Когда Сен, хлопнув дверью после очередного скандала с женой, вышел из дому, то не предполагал, что путь обратно ему будет заказан. Немолодой семьянин уж не помнил, что брякнул жене, но обида, нанесенная стареющей женщине, матери четверых детей, оказалась, на ее взгляд, столь жестокой, что, возвратившись, Сен увидел на лестничной площадке свой огромный “командировочный” чемодан и пару целлофановых пакетов со своим барахлом…
Отчаянные попытки мужа проникнуть в квартиру и привести в чувство сдуревшую на старости лет жену не увенчались успехом – дверь “стойко держалась” и не собиралась отворяться перед “добропорядочным” и “интеллигентным” Сеном Седраковичем, слывшим таковым среди соседей и на работе, но недостаточно “оцененным” женой и давно уже смышленными детьми…
Трагикомизм ситуации заключался в том, что, по старой привычке, примерный муж всю получку отдал семье, и в кармане сейчас у него была одна мелочь – на транспорт. Драма же состояла в том, что эта была последняя зарплата – с ним “рассчитались” уже при увольнении “по сокращению штатов”. Вольному – воля!
Господину Нвиракяну ничего не оставалось делать, как собрать свои пожитки и тихо “съехать” из собственной квартиры, хотя бы, как он надеялся, на то время, пока “шизофреничка жена” и “дети недоумки” не придут в себя и “с музыкой” не вернутся за отцом и мужем…
Сен Седракович приехал на квартиру матери, отдавшей богу душу еще довольно бодрой и энергичной женщиной, не выдержавшей, однако, холода, мрака и ночных бдений у хлебных магазинов в лихие годы становления “демократического” государства… Мудрая женщина, недолюбливавшая невестку, завещала свою однокомнатную квартиру в центре города единственному сыну буквально за месяц-два до кончины, хотя все вокруг знали, что оставит она ее своей любимице – старшей внучке. Невестка затаила злобу на подобный “пассаж” свекрови…
“Как в воду глядела мать, что понадобится именно мне,” – горько усмехнулся Сен, когда отпирал дверь полупустой и скромной квартиры, пустовавшей уже долгое время. Комок подступил к горлу немолодого мужчины, когда он начал перебирать оставшиеся от матери вещи – в гардеробе, в серванте, на кухне. Все это были мелочи – более ценное дражайшая половина Сена давно уже перевезла в их квартиру – просторную, хорошо отделанную и обставленную, конечно же, стараниями мужа…
Сен полез на антресоли – в надежде найти хотя бы какую-нибудь постель, подушку… Увы! Лишь чулан сверху донизу был полон пустых стеклянных баллонов всех емкостей – покойная мать была хозяйственной женщиной и мастерицей закатывать “впрок” все дары армянской земли в виде джемов, варений, компотов и соков. Но все это было в “благословенные советские времена”, - уже несколько лет банки и баллоны пылились без дела, и на донышках их валялись вверх ножками дохлые мушки и пауки… Времена домашних “закатов” давно закатились!
Нынче Сену Седраковичу, судя по всему, надо было начинать жизнь сначала. Кое-как проведя ночь на диване не раздеваясь, он проснулся от острого чувства голода. Желудок свело от боли, но – в доме хоть шаром покати, и в кармане пусто! Оставалось выпить стакан холодной воды, подслащенной остатками песку неизвестной давности из извлеченной из недр кухонных шкафов сахарницы…
Распаковывая на следующий день чемодан и развешивая свои костюмы, сорочки и пиджаки в пустом гардеробе, Сен обшарил их и, к неописуемой радости, обнаружил то в одном, то в другом из карманов несколько мятых бумажек! “Не бог весть что, но на хлеб хватит!” – обрадовался “господин” Нвиракян, еще несколько лет назад безотказно баловавший свою плоть деликатесами…
“О женщины! Кто вас придумал… мать вашу!” – вспомнил вновь о своих последних злоключениях семьянин с двадцатилетним стажем супружеской жизни, комкая в руке жалкие драмы, в народе уже прозванные “дрянями”.
Неделя, проведенная Сеном Седраковичем на хлебе и воде, в неустанных поисках работы, неумолимо подходила к концу. Таяли надежды и на то, что семья “очухается от дури” и привезет “кровинушку” обратно под родную крышу. Нвиракян уже был близок к депрессии. Не привыкший просить в долг ни у родственников, ни у друзей и тем более у соседей, он вынужден был, впервые в жизни, одолжить несколько сотен драмов у своего близкого друга… У родственников, ничего не ведавших о последних событиях в его семейной жизни, Сен решился бы, наверное, взять лишь под угрозой голодной смерти… Ведь он всегда считался “самым-самым” среди родни – самый порядочный, самый честный, самый умный, самый образованный и “выбившийся в люди”… Теперь же он сам был выбит из колеи!
Сен Седракович нервно пересчитывал последние деньги, заходя в магазин за скромной и непритязательной едой. Всухомятку проведенный месяц обернулся болями в желудке, кишки у него иногда жутко урчали прямо в транспорте и ему казалось, что звуки эти слышат все стоящие и сидящие вокруг. Он старался быстро выбраться из массы и одиноко шагал по словно вымершим улицам родного и когда-то шумного, веселого, многоликого и бесшабашного города…
С работой все еще ничего не ладилось – “обещалкины” не перевелись ни среди друзей, ни среди чужих… Деньги таяли на глазах. Семья не проявляла никакого интереса к фактически выставленному за дверь отцу. И больше всего Сена убивало именно это. “Так вот какова цена верности и преданности семье! – с горечью думал Нвиракян, окуная в жиденький и полусладкий чай зачерствевший кусок хлеба. – За какие грехи?!”
…Последняя сотенка перекочевала из рук бедолаги в руки плутоватого продавца в ожидании буханки, когда в пустой магазин зашла бедно одетая, занюханная старушонка и привычным голосом попросила “возврат”. Она, видно, была здесь завсегдатаем, так как “уста Гаруш”, отойдя вмиг от Сена, улыбнулся ей и с нижней полки за спиной достал пару невзрачных на вид и черствых матнакаша*.
“Майрик-джан”, облагодетельствованная “уста Гарушем”, кинула хлеб в авоську довольно сомнительной чистоты и засеменила прочь, громогласно благословляя продавца и проклиная на чем свет стоит нынешние власти, доведшие ее до нищеты…
Сен Седракович, никогда в жизни не слышавший до этого слова “возврат” в “хлебном контексте”, не без интереса спросил у полнотелого и довольного, видно, жизнью “уста Гаруша”:
- Я что-то не понял, что за “возврат”?
Продавец усмехнулся и пояснил: “Да это, дружище, старый, не проданный позавчерашний хлеб, который возвращают нам в пекарню из магазинов… мы его продаем за полцены вот таким бедным людям… они специально приходят за ним, даже очередь выстраивается, и хотя такой хлеб уже тверд, как камень, народ берет с охотой… Как-никак вдвое дешевле получается. Ох, жалко мне наших стариков… до чего докатились! Сердце кровью обливается…”
Румяные и полные щеки “уста Гаруша” совсем не свидетельствовали о его нищете, однако искренность негодования не внушала сомнений…
- Да-а, трудно людям, - залепетал Сен Седракович, без пяти минут сам “старик”, беря в руку обжигающий горячий матнакаш и ловя себя на мысли, что завтра у него уже не будет денег на такую банальную, казалось бы, вещь, как свежий хлеб…
Нвиракян вернулся домой с тяжелым сердцем, зло бросил все еще теплый хлеб на кухонный стол и, рухнув на жесткий качающийся стул, впервые в жизни разрыдался. Сен не умел плакать – из горла вырвалось два-три рыка, или вопля, или стона – непонятно чего: может, такие странные звуки вырываются из пасти раненого сильного зверя или вылетают из гортани подбитого орла, или… Или все же человека тоже? Ведь и он, в сущности, зверь, только говорящий и осознанно делающий больше мерзостей своему ближнему, чем самая коварная божья тварь…
…Сен подошел к чулану и “с интересом” присмотрелся к банкам и баллонам, сиротливо выстроившимся в аккуратные ряды на полках. “Говорят, их покупают сельчане или сдают куда-то, - мелькнуло в голове хозяйственного семьянина, - только вот куда? С кем бы об этом переговорить?”
Нвиракян деловито пересчитал все “добро” и убедился, что на вырученные при удачной продаже деньги можно прожить еще несколько дней, покупая “возвратный” хлеб. На мягкий, горячий не тянуло…
Сену Седраковичу было страшно неловко заводить разговор с дворничихой о продаже баллонов, которые “только мешают в доме, так как все равно руки не доходят готовить много припасов на зиму”… Мудрая старая дворничиха Еран кивала головой, не переча “образованному” и “хорошо одетому” “господину” из соседнего двора, прекрасно понимая истинную причину продажи оказавшихся “лишними” “стекляшек” и обещала быстренько “сплавить” балласт своей бесчисленной деревенской родне, которой как раз все это понадобится “к сезону”… И даже “из вежливости” сама поблагодарила Сена – за то, что “вовремя подвернулся”!
Через денек сын дворничихи подкатил на стареньком “БМВ” прямо к подъезду Сена и оптом увез “весь товар”. Рассчитываясь, подмигнул напоследок “неумелому интеллигенту” – мол, в деревне за “стекляшки” ему дадут вдвое-втрое больше… Однако Нвиракян был страшно рад и такой сделке – чулан опустел вчистую, а на руках было несколько заветных сотен, дававших возможность бывшему ведущему научному сотруднику не умереть с голоду – по крайней мере в ближайшие недели…
…“Уста Гаруш” приветливо улыбнулся своему новому, но уже постоянному клиенту и, не дожидаясь слов, привычно выложил перед Сеном Седраковичем пышущий жаром матнакаш.
Нвиракян внутренне весь съежился,похолодел и тихо,чувствуя, что может лишиться чувств от стыда, пролепетал: “Мне… “возвратного”… пожалуйста”…
Продавец недоуменно посмотрел на побелевшее лицо “достойного” человека, чей жалкий взгляд побитой собаки “ускользнул” от него на дальнюю нижнюю полку с черствым, позавчерашним блеклым хлебом…
* * *
* Матнакаш - один из самых популярных видов армянского национального хлеба. (См.фото).