
- Это проще пареной репы. Доисторический ты человек, Вова, тупой, как пенёк вильховый, а ещё меня дремучим про себя называл. Слухай, дознаватель хренов… ЯВЬ – это где мы щас с тобой находимся. Славь – шоб понятно тебе было, это типа вашего рая в дурной религии, с самим Перуном встреча ждёт. Навь – это когда бесконечно душонка вредная колесить будет вечно по вселенной бесконечной и бесконечно выть вместе с ней в вечном же страхе и ужасе, пока родственники не отмолят, что довольно редко бывает. А ПРАВЬ – люди во внуках обратно в мир людской возвращаются, но если кончился род или грехи есть не смертельные, то быть животным. Вот, для исправления твово в зверя тебя самолично и обращу, на данный момент в волка, к примеру. Вон, поглянь, стая родственников новоиспеченных пришла по твою душеньку!
- За что, за что, твою в девизию! – заорал я попутно, стоя на коленях, нанося от ужаса несусветного и безумия наступившего тысячу крестов.
- Кому кресты, Вовуль, наносишь, ведь я тебе сейчас и Бог и Царь? – Засмеялся хрипло леший и продолжил: - Эх, Вовка, Вовка… ты, когда дитя свово от первой женушки бросил? То-то… за тебя отвечу, что одиннадцать годочков доченьки-то было, а по правилу лесному, да водному, ты только, когда ребенку двадцать четыре исполнится, уйти к другой женщине можешь. Все, только по этому случаю, уже в ПРАВЬ тебе дорога! Таких примеров приведу с дюжину и все они тебя после смертушки твоей безграмотной в ПРАВЬ приведут, где животным на исправление грехов своих станешь. А обращаю я тебя в серого прям щас, вот по какой причине. Ты же за ёлочкой пришёл, под которой я сидел, именно она – одна из миллиона силой природной великой очень обладает, если её срубить, то конец мира ещё ближе в тысячу крат будет. Мало таких-то ёлочек уже по свету осталось.
Захолонуло сердечко мое от страха, до селе неиспытанного, только слышу смех ненормальный, под кожу лезущий, да вой ужаса, в душу проникающий. Не выдержало сознание мое напора такого дикого, в глазах ещё больше потемнело и упал я прям лицом в снег. Лежу, а подсознанием каждое слово старика улавливаю.
- Трусливый самец, ты Вовка! Быть тебе волком-то…потом. А щас, геть до дому, внучка, поди дожидается. Кабы не она…
- Вов, может, не пойдёшь живую ёлочку рубить? Вон у нас какие искусственные елки красивые! – прощебетала внучка, перебирая в ящике с Новогодними игрушками огромные шары.
Стою в непонятной мне позе, топорик, вроде, в руке держал, а теперь нету, и джинсы от чего-то, мокрые. По голове только, как по барабану из оркестра: «Кабы не она… Кабы не она…»
- Н-нет, Поль, н-не п-пойду… - бормочу, заикаясь, дрожащим голосом. – Давай, искусственные нарядим…две.