Дедушка Андраник души не чаял в своем внуке. В былые годы, когда ноги были крепче и голова яснее, он часто водил маленького Арменчика в дальние прогулки – в зоопарк, в ботанический сад, а иногда спускался с ним в ущелье Раздана, к детской железной дороге, доставляя тому массу удовольствия: тут и шум грохочущей реки, и покачивающийся на стыках одряхлевший вагончик поезда, и аттракцион, и мороженое, и… Переполненный впечатлениями, утомленный, но счастливый, Арменчик возвращался домой, преданно заглядывая деду в глаза и крепко держась за его руку, а вечером, захлебываясь от удовольствия, делился прожитым днем с отцом или матерью. Теперь же “деда Андо”, когда мальчик заикался о прогулке, как-то виновато смотрел ему в глаза, молча гладил по голове и отсылал или во двор, или к телевизору, если бывал свет…
“Наверно, он разлюбил меня… Но почему?” – горевал Арменчик и, понуро опустив голову, обычно спускался в замусоренный, пыльный двор, где не было ни тени, ни беседки, чтобы укрыться от палящих лучей солнца, а вечером все чаще шмыгали большие, отвратительные мохнатые крысы…
Отец с матерью в последнее время приходили домой такие уставшие и измочаленные, что малыш не осмеливался просить их уделить ему хоть капельку внимания и тепла. И Арменчик все больше льнул к деду.
Старик очень переживал и лишь тяжело вздыхал, когда из кухни доносились голоса сына и невестки, выпроваживающие Арменчика с глаз долой. На этот раз, увидев бредущего по коридору любимого внука с глазами, полными слез, сердце его оборвалось, а руки задрожали. Деда Андраник притянул его к себе, обнял, приласкал и твердо пообещал, что в самое ближайшее воскресенье они пойдут гулять – “как прежде”! Арменчик вмиг успокоился и стал весело вспоминать что-то из прошлого, все приговаривая: “а помнишь, деда…”
Наступил долгожданный день. Дед трепетно положил в бумажник полученную на днях пенсию, вырядился в чистый, давно вышедший из моды летний костюм и позвал Арменчика, шмыгающего по дому в предвкушении прогулки. Малыш был на верху блаженства!
- Внучек, ноги у меня уже не те, чтобы спуститься в ущелье, - виновато сказал он внуку на улице, - давай сходим в какой-нибудь городской парк, думаю, удовольствия будет не намного меньше… А?
- Да-да, деда! – мальчик был счастлив уже тем, что его “вывели на воздух”, и он мог, как прежде, испытать “настоящий праздник” - покататься на всех без исключения аттракционах по несколько раз, съесть кучу вкусного печеного и много-много мороженого, и эскимо, и шариками, и в стаканчиках!
Тенистый парк был по-прежнему притягателен и мил Арменчику, хотя и был менее многолюден, чем обычно, для этого времени года. Он беззаботно смеялся и бегал по знакомым аллеям, любовался редкими цветами в запущенных клумбах. Но... что-то на этот раз было неладно и непонятно мальчику в поведении деда.
Каждый раз, подбегая к тому или иному аттракциону или лотку “с вкусненьким”, Арменчик словно чувствовал тянущую его назад руку, слегка подрагивающую, влажную и потную... “Здесь много народу”, “Это опасный аттракцион для тебя”, “Больше одного мороженого вредно для горла” – цедил он тихо малышу. И так всю прогулку! “Праздник” не получался...
Невдомек ему, видимо, было, что стоит за этими вымученными и явно надуманными словами-отговорками “деда Андо”, который в глазах Арменчика никогда не был занудой и жмотом и восхищал его своей добротой и щедростью. “Болен, что ли, - терзался в догадках малыш, - или мама с папой обидели?”
Когда же внучек резко кинулся к лоткам, пестрящим всевозможными заграничными лакомствами и облепленным со всех сторон нарядно и кокетливо одетой детворой, “деда Андо” грубовато прикрикнул и так дернул Арменчика за руку, что тот чуть не вскрикнул от боли. Мальчик резко и недоуменно повернулся к дедушке и... увидел его вспотевший лоб и расширившиеся, как бы умоляющие глаза.
- Балик-джан, я... утомился что-то..., - выдавил он из себя, судорожно сжимая в кармане обвислых брюк пустой уже бумажник, и присел на скамейку подавленно и тяжело...
Арменчик окинул взглядом выстроившиеся чинно в ряд столики с заморскими дарами и надменных, ярко и безвкусно одетых в фирменные шмотки ребятишек, лакомящихся “ненашенским” мороженым и шоколадом, и опустил голову. В его глазах потух огонек беззаботного веселья: он понял свою “ошибку”, хотя и был достаточно мал.
- Да, деда, и я устал, - с достоинством сказал сникший малыш и смирно сел рядом с дедом.
- В следующий раз ты выходи с родителями, я, видно, уже стар для таких долгих прогулок, - попытался оправдаться “деда Андо”.
- Не-е-т, я привык с тобой, - примирительно сказал Арменчик и прильнул к руке старика.
– Мне хорошо было сегодня! Правда, хорошо, деда!
- Да? Спасибо, родной... Но это испытание уже не для меня..., - вздохнул тот и шумно встал со скамьи, увлекая за собой внука, которого он уже твердо знал это, никогда больше не выведет на прогулку в этот разом изменившийся и ставший чужим мир.
- Какое испытание? – не понял мальчик, вскинув на деда широко раскрытые свои красивые большие глазенки.
Ответа не последовало – лицо старика лишь расплылось в жалкой полуулыбке, а тяжелая, добрая ладонь ласково легла на плечо мальчика.
* * *
* Балик (по-арм.) - малыш, дитя.