Пролог
Он растянулся на продавленной кушетке и привычным движением нащупал пачку сигарет. М-да, ну и денёк. Если так пойдёт дальше, придётся ночевать на работе. Хотя вот как раз ему грех жаловаться: ещё не выветрилось похмелье от пирушки, что он закатил по случаю своего повышения. Специальный корреспондент, вы только подумайте. Другие годами мучаются, чушь всякую пишут, на дежурствах маются по двенадцать часов, а он... Да ладно, что там говорить, всё решила его командировка, где он так удачно отработал две недели. В начальниках у нас тоже не дураки сидят, особенно Лариса, главный режиссёр. И вот теперь он специальный корреспондент с окладом в почти сто тысяч, минимальными дежурствами и россыпью важных командировок. Один саммит в Париже чего стоит.
Он вытащил зубами сигарету и вытянул шею в поисках спичек. Ничего-ничего, скоро финансы позволят снимать не эту клетушку в старом разваливающемся доме на Каширском шоссе, где постоянно вылетают пробки, а что-нибудь поприличнее и поближе к работе. Просторную однушку или двушку, с балконом и нормальной бытовой техникой. И лифтом.
Сизый дым с запахом кофе окутал комнату. Если уж курить, то самокрутки с хорошим дорогим табаком. Он рассмеялся. Дорогой табак, батарея весьма приличных красных вин и бутылка выдержанного виски, чёрная шёлковая рубашка, небрежно брошенная на стул... как-то не вязалось это всё с убогой комнатёнкой в двенадцать квадратов, с рассохшейся от старости советской мебелью и глупой люстрой-"рожок". На кухне того страшнее: газовая плитка с одной работающей конфоркой, протекающий кран, разошедшийся линолеум с дурацким рисунком "под паркет". Правда, потолки высокие, но ему же не по занавескам лазить. Во всей этой аскезе был один-единственный, но жирный плюс — невысокая цена. Старушка, согласившаяся сдавать ему квартиру, прекрасно понимала, какие "хоромы" предлагает, и в деньгах сошлись довольно быстро. Он всегда платил исправно и вовремя: сейчас в Москве с жильём туго и нельзя глупо подставлять себя по мелочам. Ну ничего. Пока денег хватает на небольшие элементы роскошной жизни, без которых он себя уже не мыслил, а потом... Потом этих элементов станет всё больше и — кто знает? — может, его карьера взметнётся до таких высот, что его тоже, как коллегу с другого канала, пригласят в Кремль для вручения госнаград... Он мечтательно зажмурился.
Внутренний взор заволокла уже привычная пелена. Странно, как быстро можно приспособиться ко всему необычному. И с такой же скоростью отвергнуть всё прежнее, всю свою прожитую жизнь, пусть и не такую долгую. Конформизм? Соглашательство? Ну а почему бы и нет. Люди слишком заскорузли в своих привычках, они так боятся перемен, что попадись им золотая рыбка в пруду, они предпочтут её зажарить, в лучшем случае просто отпустить, так и не потратив свои три желания. И будут мучиться потом всю жизнь, что не схватили удачу за хвост. Нет, он не таков. Он поймал свою золотую рыбку, свою Жар-птицу, и ни разу не пожалел. Потому что умел выбирать желания.
* * *
Я так и не поняла, кому из наших пришла в голову идея праздновать Новый Год на морозовской даче, но проголосовали единогласно. Нет, ну а что: в кои-то веки у нас новогодняя неделя нерабочая, посиделки у родных и близких всем уже надоели до зубовного скрежета, так что мысль поехать на четыре-пять дней к Серёге Морозову в Сенеж, где у него была большая зимняя дача, прошла на ура. Морозов клялся, что двенадцать человек там разместятся влёгкую ("Да у меня фатер архитектор! Он сам эту крепость проектировал, а мой фатер, знаете, как гостей любит? То-то! Сядем усе!"), что отопление ещё ни разу не подводило, а касательно еды — у него, между прочим, Анька с Кубани родом, там все бабы готовят — пальчики оближешь!
В общем, решили быстро. Серёга, сосредоточенно высунув язык, составлял список гостей. Всю смену пригласить не удалось, несколько человек убывали на Новый Год к своим родным в Мурманск и Калининград, но и без них тусовка обещала быть знатной.
— Та-ак, я, Анька, Кольцов со Светкой, Валитов, Клатов, Юлька... а, ещё Гриша. Вроде складывается.
— А ещё четверо? — Кольцов изучал серёгин список через плечо.
— Я корров четверых пригласил, самых адекватных, — Морозов поправил очки. — Достойнейших, так сказать. Лильку Сенатскую, Лёху Воробьёва, Егорова и Невмятуллина.
— Рискуешь. — Гарик покачал головой. — Данька сейчас в ударе, сам знаешь. Уведёт твою Аньку и поминай, как звали.
— Но-но! — Сергей обиженно выпрямился и уставился на Клатова. — Ты словами-то поосторожней! Да я, если увижу, что он к Аньке подкатывает...
— Моё дело предупредить, — фыркнул Гарик, — дальше сам. Или ты до сих пор не заметил, как Данька изменился после командировки? Спецкор, мать его в интершум. Звезда экрана.
— А тебе-то он чем не угодил? — бросил насмешливо Кольцов. — Или к твоей пассии он тоже дорожку протоптал?
Гарик покачал головой и скрестил руки; вид у него был странный. Будто он знал нечто, что оставалось тайной для остальных его коллег.
— Я просто предупредил. Лилька для него уже отработанный материал, к Юльке он не сунется... не перебивай, я знаю, что говорю. Не сунется. А дальше будем посмотреть.
Мне все эти разговоры были, честно говоря, до лампочки. Будет Данька в гостях у Морозова, не будет… какая разница. Зато в кои-то веки проведём Новый Год на природе, с настоящей ёлкой (Серёга говорил, у них на участке растёт здоровенная ель), с шашлыками на свежем воздухе и кучей фейерверков, которые можно запускать прямо с берега реки. А все эти перемывания косточек… Ну да, Данияр изменился и очень сильно. Из мусульманина, весьма умеренного, впрочем, он заделался оголтелым атеистом, полностью сменил стиль и гардероб и (чего греха таить) стал просто писаным красавцем. Эдакий ангел Караваджо на восточный манер: чёрные волнистые волосы, спадающие локонами на плечи, точёный профиль и оленьи глаза в обрамлении длиннющих ресниц. Словно какой-то гений фотошопа взял данькину мордашку, и так довольно смазливую, и обработал до совершенства в компьютерной программе. Всё это было странно, непонятно, но, в принципе, безобидно. Если не учитывать штабеля наших сомлевших девочек из ньюсрума и корреспондентской. Но это уже целиком и полностью на совести Данияра, и не мне его судить. Наверно, близость смерти порождает жажду жизни, как-то так.
Когда со списком было покончено, Морозов ещё раз напомнил всем, что сбор в десять утра в понедельник около проходной телекомпании, быть с вещами и хорошим настроением. На том и порешили.
Глава I
В понедельник, зевая и привычно матеря декабрьские лужи, мы потихоньку подтягивались к проходной. Зима в этом году выдалась малоснежной и в то же время слякотной, как выражался Марс Валитов, "зима курильщика". Серёга, правда, клялся, что на севере Подмосковья дела обстоят не в пример лучше, но верилось слабо. Мы уже практически все собрались и теперь курили в ожидании опаздывающих коллег. Я мысленно прикидывала, всё ли я взяла с собой для новогодних посиделок... свитер, тёплые носки... расчёски-щётки...ладно, пару дней перекантуюсь. Морозов припарковал свой (вернее, отцовский) микроавтобус на другой стороне улицы, и наша гоп-компания перекочевала туда, перепрыгивая через озёра растопленного снега. Почти все в сборе, не хватало только Гриши, который ехал из Серпухова и зависел от электричек, и Данияра.
Заблудшие души появились вместе, видимо, столкнулись в метро. Гриша, в пуховике и армейских высоких ботинках, тащил за плечами увесистый рюкзак, уж не знаю, чем набитый, а вот Данька... Тут у любого бы челюсть отвисла.
Данияр Невмятуллин, собираясь на пятидневный загул в подмосковных чащах, оделся в лёгкое щёгольское пальто, явно недешёвое, шёлковое кашне с неброским принтом и (вот тут я даже не знала, что и сказать) в дорогие кожаные ботинки. Через плечо у него была перекинута небольшая стильная сумка. Видок был — хоть сейчас на подиум, даже волосы этот эстет как-то по-особенному зачесал назад. Неудивительно, что мы немного... растерялись, увидев это великолепие из модного журнала. Первым пришёл в себя Серёга.
— Э-э-э... Дань, мы, вообще-то, на дачу едем. Там снега по колено, если не больше, это тебе не Москва. Ты бы ещё в шлёпках пришёл.
— В тебе, Сергей, нет чувства прекрасного, — наставительно сказал Данияр, — и это прискорбно.
— Да при чём здесь прекрасное, Дань, ты же утонешь там в этих своих ботиночках! Сляжешь с температурой, весь праздник испортишь и себе, и нам! И холоднее там, ну, я не знаю, градусов на пять минимум. Ты совсем не соображаешь, куда едешь?
— Ш-ш-ш, Морозов, не распыляйся, — страдальчески скривился Невмятуллин, — всё будет чики-пуки, вот увидишь. Ну что, мы все в сборе?
Морозов кивнул, ещё раз подозрительно оглядел нашего законодателя мод и начал распихивать всех вместе с барахлом по салону.
— Поедем по старой Ленинградке, — сообщил Серёга, выруливая из тоннеля, — на новой сейчас форменный бардак с этими автоматами. Мне одного раза на всю жизнь хватило.
— Да ну, — Кольцов уткнулся в смартфон, — на старой пробки в семь баллов, и сколько мы так ползти будем? До самого Зелека всё битком.
— А теперь новую глянь, — не оборачиваясь, бросил Морозов, — и не учи меня ездить на свою дачу. Я же сказал, сядем усе.
Потом у них разговор переключился на технические особенности морозовского микроавтобуса, и мне стало неинтересно.
Чтобы хоть как-то убить время в бесконечных пробках (люди-человеки! Ну куда вы все прётесь в понедельник утром из Москвы?), я исподволь разглядывала нашу компанию. В конце концов, одно дело с этими людьми работать и совсем другое — вместе отдыхать.
Серёга Морозов за рулём, душа любой компании, остряк и балагур, хоть и с уклоном в шутки ниже пояса. Зато незлобный и отходчивый, я уж и не помню, когда он с кем-нибудь ругался.
Витя Кольцов, рыжеватый, склонный к полноте, тихий и замкнутый, из тех, кого называют "вещь в себе". Лучший друг — смартфон, надеюсь, хоть на Новый год из него вылезет.
Его жена Света, сидит рядом со мной, худенькая, коротко стриженная, с задорными ямочками на щеках, полная противоположность своему мужу. С ней я как-то сразу нашла общий язык, хотя до сегодняшнего дня мы знакомы не были.
Марс Валитов, мой коллега из четвёртой аппаратной, худой и желчный брюнет, похожий на ощипанную ворону. Несмотря на внешность алхимика-неудачника — прекрасный профессионал, обладающий стальными нервами, что в нашей работе очень и очень ценно. С ним отношения у меня были ровными и отстранёнными. Марс общества не чурался, но искренне полагал, что мир много хуже, чем о нём думают.
Гриша Маленко, тихий беззлобный человечек, отец двух дочек, почему-то напоминающий мне грустного Винни-Пуха. Стать настоящим профессионалом своего дела ему мешала излишняя мнительность и постоянные сомнения в качестве своей работы.
Игорь Клатов... м-да, что о нём сказать-то? Рыцарь без страха и упрёка, таких уже не делают, вот только... а, впрочем, ладно. Сейчас он со странным выражением лица прожигал глазами Данькин затылок, о чём обладатель затылка пока не догадывался.
Корры все разместились сзади меня, кроме Даньки, который восседал справа и скучающе глядел в окно. Лилька и Егоров о чём-то шептались, проскакивали слова "дежурство" и "группа сбора". Бедняжки, всё от работы своей никак не отойдут. Лёха Воробьёв, кажется, тупо спал, свернувшись в клубок на заднем сидении.
И как вишенка на торте — Данияр Невмятуллин, звезда экрана и просто красавец-мужчина. Надо признать, когда я первый раз его увидела после командировки, у меня челюсть отвисла. И не только у меня. В Латакию улетал тихий испуганный человечек (а причины пугаться у него были, да ещё какие), ни разу до этого не выезжавший в командировки, а вернулся ни много ни мало Джеймс Бонд. В курилке не умолкали слухи о нём самом, о его похождениях (поговаривали, что этот жиголо и к Ларисе, главному режиссёру, успел подкатить, и небезуспешно), о патологическом везении, что сопровождало его после прилёта... да о чём только не судачили за спиной Данияра Невмятуллина. Он на все шепотки отвечал ослепительной улыбкой и загадочно щурил бездонные глаза. И сейчас эта мечта всех женщин телеканала ехала с нами праздновать Новый год. Х-м-м... что-то мне подсказывает, что для кого-то эти зимние вечера обернутся весьма жаркой затеей. Интересно, Света или Анька, жена Серёги? Лилька Сенатская уже Данияра не интересовала, а ко мне он почему-то ни разу не подкатил. Даже обидно, чёрт побери. Не такая уж я уродина. Ну да ладно. Осложнять себе жизнь шашнями с Невмятуллиным в мои планы уж точно не входило. Кому понравится быть сто пятнадцатой в списке?
Микроавтобус медленно, но верно полз к цели.
* * *
Он сидел, полуприкрыв глаза, и с тоской наблюдал за еле ползущими машинами. Москва, Москва... сколько не расширяй дороги, автопром забьёт их под завязку. И всё же хорошо, что Сергей пригласил его к себе на Новый год. Всё лучше, чем пить в одиночку, чокаясь с Путиным на экране. Приглашать кого-то в свою убогую комнатёнку он считал просто недопустимым.
Он поправил выбившуюся прядь и вдруг замер, напрягшись всем телом. Его словно захлестнула чёрная, душная волна, накрыла с головой, залила глаза и ноздри. Вот так так... кто же это его здесь так люто, по-звериному ненавидит? Он прищурился, сосредотачиваясь. Так... сзади... левее... вот! Ему не надо было оборачиваться, чтобы узнать. Интересно, что же вызывает у этого парня такую неприязнь? Вроде и поводов нет. Он прищурился сильнее, максимально концентрируясь на своих ощущениях. Гнев... нет... зависть... теплее... ревность? Он чуть было не расхохотался, но что-то снова заставило его вслушиваться в себя. Ревность... да, близко... чёрная, разъедающая, но не только. Не только она, что-то ещё. Он зажмурился, закусив губу. Тонкая-тонкая ниточка в сознании соседа по машине... не упустить бы... о!
"Кто же ты такой, сволочь? Что ты такое? Какой кровью ты подписывал свой договор и с кем? Кому ты продал душу, красавчик? И за какие обещания?"
О-ля-ля, да здесь всё серьёзно. И когда он успел перейти этому идеалисту дорогу? Какая патетика, какой пафос... на пустом месте. Он вдохнул поглубже, разрывая ментальную связь, и резко обернулся, встретившись глазами с ненавидящим взором Игоря Клатова.
* * *
— Всё, приехали! — Морозов, весело улыбаясь, открывал ворота садового товарищества. Было оно на удивление уютным, небольшим, но симпатичным, и снега, как и обещал Серёга, было выше колена. Хорошо, что я в высоких сапогах. Я потянулась, разминая затёкшие конечности. Да, дорога, конечно, та ещё, сколько же мы тащились? Часа три минимум. Ох, и хорошо здесь! Воздух чистый, свежий, аж голова немного кружится. Я вылезла и огляделась. Да, дом у морозовского бати хоть куда: кирпичный, трёхэтажный, солидный такой домище, но без идиотских наворотов, что свойственны туповатым "новым русским". И забор внушительный, кованый, прямо крепость. А участочек-то большой, соток двадцать... Да, прав Серёга, здесь не то что двенадцать — двадцать пять человек разместятся, и ещё место останется.
Нам навстречу спешила румяная пышечка с забранными в небрежный пучок волосами, хорошенькая, как сдобная булочка. Аня, жена Морозова. И правда что кубаночка, прямо классика жанра. Мне как-то сразу стало теплее. В машине меня не отпускала какая-то вязкая мысль, что-то, связанное с Гариком, вернее, с тем, как он таращился на Даньку: злобно так, будто наш Казанова его лично чем-то обидел. Сейчас это ощущение пропало бесследно, все галдели, знакомились с Аней, вытаскивали сумки и рюкзаки, Серёга зычно распоряжался, куда что нести, а Аня, всплескивая руками, сокрушалась, что буквально перед нашим приездом прошла снеговая туча, и теперь придётся заново чистить дорожки.
— Какие проблемы, — раздался сзади меня знакомый бархатный голос, — я почищу. Где у вас лопата и метёлки?
Морозов натурально открыл рот.
— Дань, не сходи с ума. Ты, во-первых, наш гость, а во-вторых — ты на себя посмотри! Ты в этом своём смокинге собрался дорожки подметать?
— Морозов, не истери. У меня есть, во что переодеться. Покажешь, где лопата, и занимайся своими делами. Я, может, размяться хочу после твоего гроба на колёсиках.
— Э-э-э... ну, дело твоё, конечно. Вообще-то не надо так, но если ты хочешь... Вон там сарай, видишь? Он не заперт, там и лопата, и всё остальное. Но ты, может, хоть чаю с дороги выпьешь со всеми?
— До файф-о-клока ещё далеко. Серёг, ну что ты на меня пялишься, я сейчас усомнюсь в твоей ориентации. — Данияр скинул пальто, оставшись в дорогой шёлковой рубашке. — Сейчас сменю парадный костюм, и вперёд. Анечка, я вас умоляю, мне совершенно не составит труда. — Аня Морозова залилась румянцем и поспешила показать нам наши комнаты. Проходя мимо Гарика, я услышала, как он отчётливо скрипнул зубами. Да что ж это такое, в самом деле? Данька, конечно, рисуется, он теперь всегда рисуется, ну и хрен бы с ним. Я сграбастала свой рюкзак и направилась в дом.
Через минут сорок, когда все уже переоделись, разложили вещи и пили чай в просторной зале на первом этаже, к нам присоединился Данька. Свой "смокинг", по выражению Серёги, он сменил на джинсы, кроссовки и лёгкую толстовку, надетую, кажется, вообще на голое тело. И как он не мёрзнет, сейчас где-то минус пять, а то и минус семь по ощущениям. Невмятуллин с грохотом водрузил лопату на крыльцо и весело крикнул:
— Хозяева, работу принимайте!
Аня выглянула за дверь и изумлённо охнула:
— Данияр, да когда же вы успели? Вы же всё до бордюрного камня отскребли!
— Не люблю делать работу наполовину, — Данька вошёл в зал и принялся шарить глазами по столу в поисках пустой чашки. Я, пользуясь небольшой суматохой, тоже выглянула.
Сеть дорожек из розоватой плитки, паутиной раскинувшаяся по здоровенному участку, была дочиста отскоблена от мокрого снега. Даже не так. Дорожки были просто идеально чистыми и абсолютно сухими, будто их впридачу высушили феном. По обочинам снег кое-где подтаял, открывая жухлую зеленоватую траву. На остальной территории царствовали мокрые, липкие сугробы.
Глава II
За чаем с пастилой и печеньем Сергей и Аня проводили нам курс выживания на даче в зимний период.
— Туалет справа, вот дверка с плакатом...
На двери санузла висел древний плакат "Голосуй, а то проиграешь!".
— Умывальник с душем дальше, вон там, я покажу, как пользоваться колонкой. Так, что ещё. Гостевые полотенца, если кто забыл, у нас есть. С электричеством проблем быть не должно, сейчас в товариществе народу мало, перегрузки на трансформатор не будет. Ну ладно, давайте, мы с Анютой покажем вам ваши камеры.
Я решила поселиться вместе с Лилькой Сенатской в уютной комнатке на втором этаже. Всё равно Гарика какая-то муха укусила, и он за всё время не проронил ни слова, только на Даньку косился и сопел. Ну и хрен с ним, я всё равно не любитель афишировать подобные вещи. Клатов поселился с Марсом, чья унылая вытянутая физиономия, видимо, гармонировала с гариковым настроем. Остальные тоже разбрелись кто куда, и только Невмятуллину достались отдельные палаты, вернее, комнатёнка на третьем этаже, где из мебели наличествовали только диван и стереосистема.
— Это просто праздник какой-то! — отшучивался Данька на переживания Ани о тесноте комнаты. — Анечка, у меня в Москве точно такой же метраж, даже привыкать не придётся. А дивана такого у меня нет! Я умоляю вас, Анечка, мне же только ночевать здесь. И никакого сопения под боком! Всё-всё, дорогая, поверьте мне, — он шутливо приложил руки к сердцу, — это не комната, а джек-пот. Поверьте старому скитальцу.
Аня под его взглядом краснела, мялась и, наконец, махнула рукой:
— Располагайтесь, Даня, если что-то будет нужно, зовите меня или Серёжу.
— А на ужин пожарим рыбу на углях! — безапеляционно заявил Морозов. — Я форелей накупил свежих, Анька их уже почистила. Пойдёмте, мангал покажу.
Для нас, столичных жителей двадцать первого века мангал представлялся эдаким кривоногим ржавым ведром, что в изобилии валялись в парках после праздников. В крайнем случае — новеньким ведром с пока ещё прямыми ногами. Но Сергей Морозов был создан, чтобы ломать стереотипы.
— Ну, каково? — он довольно обвёл рукой открывшуюся нам картину.
Чуть поодаль от дома стояла беседка из светлого дерева, просторная, с ажурной резной сеточкой вместо окон, с крышей из металлочерепицы. Но главное ждало нас внутри: роскошная кирпичная печь под потолок, с дымоходом и здоровенной нишей для углей. В такую можно было засунуть шампуров двадцать. Пронёсся изумлённый вздох.
— Ну, Серёга, красавец! — Женя Егоров уважительно разглядывал печь. — Офигенная вещь. Дай, я сфоткаю.
— У тебя уголь или дрова? — Данька тоже осматривал кирпичную громадину и даже постарался поглядеть в дымоход.
— Дровишки, я тут яблоню старую спилил, всё равно на ладан дышала. Теперь целый мешок яблоневых чушек. Ну и ветки для растопки.
— Яблоня это хорошо, — кивнул Данияр, — от яблони угли хорошие. А дуба у тебя нет?
— Побойся бога, Данька, откуда здесь дубы. Я и так язык стёр Аньке объяснять, что нельзя жарить шашлык на сосновых досках.
Тут они оба рассмеялись, хотя я так и не поняла, чем сосновые доски проигрывают яблоневым полешкам.
— Я угли сделаю, — Данька заглянул в мешок для дров, — меня огонь любит. Только, Серёг, никакой дряни для розжига или тому подобных вещей. Спички мне и чтоб никто не мешал.
— А ты у нас на все руки со скуки? — Шутка Морозова прозвучала несколько двусмысленно, но таков уж он у нас, юморист недоделанный. Данька блеснул зубами в улыбке, словно принимая правила игры, и достал сигареты:
— Ты не поверишь, Серго, я не только тексты писать умею и в камеру глазки строить. Обещаю, угли будут эталонной величины и температуры.
— Только у нас рыба, для неё много не надо...
— Сдохну я с тобой, — вздохнул Невмятуллин и начал укладывать в нишу поленья. — Спички принеси, зажигалка — это оскорбление дерева.
Морозов хохотнул и пошёл в дом за спичками.
* * *
Он медленно, почти благоговейно провёл тонкими пальцами по заскорузлым бокам поленьев. Кора кое-где была тронута сизым лишайником, но на результат это не влияло. Он осторожно соорудил над дровами шалашик из тонких сучьев и веточек, вынул спичку и чиркнул. На кончике спички заплясал маленький, неверный огонёк. Он поднёс пальцы к пламени, и оно вдруг полыхнуло ярко и весело, словно получив долгожданную подпитку.
Он медленно опустил спичку внутрь шалашика и накрыл его руками. Сквозь пальцы пробивался огонь, с треском пожирающий сухую древесину. Огонь лизал его пальцы, отражался в полированных ногтях, посылая в воздух россыпи искр. Через минуту все дрова полыхали чистым, ровным пламенем.
Он ещё немного подержал руки в огне, стараясь не подставить под искры рукава толстовки, и уселся на стул рядом с печью. С глаз медленно спадала дрожащая пелена.
* * *
Наша женская сборная вчетвером готовила стол для ужина. Аня возилась с форелью, а мы строгали салаты и открывали всевозможные банки с соленьями.
— Ой, нет-нет, маринованный чеснок под форель!
— Всё равно парни водку откроют, пусть будет.
— А мы что будем пить?
— Есть брют и белое вино, шабли, кажется, — Аня заглянула в холодильник. — В принципе, можем не экономить, Серёжа тридцатого всё равно в Солнечногорск поедет закупаться.
Мы довольно дружно сооружали праздничный стол, но по лицам Светы и Ани было видно, что мысли их вертятся отнюдь не у разносолов и шабли.
— Ставки будем делать? — шепнула мне Лилька, когда остальные были чем-то заняты и не смотрели на нас.
— Да ну, блин, я так и знала, что наш красавец посеет тут смуту.
— Ну так что?
— Света, — решила я, — Аня всё ж хозяйка дома.
— Я тоже так думаю, — кивнула Лиля, — кстати, а чего твой рыцарь такой насупленный весь день? Или я чего-то не знаю? — Она задорно хихикнула.
— Понятия не имею, — искренне призналась я, — меня саму бесит. Ему Данька слова плохого не сказал, ни сегодня, ни вообще. А ко мне он даже не подкатывает, у меня скоро комплексы разовьются на этой почве. Не знаю, Лиль, в чём тут дело.
Сенатская сочувственно кивнула. Мне до дрожи хотелось расспросить её о... нет, лучше ночью, когда все разбредутся по норам.
— Ну где рыба-то? — скрипучим голосом с порога осведомился Марс Валитов. — Там Данька скоро сам в гриль превратится.
И завертелась суета вокруг форели.
Пока Данияр колдовал с рыбой, мальчики притащили в беседку стол и стулья ("Да тут тепло! Дровишек подбросим, будет камин! Ветра нет, хорошо. Потеплее, девочки, потеплее одеваемся, и на природу, насидитесь ещё в комнатах!"), мы таскали тарелки, бокалы, Морозов с громкими матюгами искал штопор, а Аня притащила целую охапку разноцветных свечей, которые мы, как могли, аккуратно расставляли на столе и подоконниках. С неба на нас с интересом смотрела луна.
— Ой, девки, хорошо-то как! — Аня уже немного раскраснелась от вина и жара печки, сидела она совсем близко к нагретым кирпичам. Мы чокались бокалами, на тарелках форель уже давно превратилась в сиротливые скелетики, кто-то постоянно произносил тосты, и так безмятежен был этот зимний вечер, что внутри разливалось странное, будоражащее тепло. Я плеснула себе ещё шампанского.
Гарик плюнул на свою вечную трезвость и уже вылакал три бокала белого, чем вынудил остальных на разного рода шуточки. Сел он от меня принципиально далеко, на другой конец стола, так, чтобы видеть лицо своего оппонента (так я про себя называла Даньку, которому все эти взгляды-молнии не доставляли никаких неудобств). Сам Данияр занял место вплотную к нише с углями. И вот тут произошло нечто, чего не увидел никто, даже Гарик отвлёкся на сооружение бутерброда.
Данияр вынул свою самокрутку, машинально запустил руку в дышащую огнём нишу, вынул уголёк и прикурил. Столкнувшись с моим ошарашенным взглядом, он улыбнулся краешками губ. Через секунду он уже безмятежно выпускал в воздух колечки сизого дыма.
Глава III
— А где тут у вас это озеро, Сенеж? — Лёха Воробьёв вопросительно глянул на Морозова.
— А, да это там, ближе к Солнечногорску, — махнул рукой Серёга, — здесь только станция так называется. Да и не озеро это вовсе, а водохранилище. Так себе местечко, если начистоту. Загадили его, даже ездить туда уже не хочется. Эх, а если бы мы летом собрались! Я бы вас свозил в Шахматово, это усадьба Блока, в Боблово, там Менделеев жил, ещё тут у нас развалины имения графа Татищева... Много чего есть, мы с Анютой летом тут всё облазили.
— Хосспади, — шутливо схватился за голову Воробьёв, — Сергей Морозов ездит по историческим местам! Ты мне прям с новой стороны открылся!
Серёга взоржал в своей обычной манере и начал распоряжаться о добавке алкоголя. Аня шустро юркнула в дом, обозвав мужа рыцарем закуски и стакана.
Начались небольшие перестановки на столе, убирались пустые бутылки и тарелки, я собирала ненужные уже опустевшие салатницы, как вдруг обнаружила отсутствие Гарика.
— А Клатов где? — я вертела головой. Когда это он скипел и куда, позвольте спросить? Мне стало немного неспокойно, Гарик уже порядочно набрался, а если учесть, что он не пил в принципе и только сегодня дал слабину, ситуация могла стать неуправляемой. Тем более, что всё это время он почти ни с кем не общался, а только зыркал на Невмятуллина слегка окосевшими глазами. Данька, правда, был на месте, сидел и курил уже вторую самокрутку. Чёрт, вот ведь померещилось с этим угольком. Это всё свежий воздух и бесконтрольное пьянство, вот что я вам скажу. Но Гарика найти всё же надо было, мало ли что. Ещё уснёт в сугробе.
— Юль, ты куда? — Аня вернулась из дома с пакетом бутылок, призывно звякающих внутри.
— Гарика поищу, он куда-то с пьяных глаз запропастился. Вот ведь, блин, неожиданность.
— Да куда он денется, — беспечно махнул рукой Серёга, — отсюда не сбежишь. Забор высокий, ям на участке нет, в реку тоже не упадёт, там рабица. Пусть продышится, неофит от алкоголя.
— Нет, поищу, — я встала, — не нравится мне всё это.
— Дело твоё. На тебя что открывать, шампанское или шабли?
— Шампанское, я мешать не хочу.
— Окей, давай только тоже не пропадай, — Морозов уже повернулся к Ане, помогая той вытаскивать бутылки.
Игоря Клатова я обнаружила держащимся за здоровенную берёзу с видом, весьма меня напугавшим. Глаза у него совсем остекленели, он смотрел и будто меня не узнавал. Господи, вот что его дёрнуло пить, для таких, как он, три бокала — уже приговор. Я подошла ближе и услышала заплетающуюся речь:
— А-а-а, пришла...ик... думаешь, я тут сдох без тебя...
Тьфу ты, чёрт, пришла беда, откуда не ждали. Я осторожно тронула его за плечо.
— Гарик, ты набрался уже, пойдём, я тебя в доме уложу. Хватит тебе уже.
— А-а-а, ну посоветуй, посоветуй... что ж ты там, с ними, не сидишь...
— Клатов, хватит выёживаться, пойдём!
— Никуда я ... ик... не пойду... это ты иди... Иди, иди! У вас теперь другие любимые авторы, да?
Мать твою в интершум, что ж за наказание-то. Я понятия не имела, в каком тоне говорить с Клатовым, пьяным в лоскуты. Он, конечно, вроде не агрессивный, тут скорее крокодиловы слёзы польются с минуты на минуту, но мне от этого как-то не легче. Позвать ребят, что ли, пусть его конвоируют в постель...
Рука Гарика с неожиданной силой вцепилась мне в плечо, от боли я чуть не вскрикнула.
— А куда это ты? К этому, да?
— К кому? — я пыталась вывернуться из цепкой хватки.
— А ты не знаешь, да? Ик!.. — он уже совершенно окосел, но пальцев не разжал. Синяки останутся, как пить дать. Ах ты ж, блин, ну протрезвей только...
— Гарик, всё! Отпусти меня! Отпусти, больно же!
— А это хорошо... ик... целее будешь...
Я уже подумывала заорать, как заметила, что от беседки отделилась чья-то фигура и быстро приближалась к нам.
Данька даже времени не стал тратить на разговоры, а просто с силой рубанул ребром ладони по вцепившейся в меня руке. От боли и неожиданности Гарик разжал пальцы, сдавленно охнув.
— Ещё раз так оскотинишься, — Данияр говорил тихо, но отчётливо, — я тебе эту руку сломаю.
Мне показалось или при ударе и впрямь раздалось шипение, будто на горящие угли плеснули ледяной воды?
Клатов несколько секунд моргал, пытаясь сконцентрировать взгляд. Данька всё ещё держал его руку, готовясь в случае чего заломить её назад.
— А-а-а... ты... морда... мордашка...
— Ребята, всё! — Я уже чуть не плакала. — Дань, да плюнь ты на него, ну перебрал мужик. Его в дом надо...
— Надо. — Невмятуллин даже не сделал попытки отпустить Гарика. — Ты как?
— Бывало хуже. Господи, ну как же это всё мерзко... Дань, ну он же не пил совсем, вот его и развезло. Ты прости, бога ради. за эту сцену...
— Спокойствие. С пьяного какой спрос. Я бы выбил из него эту дурь, но... Ладно, пусть проспится.
К нам уже спешили Серёга и Витя Кольцов.
— Как же всё нелепо, — Аня вздыхала, слушая наш рассказ, — что ж вы меня не предупредили, что ему нельзя наливать?
— Кто знал-то? — пожал плечами её муж, — я Клатова таким в первый раз вижу. Вожжа под хвост попала, — он сплюнул в пепельницу, — ну, вот нам всем урок. Этому "герою" не наливать ни при каких обстоятельствах. Дань, а ты что, правда, мог ему руку сломать?
— И сломал бы. — Данияр налил себе очередной бокал и уселся около печки. — Иногда вместо терапии требуется ампутация. Наш Ланселотик вбил себе в голову очередную чепуху. Я слышал его скулёж. — Лицо Невмятуллина стало жёстким. — Юля, поверь мне, ещё одна такая выходка, и он пожалеет, что родился на свет. — Данька с силой выпустил дым из ноздрей. — Я, знаете ли, теперь могу считаться оскорблённой стороной. Не говоря уже о Юльке. Ладно, братия, забудем этот манёвр как страшный сон. Наливай, Серёг, вечер только начался.
На удивление, эта "сцена у берёзы" посиделки особо не испортила. Аня периодически забегала в дом, посмотреть, как там Гарик. Наш упившийся товарищ спал пьяным сном, разметавшись на кровати и скинув плед. Меня ещё немного колотило от гадких воспоминаний, но шампанское, свечи и общий трёп помаленьку возвращали меня к жизни. В конце концов, такая конфузия может с каждым приключиться.
Ночью, разобрав постели, мы с Лилькой долго возились, приводя себя в порядок. Спать не хотелось. Я, сидя на кровати, заплетала волосы в косичку, а Лилька, тихо ругаясь, искала в своей сумке пижаму.
— Твой что-то вразнос пошёл, — заметила Сенатская, облачившись, наконец, в цветастый костюмчик со смешным воротничком. — Как там его Данька назвал, Ланселотик?
— Ага, — хмыкнула я, — Ланселот Озёрный. Рыцарь озера Сенеж. Ой, Лиль, ну что об этом говорить? Даже вспоминать не хочется. Интересно, как он завтра запоёт.
— Это ревность, — Лилька села на кровати по-турецки, — он весь день на Даньку волком смотрел.
— Только вот у меня с ним как-то всё не сложится, — буркнула я, — понимаю ещё, если бы да, так нет!
— Подожди... ты хочешь сказать — у тебя с ним ничего не было?
— Ты не поверишь.
— Ой, Юлька! — Лиля аж подалась вперёд, — да ты что? Мать моя женщина... Ты что теряешься-то? Лови, пока такая история.
— Лиль, — я решила прояснить для себя эти загадочные Данькины отношения с женщинами, — ты вот мне объясни. Он же с половиной ньюсрума переспал, так?
Лилька кивнула.
— Лиль, я всё понимаю, он непристойно красивый парень, но... Как вы ещё с девчонками волосы из-за него не повыдёргивали? Он же никакой тайны из своих загулов не делает.
— Эх, Юлька, — Сенатская встала и глянула на часы, — давай-ка стырим ещё парочку шампанского. На сухую трудно объяснить.
Мы на цыпочках спустились вниз и сквозь приоткрытую входную дверь увидели две фигуры: тонкую, невысокую, завернувшуюся в плед, и рядом знакомый точёный профиль.
— Света, — шёпотом сообщила Лилька, — мы были правы. Ладно, берём шампунь и сваливаем. Не будем распугивать этот заповедник романтики.
В комнате, кое-как открыв шампанское, мы разлили по прозрачным хлипким стаканчикам и продолжили нашу странную беседу.
— Юлька, ты пойми, — Лиля для пущей внятности жестикулировала стаканом, чудом не пролив вино на постель, — Данька это... Ну это такая Жар-птица, что прилетает, когда вздумается, оставляет после себя перо и... Да блин, как объяснить-то... Он никому не может принадлежать, понимаешь? Это... достояние республики, вот! — Она победно подняла стакан. — Его бессмысленно ревновать, сцены там закатывать... Просто такое... такое хоть раз должно быть в жизни каждой женщины. Искушение. — Она отпила глоток. — Понимаю, тебе это всё дико слушать, но... Это такая вот мечта, эталон. А мечта, она не может принадлежать кому-то. Ни мне, ни Светке, ни тебе, если всё ж возьмёшь себя в руки. Зато вспоминаешь когда... — Она зажмурилась, облизнув губы. — Ты глаза его видела?
Глаза? Видела, наверно, не всматривалась.
— Это прямо как в песне, помнишь? "Карие вишни"... Думаешь, на стихи меня потянуло? Нет, у него правда глаза отливают вишнёвым, я сначала думала, линзы. Нет, просто цвет такой... странный.
Внезапно до нашего уха донеслись чьи-то шаги за стеной, а потом, прямо над нашими головами, очень характерный скрип.
— Вот ведь слышимость! — шёпотом возмутилась Лилька. — Как нам жить-то в этой комнате, под Данькиным логовом? Блин, радиопьеса для тех, кому есть восемнадцать... Знаешь что, пошли вниз, там допьём.
— Слушай, а Витька? — вдруг замерла я. — Проснётся, а Светки нет.
— Проснётся он, как же. Ты не видела, а его Валитов чуть ли не на себе волок. Не проснётся. Светка тоже не дура, знает, когда можно улизнуть. Ну что, пойдём? А то эти, наверху, даже выпить толком не дадут.
Мы спустились в общую залу, осторожно неся открытые бутылки и стаканчики в зубах. Из головы у меня не выходила Лилькина фраза про вишни, с чего бы вдруг? Утром надо будет невзначай глянуть.
Надо ли говорить, что заснули мы там же, в зале, уронив головы на руки и разлив-таки один стакан.
Глава IV
Он проснулся около шести утра, сон будто рукой сняло. Осторожно повернулся: так, Светы нет, наверно, ускользнула, пока он спал. Что ж, хорошо, потому что нет ничего хуже, чем утренние разговоры. Он на цыпочках спустился вниз, плеснуть в лицо воды. Расслабился, непростительно расслабился, ещё немного — и он язык бы стёр объясняться. Юлька слишком наблюдательная, чтобы такие вещи при ней можно было пускать на самотёк. Или... пустить? Он задумался на секунду. Ладно, если она такая зоркая — увидит без подсказки. А вот с Ланселотиком совсем беда. Он вспомнил вчерашнюю сцену и сплюнул, не удержавшись. Эта чёрная, жаркая, душная волна, она будто снова накрыла, затопила его с головой. Он только поэтому и заметил раньше остальных всю эту склоку у берёзы, потому что оттуда эта ненависть просто перехлёстывала через край, билась скрученным нервом, грозя разметать тут всё по кирпичику. Жаль, что пришлось действовать жёстко, он не любил подобных сцен и полагал насилие последним методом. Но говорить что-то, глядя в эти залитые мутным бешенством глаза, было бесполезно. Мальчик уже на краю, понятное дело. От простой ревности так с ума не сходят, однако. Игорь всегда отличался завидным спокойствием, граничащим с меланхолией. Значит, почуял, почуял, как гончая след, но до конца не верит. Не признаётся сам себе, а это сводит с ума почище многого. И страх, тёмный, животный, до бессмысленных спазмов в горле. Он чувствовал этот страх так же отчётливо, как ненависть. Понятно, чего боится этот доморощенный идеалист. Подумать только, насколько у людей головы забиты совершенно фантастической чепухой. И ведь не пробьёшь этот фанатизм, потому что фанатик слеп и не желает прозревать. А, да что там говорить.
Он вышел в зал и присвистнул. Ну и дела. Хотя, надо признать, частично он и сам виноват. А хреновая у Морозова звукоизоляция, бедные девчонки. Он подошёл поближе. Нет, так это оставлять нельзя, не то чтобы он таких сцен не видел, но зачем усложнять? И так проснутся с дикого похмелья. Он осторожно отнёс на руках в комнату сначала Лилю Сенатскую. Так, а где её кровать? Впрочем, какая разница. Он укрыл её пледом и покачал головой. Если так пойдёт, до Нового года они с Юлькой ещё успеют словить белую горячку. Так, ладно, теперь Юлька собственной персоной. Он нёс её, прислушиваясь к дыханию. Спит, как сурок. Тем лучше. Он уложил её, ещё раз поймав тихий, равнодушный вздох спящего человека. А ведь она тоже, как и Игорёк, чувствует неладное, но её удивительным образом это не волнует. Не устояв перед искушением, он присел на корточки возле спящей девушки и сконцентрировался, пытаясь установить связь. Та-ак... как тяжело идёт-то... что-то мешает... а, нет, всё. Есть. Он поймал ритм дыхания и зажмурился. Ничего себе, вот это блок. Неудивительно, что даже он не может пробиться через такую защиту. Кто же тебя так, девочка, откуда этот мёртвый лёд вместо эмоций? Так, глубже, глубже... однако. М-да, бедный Ланселот, ну и дилемма у парня, и ведь с какой стороны не посмотри — всё плохо. Всё плохо, всем плохо. Он отшатнулся, разрывая контакт. К чёрту всё это. Правду говорят, от любопытства кошка умерла. Что ж, ладно, будем иметь это в виду для понимания ситуации. Знал бы старик Тургенев, как он был прав...
* * *
Я проснулась от кошмарно саднящего горла. Хотелось пить. Нет, хотелось засунуть голову в реку и не вынимать, пока из ушей не польётся. Господи, как же мы вчера напились с Сенатской... Стоп! Мы же вырубились там, внизу. Точно-точно, мы спустились туда подальше от Данькиной эквилибристики. Значит, кто-то нас уже обнаружил и вернул на место. Ох... как этому "кому-то" в глаза теперь смотреть? Грехи наши тяжкие... Я поплелась вниз, может, хоть снегом глаза протру. Что там в холодильнике... блин, сплошное шампанское. Хотя бокальчик не повредил бы, да больно руки дрожат, ещё бутылку разобью, вот позорище-то будет. Будто мне и так мало.
На улице меня встретило синее, сонное утро. Ни ветерочка, ни шепотка... мирный, безмятежный пейзаж. Видно, ночью прошёл снег и запорошил всё в округе, скрывая следы вчерашней гулянки. Даже эта проклятущая берёза приоделась пушистыми хлопьями и уже ничем не выдаёт своей причастности ко всякого рода беспорядкам. Странно, а дорожки до сих пор сухие и чистые. Невмятуллин, что ли, тут опять упражнялся? У человека просто талант, если его выпрут с канала (что граничит с фантастикой), то на кусок хлеба он всегда сможет заработать. Что там Лилька вчера порола с пьяных глаз? А-а-а, вишни. Карие. Юнона и Авось, блин. Господи, пить-то как хочется... Я поморгала пару секунд, пытаясь скинуть похмельную одурь, и тут заметила, что в беседке кто-то сидит.
— Не спится? — Данька встал при виде меня и пододвинул стул.
— Тебе тоже, как погляжу.
— На, взбодрись, — он плеснул мне в пластиковый стаканчик шампанского.
— Ты здесь вообще, что ли, с бутылкой не расстаёшься? — Но, как ни крути, а это он удачно. Я отпила соломенно-жёлтой шипучки. В голове немного прояснилось.
— Зачем расставаться? Тут всё только начинается, — Данияр пристально посмотрел на меня, и я волей-неволей встретилась с ним взглядом. На меня в упор смотрели широко распахнутые карие глаза с густым вишнёвым отливом, смотрели вглубь, в душу, в самые запретные уголки, смотрели, не отрываясь, пока у меня что-то не щёлкнуло в голове.
И тут мозаика сложилась.
... Тонкое, точёное, невероятной красоты лицо, которого просто не бывает без фотошопа...
... Та перебранка у берёзы, где он одной рукой сдерживал человека вдвое сильнее себя...
... Шипение при ударе и на какое-то мгновение эти глаза, озарившиеся жутким вишнёвым блеском...
... Уголёк в руке, красные сполохи пробегают по пальцам... на один миг, но всё же...
... Эти чёртовы дорожки, незамерзающие, как и он сам, в вечной своей чёрной шёлковой рубашке в десятиградусный мороз...
Я, наверно, довольно долго ошарашенно глядела на него, пока в голове у меня не раздался бархатный шелест:
"Догадалась, девочка моя. Я всегда знал, что ты умница, ты и твой оруженосец..."
Я сглотнула.
"И давно ты... так?"
"Ну сама подумай. Ты же умница."
"Сирия... Латакия..."
"Дэйр-эз-Зор. Есть там такая провинция, интересное место."
"Но как, Даня? И... зачем?"
Он встал, отпил ещё из своего стаканчика и, уже не стесняясь, с силой дунул на остывшие угли в печке. По серым хлопьям пепла поползли огненные змейки. Вскоре уголья разгорелись настолько, что мне пришлось даже немного отодвинуться. Странно, у меня что, полностью атрофировалось любопытство? И чувство самосохранения впридачу? С другой стороны, не каждый день встречаешься лицом к лицу с...
— И как же тебя называть по классическим бестиариям? — Интересно, а дышать огнём, как сказочные драконы, он умеет?
— В классических средневековых бестиариях таких, как я, называли инкубами. — Он улыбнулся, обнажив ослепительно-белые зубы. Ну да, ну да. Кем же ещё мог быть этот ангел с глазами газели. Что там Лилька говорила? Искушение? Да, искушение, которое должно, нет, просто обязано быть в жизни каждой женщины. Могла бы и раньше догадаться.
Видимо, мои мысли все были написаны на лице, потому что Данияр (прикурив очередную самокрутку) вздохнул и спросил:
— Тебе когда-нибудь приходилось выбирать?
* * *
Странно, но ему полегчало. Словно свою жуткую, неподъёмную ношу он смог-таки разделить напополам и хоть чуть-чуть остудить внутренний жар, что струился в жилах. И вновь, как тысячи раз до этого, перед глазами возникла серая, мёртвая пустыня, острые камни царапают ноги даже сквозь армейские ботинки, ветер, швыряющий в лицо пригоршни мелкого, как мука, песка, тускло-жёлтое небо и трещина, провал в земле, такой глубокий, что не видно дна. И Голос, заполнивший всё его сознание, возникший из ниоткуда, тяжёлый, равнодушный, подавляющий самую мысль о сопротивлении... Голос, тысячелетия не говоривший ни с кем, ибо это была запретная земля, Голос, замерший в своём заточении и вдруг нашедший собеседника...
* * *
— Тебе когда-нибудь приходилось выбирать? — повторил Данияр свой вопрос. Я недоуменно пожала плечами.
— Смотря из чего.
— Из двух жизней. Знаешь, как в детских сказках пишут: поймал старик золотую рыбку... Вот скажи мне, если бы ты... если бы у тебя была возможность выбрать. Если бы была в силах поменять всю свою жизнь... исполнить одно, но сильное желание, без возврата к прошлому... Что бы ты выбрала?
— А что выбрал ты? — Хотя я и так поняла. Весь тот бесконтрольный фарт последних месяцев, что следовал за Данькой по пятам, его командировки, по которым уже учили молодых корреспондентов, повышение, какой-то бесконечный круговорот женщин, ангельская внешность... чем же он пожертвовал?
— Шёлк*, — вдруг оторопело пробормотала я. Данияр улыбнулся, словно соглашаясь.
— А ты неплохой знаток ислама.
— Да это так, приходилось слышать... И ты...
— Прости, — он указывал куда-то мне за спину, — сейчас тут будет жарко по-настоящему.
Я обернулась. Та боль, что всё это время не покидала глаз Клатова, обрушилась на меня девятибалльной волной.
* шёлк — в исламе ношение мужчинами шёлка и золотых изделий является одним из грехов тела.
Глава V
— Что... что ты тут делаешь? — Я так и не поняла, ко мне Гарик обращался или к Данияру. Клатов весь как-то осунулся, на щеках пробилась щетина, под глазами тёмные круги. Плохая ночь и не менее плохое утро. Если он сейчас снова заведётся... я покосилась на Даньку. Он же считает, что Гарик тоже подозревает о его... сущности, как мне показалось. Чёрт возьми, ну почему я даже Новый год не могу встретить без нервов и разборок?
— Мы разговаривали. — Невмятуллин снова невозмутимо подлил мне шампанского и сунул бутылку под стол. — О моей командировке в Дэйр-эз-Зор.
— В шесть утра? — Гарик сел, вернее, шумно грохнулся на пустой стул.
— А что, у нас уже регламент на обсуждение командировок? Игорь, скажи, ну вот откуда у тебя талант утомлять своим присутствием в первые же минуты?
Гарик засопел. Данька его провоцировал, провоцировал нагло и беспардонно, хотя откуда ему теперь взять такт и деликатность?
— Ладно, Клатов, давай так. Ситуация располагает к откровенности, тем более, что твоя хрустальная мечта уже в курсе дел. У неё соображалка работает лучше, не в пример лучше. Я сейчас выслушаю твои обвинения, а потом... посмотрим.
Вот тут я по-настоящему испугалась. От бога ли, от дьявола Данияр получил свою странную вторую жизнь и огненные причуды, но то, что он был способен убить Гарика одним движением, я не сомневалась. Зачем, почему — это всё неважно. Не буди лихо, шептало мне внутреннее "я", Гарик, господи, ну не лезь в бутылку...
— Хотя нет. — Данька покачал головой. — Сначала ты извинишься.
— Что? — Клатов непонимающе поглядел на него.
— Извинишься перед Юлькой. За вчерашнюю сцену. Я, так и быть, без твоих извинений проживу.
— Что ты несёшь?
— А-а-а. Допился. Уже и вчерашнего вечера не помнишь.
— Сбавь тон!
Данияр пожал плечами. Он выглядел безмерно утомлённым, словно весь этот диалог в беседке был каким-то бесконечным повторением одного и того же, какого-то диспута, что он вёл сотни лет.
— Тогда перейдём к повестке дня. Я бы очень хотел услышать и раз и навсегда прояснить для себя, чем же я вызвал у тебя такую душевную неприязнь? Нам нечего делить, Клатов. Нам даже девушку делить не надо. Я не подсиживал тебя, не писал на тебя докладных и не занимал у тебя денег. Так чем я тебе не угодил?
— Гарик! — Я взвизгнула против воли. — Умоляю тебя, не спорь с ним! Не надо, пожалуйста...
— Да неужели ты не видишь? — Он повернул ко мне измученное лицо. Глаза его совсем потускнели. — Неужели ты не видишь, во что он превратился? Это же не человек...
— Да знаю я! — У меня уже почти не было сил с ним спорить. — Знаю! Мне Данька рассказал. И что?
Вы когда-нибудь видели, как у человека отвисает челюсть? А я вот — да.
— Что... что ты ей рассказал?
Мне вдруг зверски захотелось курить. Ну вот всегда так — в самый неподходящий момент.
— Тебе когда-нибудь приходилось выбирать? — Теперь Данияр, не отрываясь, смотрел на Игоря.
* * *
Глаза снова заволокла дрожащая пелена, и сквозь прозрачное марево вновь проступила серая, иссушённая пустыня, трещина в земле и Голос... запертый под толщей выдубленной ветрами и солнцем почвы, бесконечно одинокий в своём затворничестве. У него не было собеседника тысячи лет, никого, кто бы развеял его скуку. И этот муравей, стоящий на коленях перед провалом, вглядывающийся, дрожащий от страха и любопытства...
— Зачем ты пришёл ко мне?
Он схватился за голову, борясь с внезапным головокружением и тошнотой, подступившей к горлу. Голос заполнял его без остатка, отдавался барабанным боем в ушах, немилосердно жёг глаза и заставлял дыхание сбиваться на жалкие всхлипы. Он даже не понимал, жив ли ещё, настолько чуждым было это присутствие, раздирающее его на части, настолько инородным, слепым, безжалостным... он не знал, сколько длилась агония, прежде чем Нечто спросило вновь:
— Зачем ты пришёл?
— Кто ты? — Он не помнил, как задал этот вопрос, но внезапно сердце чуть не выскочило из груди, колотясь где-то у самого горла. И по размеренной дрожи, сотрясавшей его с ног до головы, он понял, что это... существо... смеётся.
— Проси.
— Чего? — Он понял, что ноги окончательно перестали его держать, так, что он даже не мог стоять на коленях, скорчившись на острых, как бритва, камнях.
— Ты пришёл. Проси.
И уже в который раз он спрашивал себя потом: как? Как он смог заставить себя что-то произносить, обращаясь к чёрной трещине в земле, бездонному провалу, разрезавшему пустыню? То ли неверие, то ли, наоборот, безотчётная вера в нечто неведомое... и в последнюю минуту он принуждённо рассмеялся:
— Хм. Карьера и деньги. Ну и чтоб девушки любили.
— Это будет. — От грохота в ушах потекли слёзы. На последней грани, что отделяла его от разрыва сердца, он успел прошептать:
— Какова цена?
Нечто вновь захохотало, заставляя его корчиться на земле, ловя ртом воздух.
— Всё прежнее.
Сердце словно сжал невидимый кулак, и вдруг в глаза хлынул ослепительный свет. Он с трудом встал, сначала на четвереньки, потом на колени, откинув голову и стуча зубами. Очнулся окончательно он от встревоженного бормотания оператора:
— Даня, Даня, ты что? Солнечный удар? Тебе плохо? Давай водички дам...
— Лёша, — он вцепился оператору в руку, — что... что со мной было?
— Да... ты вдруг рухнул, как подкошенный, я перепугался, думал, сердце прихватило...
— Сердце... Нет... Да... — Он щурился, пытаясь понять странные ощущения, что заполняли его без остатка. И вдруг с кристальной ясностью понял. Покачал головой, ещё раз прислушиваясь к себе. Вот оно как, значит...
— Так, Лёха, всё нормально. Наверно, и впрямь голову напекло. Зато у меня родился стендап.
— Стендап? — Лёха удивлённо присвистнул. — Ну давай, коль не шутишь.
Они подошли к ожидавшему их сирийскому генералу, и он начал через переводчика объяснять следующую съёмку.
Он пригладил волосы и пружинящей походкой пошёл на камеру:
— Мы сейчас находимся на месте гибели моего коллеги Станислава Вышинского, погибшего от рук боевиков ИГИЛ. Рядом со мной генерал Фарид Назими, координирующий операцию правительственных войск в этом районе. Буквально на днях войска Башара Асада при поддержке российской авиации полностью зачистили эту территорию от исламистов. Крупным успехом операции можно считать уничтожение одного из самых больших подземных складов с оружием и боеприпасами, до которого долгое время не могли добраться силы коалиции...
* * *
Данияр говорил всё это, прикрыв глаза, будто заново проживая свою встречу с неведомым. Рука машинально перебирала тлеющие угли. Всё это было... немыслимо, невозможно, но вот он сидел перед нами, человек, отринувший всё прежнее, заменивший свою душу чем-то неимоверно чуждым, подарившим ему сродство к огню и вишнёвые глаза. Я покосилась на Гарика. Тот слушал, закусив губу, а потом резко мотнул головой:
— Нет, Невмятуллин. Я тебе не верю. Не спорю, ты мастер складывать слова, тут уж не попрёшь, но вот в эту твою сказочку с джинном из пещеры я не верю. И ничем ты мне это не докажешь.
— Да что ты? — Данияр усмехнулся странной, хищной улыбочкой. — Что ж ты на попятный-то идёшь? Столько следил, собирал доказательства... думаешь, я не знаю, что ты видел в том моём сюжете?* Никто не увидел, а вы заметили. И что теперь, когда у меня все карты на столе, ты пойдёшь в отказ?
— Я тебе не верю, — повторил Гарик, и я увидела, как он сжал под столом кулаки. — Ты просто позёр, приспособленец, что пролезет в любую дырочку.
Данияр встал, опустил руку в жаровню полностью, так, что пылающие угли струились у него между пальцев. На секунду он прикрыл глаза, будто наслаждаясь жаром. Потом резко схватил Гарика за руку и буквально подтащил к печке.
— Ну давай! Вложи персты в раны, или как там у вас в Библии пишут? Давай-давай, опусти руку! Чего ты боишься? Мне огонь не причиняет вреда, почему он должен причинить его тебе? Видишь, Юль, как он смотрит? Вот она, кристальная, чистейшей воды, незамутнённая ксенофобия! Ксенофобия — это страх перед чужаками, — сообщил он жаровне. — И вот Игорёк твой, он меня боится и ненавидит, потому что я и есть чужак. Самый чуждый, что можно только вообразить, куда там вашим гастарбайтерам и беженцам. Видишь, как желваки ходят? Страх, помноженный на бессилие, это воистину адская смесь. Да, Клатов?
Гарик выдрал руку из цепких пальцев и чуть ли не отпрыгнул, глядя на Даньку с какой-то смесью ужаса и недоверия.
— Мы говорили о выборе, — скучным голосом продолжил Невмятуллин. — О выборе, что возможен в жизни каждого человека. Ну вот, теперь ты видишь.
— Ты говорил, эта штука могла выполнить любое желание? — Гарик ещё дальше отодвинулся, вплотную прижавшись к стенке беседки.
— Да.
— И ты... Ты же мог... Блин, если уж продавать свою душу, так хоть за что-то стоящее!
— Например? — Данияра это всё, казалось, начало веселить. Я же с ужасом поняла, что уже могу предсказать ход этого разговора, этого дикого диалога в уютной беседке посреди девственно чистых снегов, где человеческое стояло против нечеловеческого, и война эта будет вечной. И вдруг не выдержала, боясь, что потом меня уже не услышат.
— Нет, Гарик. Данька прав.
— Что? — Мне показалось, он даже не понял поначалу моих слов. — Ты что такое говоришь? Как ты можешь оправдывать это... существо?
— Он прав. — Я плеснула себе для храбрости, чувствуя, что ещё немного — и у меня будет истерика.
— Гарик, опомнись! Да, он сделал свой выбор, и не нам его судить! А чего ты ждал, скажи? Что он должен был попросить? — У меня текли по щекам слёзы, но остановиться я уже не могла. — Счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным? Ты читал Стругацких? Ты помнишь, чем там всё закончилось? Да ты благодарить его должен, что просил за себя! За себя, а не за всех, башка ты дубовая! А ты думал, он будет просить мира во всём мире? Чтобы эти войны никогда не закончились? Потому что нет общего счастья, Гарик. Нет и никогда не было. — Я села на корточки, вцепившись в свой стаканчик, и тихо, скуляще заплакала.
— Браво. — прошептал Данияр. — Я тебе ещё не говорил, что ты умница?
Гарик смотрел так, будто не верил своим ушам. Я почти физически чувствовала, как рвётся та тонкая ниточка, что связывала нас раньше. Свобода выбора... самое страшное, что может выпасть на людскую долю, ибо мы не верим в окончательность выбора и думаем, что всегда всё можно исправить. Но, глядя на Данияра, я поняла: ничего мы уже не исправим, никогда, пока не научимся хоть немного понимать друг друга. Пока не научимся не судить.
— И когда же дьявол придёт требовать твою душу? — Гарик пытался говорить с сарказмом, но выходило это у него плохо.
— А я уже расплатился, — небрежно бросил Данька, — расплатился сполна. Это только в сказках герою даётся время. В жизни расплата приходит мгновенно. Вот она, — он провёл рукой по лицу, — моя расплата. У меня нет прежней жизни, у меня нет религии, у меня больше нет сомнений. Разве цена недостаточно высока, а, Ланселот?
Гарик пошёл пунцовыми пятнами.
— Не нравится, что я тебя так называю? А ты и есть Ланселот, рыцарь без страха и упрёка, идеальный влюблённый, жертвующий всем, что у него есть, ради своей Гвиневеры. Ты ведь рисковал жизнью ради неё, не так ли?** Пошёл на смерть, чтобы она осталась жить. И даже сумел вернуться тропою смертной тени. И что в итоге?
Господи, шептала я про себя, не дай всему этому кончиться так. Инкуб, живущий эмоциями и любовью женщин, кому, как ни ему, знать о любви всё? Даже то, чего мы сами не знаем. Я догадывалась, что сейчас скажет Данька. И я не ошиблась.
— Все чувства могут привести к любви, к страсти, все: ненависть, сожаление, равнодушие, благоговение, дружба, страх, — даже презрение. Да, все чувства... исключая одного: благодарности. Благодарность — долг; всякий честный человек платит свои долги... но любовь — не деньги. Тургенев, великий человек. Прописная истина, правда, не всем она по нраву. — со вздохом закончил Данияр. — Теперь ты понял, в какую ловушку ты загнал сам себя? Ты не мог не пойти на риск ради любимой. И в итоге окончательно её потерял. Потому что в ней уже нет ничего, кроме бесконечного чувства вины перед тобой и благодарности за своё спасение. И этот долг неоплатен. Прости, если эта правда тебе не по душе. Если тебя успокоит: даже я не смог внушить ей хоть какое-то подобие любви. Ты умер сам и убил её. Теперь живи с этим.
— Да что ты знаешь о любви, жиголо, — прошептал Гарик, — что ты вообще о ней можешь знать? Думаешь, переспать с десятком женщин, значит, любить? Ты не человек, ты не можешь судить о любви
— Ах, эта христианнейшая любовь, любовь-страдание, любовь-самопожертвование, — Даня блеснул вишнёвыми глазами. — Печать двух тысячелетий. Я знаю о любви всё, Игорь. Я тебе больше скажу, я половину предпочёл бы не знать.По крайней мере, всю эту вашу достоевщину.
— И что, гордишься этим? Гордишься тем, что можешь затащить в койку любую женщину, плевать, замужем она, не замужем, есть у неё кто-то и ещё как?
— А ты гордишься тем, что дышишь? Ты так и не понял, это плата. Та цена, которую я уплатил. И она высока, очень высока. Я хотел нравиться девушкам — меня сделали инкубом, который не может существовать без женской любви. Это неплохо, впрочем, — он улыбнулся, — но иногда утомляет.
— Хватит, — прошептала я сквозь слёзы, — заткнитесь оба. Тоже мне, философы-недоучки. Сошлись моралист с гедонистом. Гарик, тебе не плевать, что он там с собой сделал? Тебе-то какая разница?
— Разница? Юля, опомнись, да что с тобой? Как ты можешь его слушать, его оправдывать? Он же стал чёртом этим, как его...
— Инкубом, — услужливо подсказал Данияр.
— Ну инкубом, блин, один хрен! Как ты можешь, в нём же нет ничего человеческого, совести, морали, он же мать родную продаст и ещё сдачи потребует! Он же сам всё рассказал!
— И что? — Мной овладела бесконечная усталость. Хоть бы уже все проснулись и этот бред сдулся бы сам собой. — У него есть свобода воли. У тебя тоже. Слушайте, хватит уже пороть друг другу чушь с умным видом! Научись не судить, Гарик. А ты, — я подняла заплаканные глаза, — тоже хорош. Кому эта твоя исповедь была нужна? Живёшь в своё удовольствие, ну и живи себе. Прикуривай от угольков. А теперь пошли к чёрту. Оба.
Гарик постоял ещё несколько секунд, а потом, как-то ссутулившись, направился в дом. Данияр ещё немного задержался около меня, вишнёвые глаза смотрели со странным выражением, смесью нерешительности и удивления.
— Я, как выясняется, знаю о женщинах ничтожно мало. — наконец тихо сказал он. — Жаль, что у нас с тобой ничего не выйдет.
* — отсылка к произведению "Логово иблиса"
** — отсылка к произведению "Сухие камыши Юлиярви"
Глава VI
Я с какой-то обречённой тоской уселась на стул, спиной ко входу, и нашарила под столом не до конца опустевшую бутылку. Будь оно всё проклято. Внутри разливался мертвенный дымящийся холод, словно вместо сердца мне в грудь засунули кусок сухого льда. Шампанское успело немного выдохнуться (господи, да сколько же мы все тут препирались?) но ещё слегка пузырилось. Вот и всё, Юлёк, вот тебе Новый год, кино и немцы. И ёлку-то нарядить пока не успели, а ты уже ухитрилась послать к чертям влюблённого в тебя человека, обнаружить с собой под одной крышей демона-искусителя с пиротехническими замашками, напиться до положения риз, и всё это буквально в один день. Или ночь? Хотя какая разница. Для меня, во всяком случае, праздник явно отменялся. Может, плюнуть и уехать в Москву? Ага, и куда я там денусь? Даже в гости напроситься не к кому. И Морозовы не поймут такого демарша, ну не рассказывать же им весь этот бред, ещё решат, что всё, белочка. Я пила, не чувствуя вкуса. Тупик. Знак "кирпич", проезд закрыт, выбирайте маршруты объезда. Только вот никаких маршрутов у меня, увы, не вырисовывалось.
Не помню, когда я почувствовала чьё-то присутствие у себя за спиной. Обернувшись, я почему-то даже не удивилась.
— И давно тут стоишь?
— С того самого момента. — Данька сел на соседний стул и начал изучающе меня разглядывать. — Ты бы хоть пепел на пол не стряхивала, деревянный всё-таки.
— Ну поучи меня ещё, — разозлилась я, — я тебя, вообще-то, вежливо попросила удалиться. Если ты не помнишь.
— Тихо, тихо, — он шутливо поднял ладони, — успокойся. Успокойся, глотни для ясности ума и послушай, что я скажу. Ты девушка умная, стрессоустойчивая... как оказалось, даже слишком. С техникой своей на "ты". Я предлагаю тебе сделку.
— Что? — Я чуть было не поперхнулась. — Что ты мне предлагаешь?
— Сделку, — спокойно повторил Данияр. — деловое партнёрство, так сказать. У меня в последнее время по работе адский завал, сама знаешь. По нескольким точкам, как бешеный тушканчик, прыгаю, ем один раз в день, сплю по четыре часа. Ты знаешь, чего мне стоило выбить себе эти пять дней отгулов? Я чуть до шантажа с больничным не опустился. Но это всё неважно. Мне нужен мой собственный, высококлассный монтажёр, который будет работать со мной и только со мной. А ты в своей смене бог. Не спорь, я знаю. Не прикидывайся, что не в курсе. На тебя режиссёры молятся, да и корреспонденты тоже. Ты же раньше работала с Вышинским? Теперь будешь со мной. Ну, что скажешь?
— Минуточку, — я помахала у него перед носом полупустым стаканом, — с чего ты взял, что я соглашусь? Ты мне тут нервов попортил на год вперёд, Гарика довёл...
— Твой Гарик сам себя довёл, если хочешь знать. Думай, Юль, думай головой! Ты мне нужна как профессионал, на которого я могу целиком и полностью положиться. У меня теперь нет времени постоянно сидеть на монтажах, а ты и в одиночку работаешь на пять баллов.
— И что мне с этого будет? Фокусы твои со спичками?
— Ты, кажется, плохо понимаешь моё нынешнее положение в пищевой цепочке нашей информационной дирекции. Мне достаточно будет нашептать в пару ушей, и твоя зарплата вырастет раза в два уж точно. Если не в три. Я сейчас много чего могу требовать, в конце концов, на мне держится весь их рейтинг. Меня на Первый сманивали, чтоб ты знала. Но мне и тут хорошо. Я не кусаю руку дающего. Но для тебя профит пробью. И никакие заполошные новички тебя беспокоить не будут. Ну, тебя устраивает такая комбинация? И обязательное упоминание твоей фамилии в представлялке. Ах да, забыл сказать. Без твоего согласия я к тебе и пальцем не притронусь. Я уже понял, что тут я, увы, бессилен. Хотя жаль.
Бред какой-то. Ну бред и бред. Хотя, если уж по совести, предложение Невмятуллина открывало широкий спектр возможностей. Он действительно отрабатывал самые горячие и важные материалы, уж что-что, а выкладывался он и впрямь по полной, на износ работал. М-да, вот так попросишь у неведомого чудища исполнения желаний, а потом как белка в колесе крутишься. Но ведь знает, чем завлечь, морда красноглазая. Если моя фамилия будет стоять в самых козырных сюжетах... вот уж точно змей-искуситель. И ведь как ловко всё обосновал! Да, я в своей смене лучшая, даже Клатов до моих скоростей не дотягивает, и брак у него случается как-то уж неприлично часто... Чёрт. Заманчиво. А если Данька и впрямь выбьет мне прибавку к зарплате...
— Я подумаю.
— Ну-ну, — усмехнулся он, — думай. Давай уж сделаем друг другу подарок на Новый год. Тем более, что мне будет спокойней работать с человеком, знающим обо мне некие... нюансы. Это сближает, не находишь?
Новый год! В голове у меня словно петарда разорвалась. Ну вот как я могу обдумывать Данькино предложение, когда тут такой бардак? Уж Гарик точно ухитрится понизить градус веселья на этом празднике жизни. Какая-то часть меня удивлённо отмечала, что думаю я о нём абсолютно равнодушно, словно этот безумный разговор в беседке окончательно провёл между нами черту. Поддержки данияровой позиции Игорь Клатов мне не простит. Но и оставлять его в этой пропасти мне не хотелось. В конце концов, Гарик меня любил. Хотя мне, как всегда, это было не надо.
— Даня, — я посмотрела на него, не зная, как бы поточнее выразиться, — если ты согласишься на один ма-аленький дополнительный пункт в сделке?
— Такие слова не сулят ничего хорошего, — Данияр прикурил, снова цапнув уголёк, — один раз я уже душу продавал.
— Ты вообще кроме этих своих пиромантских штучек и бесконтрольного промискуитета что-нибудь ещё можешь?
Он удивлённо посмотрел на меня поверх клубов сизого дыма.
— А что именно тебя интересует?
— Ты можешь одному человеку подправить воспоминания?
— У тебя извращённое чувство сострадания, — заметил Данька после недолгого молчания. Самокрутка тихо шипела, посылая в воздух тонкую струйку дыма. Лицо его приобрело задумчивое выражение. Несколько минут он курил, разглядывая свои отполированные ногти.
— Стопроцентной гарантии дать не могу, — наконец сообщил он, — всё-таки у меня немного другая специализация. Я инкуб, а не ангел возмездия. Тебе это... очень надо?
— Я не хочу оставлять его один на один со всем этим, — прошептала я, — я... я не могу так. Он достаточно натерпелся из-за меня. Из-за меня, из-за тебя, из-за всего этого. Он не заслужил такой боли. Ты можешь сделать так, чтобы он просто вычеркнул меня из своей жизни? И тебя заодно.
— Нет, всё же у тебя извращённое чувство сострадания, — покачал головой Данияр, — милосердие палача. Ты понимаешь, что если у меня что-то пойдёт не так, он останется умалишённым навеки? Пускающим пузыри овощем? Если я промахнусь, его даже не смогут научить есть с ложки. И ты пойдёшь на такой риск?
— Пойду, — я одним глотком допила шампанское. — Если уж я соглашаюсь на тандем с демоном-искусителем, что мне стоит попробовать и рискнуть? Виноват-то всё равно ты будешь.
— Отлично, — он резко выпрямился, отшвырнув стул, — пошли. Мне терять нечего. А ты... что ж, как-нибудь прикрою твою... хм... спину. Так ты мне не ответила на поставленный вопрос.
— Ты знаешь ответ.
— Тогда пошли. — Он пригладил растрепавшиеся волосы, схватил меня за руку и быстрым шагом направился к дому.
Гарика мы нашли в зале сидевшим за столом и уставившимся невидящим взглядом в одну точку. Заметив нас, он приподнялся, явно собираясь что-то сказать, но Данька его опередил. Он без церемоний рванул его к себе за ворот свитера, так, что Гарик только глаза вытаращить успел.
— Рыпнешься, шею сверну, — буднично пообещал Данияр и с силой надавил на какую-то точку у Клатова пониже уха, едва успев подхватить обмякшее тело.
— Не смотри, — шёпотом рявкнул он мне, так, что не подчиниться было невозможно. Я судорожно отвернулась, пытаясь справиться с охватившей меня крупной дрожью. Господи, да что ж я творю? Что ж я делаю-то? А если и впрямь у Даньки не выйдут эти его игры разума? Не знаю, сколько секунд... минут... лет... я простояла так, мучительно кусая губы, пока не услышала за спиной хриплый выдох: "Всё."
Я обернулась. Данька усадил Гарика за стол, глаза у того были закрыты, но дышал он ровно и размеренно. Сам Данияр выглядел, будто разгрузил товарняк с углём. На лбу блестели крупные капли пота, чёрные волосы закрутились в мокрые завитки, шёлковая рубашка прилипла к телу. Вместо дыхания у него из груди вырывался какой-то хрип смертельно раненого зверя. Он поднял на меня потускневшие глаза.
— Сейчас проснётся.
Гарик и впрямь пошевелился и через секунду уже удивлённо разглядывал нашу парочку.
— Ребята, вы чего? Вы чего так смотрите? Что случилось-то, объясните?
— Это ты мне объясни, — Данька изобразил на лице хорошо сыгранное бешенство, — почему я тебя, паразита, должен по всему дому ловить, а потом в чувство приводить в пол-седьмого утра?
— Меня? В чувство? Ничего не понимаю, — он перевёл взгляд на меня, — Юль, что он несёт?
— Ты что, ничего не помнишь? — тихо спросила я. Гарик замотал головой.
— Налакался ты вчера, — Данька вытирал салфеткой лоб,— с Юлькой поцапался, потом тебя спать уложили. А ты, лунатик хренов, проснулся, шарахаться тут начал, потом грохнулся. Пришлось тебя ловить. Скажи спасибо, что не тебе одному тут не спалось.
— Да, что-то такое вчера было, — пробормотал Гарик, — чёрт, неловко-то как получилось. Я никого больше не разбудил?
— Нет. — Я изо всех сил всматривалась в Игоря. Удивлённое, обескураженное лицо, взлохмаченные волосы, взгляд, который он бросил на меня, не выражал ничего, кроме сожаления об испорченном вечере. Неужели у Данияра и впрямь получилось?
— Стопкадр, — вдруг резко бросила я.
— Шифт-N, — машинально откликнулся Гарик, — ты чего?
— Экран в негатив, — не отставала я.
— Контрол-альт-комманд-8, — он рассмеялся, — думаешь, мне совсем мозги отшибло?
— Всё-всё, теперь я спокойна, — мне и впрямь полегчало. "А ты молодец, — раздался шёпот у меня над ухом, — я бы не догадался." "Да куда уж тебе." "Теперь последняя проверка. Потерпи минутку", — Данька сгрёб меня в охапку и довольно сильно прижал к себе. Гарик, абсолютно не обращая на эту сцену внимания, мучительно искал по всей комнате минералку.
— Ну всё, — наш спецкор сел и устало вытянул ноги. — хвала святому Раккордию, отмучились. Но мы с тобой теперь повязаны, Юлька, ой, как повязаны. Так что со следующей недели поступаешь полностью в моё распоряжение. Слушай, ну сделай ты уже двум невыспавшимся людям кофе! Башка трещит, сил нет.
* * *
Он пил кофе мелкими глотками, чувствуя на языке горечь пережаренных зёрен. Корректировка памяти его вымотала до предела, и сейчас он с трудом держал чашку в дрожащих пальцах. Нет, но каково! Он сам не подозревал, что способен на такое. Ювелирная работа, тончайшая, нейрохирургия в чистом виде. Силы только забирает без остатка, до дна выпивает, оставляя лишь шатающуюся от слабости оболочку. Ну ничего, через пару часиков он приведёт себя в должный вид. А Юлька тоже хороша, кто бы мог подумать, что у этой худенькой, растрёпанной девушки такой стержень. Ведь не побоялась же рискнуть и не чем-нибудь, а человеческой жизнью, да ещё так влёгкую, да ещё и не совсем, скажем так, чужим для неё человеком. М-да, тандем может получиться хороший, главное, не давать ей распоясаться. Уважения у неё к людям ни на грош, хотя хороший профессионал всегда оголтелый циник. Что ж, будем надеяться, он сделал правильный выбор. С такими союзниками и врагов не надо.
* * *
Часам к десяти трёхэтажный дом проснулся, загудел, как потревоженный улей, все сновали, гремели чашками, делили умывальник и теряли тапочки. На нашу троицу внимания никто не обращал, страна свободная, человек волен хоть всю ночь не спать. Лилька глядела на меня с затаённым уважением: сама она так неподдельно страдала от похмелья, что пришлось судорожно искать аспирин. Она клацала зубами о стакан с шипучкой и тёрла покрасневшие глаза.
— Ну, что твой рыцарь, протрезвел?
— А он уже не мой, — пожала я плечами, — он съехал во френдзону. По обоюдному согласию.
— Ни фига себе, — Лилька неудачно глотнула и закашлялась. — Что это у вас произошло?
— Надоели друг другу. В принципе, давно пора было, эта пьянка просто точку поставила и всё.
— Ясно-понятно. Решительный ты человек, Юлька. Ну, а с этим, — она покосилась на Данияра, который пил уже третью чашку кофе, — с ним-то теперь рискнёшь? Раз уж ты свободна как ветер?
— Нет, — после недолгого молчания отозвалась я, — не люблю брюнетов.
Надо было видеть Лилькины глаза.
А потом мы все вместе наряжали огромную ёлку, растущую на участке рядом с беседкой; Серёга притащил стремянку, и все по очереди забирались наверх вешать шарики и мишуру, распаковывали фейерверки и бенгальские огни. Жизнь потихоньку входила в привычное русло, и уже почти не верилось, что совсем недавно тут бушевали такие страсти. Я искоса поглядывала то на одного, то на другого участника этого безумного фарса. Но Данияр себя контролировать умел, а Гарик и впрямь забыл весь ужас последних часов, как страшный сон. И меня тоже.
Тридцать первого декабря мы, наконец, украсили беседку, где решено было встречать Новый год, Сергей с Витей и Марсом съездили в Солнечногорск пополнить запасы выпивки и съестного, мы с девочками, уже тихо сходя с ума, строгали салаты, пока в огромном тазу мариновался настоящий бараний шашлык. Обращение президента было решено смотреть с планшета, хитроумным образом подвешенного к одной из балок беседки. Наступали синие сумерки последней ночи старого года.
— Кто умеет играть на гитаре? — Морозов выудил из недр дома семиструнку, украшенную наклейкой в виде Дарта Вейдера.
— Ну, я. — Егоров уже протянул к инструменту свои лапы, — Я вам сейчас...
— Э, нет, — Серёга шустро загородил гитару собой, — ты, сволочь, только группу "Ленинград" и можешь петь, а тут дамы.
— Это ты Юльку с Сенатской дамами назвал? Да они Шнура наизусть знают...
— Тут моя жена, — надулся Морозов, — так что закрой пасть.
— Дайте мне, — вмешался Данька, — надеюсь, против "Пикника" твоя супруга не будет возражать?
— О, "Пикник"! — даже Валитов оживился, оторвавшись, наконец, от сооружения многоэтажного бутерброда, в котором фигурировали красная рыба, буженина, сырокопчёная колбаса и ещё что-то, завершающее этот гастрономический оксюморон. — Давай-давай, Данька, прочисти им мозги. Не всё ж "Старые песни о главном" слушать, будто мы нелюди.
Данияр улыбнулся непонятной улыбкой и пару раз провёл рукой по струнам, вслушиваясь.
— Ну, вроде настроена.
"... А движения... неловки,
Будто бы из мышеловки,
Будто бы из мышеловки
Только вырвалась она...
За три слова до паденья,
За второе за рожденье,
За второе за рожденье
Пей до полночи одна..."*
Голос у него был неплохой, более низкий и бархатный, чем у скрипучего солиста "Пикника", и в тональность вроде тоже попадал. Данька пел, ребята слушали, задумчиво вертя в пальцах ножки фужеров, а я просто молча смотрела в тёмные глаза, которые в неверном мерцании свечей отливали королевским пурпуром.
Где-то вдалеке, ближе к Солнечногорску, рвались и трещали фейерверки.
* — фрагмент песни "Из мышеловки" группы "Пикник"
Следующая часть: http://www.proza.ru/2016/01/27/1667