Юрьевна, Нафанаил и Баки

Мария Купчинова
                К ресторану вальяжно подкатили несколько шикарных лимузинов. Словно цветное монпансье из жестяной коробки, непрерывным потоком посыпался  из них молодой, хохочущий, красивый народ. Хоть и велики лимузины, совершенно непонятно, как могла вся эта молодая поросль в них разместиться. Девушки в нарядных платьях: то стекающих по стройным фигуркам до земли, то укороченных до предела, с откровенными декольте и еще более откровенными разрезами на юбках. Молодые люди в костюмах, белых рубашках. Впрочем, не выдержав летней жары, почти все уже сбросили пиджаки, засунули в карман галстуки. Праздничными салютами взлетают пробки шампанского, течет оно рекой, заливая одноразовые пластмассовые стаканчики, протянутые к ним ладони и платья девчонок. Взлетают над рекой и уплывают в безмятежное небо воздушные шарики.
Выпускной вечер студентов мединститута. Преподаватели на ступеньках ресторана с улыбкой смотрят на будущих коллег. Почти все приехали в ресторан на общественном транспорте. Ректор тихонько вздыхает: «Они еще не знают, сколько будут получать, пока опыта наберутся».

Праздники рано или поздно заканчиваются и начинаются будни.
Дочка, получив диплом, уехала по распределению  в районный городок Узда, Минской области. Всего 75 километров от Минска.
Мама страдала: как любимая доченька будет жить в рабочем общежитии, с грубыми, пьющими мужиками, клопами и тараканами на кухне. 
Жизнь оказалось веселее. Из Узды новоявленного стоматолога отправили в фельдшерско-акушерский пункт агрогородка Могильно. Вместо общежития с тараканами - трехкомнатная квартира в здании ФАПа. После того, как первые смельчаки оповестили жителей деревни, что рука у Юрьевны (так стали с первого дня звать нового доктора) легкая, народ потянулся на прием. Больше года в деревне не было стоматолога, и кариесов, прочих болячек – накопилось достаточно.
Спустя месяц, Юрьевна поняла, что направление пациентов в Узду в рентген кабинет равносильно отправлению на планету в отдаленную галактику. Из ста пациентов лишь двое возвращались, сделав снимок, остальные откладывали поездку в райцентр и пропадали, словно в черной дыре, появляясь лишь тогда, когда зуб следовало уже удалять.
Не обходилось без недоразумений:
- Юрьевна, не берет твое обезболивающее меня.
- Михалыч, я предупреждала, надо хотя бы сутки не пить. Не совместимо оно с алкоголем.
- Скажешь тоже, Юрьевна, что я, маленький, сам не понимаю? Я и не пил вовсе. Только глотнул для храбрости.
Юные ученицы сельской школы, где, наконец, провели давно запланированную диспансеризацию, сделали Юрьевну вожделенным эталоном. Они готовы были каждый день сбегать с занятий, жалуясь, что болят зубы «вот тут, и тут, и тут», лишь бы она дала им подержать свой «крутой» мобильник, а потом поговорила «про жизнь».
Правда, мама Юрьевны опять находила повод для страданий.
На выходные дочка приезжала домой. Ездила она, только что получив права, на старом добром «Опеле Корса». Увы, добрая машинка переживала не первую молодость, и ломалась довольно часто. То одно, то другое приходилось менять.
Поездка от Минска до агрогородка занимала час. Мама, обуреваемая страхами, подгоняла взглядом стрелки часов и не находила себе места, пока дочка не звонила, что доехала благополучно. Если звонок вдруг задерживался, в голове мамы начинали клубиться нелепые фантазии. Особенно маме досаждал кусочек пути от Узды до Могильно. Этот отрезок дороги был необыкновенно красив. Деревья сплошной стеной подступали к шоссе. Летом, весной, осенью кроны деревьев, меняя окраску, раскидистым шатром прикрывали дорогу, преграждая путь солнечным лучам. Зимой заиндевелые красавцы - деревья по колено в снегу казались сказочными ратниками, охраняющими трассу.
Вот только мобильная связь в лесу не работала. Маме все мерещилось, что именно там, в сугробах, застрянет маленький черный опель,  и дочка не сможет позвать на помощь...

Чтобы не скучать в большом доме, дочка завела котенка. Конечно, мама попыталась отговорить:
- Как же он будет оставаться один по выходным, когда ты поедешь в Минск?
- Подумаешь, буду возить с собой.
Крохотный черно-белый дрожащий комочек на тоненьких ножках получил гордое имя «Нафанаил» и легко привык к «перевозке». Видя, что хозяйка собирает вещи в дорогу, он сам забирался в корзинку и при первом же потряхивании машины на рытвинах засыпал.

Юрьевну, поступившую в аспирантуру, провожали почти всей деревней. Даже Михалыч произнес тост: «Мы, Юрьевна, за тебя рады, что ты – умная, я всегда знал. А вот  Нафанаилу повезло. Он теперь городским станет»...

В городе имя кота сократили до  Нафы или Нафани, что было встречено с неодобрением. Черно-белый комочек к тому времени стал пушистым красавцем, знающим себе цену и не допускающим панибратства. Белая манишка на груди превращала его в утомленного славой танцовщика Большого театра, когда, склонив голову набок и скрестив передние лапы, он замирал неподвижно на шкафу, прячась от земной суеты. Свысока относясь к женской половине семьи, Нафаня лишь хозяина одаривал своим вниманием, пристраиваясь рядом, поводя вытаращенными огромными глазищами и пофыркивая: «Ох, и тяжело нам   с ними».
Была у кота только одна слабость: он страстно любил шерсть. Стоило нечаянно брошенному свитеру или шерстяной кофте спустить рукав до пола, Нафа подкрадывался к ним, словно к мыши и впивался зубами. Сколько кофт, свитеров, шерстяных шапочек было испорчено – не перечесть. Доморощенные ветеринары взахлеб обсуждали, какого химического элемента не хватает в питании любимца, но нельзя не признать, что семью он вымуштровал, и даже самые большие разгильдяи научились прятать одежду в шкаф.

Лишь ночью, когда вся семья уже спала, а мама, сжав мобильник в руке, садилась на диван, ожидая звонка от запозднившейся дочери, Нафаня приходил, усаживался рядом и даже позволял себя погладить. Под ладонью струилась шелковистая  шерстка, сонная тишина дома наполнялась едва слышным урчаньем, и на душе становилось спокойнее.

А дочку осенила новая идея:
- Мам, давай возьмем из ветлечебницы собаку. Они там, бедные, ожидают своей участи: не найдется хозяин – усыпят.
- Ни в коем случае. Только через мой труп.
Мама не умела говорить такие слова вслух. А произнесенные про себя, они не давали нужного эффекта. И уже на следующий день дочка радостно звонила ей на работу:
- Мам, я взяла самую некрасивую. Красивых то все разберут, а этой куда? Я ее отвела домой и побежала на занятия. Все, спешу.

 По дороге домой маме представлялись то растерзанный собакой Нафаня, то новое, незнакомое существо с выцарапанными глазами: Нафанаил без борьбы не уступит.
Едва приоткрыв дверь, увидела сердито нахохлившегося, распушившегося кота и коричневато-черную половую тряпочку, прижимающуюся к стенке. Тряпочка, по правде говоря, была довольно внушительных размеров, хотя и очень старалась казаться незаметной.
В первую же прогулку она умудрилась убежать от новых хозяев, оставив у них в руках плохо застегнутый поводок. Потерянно бродили вокруг дома, не зная, как позвать гостью, не спали ночью, а утром, едва рассвело, увидели как что-то черное, хвостатое мечется по проезжей части среди машин. Хозяин выбежал из дома с криком: «Собака!», и неожиданно для всех тяжелое, волосатое существо запрыгнуло прямо на руки спасателя. Так и стали звать нового члена семьи, отбросив первый слог, сначала Бака, потом Баки. Когда сердились за громкий беспричинный лай, оповещавший о каждом проходящем по лестничной площадке, переименовывали в Баскервилиху. Она не возражала.
Нафаня сразу, раз и навсегда, назначил себя старшим по квартире. Баки, прошедшая суровую жизненную школу общения, не пыталась спорить. На улице все дворовые кошки были ее врагами, и она получала глубокое удовлетворение, если удавалось загнать эти противные существа на деревья. Дома приходилось соблюдать нейтралитет. Когда на пол ставили две миски с едой, Баки ни разу не попыталась взять что бы то ни было из кошачьей миски. Нафанаил не был столь благороден. Съев все из своей миски, он решительно направлялся к Бакиной, та отодвигалась в недоумении, но ни разу не прогнала нахального Нафаньку, покорно ожидая, когда он насытится.

Пришел день, когда в доме появился еще один член семьи. Его распеленали, положили на кровать, и семья, замерев от восторга, рассматривала это чудо. Карие мамины глазки, светленькие папины волосики, ручки, ножки... Нафаня прыгнул на кровать, подошел близко-близко, и уже собрался лизнуть малыша, но, уловив предостерегающий взмах руки хозяина, покорно отодвинулся. Оглянувшись на крутившуюся возле кровати Баки, которой тоже очень хотелось приблизиться к существу, лежащему на постели, удовлетворенно кивнул:
- Хорошенький, молоком пахнет...