И вновь я продолжаю повествование. Джовет, как вы уже догадались.
В одно прекрасное утро Светочка, заглянув в почтовый ящик, обнаружила в нём письмо от мужа.
«Светочка, миленькая моя, любовь моя! - писал Дим, - я познакомился здесь с одной старушкой, она сумасшедшая. Она живёт в государственной квартире, а сейчас решила поехать в Россию, вроде, в гости к сыну, а мне сказала, что я могу пожить у ней, пока она отсутствует. Какая удача! Стоимость жилья получается всего 90 шекелей в месяц! Только надо будет сказать соседям, что я её племянник, если они будут докапываться. Приезжай с детьми! Двухкомнатная квартира, недалеко от Национального парка, на последнем этаже, с видом на море! Я к твоему приезду сделаю ремонт. Люблю тебя безумно! Обожаю, малышка моя. Целую нежно. Жду!»
Сыночка оставили с бабушкой, а дорогая жёнушка с доченькой приехали к нам. Мы с Учителем ждали их на своей территории. Девочка уже разговаривала и называла себя «Бат-Нун». На иврите – это дочь бога. Впрочем, все мы – дети Бога.
О чём бы Света тогда написала в дневнике.
Как не хочется опять ехать в Израиль! Когда мы репатриировались, приехали сюда впервые, в израильском аэропорту меня поразили служащие. Женщины в чёрных брючных костюмах смотрели презрительно на «олим хадашим» (новые приехавшие). Не улыбались. Они предлагали нам бесплатный кофе так, как будто мы такого в России никогда не видели. Люди бросились к стойке, где раздавали кофе. Было стыдно за этих людей. Я не стала пить их кофе. Вероника тогда ещё не родилась, мы были втроём: семилетний Миша, я и Дима, весёлые и наивные. И с нами собачка Микки. Добрые русские таможенники разрешили везти её в салоне. А в Израиле нас с собачкой отвели в отдельный зал, как будто она являлась разносчицей заразы. Потом нас отвезли в гостиницу для вновь прибывших, и утром, при пробуждении, первой моей мыслью было: «Какой ужас, мы в Израиле!» Не знаю, почему такая мысль появилась в голове. Израильтяне, а ими, в основном, были выходцы из Марокко, разговаривали громко, улыбались мало, мне всё время казалось, что они только и делают, что ругаются. Звучание иврита вызывало во мне отвращение. Через 11 месяцев, в феврале родилась Вероника. Меня мучила ностальгия, и через год, в январе я с детьми улетела в Россию. Летели в самолёте вместе с православными священниками. Их карманы были полны долларов, как раз праздновали «старый Новый Год», пили водку, веселились по-русски. Казалось, вырвались из ада. А потом из Москвы ехали до Пензы в очень грязном вагоне, он весь был в саже. В этом перепачканном сажей вагоне я чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ближе к Пензе в вагон сели сельские мужчины. Смотрела на них, улыбалась радостно. Мордовские мужчины с крупными носами, маленькими, близко поставленными глазами, я с любовью на них смотрела! А они и внимания на меня не обращали! Как легко, свободно дышалось. «Дорогая мне Русь и мордва» - это Есенин!
Господи! Надо было уехать из России, чтобы понять, как же я люблю её! Я люблю все деревья, травы, всё! Дерево под моим окном!
А Дима опять зовёт в Израиль. Хорошо, я поеду, но не останусь там жить.
В Московском аэропорту при виде русских охранников, солдат (простые, такие понятные, ясные лица), начали душить рыдания, словно на казнь еду, как будто что-то страшное ждёт. Но я люблю моего мужа, еду к нему. Соскучилась!
Ну вот, увиделись. Голубые твои глаза!
Взяли такси, подъехали к пятиэтажному дому, выгрузились, Дима легко поднял мою огромную сумку на пятый этаж. Просторная, чистая, только что отремонтированная, двухкомнатная квартира, с огромным помещением для туалета и душа. Мебели мало. В салоне диван, напротив дивана очень старая стенка от пола до потолка с маленькими зеркальцами за стёклами полок. Хорошее, большое зеркало с тумбочкой. Дима сказал, что это трюмо раньше стояло у соседей, которые живут этажом ниже. Он увидел, как они собрались выбросить его. Дима удивился, зачем выбрасывают такое хорошее зеркало? И принёс его к себе.
- Ты же любишь смотреться в зеркало, а оно большое, во весь рост!
В спальне одна односпальная кровать, Вероничкина кроватка и этажерка, Дима поставил на неё игрушки. А у другой стены низкие шкафчики, и на шкафчиках весь набор «Домика для Барби». Тут и кукла Барби, и домик для неё, и ванная комната, и спальня с роскошной кроватью, и столовая для Барби. Этот набор он подарил мне на пятом месяце беременности, в ноябре, в мой День рождения, Дима пришёл с работы весь такой радостный, румяный, симпатичный с коробками:
- Это подарок для девочки, которая у нас скоро родится. Она будет играть в куклу Барби.
Да, я отвлеклась. Что ещё тут есть интересного? Большая кухня, балкон, а из окна вдали видно море. Хороший район, до пляжа недалеко, дорога на пляж через национальный парк. В Национальном парке красиво, там много высоких деревьев, раньше это был древний город. На полянах высохшие, каменные колодцы, раскопки, статуи с отбитыми лицами – евреи не ваяли людей и никогда не рисовали лица.
Что всегда навевало на меня тоску, когда я посещала этот парк в первый приезд, - это обилие ворон. Не весёлое птичье щебетание среди ветвей, а карканье раздавалось повсюду. Иврит, язык, на котором говорят израильтяне, напоминает мне карканье ворон. Например, слово «холодно», на иврите произносится «кар». «Холодно мне» - «кар ли». Звук «Р» все произносят на французский манер, так что получается полное сходство с вороньим «Кар».
Но парк, в целом, красив. Он на невысоком холме и окружён древней, полуразрушенной стеной, она особенно хороша на закате, когда лучи светят на неё. С холма можно смотреть на море. Когда мы впервые оказались в этом парке и посмотрели на море с холма, оно показалось нам таким печальным! Совсем не таким, как у нас в Крыму, или на Кавказе. Под водой виднелись камни. Но это были не скалы, не природные камни, а остатки домов и стен, разрушенного и затопленного водой города. Волны лениво катились и катились к берегу длинными полосами.