Авторы: Таэ Серая Птица и Тай Вэрден
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Мистика, Детектив, Нуар, AU
Предупреждения: Смерть персонажа, Насилие
________________________________________
- 1 -
Аншаттен называли городом на двенадцати холмах и сорока болотах. И это были не праздные слова — город стоял в устье реки Райне, и она сотнями рукавов огибала все его каменистые серые холмы. А там, где не было холма, была болотистая низина. Отсюда же было второе название Аншаттена — Город вечных туманов. Когда вокруг города поганками выросли сталеплавильные заводы и заводики, к туманам прибавился дым, а когда по брусчатым мостовым, натужно фыркая, покатили первые паровые повозки, пугая лошадей и расталкивая кэбберов, — еще и липкий, низко стелющийся смрад из их топок. И без того выстроенный из мрачного серого камня, город вскоре покрылся налетом сажи, несмываемым дождями.
Люди тут подобрались под стать городу — неулыбчивые, вечно мрачные, по большей части из той породы вечных работяг, которые всю жизнь проводят по одному маршруту: дом-завод-паб-дом. Молодежь в Аншаттене либо оставалась навечно, либо бежала из этого города прочь, в привольный большой мир.
Надо отдать должное: своих город кормил и поил. Рабочие руки были нужны и на шахтах, добывающих из ржавой болотной жижи железную руду, и в карьерах, дающих сталеплавильням уголь, и у доменных печей, и в кузницах и прокатных цехах, что делали рельсы для невиданного прежде новшества: железной дороги. Та должна была связать побережье залива Энциг и столицу, пролегши ровным шрамом через всю территорию королевства.
Эрвальд Стиг в этом городе имел докторскую практику. Приехавший некогда сюда по распределению из столицы молодой хирург первые три месяца хандрил и порывался перевестись хоть в лес к медведям, лишь бы под чистое небо, потом привык. За пять лет из молодого восторженного хирурга с набором блестящих новеньких инструментов получился циничный ублюдок, умевший все — от принятия сложных родов прямо на заводе до трепанации черепа подручным сверлом. Уехать больше не хотел, привык, втянулся, полюбил город и его простых обитателей.
Теперь у стэра Стига была своя частная практика, небольшое, но удобное помещение на первом этаже четырехэтажного дома, где он снимал квартиру. И масса пациентов, которых к нему отправляли «по рекомендациям», передавая адрес замечательного, хотя и весьма резкого на язык, особенно, если не соблюдать предписания, доктора из рук в руки. Иногда это доставляло немало хлопот, но вознаграждение окупало все. И дело было не только в деньгах, хотя чеканные золотые кроны, серебрянные шильды и даже медные ринги грели душу и питали тело. Дело было в том, что даже после пяти лет в Аншаттене, в его мрачной, давящей атмосфере, стэр Эрвальд все еще умел радоваться каждой спасенной жизни, принятому младенцу и вылеченному старику.
Конечно, и свое личное, маленькое кладбище у него тоже было, куда же без этого. У каждого врача оно есть, если только он не клистирная трубка под обтекаемым названьем «терапевтик».
— Что у нас сегодня? — Эрвальд с тоской посмотрел за окно.
Аншаттен в дождь был уныл еще более, чем обычно, хотя это казалось невозможным. Туман, мелкая морось, холодный ветер — в такую погоду выбираться из дома куда-то не хотелось совершенно. И доктор искренне надеялся, что сейчас помощница ответит ему, что никто в нем не нуждается.
Мирс Халли, как всегда, поставила перед ним поднос с чашечкой крепкого чаю, чистой пепельницей и свернутой, еще пахнущей типографской краской, «Аншаттен блам».
— Миртрис Дальвег прислала записку с просьбой зайти к ней. Кажется, она вчера упала и повредила ногу. Стэр Клодиг записан на прием на два часа. Стэр Вальден — на четыре. Больше пока никого, стэр Эрвальд.
— Хорошо, можете идти домой, мирс Халли, я справлюсь один.
Молодая помощница в доме неженатого доктора? В других обстоятельствах это было бы воспринято несколько двусмысленно, но доктор был с девушкой неизменно вежлив, отстранен и больше внимания уделял ее умению хорошо промывать инструменты, нежели чему-то еще. Если это и не устраивало мирс Халли, она пока этого никак не показывала. Пятая дочь мелкого лавочника, обученная читать и писать, что удивительно для женщин вообще и Аншаттена в частности, она и мечтать не могла, что найдет подобную работу! Замуж выйти было не проблемой, но за кого? За вечно грязного, вонючего работягу или такого же, как отец, лавочника, все мысли коего будут крутиться вокруг прибыли и расходов, а молодая жена будет упрекаться в растратах? Нет, ее устраивала работа на молодого и симпатичного, что ни говори, доктора, с приличной оплатой, что уже само по себе было замечательно, в чистом и теплом помещении. Да, иногда требовалось и кровь в операционной замыть, и инструменты, угвазданные в неаппетитных субстанциях, промыть и прокипятить, и подать чай-кофе, и вынести пепельницу — стэр Стиг, как и многие мужчины, потакал вредной привычке и курил.
Но эта работа была просто пределом мечтаний — да и пациенты у доктора случались и в богатых особняках, а там уже пара молодых слуг поглядывала с интересом на симпатичную помощницу стэра Стига. А слуга в богатом доме — это отличная партия, если так посмотреть. Хотя и сам доктор был бы неплох. Но доктор на нее смотрел лишь как на помощницу, не более. И вряд ли замечал ее аппетитную фигурку и миловидное личико. Строгий наряд не позволял заинтересовать его большим, чем обнажившееся запястье или обтянутая грубоватой тканью грудь. Мирс Данна Халли не теряла надежды, но и не взращивала их диким садом, подкармливая несбыточными мечтаниями. Она была на редкость практичной девицей. Не доктор, так будет кто-то другой.
— Я ушла, стэр Эрвальд!
Звякнул дверной колокольчик, щелкнула замочная ручка. Доктор глянул на мерно тикающие часы, основательно расположившиеся в темном углу приемной, напоминая о бренности бытия своей гробообразной формой. Получалось, что через полчаса явится первый пациент, Ганс Клодиг, начальник рабочей бригады, недавно неудачно упавший и зашибивший грудь. Эрвальд подозревал, что упасть ему помогли рабочие — стэр Клодиг был на язык порой не слишком воздержан. Был он еще и не слишком пунктуален, хотя и носил в жилетном кармане серебряные часы. А может, и не носил — Эрвальд ни разу не видел, чтоб он их доставал, так что вполне могло быть так, что к карману тянулась лишь цепочка для виду.
Но пока можно было спокойно покурить, выпить чаю и прочесть свежие новости. Доктор развернул газету.
— Хм… Опять?
«Потрошитель Аншаттена снова нанес удар», — гласил заголовок.
Газетчики изощрялись кто во что горазд, давая прозвища неизвестному убийце, объявившемуся в Аншаттене ровно год назад. Раз в месяц этот неизвестный убивал одного человека, как правило — рыжеволосого и голубоглазого, не старше двадцати пяти лет от роду. Первое убийство осталось почти незамеченным, мало ли — убили парня. Однако уже второе всколыхнуло город, заставив каждого говорить о маньяке, вскрывающем еще живых жертв от паха до горла и вырезающем им сердца. После четвертого, кажется, его назвали «Художником кишками», после седьмого «Пожирателем сердец».
На сегодняшний момент погибло уже двенадцать парней. Доктор втихомолку радовался, что порог двадцатипятилетия миновал, да и ни разу не рыжеволос, а очень даже златокудр и зеленоглаз, то бишь, никакой ценности для маньяка не представляет. Справедливости ради, не так уж и златокудр, скорее, просто блондин, да еще и невзрачного мышастого оттенка, который покойная матушка отчего-то называла платиновым блондом. А вот глаза - да, он удался в нее, прозванную за зеленые, словно юная трава, глаза «чертовкой Мэг».
Жертв маньяка находили каждый раз в новом месте. До сих пор Потрошитель ни разу не повторился, да и «рисунок», что он выкладывал внутренностями жертв, каждый раз был иным. Стэр доктор имел мысль, что это все чушь и домыслы газетчиков, как выдернули кишки и прочие потроха из раны, так они и упали.
Чай кончился, тонкая сигарилла тоже. Пациент все не шел и не шел. Печалиться по этому поводу доктор и не думал. Денег было достаточно и на покупку дров для камина, и на продукты, и на необходимые материалы, он не бедствовал. Но если этот чертов стэр Клодиг вздумает заявиться к четырем, а следующий пациент, стэр Вальден, степенный старый историк, весьма точен и на редкость педантичен и приедет к назначенному времени, то стэр Клодиг будет сидеть и ждать очереди, чтобы впредь не опаздывал. Но дверной колокольчик дернулся и зазвенел, возвещая о приходе пациента в четверть третьего. Что ж, могло быть и хуже. Стэр Эрвальд взглянул на двери и сухо кивнул, приветствуя опоздавшего пациента.
_____________________________________________
Примечание к части
Стэр - обращение, аналогичное "сэр" или "мистер";
Мирс - обращение к молодой незамужней женщине;
Миртрис - обращение к пожилой замужней даме;
Кроны, шильды, ринги - денежные единицы:
100 рингов = 1 шильду, 10 шильдов = 1 кроне.
______________________________________________
- 2 -
Зима обходила Аншаттен стороной, то ли не желая пачкать белоснежный подол своего платья о грязные трубы и утопающие в нечистотах мостовые, то ли убоявшись теплых испарений от болот. За все пять лет в этом городе стэр Стиг видел снег лишь однажды, и всего пару часов. На исходе второго часа хлипкое белое великолепие превратилось в мерзкую бурую кашу, а после и просто в стылую грязь.
Но сегодня ударил небывалый мороз, сковав вечную грязь крепким панцирем, а к ночи запорошил снег. Сперва мелкой колючей крупой, которую ветер так и норовил швырнуть прямо в лицо, игнорируя поднятый ворот и вздернутый до самого носа шарф, потом, когда ветер унялся — разлапистыми хлопьями, плавно опускающимися на редкие в этот час следы. Доктор вполголоса отпускал выражения, от которых даже становилось тепло, пускай и ненадолго. Хотелось поскорее добраться до дома.
Поскорее не получалось: к вечеру его вызвали к пациентке едва не на другой конец города, то есть, конечно, не на конец, а в весьма респектабельный район. Но беда была в том, что пришлось потратить почти четыре часа, чтобы успокоить нервничающего супруга дамы, потом помочь ей разрешиться от бремени, проклиная нынешнюю моду на дам с узкими, как мошна скупца, бедрами, которые ни выносить, ни родить дитя нормально не в состоянии. Стэр Эрвальд устал, и, словно назло, ни одного кэббера на его пути не попалось. Мороз распугал всех или снег? Однако приходилось тащиться домой пешком.
Он почти пересек площадь Первых поцелуев, как чутким ухом врача уловил полузадушенный стон, а у фонтана заметил копошащиеся на снегу тени.
— Что у вас там, опять из бара еле выбрались? — поинтересовался он, направляясь к теням.
Одна, побольше, резко вскинулась, мелькнуло что-то, похожее на загнутый стальной коготь, разбрызгивающее вокруг мелкие черные капли. Доктор ошарашено пронаблюдал, как тень эта, присев, метнулась куда-то вверх и пропала, оставив на снегу беспомощно распластанное, обнаженное тело юноши лет двадцати на вид, вскрытого от паха до горла. Еще живого, но странно неподвижного. И — хвала Пресвятой Квадре — с еще не выпотрошенными внутренностями.
Доктор встрепенулся, рванулся к раненому. Он должен успеть его спасти, главное — не дать ему умереть от потери крови. И от шока. И от холода. Зашить было недолго, как ему сперва показалось. Но лишь показалось — руки онемели от холода, пока весь чудовищный разрез не был закрыт, плотно стянут узелками, потом пришлось потратить все бинты на то, чтобы наложить повязку, снять свой плащ, укутывая в него безвольное тело. Мальчишка был жив, еще жив, но бессмысленно распахнутые глаза смотрели куда-то мимо.
Доктор огляделся и в отчаянии, срывая голос, завопил:
— Полиция! Помогите!
Раздался топот, к нему из боковой улочки ринулись двое констеблей, узнали:
— Что случилось, стэр Стиг?
— Кажется, я вспугнул Потрошителя. Помогите же! Нужно срочно отвезти этого юношу ко мне в операционную, его успели порезать, но ничего более. Но холод и шок убьют его.
— Сейчас все будет, стэр, не волнуйтесь.
Транспорт организовали едва ли не мгновенно — терять ценного свидетеля полиция не хотела. Им оставалось лишь положиться на умелые руки доктора Стига.
Мальчишка оказался на редкость живучим. Стэра Эрвальда это радовало. А вот огорчало иное: уже утром половина города знала, что ему «посчастливилось» отобрать жертву у Потрошителя, и полиция даже выставила кордон у дверей его приемного кабинета, чтобы праздные любопытствующие граждане не вламывались внутрь. К вечеру же знал и вовсе весь Аншаттен, газеты пестрели огромными заголовками. Стэр Стиг, которому практически не удалось поспать ночью — сначала он возвращал стоящего одной ногой в могиле паренька в этот бренный мир, потом его допрашивали инспектора, будто он мог сказать каждому из них что-то новое, потом эта толпа, устал… Некогда было сесть и расслабиться с чашечкой кофе или рюмочкой бренди и сигариллой.
Мирс Халли честно пыталась всех выпроваживать, но получалось у нее плохо, ей хотелось сесть и заплакать от осознания того, что она не способна справиться с этой толпой. Сам стэр Стиг был занят тем, что не подпускал никого к спасенному мальчишке.
— Его пока нельзя допрашивать, я дал ему морфий, он спит.
Наконец, уже поздно вечером, любопытствующие схлынули, в приемной доктора остались лишь двое констеблей. Стэр Стиг отпустил бедную измученную мирс Халли домой, попросив одного из них проводить девушку. И отправился в кабинет. Подниматься в квартиру не стал, следовало еще пронаблюдать за пациентом. Ночью ему могло стать хуже. Доктор налил себе в стакан немного бренди, придвинул кресло к камину и поставил на столик рядом коробку сигарилл и пепельницу. Наконец, наконец, он может немного расслабиться! Хорошее настроение вернулось почти моментально. Все-таки, как мало надо порой для счастья.
Тихо потрескивали поленья в камине, разливалось по жилам тепло от выпитого бренди, поднимался к потолку ароматный дымок сигариллы. В приемной позвякивал пряжками и постукивал каблуками, переминаясь с ноги на ногу, констебль, наверное, завидовал доктору, но молчал и с места не двигался. Глухо тикали часы, потом захрипели, готовясь отбить время.
«Надо бы часы мастеру показать, не нравится мне, что они так скрипят», — подумалось доктору сквозь приятный дым.
Механизм, наконец, разродился каким-то хриплым, натужным и мрачным боем. Стэр Эрвальд аж вздрогнул, уронив пепел с сигариллы мимо пепельницы. Тренькнул дверной колокольчик, по плечам протянуло холодом.
— Кого там принесло, — пробормотал он, погасил сигариллу и направился в приемную. — Если снова журналисты, с лестницы спущу…
Сперва он увидел ноги в грязных сапогах. Потом — всего констебля целиком, вернее, его тело. Головы на месте не было, она валялась отдельно от тела, закатившись под стол. Наверное, первой реакцией любого человека стала бы тошнота, но стэр Эрвальд всегда быстро соображал, как и любой хирург, потому сразу рванул к пациенту, на ходу засучивая рукава, готовясь придушить посягнувшего на здоровье вверенного ему больного.
В юности он слыл неплохим боксером, да и сейчас еще вовсе не заплыл жирком. Однако в операционной, кроме все так же спящего парнишки, никого не было. Стэр Эрвальд не поленился зажечь все газовые рожки на стенах, осмотреть полупустое помещение, отделанное светло-серой кафельной плиткой. Не было никого. Однако он чувствовал буравящий спину взгляд, от которого так и хотелось обернуться, удостовериться, что позади никого нет.
Он проверил все окна, они оказались заперты. Стэр Эрвальд запер дверь, приставил к ней стул, взял наизготовку ланцет. Ночь обещала быть долгой, очень долгой.
Второй констебль вернулся лишь через два часа, к полуночи, и то, что стук его кулака в дверь совпал с боем часов, отнюдь не добавило доктору душевного спокойствия. На прикрытый простыней труп он старался не обращать внимание.
— Это точно вы, полисмен? Вы там один? Точно один? — прежде чем впустить несчастного замерзшего констебля, допросил его доктор.
Ближе к утру застонал и заворочался юноша, которого все еще не опознали. Хотя, если судить по его внешнему виду, он был не из бедных кварталов, а пальцы в чернильных пятнах ясно говорили, что он не рабочий, а, как минимум, секретарь или помощник писца.
Стэр Эрвальд заставил констебля пройти в операционную — не хотелось ему, вернувшись, обнаружить уже два трупа в своей приемной.
— Сядьте сюда. Дождемся утра…
Правильным было б осмотреться, но что-то подсказывало, что лучше не встречаться с сумасшедшим, который может оторвать голову человеку. Потом он поразмыслил и поправился: отрезать. Что-то отсекло незадачливому констеблю Крассу голову, разрезав кожу, мышцы, гортань и позвоночник точно по межпозвоночному диску так, словно все это было из мягкого воска. Очень ровный срез, никаких разрывов. Так можно было бы сделать ланцетом, только вот не бывает ланцетов такого размера! Разрез на жертве тоже был очень ровным, только потому удалось все сшить вовремя.
— Что ж это такое…
Несчастная жертва, получив еще дозу морфия, снова уснула. Пусть лучше так, чем мучается от боли.
Показалось, что где-то в приемной слышатся шаги. Доктор встряхнулся — скорее всего, маньяк просто убрался прочь, где ему тут спрятаться, в четырех комнатах? Невероятно хотелось спать. Мудрено ли, вторые сутки без сна. Он сварил бы себе кофе, да и констеблю Джонсу этот бодрящий напиток не помешал бы. Но… выходить в подсобное помещение, где мирс Халли хранила все для заваривания чая, кофе, запас сахара, продуктов для быстрого перекуса, если у доктора много пациентов, и все такое прочее, категорически не хотелось.
— Утром ведь должна прийти ваша смена, так, констебль Джонс? — уточнил доктор.
Странные шорохи слышались уже из каждого угла.
— Должны сменить, верно, — вздрагивающим голосом отозвался констебль. Было ему на вид лет двадцать, двадцать два, то есть, совсем еще молодой и неопытный, крови, пороху и разлагающихся трупов не нюхавший толком. Неудивительно, что он чувствовал себя еще менее уверенно, чем доктор Стиг.
— Хорошо. Значит, сидим здесь. Можете пока подремать, я покараулю. Потом сменимся.
— Доктор, кто это, по-вашему? — дремать молодой человек, видимо, просто не мог, слишком было нервно.
— Я не знаю, констебль. Нанести такие раны невозможно ничем, что мне известно.
— Этот парнишка — тринадцатый, — констеблю, кажется, нужно было поделиться хоть с кем-нибудь своими догадками. — Инспектор Ковард говорит, что убийца каждую из жертв располагал в высшей точке одного из Аншаттенских холмов. А этого вы нашли на площади Первых поцелуев, а она в низине.
— И что, получается, что это какой-то ритуал, который я сорвал? Этого еще не хватало — маньяк не просто помешанный, он еще и религиозный фанатик.
— Ага, инспектор тоже говорил о каких-то ритуалах и фанатиках. Что-то о «Сынах Черной Квадры»
Эрвальд вздрогнул, ему совсем не хотелось встревать в дела полиции и сект. Однако доктор Стиг был все-таки достаточно разумным, чтобы понимать: его вряд ли тронут, когда пациент отсюда выйдет. Но вот пока несчастный находится здесь, и его жизнь, и жизнь самого Эрвальда, и мирс Халли, и всех, кто будет в этот момент рядом, подвергается нешуточной опасности. Однако же клятва врача, которую он давал, получая свой диплом и заветный саквояж с инструментами, не позволяла ему трусливо передать пациента кому-то другому. Да и кому, помилуйте, боги?
Часы снова хрипло и зловеще пробили. В сон клонило все сильнее.
— Констебль, разбудите меня через четыре часа, хорошо? У меня был трудный день, мне необходимо подремать.
— Да, стэр доктор, конечно, — пообещал констебль и поднялся с неудобного табурета. Опасался уснуть сидя.
— Я устроюсь в кресле у двери. Если кто-то решит проникнуть в операционную, ему придется меня разбудить.
Окон, хвала Квадре, здесь не было, а дверь… она была из прочной стали, хоть и без внутреннего засова, лишь с хлипкой защелкой. До сей поры иного не требовалось.
Остаток ночи прошел спокойно.
______________________________________
Примечание к части
Квадра - аналогичное "Святой Троице".
______________________________________
- 3 -
Утром доктор передвигался кое-как.
— Мирс Халли, я поднимусь к себе, мне нужна ванна. Следите за состоянием пациента. Если что-то случится — сразу зовите меня. Полиция подождет с расспросами.
Несчастная девушка, всхлипывая, замывала огромную лужу запекшейся крови и только кивнула. Мимоходом Эрвальд ее даже пожалел: такие потрясения. Впрочем, это жизнь. Случается всякое.
В квартире он разделся и с наслаждением погрузился в горячую воду. Маньяки, фанатики, секты… Да столько крови, сколько пролил Эрвальд, им и не снилось. Раскладывание кишок, пфе. Попробовал бы кто делать аккуратные разрезы в трясущемся по мостовой кэбе, а вытащенные кишки — укладывать внутрь.
Он едва не уснул в ванне, но все же нашел в себе силы выбраться и укутаться в простыню. Ах, с каким бы наслаждением он сейчас упал бы в постель и проспал шесть… нет, десять часов! И гори все синим пламенем! Но - увы, мечтам не суждено было сбыться. Инспектор полиции, видно, имел больше наглости, чем уважения к нуждам несчастного доктора, так что пришел и сюда и теперь нагло стучал в дверь.
— Еще пять минут, будьте так любезны.
Эрвальд наскоро оделся, пригладил волосы и распахнул дверь. Приходящая прислуга уже была, в столовой был накрыт завтрак, и, если он хотел нормально позавтракать, следовало пригласить инспектора Коварда присоединиться. Ну, или хотя бы угостить его чашкой кофе.
— Прошу, у меня есть кофе, — сдержанно произнес Эрвальд.
— Не откажусь, — кивнул инспектор.
Доктору он не нравился. Наглый, самоуверенный тип из тех, что всегда лучше всех все знают и не стесняются это показать, влезая с непрошеными советами и покровительственно хлопая по плечу. Эрвальд вообще терпеть не мог, когда нарушали его жизненное пространство, хотя сам он по долгу профессии делал это ежедневно и с некоторым даже удовольствием.
— Какие новости, инспектор? Вам удалось что-нибудь узнать о случившемся?
— Никаких следов. Я и пришел, чтобы расспросить вас о произошедшем ночью инциденте. Вы кого-нибудь видели?
— Нет, я думал, что пришел пациент, вышел в приемную и увидел мертвого констебля.
— Значит, вы слышали, как открывалась дверь?
— Нет, только колокольчик. И сквозняк.
— Хм. Вы ведь хирург, что вы можете сказать о способе нанесения ран констеблю Крассу и стэру Дорну?
— Кому, простите? — не понял Эрвальд.
— Мы опознали вашего пациента. Это Мэлси Дорн, помощник архивариуса клуба Чертетхем.
— Я могу сказать одно — мне неизвестен инструмент, который может нанести такие раны.
— Вы уверены? Наш коронер утверждает, что все двенадцать жертв были убиты либо ланцетом, либо иным хирургическим ножом.
— Даже если отточенным ланцетом при чудовищной силе можно вспороть худого парня… Снести голову человеку так нельзя. Разрез выполнен одним движением, такого скальпеля не существует.
— Нож? Эм-м… топор?
— Нет и нет. Я бы сказал: что-то вроде восточного меча, больше ничего с настолько длинным лезвием мне в голову не приходит.
— Мачете? — инспектор припомнил прогремевшее пару лет назад убийство в квартале эмигрантов.
— Вполне возможно. Но тогда у этого парня при себе целый арсенал, — Эрвальд напряг память. — Мне кажется… Это было похоже на коготь.
— Коготь? — тут же насторожился, словно легавая, инспектор. — Вы можете описать его?
— Нет, было темно, я видел только силуэт… Коготь как коготь.
— То есть, как у кошки? — хохотнул полицейский. — Или медведя? Нет, это, положительно, чушь. Что ж, когда можно будет допросить вашего пациента, доктор?
— Пока что это невозможно. Думаю, не раньше, чем через пару дней, у него шок. И… Можно мне еще пару полисменов, дежурить около дома?
— Конечно, стэр Стиг, мы выставим пост снаружи. Приятного аппетита, — инспектор поднялся и вышел.
Аппетит! После визита чертова полисмена аппетит пропал, пришлось кое-как проглотить чашку кофе и спускаться вниз. Нервы нервами, а прием пациентов должен идти строго по расписанию.
В этот раз информация газетчикам просочилась чуть позже, так что только вечером, когда все вернулись по домам, город взбурлил. К счастью для доктора, сильный мороз загнал это бурление к очагам, и никто никуда не пошел. У крыльца его приемного кабинета стояла паровая повозка, попыхивая черным дымом, в ней мерзли двое полицейских. Констебль Джонс вернулся вечером, бдеть и стеречь покой стэра доктора и жертвы.
— Надеюсь, что больше трупов не будет… — задумчиво пробормотал Эрвальд.
Любимая сигарилла заставила отступить прошлый ночной страх — сейчас его охраняют, так что есть, на кого положиться. Эту ночь он твердо решил провести в собственной постели. У единственного пока что пациента не наблюдалось признаков воспаления, а боль… Он уменьшил дозу морфия, нечего привыкать. Все-таки, пусть и полезный, но яд.
— Если ему станет хуже, он начнет метаться или у него поднимется жар — разбудите меня, констебль.
— Конечно, стэр Стиг. В вашу квартиру отсюда есть ход?
— Да, лестница ведет из кабинета наверх. Я не стану запирать двери.
Удивительно было, как это семья раненого еще не прибежала, но тем лучше — нечего тревожить больного. Он не помнил в числе своих пациентов Дорнов, возможно, что они никогда к нему и не обращались. Но почему не пришли к сыну?
— Констебль Джонс, а у стэра Дорна есть семья? Родители?
— Нет, стэр Стиг, кажется, они давно умерли. У него есть дядя, брат матери, но он работает далеко отсюда, в соседнем городе.
— Вот как? — Эрвальд даже раздумал тотчас уходить домой, предложил юному констеблю погреться у камина — в приемной камин был погашен, и там стоял промозглый холод.
— А что же у других жертв? Они тоже были сиротами?
— Да, как ни странно. Либо из приютов, либо единственные родственники слишком далеко.
— А он неплохо подготовился, этот ваш Потрошитель. Когда его поймают, не будет тех, кто мог потребовать права на участие в казни…
Был такой закон, до сих пор не отмененный: родные убитого могли своими руками казнить убийцу. А так как палачами они не являлись, казнь превращалась в мучительный и долгий процесс.
— Надеюсь, что поймаем, — кивнул констебль.
Эрвальд с усилием подавил зевок, затем все-таки собрался домой, надеясь, что Потрошителя разобьет морозом, и он не явится. Он поднялся по лестнице, отпер дверь своим ключом, нашарил рычажок включения газовых светильников и схватился за сердце, стоило только переступить порог: в гостиной, в луже уже остывшей крови, лежала девушка, судя по униформе — приходящая горничная. Головы у нее не было так же, как у убитого прошлой ночью полицейского.
— Чем тебе девушка-то помешала, бастард хромой козы? — рявкнул Эрвальд, очень надеясь, что никто не ответит. — Констебль Джонс! Джонс! Кто-нибудь!
Через час в его квартире было полно народу — инспектор Ковард не зря выставил пост с машиной. Но доктора это никак не радовало. Он-то надеялся выспаться, а не в сотый раз отвечать на одни и те же вопросы, жмурясь от магниевых вспышек фотографических аппаратов экспертов.
— Нет, я ничего не видел. Нет, я понятия не имею. Никаких звуков не слышал.
Горничная всегда появлялась в его квартире около семи вечера, чтобы принести ужин, разжечь камины и протереть пыль. Уходила примерно через полчаса-час, все зависело от того, как быстро разгорится огонь. В это время уже было темно, так что Потрошитель мог запросто явиться. Если он, конечно, в самом деле, ночная тварь, как написали досужие газетчики в одной из статей.
В присутствии доктора полиция тщательно проверила все окна и двери, заперла их под руководством стэра Стига и удалилась, унося тело вместе с головой и оставляя следы крови.
— А мне теперь убирать…
Часы — изящная вычурная безделушка, подаренная благодарными пациентами, — прозвонили дважды. Эрвальд тяжело вздохнул: опять он не выспится! Но все же набрал в ведро воды и принялся отмывать кровь с пола. Ковер было проще выбросить.
— Больше никогда не скажу, что мне скучно жить… — поклялся он.
Ничего, потерпеть какие-то десять дней, пока не зарубцуется шов бедняги Мэлси и его не станет возможным передать под опеку полиции. А потом никто к нему не сунется, ведь он, по сути, будет никому не нужен, кроме своих пациентов.
Сил принимать ванну уже не было, пришлось падать на кровать прямо так. Главное — выспаться. Он завернулся в одеяло, как в кокон, и мгновенно уснул, не услышав, как тихо и тонко хрустнул язычок замка на одном из окон в гостиной.
Снов Эрвальд обычно не видел — город не располагал к впечатлениям, которые стоило бы осмысливать. Зато просыпался на звуки он легко, вот и сейчас вскочил, сев, завертел по сторонам головой — послышались какие-то шаги? Или это все-таки во сне что-то успело привидеться?
— Да нет, чушь и ерунда. Все заперто, опечатано… — пробормотал он, снова заворачиваясь в одеяльный кокон.
Повел глазами по сторонам, чтобы убедиться в том, что все в порядке и замер, чувствуя ледяную лапу ужаса на своем сердце: в стеклянной дверце книжного шкафа, стоящего напротив двери, отражались два тусклых, как болотные огоньки, глаза. Эрвальд плавно, стараясь не делать резких движений, скинул одеяло — если придется убегать, лучше выпутаться заранее.
— Добрый вечер, стэр… Могу я вас угостить чашечкой чая?
Какую ерунду он несет, доктор решил не думать. Шагов он не услышал, да и вообще ни звука, ни шороха. Но на пороге комнаты выросла странная тень, темнее окружающей темноты, особенно по контрасту со светящимися, словно пригашенные газовые рожки, глазами. А от раздавшегося через мгновение голоса стэра Эрвальда пробрало дрожью, до того холодным и нечеловеческим он показался:
— Отдай мне мальчишку, и живи спокойно.
— Сожалею, но я не могу отдать вам своего больного, мой долг, как врача — исцелять.
Тень переместилась так быстро, что он не успел даже шевельнуться, горла коснулось что-то острое, по коже пробежала теплая капля. Кроме этих дьявольских глаз, мерцающих голубоватым пламенем, доктор не мог рассмотреть ничего, даже взгляд отвести не мог. Страха не было — вряд ли эта тварь его убьет. Хотя… Горничную она зачем-то прикончила, хотя какое отношение ко всему этому имела милая прислуга?
Он почти уже собрался с духом, чтобы спросить, зачем, но моргнул, а когда открыл глаза — рядом никого не было. Единственным напоминанием о присутствии непрошенного гостя была чуть саднящая царапина на шее.
«Дорн…», — внезапно ударило в голову.
В клинику Эрвальд скатился, чудом не переломав ноги на лестнице. Там было тихо, никто не умер, Мэлси тихо спал, уже даже не стонал, боль потихоньку отпускала его из своих когтей. Констебль Джонс вскинулся на грохот ссыпавшегося по лестнице доктора, выхватывая дубинку.
— Что-то случилось, стэр Стиг?
— На меня напали…
— О, боги… Вы ранены?!
— Ничего серьезного, просто поцарапан. Инспектора беспокоить тоже не нужно.
— Это был… ОН? Да? — бедного констебля аж передернуло от ужаса, стоило представить, что Потрошитель мог спокойно убить доктора, спуститься по лестнице в приемный покой и расправиться с ними двумя.
— Да, это был он. Спокойнее, Джонс, — Эрвальд принялся оказывать себе медицинскую помощь.
Крохотная царапинка выглядела так, словно кожа распалась под тончайшим лезвием. Он вспомнил: не было боли, совершенно. Он ощутил только потекшую по коже кровь. На завтра придется отменить прием больных — Эрвальд уже переставал соображать от недосыпа и резких пробуждений. Возвращаться в квартиру не хотелось — он опасался, что незваный гость придет снова. И что означали его слова про то, что доктор должен отдать ему мальчишку? Вероятно, это какие-то особенности мышления сектанта. Вроде того, что жертва теперь под защитой ее спасителя, и просто так забрать ее он не может. Но, помилуй Квадра, если тварь теперь будет убивать всех вокруг него, чтобы заставить выдать мальчика? .. Может быть, стоит, наоборот, убрать всех отсюда? Тогда никто не пострадает больше.
Да. Так он и сделает. Беднягу Джонса отправить прочь, мирс Халли дать отпуск на неделю. Эрвальд надеялся, что за неделю он разберется с тварью. Может, если выяснить, зачем твари нужен Дорн, получится отговорить ее пытаться забрать раненого? Пускай прикончит кого-нибудь другого, пока Эрвальд не видит. Вряд ли в операционной лежит последний рыжий сирота города.
_________________________________________
- 4 -
Утром инспектор Ковард едва не устроил стэру доктору скандал за одно только предложение убрать полицию от дома.
— Поймите, Ковард, он просто перебьет их всех, а меня и Дорна он не тронет, — убеждал инспектора Эрвальд.
— Это еще почему? — подозрительно прищурился инспектор.
— Он считает, что Дорн — моя добыча.
— То есть, он считает вас отобравшим у него жертву, стэр Стиг, и все эти убийства — это попытка вас запугать и вынудить отдать стэра Дорна ему? Хм… Я должен передать эти сведения коронеру. Но, помилуй боги, если вы останетесь один, и он снова явится, кто помешает ему просто убить вас и добить жертву?
— Меня он тоже убить не может, только запугать. Так что придется… Не знаю, я не смогу вечно держать у себя пациента.
— Со стэром Дорном потом мы разберемся сами. Что ж. На ваш страх и риск я сниму кордон. Но утром приеду за отчетом.
— Хорошо, я буду вас очень ждать, — с насмешкой пообещал стэр Стиг.
Инспектор странно посмотрел на него, развернулся на каблуках и отбыл, забирая с собой констебля Джонса и постовых.
Мирс Халли был дан отдых на неделю, прием больных отменен на два дня — за них Эрвальд намеревался отоспаться и привести мысли в порядок. Он только надеялся, что днем тварь к нему не явится, так что можно будет спокойно отоспаться, чтобы ночью караулить пациента. Он запер приемную, вывесив табличку на двери, проверил состояние Мэлси, накормил его, помог справить телесные нужды и взялся расспрашивать, сочтя его состояние более-менее приемлемым.
— Я ничего не помню… только глаза… У него были глаза как у ночной твари, они светились, — парень явно был все еще напуган.
— Не бойтесь, стэр Дорн, он вас не тронет, я не позволю, — успокаивал его доктор.
Кто бы успокоил его самого?
— Я оставлю вас на несколько часов, - он, извиняясь, развел руками, — нужно выспаться. Последние три ночи были просто ужасны.
— А если он придет?
— Он не сможет вас тронуть, просто постарайтесь поспать, вы еще слишком слабы.
— Стэр доктор, вы побудете, пока я не усну? — попросил Мэлси, и Эрвальд не смог ему отказать в такой малости.
Уснул юноша быстро, все же он впрямь был еще очень слаб и потерял тогда много крови. Стоило бы поить его разведенным вином. Кажется, в квартире была бутылка. Эрвальд поднялся к себе, придирчиво проверил замки на окнах — не тронуты. Как же тогда тварь пробралась?! Он не понимал, и понимать отказывался. Да и вообще преисполнился странного равнодушия, видимо, сказывалась навалившаяся разом усталость.
Он вытащил вино и спустился вниз, развести можно и в приемной, графин с водой там есть. Было непривычно проводить день в праздности, за пять лет это был, пожалуй, первый раз, когда к нему никто не пришел за помощью. Не самое приятное чувство.
Ничего, скоро все вернется на круги своя. Как только увезут Дорна отсюда.
Он вернулся в квартиру, пообедал, мысленно поблагодарив приходящую прислугу за то, что не побоялась и все же приготовила и даже принесла бедному доктору хлеб насущный, выпил немного вина и лег с твердым намерением проспать елико возможно больше. На самой грани сна ему снова послышался скрип.
— Чай в буфете, пациента не отдам, — не просыпаясь, пробубнил доктор.
Смешок ему, вероятно, уже просто приснился.
Вечером стэр доктор обнаружил на своем рабочем столе в кабинете потрепанную книгу без обложки и опознавательных знаков. У нее не было половины страниц, остальные были заляпаны чем-то бурым, и в глубине души он прекрасно знал, чем. Это не помешало ему тщательно осмотреть „подарок“ и натянуть тонкие перчатки из лайки, прежде чем браться за нее.
— Отлично, перешли к стадии договоренностей и объяснений, — пробормотал он, открывая разворот. — И что у нас тут такое, стэр тварь?
После прочтения первых же страниц ему, небрезгливому и обладающему вполне крепкими нервами, хирургу с достаточно большим стажем и опытом, стало плохо. Этот явно древний трактат описывал способы изменения человека не хирургическим путем.
Эрвальд выхлебал залпом стакан бренди, дурнота немного отступила.
— Какая мерзость… — пробормотал он.
Однако чтение пришлось продолжить, заботливо положив рядом платок и склянку с нашатырным спиртом. Особенно тщательно он вчитывался в приписки неровным, но очень мелким почерком на полях, сделанные кровью.
„…для ритуала же нужен юноша чистый, жены и мужа не ведавший, с волосами солнечными, а глазами цвета чистого неба“, — гласила книга. Рядом же тварь, а стэр доктор был уже практически уверен в том, что это его слова, писал: „Мне было четырнадцать, и я был сиротой, как и все те, кого я взял для своего Круга“.
— Отлично. То есть, мы имеем дело все-таки с ритуалом… Час от часу не легче, — Эрвальд снова налил себе бренди.
Тварь вызывала сочувствие, может, это и вправду был единственный путь для нее стать человеком. Но жертвовать Дорна для этого доктор не собирался.
„На три года меня заточили в катакомбах, лишив возможности не только двигаться, но и видеть, и слышать. Кто-то спускался ко мне, поил мерзостными эликсирами, от которых мое тело изменялось с болью. Наверное, я кричал, но вскоре горлом пошла кровь. Дальше все словно в тумане. Когда с глаз сняли повязку, свет причинял мне страшную боль, но я надеялся, что все закончилось…“
Из книги следовало, что он ошибался.
— Значит, поэтому ты появляешься только ночью. Тебе просто больно смотреть на свет… — отметил для себя Эрвальд и перевернул страницу.
Тварь было чисто по-человечески жаль. Погибших парней — не особенно, им уже ничем не помочь, а вот свою репутацию ронять не следовало — отстоять пациента любой ценой. В конце описания ритуала преображения было немного пустого места, и тварь заполнила его своим почерком, продолжая историю:
«Они называли меня „ночным охотником“ и „мстителем“, нацепив на меня ошейник и натравливая на неугодных им людей. Лишь спустя десять лет мне удалось освободиться, и то лишь благодаря случайности, убившей брата Иозефа, владевшего ключом к моим узам. „Резня в Ван-Халленском монастыре“, если тебе это что-то скажет. Все, чего я хочу — вернуть себе свое тело. Есть Круг Обратного Преображения, да, он потребовал жертв, схожих со мной телесным обликом. Никто из них не испытал боли. Ты все разрушил. У меня осталось всего лишь две недели на то, чтобы завершить Круг. Я не могу сделать этого без отмеченной жертвы».
Эрвальд перечитал, хмыкнул: значит, тут все-таки творится что-то нечистое. Круги, обратное преображение. Зацепка, в которую его едва не тыкали носом, ниточка из прошлого Твари — вот это было гораздо интереснее магии и прочего шарлатанства, в которое он, здравомыслящий человек, не верил. Надо узнать, что там было такое в монастыре, раз уж это так важно для Твари, пытающейся наладить контакт.
Зачем ему это, он не знал, Тварь пугала его до холодного пота. Он был бы рад вовсе никогда не ввязываться в эту историю. Но, даже не признаваясь самому себе, стэр Эрвальд оставался обладателем тоненькой авантюрной жилочки, которая толкнула его сначала в медицину, потом на стезю хирурга. И даже пять лет в Аншаттене, практически, на одном месте, не извели ее, не заставили замолчать и прекратить колоться в известное место то шило, что всегда приносит приключения.
Решено, завтра же он отправится в архив. Надо узнать, что за резня, и какое к ней отношение имеет Тварь. Очень может быть, что он поможет следствию. Да, так он и сделает.
Судьба или Квадра, во что уж верить, благоволила стэру доктору: завтрашний день оказался практически бездельным, пациенты не присылали просьб о немедленной помощи, единственный больной тихонечко спал после всех процедур, изредка всхлипывая во сне. С Мэлси было договорено, что он не станет подниматься, поесть попробует и сам, вода и накрытая крышкой тарелка с жидкой кашей стояли на столике у постели, дожидаясь своего часа. Днем твари можно было не опасаться — Эрвальд помнил о том, что свет причиняет ей боль.
— Я вернусь, как можно быстрее, — уверил юношу доктор.
Уверял, конечно, больше себя. Надеялся, что все нужные документы отыщутся словно по волшебству и сами собой.
Архив Аншаттена и окрестных рабочих поселений находился в ратуше. А ратуша — огромное, чем-то напоминающее мрачный готический собор, здание, стояла в центре старого города. Если бы возможно было подняться над Аншаттеном и разогнать над ним смог и туманы, то зрителю представился бы похожий на срез потерявшего краски малахита рисунок. Несколько центров, вокруг которых слоями нарастал город: ратуша, шесть больших заводов, три эмигрантских района, центр, где обитали самые богатые люди Аншаттена, рабочие слободки, торгово-ремесленные кварталы.
Стэр Стиг этот город даже любил, прогуливался, время от времени покашливая в платок, раскланивался со знакомыми. Сегодня же он скорее бежал к архиву. Пришлось даже кэб взять, только чтобы быстрее добраться. Зуд в известной части тела требовал как можно полнее узнать историю Твари.
— Ван-Халленская резня, говорите? — прошамкал старик-архивариус, помнивший, вероятно, еще прадеда нынешнего короля. - Да, припоминаю что-то такое. Это было почти сорок лет назад, кажется… — и убрел неспешным шаркающим шагом между стеллажей, механически сдвигающихся, подобно огромным мехам.
Эрвальд оглядывался с нескрываемым интересом. Раньше в царстве пыли и истории ему бывать не приходилось. Помещение уходило ввысь, к закопченным стеклам фонаря, монументальные стеллажи по стенам, разделенные на три этажа, были заполнены не столько книгами, сколько отчетной документацией, проектами, налоговыми декларациями и тому подобной рухлядью. Но все же были там и книги. Когда перед архивариусом жадной пастью раздвинулись гораздо менее высокие стеллажи, плотно стиснутые ради экономии места, как пальцы ростовщика на расписке, стэр Эрвальд их увидел: древние рукописные фолианты, поднять которые было под силу лишь двум дюжим мужчинам, кожаные тубусы со свитками, гримуары неизвестных алхимиков и естествоиспытателей. Внутри от такого поселялся какой-то странный трепет. Столько знаний…
Архивариус тем временем приставил к стеллажу лестницу и тяжело полез наверх, бормоча себе под нос какие-то цифры и слова. Эрвальд приготовился в случае чего нестись ловить — лестница и старик крепкими не выглядели. Однако среди своих пыльных сокровищ архивариус приободрился и даже успел несколько раз бодро и шустро взобраться наверх, как деловитый седой муравей, пока не отыскал нужное — стопу перевязанных бечевкой газет.
— Думаю, для начала вам стоит ознакомиться с этим.
Эрвальд прикинул на глаз количество, после чего слегка приуныл. Но решил, что хоть представление о резне составит. Однако вся история началась задолго до самого события. И началась она аж восемьдесят пять лет назад, со зверского убийства купца первого ранга Марка Блюммена, которого в собственном наглухо запертом кабинете прикончили, порезав на куски. Далее было еще около сотни подобных убийств, странно, что инспектор не вспомнил о них. Ведь в последних десяти уже четко прослеживался почерк Твари: идеально ровный разрез, отсекающий голову от тела.
— Так-так… Любопытно. Что ж тут общего?
Большинство жертв относились к зажиточным горожанам, купеческому сословию, однако были среди них и аристократы - два, если быть точнее, отец и сын бароны Шмилле, убитые в разные годы. В общей сложности цепочка убийств растянулась на десять лет, завершившись кровавой баней в монастыре Ван-Халлен, неподалеку от катакомб, оставшихся здесь от древне-румирского поселения. Эти статьи Эрвальд изучал дотошно — о них писала Тварь.
— Что ж такого там произошло?
Он спохватился, лишь наполовину исписав взятый для заметок блокнот. Взглянул на карманные часы и поспешил откланяться, попросив архивариуса не убирать материалы. Ничего особенного узнать не удалось — видимо, он еще не дошел до нужной статьи. Надо смотреть поздние выпуски, когда схлынул ажиотаж… пока все газеты булькали словами „кошмар“ и „бойня“. Но дома его ждал пациент, а на улице уже темнело, так что доктор поймал кэб и приказал поспешить.
— Мэлси, вы в порядке? — первым же делом он сунулся к подопечному.
Тот с ощутимой радостью и смущением согласился, что он в порядке и рад, что в порядке стэр доктор и попросил судно. Кашу он съел, почти все время проспал, кто-то к стэру доктору приходил пару раз, недоверчиво подергал ручку под табличкой „Закрыто“ и ушел.
— Если ночью услышите какие-либо звуки — не пугайтесь, я не дам вас в обиду, — предупредил Эрвальд.
— Оно… оно хочет меня убить, да, стэр доктор? — перепугано воззрился на него мальчишка. — Почему?
— Я не знаю, какие-то религиозные верования. Никто вас не убьет, успокойтесь. Вы быстро поправляетесь, это отлично.
— Я не хочу умирать, стэр Стиг! Я так мечтаю отсюда уехать, увидеть другие города, солнце, зелень…
— Ты все увидишь, обещаю, — доктор погладил его по голове. — Не нервничай так.
Успокоился мальчишка не скоро. Пережитое нервное напряжение, смертный ужас требовали выхода, и тихая истерика продолжалась почти час, пока Мэлси не устал и не уснул, всхлипывая. Эрвальд погладил его по волосам снова. Да, страшно было даже ему, а что говорить о прикованном пока к постели юноше, который даже защититься не сможет?
Он вздохнул и поднялся наверх, поужинал, выкурил сигариллу под кофе с коньяком и задумался, перелистывая блокнот и перечитывая свои записи. Итак, Тварь не солгала в одном пока — она действительно убивала, и на ее руках кровь более чем полутора сотен людей. Это не считая тех двенадцати несчастных юношей. Но до причин он пока еще не докопался. Право, да были ли они? Верить написанному каким-то дьявольским порождением? Уж не сошел ли он с ума с такими-то приключениями?
Где-то в глубине квартиры что-то звякнуло.
— Чаю? — с надеждой спросил доктор.
В спину пахнуло холодом, шею будто огладили ледяным пером. Высокий, чистый, как перезвон льда в полынье, голос со смешком сказал:
— Может быть, в другой раз. Что ты успел прочесть?
— Немного, в основном, сводки убийств. И то, что сорок лет назад был кошмар, бойня и все были в панике.
— Паника, — хмыкнула Тварь. — Все бегали, как куры с отрубленными головами. Ты читаешь газеты?
— Да, именно этим я и занимаюсь в архиве.
— Попроси Ван-Халленскую Книгу, тебе многое станет понятнее, — тварь снова засмеялась: — Монастырского хрониста пришлось выволочь из глубокого подвала, куда он забился, пытаясь спрятаться от меня. Он записывал все, каждую мелочь. Записал и причины каждого убийства, о которых ты читал. Ты умный, поймешь.
По шее снова провели чем-то ледяным, напоминая о смерти, стоящей за спиной.
— Хорошо, завтра я ее попрошу.
Страшно не было, было любопытно — во что тварь вообще играет? Когда он собрался с духом и обернулся, позади, естественно, никого уже не было.
— Я сойду с ума, — решил Эрвальд, укладываясь спать.
Следующий день прошел так же, как предыдущий — с утра пришли двое с явными переломами, он отвлекся на работу, потом на своего юного пациента, которому оказалось не двадцать два, а девятнадцать лет. Забывая о своем страхе, Мэлси становился приятным собеседником, для своего возраста он был удивительно начитанным.
— Я ведь с десяти лет работаю при архиве клуба. Архивариус меня и выучил читать и писать.
— Может, ты что-нибудь знаешь о Ван-Хелленской Книге? — решил уточнить Эрвальд.
— О! Конечно! Она считается самой полной летописью не только трагически погибшего монастыря, но и прилежащих земель, в том числе и Аншаттена. По сути, это даже не одна книга, а собрание архива монастыря, насчитывающее по разным данным от двухсот до двухсот шестнадцати книг и охватывающее временной период около пятисот лет, — говорил Мэлси как по писаному. Скорее всего, повторял слова своего учителя.
— А что-нибудь о резне в монастыре там есть?
— Говорят, этим Книга и заканчивается.
Эрвальд вздохнул:
— Понятно.
Значит, придется перегребать архив монастыря… Радовало только одно: не весь целиком, а только период в последние полсотни лет существования монастыря. Сколько это томов — он боялся представить.
— А там за последние пятьдесят лет много книг?
— Стэр доктор, откуда же мне знать, — беспомощно улыбнулся юноша. — Я только слышал о Книге от своего учителя, но никогда не держал в руках ни единого тома.
— Хорошо. Так, все заживает, так что скоро встанешь на ноги.
— Вы спасли мне жизнь, стэр доктор, я в неоплатном долгу перед вами, — Мэлси смотрел восторженно и чуть тревожно.
— Никакого долга, я сделал то, что было нужно при моей профессии.
„Знал бы ты, мальчик, что я пока еще тебя не спас, а только пытаюсь…“, — думал меж тем Эрвальд.
— Ну, что ж, обед тебе принесет приходящая прислуга, я предупредил. А мне снова нужно уйти.
Мэлси слабо кивнул:
— Я буду вас ждать, стэр доктор.
Так прошло еще два дня. Доктор Стиг закопался по уши в архивную пыль, вылавливая крупицы информации, пока не получил более-менее четкую картинку, от которой потянуло блевать еще, пожалуй, хуже, чем от той книги с ритуалом. В этот вечер он напился, решив просто и примитивно надраться, чтобы не видеть картин в своем воображении.
Служители культа, пользуясь своей неподсудностью светским властям и тем, что никто не лезет в дела обители, упивались своей властью над душами и телами прихожан. Алхимические декокты в причастном вине, от которых женщины рожали уродов — это цветочки. Ягодки начались, когда обители понадобились финансовые вливания — влияние церкви падало с ростом индустриализации общества. Прежние ниточки, за которые раньше святые братья могли потянуть и открыть щедрый поток пожертвований, отчего-то перестали работать. И тогда они сотворили чудовище, покорное их приказам. Умирали богатые прихожане, их деньги текли в казну церкви — о завещании заботились заранее.
В „Книге“ было гораздо больше о создании Твари, если уметь читать латынь. Он умел, продирался сквозь нагромождения метафор, вспоминал, что знал об алхимических заменах, постигая суть Твари. Вывернутая наизнанку человеческая душа, искалеченное тело, невозможность отказаться выполнять приказ… Отвратительно. Что ж, видимо, Тварь хотела повернуть ритуал вспять. Понятное желание.
На последней странице последнего тома, который он дочитал, иногда зажимая рот ладонью, чтобы подавить тошноту, рукой Твари было приписано: „Я буду спать“. В самом деле, после описываемых событий прошло сорок пять лет, одиннадцать полных квадр. Что разбудило Тварь и заставило ее искать способ вернуться в мир людей? Эрвальд добросовестно напрягал память, но ничего не вспомнилось такого необычного.
— Ладно… Не думать, — сам себе сказал он уже дома, погружаясь в ванну. — Завтра снова тяжелый день.
Когда он вышел, обернувшись в теплый халат, едва не закричал, увидев в дверном проеме спальни чернильно-черную тень с бледно светящимися глазами.
— Ты не мог бы предупреждать? — слабым голосом спросил Эрвальд.
— Звонить у входа в колокольчик? — рассмеялась Тварь.
— Заговаривать, например, — Эрвальд выдохнул, успокаиваясь, уселся на диван. — Сегодня-то ты выпьешь чаю?
— Не стоит. Ты ведь боишься меня, чего добиваешься, разговаривая, как с вежливым гостем? — тень переместилась к нему, нависая, мгновенно леденя лицо и руки.
— А как я должен себя вести? Да, я боюсь… Но это не отменяет правил приличия.
Острое лезвие скользнуло по коже, не раня, по щеке вниз, под подбородок, заставляя поднять голову, смотреть в глаза.
— Приличия, говоришь.
— Да, — Эрвальд смотрел в горящие глаза. — Но если ты против, я могу бегать и кричать.
Почему он не мог рассмотреть что-то еще, кроме глаз? Но отвести взгляд было невозможно.
— Ты прочел. Спрашивай.
— Почему ты проснулся?
— Мое убежище разрушили майнеры. Свет разбудил. Ненавижу свет.
— Вот как. И ты решил исполнить ритуал?
— Я хочу жить, снова стать человеком. Отдай мне мальчишку.
— Я не могу, прости. Он тоже хочет жить.
Тварь зарычала, под острым когтем в считанных волосках от горла Эрвальда свистнул воздух — и вот в комнате снова один лишь доктор.
— Скоро седины у меня точно поприбавится…
__________________________________________
- 5 -
Однако, как бы это ни было странно, никаких кошмаров за все это время стэру Стигу не снилось, он высыпался и шел работать, зная, что ночью в его квартире снова появится Тварь. Но, пока он жив, она не тронет Мэлси. Или же пока он не позволит этого.
Мерзкая книжонка так и лежала на его рабочем столе. Он не знал, что с нею делать.
Следующим вечером, когда он снова сел в кресло, глядя на нее, за спиной зло прошипела Тварь:
— Он все равно не выживет!
— А с чего я должен тебе верить, где доказательства?
— Что именно ты хочешь увидеть в качестве доказательств? — прошелестело за спиной.
Горла снова коснулся холод невероятно острого оружия, заставляя сидеть и не шевелиться. — Не надо вставать, поговорить можно и так.
— Ты не мог бы убрать от моего горла… это? Обещаю не пытаться напасть.
Через несколько томительно-долгих секунд кривое когтеподобное лезвие исчезло, на сей раз не причинив ни малейшего вреда. Но вместо него шеи коснулось что-то другое, холодное, как лед.
— Живое тепло…
— Моя температура в пределах нормы для живого тела, — согласился доктор. — Итак, почему я должен верить этой истории? Ритуал может быть совершенно любым.
— Открой страницу триста шесть.
Чужая рука проскользнула под ворот сорочки, расстегнутый ради удобства. Эрвальд вздрогнул, но повиновался, пытаясь не замечать ее. На означенной странице было описание этого самого обратного Круга. В точности как это происходило в Аншаттене. Двенадцать жертв и тринадцатая для того, чтобы запустить процесс преображения.
— Почему не любой другой сирота? Здесь полно таких…
— Он уже отмечен Темнейшим из Квадры, — на мгновение доктору показалось, что в холодном голосе твари прозвучало сожаление. — Он все равно умрет, незавершенный ритуал будет тянуть его и мои силы, но я старше и сильнее.
— И что будет, если я отдам его?
— Я… не знаю. Могу лишь надеяться, что стану человеком.
Эрвальд прикрыл глаза. Тупая боль начинала пронизывать голову. Ритуалы, магия… Он просто городской доктор, который ничего не понимает в ритуалах.
— Забирай.
Похоже, тварь опешила.
— Ты… отдаешь?
— Если я все равно не смогу спасти его, к чему пытаться?
— Люди всегда пытаются, разве нет? У вас ведь есть даже поговорка о надежде, умирающей последней…
Чужие руки расстегнули сорочку до конца, легли на грудь, обжигая холодом.
— Я врач. Я могу спасти больного, который был вспорот от паха до ключицы. Но если в дело вмешивается магия — я ничего в этом не понимаю.
— Магии не существует. Есть лишь глубинные токи земли и невидимые вам лучи, пронзающие небеса. Может быть, это воля Квадры, об этом мне ничего не известно… — тварь прервалась, потянула тонкую ткань, обнажая плечи.
— А раздевать меня зачем? — уточнил Эрвальд.
— Немного согреться. Я не причиню тебе вреда, — пообещала с насмешливой ноткой тварь и вдруг скользнула вперед, каким-то чудом умещаясь за спиной доктора в кресле, обхватывая его руками, уложила голову с острым подбородком на плечо.
Эрвальд теперь мог при желании опустить взгляд и рассмотреть руки твари. Пальцы заканчивались когтями бритвенной остроты. Он отметил, что такими не то что голову — пополам можно перерезать без труда. Сами пальцы были тонкие, уплощенные, костистые, со странными утолщениями по ходу верхних фаланг, слишком длинные для человека. Сложившись вместе, они образовывали нечто вроде кошмарной «кошачьей лапы», восточного оружия, да еще, вероятно, когти могли выдвигаться… Кажется, он сказал это вслух.
— Верно, — прошелестело под ухом. — Показать?
— Покажи, — согласился Эрвальд. — Только не на мне.
— Я ведь уже обещал, что не трону.
Медленно, словно преодолевая сопротивление тела, когти, отблескивающие металлом, выползли из своих тайников. Слишком длинные, чтобы можно было поверить в то, что они в самом деле прячутся там. Их размер позволял разрезать шею взрослого мужчины одним движением, а бритвенно-острая кромка вызывала дрожь.
— Тебе нравится?
— Наверное… Это внушает оторопь.
Эрвальд не мог поверить, что он и впрямь делает это — сидит в своем любимом кресле и беседует с ночным монстром. Когти втянулись, но даже без них руки Потрошителя не казались человеческими.
— Погаси лампу.
Эрвальд протянул руку, безропотно гася источник света:
— Если ты мерзнешь, я могу дать теплый плед.
— Ткань, мех — все это бесполезно для меня. Только живое тепло позволяет хоть немного согреться, — тварь повернула голову, и краем глаза доктор уловил синеватое мерцание ее глаз. Потом шеи коснулось что-то холодное и влажное, именно там, где осталась царапина от когтя.
— Хорошо, мы можем вместе завернуться в плед, ты вытягиваешь… ох, что ты делаешь?
Потрошитель не ответил, его язык — а именно его ощущал доктор, — продолжил исследовать его шею, вытягиваясь на невероятную длину.
— Я смазал ее заживляющим составом, ты же его слижешь, — неуверенно запротестовал доктор, чувствуя, как в паху становится настолько тепло, что можно согреть пару таких тварей.
Что это было? Как он мог чувствовать возбуждение от действий убийцы, нечеловека? Голова шла кругом — и от действий твари, и от растерянности, и от отлива крови к иным частям тела. Меж тем тварь облизывала уже его плечи, ее язык касался чувствительной кожи в подмышечной впадине, завивался колечком, сжимая сосок.
— Ну, а это… зачем? — Эрвальд вцепился в подлокотники.
— Так теплее, — просмеялась тварь, втянув холодную влажную плеть обратно. — Тебе… И мне…
И все повторилось, только теперь его трогали и изучали — говорить «ласкали» Эрвальд не хотел даже в мыслях, — с другой стороны, вызывая еще большее возбуждение.
Это было как-то совсем неправильно, так, как быть не должно. Но эти волны жара, прокатывающиеся по телу, лишали разума. Тварь шевельнулась, перетекла вперед. Он совершенно не ощущал ее веса, словно держал на коленях сгусток тумана. Перед лицом замаячили два бледно-голубых огня, зрачки в них то казались провалами во тьму еще более глубокую, чем ночная темнота, то сужались до тонких нитей, завораживая. Лица было не разглядеть. А потом по его груди снова заплясал язык твари, а на пах легла узкая ладонь, поглаживая даже нежно.
— Зачем это тебе… — пробормотал Эрвальд. — Почему именно я?
Ответа он не услышал, только звук разрезаемой ткани — едва слышный. Тварь решила не церемониться с его брюками, добираясь до цели.
— Ладно…
Оставалось только замолчать и покориться судьбе. Он уже не чувствовал ледяного холода, исходящего от Твари — то ли тот согрелся, то ли сам стэр доктор притерпелся к нему. Но прикосновение холодного языка к своей плоти ощутил остро и ярко. Эрвальд стиснул подлокотники так, что они заскрипели. Нет, он отнюдь не пугался мужской любви. Но одно дело — симпатичный услужливый юноша, и совсем другое… Додумать не получилось, он выгнулся, хватанув ртом воздух. Он не знал, были ли у Твари клыки или что-то подобное… Сейчас ему стало безразлично — лишь бы продолжал, не останавливаясь. Шелковая прохлада изысканной пыткой обнимала и скользила, обвивала, сжимая и расслабляя кольца языка. И когда Эрвальд снова выгнулся над креслом, тварь отстраняться и не подумала. Захлестнувший мужчину оргазм был такой силы, что не мог сравниться ни с одним прежде испытанным. Долгий, как показалось Эрвальду, просто бесконечный, волна за волной. Немудрено, что после он потерял сознание.
Пробуждение было чудовищным: болело все тело, кто-то бил по щекам, потом поднес к носу щедро смоченный нашатырем платок.
— Что… такое… что… кхххх… — в горле немилосердно драло.
— Жив, инспектор, он жив!
— Хвала Квадре. Стэр доктор, вы меня слышите?
Эрвальд попробовал пошевелить руками и приоткрыл глаза. Перед ними замаячили размытые тени, потом резкость вернулась, и он рассмотрел беленый потолок операционной и ее выложенные кафелем стены, обступивших его полицейских и инспектора Коварда.
— Что… случилось… инспектор?
— Потрошитель на вас все же напал, стэр Стиг. У вас разбита голова, но, кажется, это и все. И он унес Дорна.
Эрвальд застонал, больше от воспоминаний. Но полицейские тут же бросились расспрашивать, что болит. Он отмахивался от них, потом кое-как поднялся, хотя прекрасно знал, что не стоит. Одетый, в домашнем, конечно, и в халате, видимо, Тварь его одевала. Было муторно от того, что монстр создал ему алиби, ведь, найди его полиция в кабинете, в кресле и без штанов, сразу всем все стало бы ясно.
— Как вы себя чувствуете, стэр Стиг? — с тревогой спросил инспектор. — Можете ответить на несколько вопросов?
— Могу… Спрашивайте. Мне потом нужно будет лечь, но пока я в вашем распоряжении, — прошипел Эрвальд, ощупывая шишку и слипшиеся от крови волосы на ней.
— Вы видели, кто на вас напал?
— Нет. Я спустился из квартиры, чтобы проверить состояние пациента и накормить его. И… и все, больше ничего не помню.
— Хорошо. Отдыхайте, Эрвальд. Ни о чем не волнуйтесь, мы их найдем.
«Это вряд ли», — почему-то подумалось доктору.
- 6 -
Однако два дня спустя инспектор сообщил ему через констебля Джонса, что его несчастный пациент найден живым и здоровым. Ну, то есть, относительно здоровым — отыскали его в городской богадельне для бедных, куда несчастный Маэлси добрался едва ли не ползком, с расходящимися швами и в состоянии помрачения сознания.
— Ничего не понимаю, — пробормотал Эрвальд. — Впрочем, я рад, что юноша жив, а рассудок к нему еще может вернуться. Вы оповестили его дядю или это невозможно?
— Его дядя, к сожалению, буквально три дня назад скончался — упал с моста в сильном подпитии, — развел руками констебль. — А вы не возьметесь снова за стэра Дорна?
— Возьмусь, куда же мне деваться. Завтра я заберу его, надеюсь, что поправлюсь к тому времени в достаточной степени.
— Спасибо! — обрадовался невесть чему констебль и ушел сообщать новость коронеру.
Расследование зашло в тупик: следов Потрошителя не было, ни на площади Первых Поцелуев, ни в ином месте. Никакие рыжие и голубоглазые юноши больше не пропадали, никто не убивал санитаров и бродяг в той богадельне, где сейчас содержался бедный стэр Дорн. Инспектор Ковард ходил мрачный — он подозревал, что как-то доктор Стиг к этому всему причастен. Но что тут докажешь, если он сам проходит по делу как пострадавший?
К слову, книги полиция не нашла. Тварь замела все следы. Доктор не понимал, почему юный Дорн остался жить. И, признаться честно, со страхом ждал, что привезенный констеблями раненый однажды попросту умрет на его руках. Однако этого не случалось и не случалось, и вскоре стэр Стиг прекратил бояться. Под его присмотром юноша успокоился, перестал забиваться в угол постели и прятаться под одеяло. Но все еще не говорил и временами с каким-то глубинным ужасом в глазах ощупывал длинный шов, заживавший уверенно и быстро.
— Вот и все, голубчик, завтра мы снимем швы.
Юноша неуверенно улыбнулся.
— Вы отлично справились, здоровье у вас отменное. Так что еще немного, и вернетесь на место работы.
Мэлси неуверенно покрутил головой, потом попросил жестом перо и бумагу. Понятное желание: ему хотелось проверить, не позабыл ли он, как писать, за всеми этими потрясениями. Эрвальд вручил ему письменные принадлежности. Юноша некоторое время просто сидел, крутя в пальцах перо, потом вздохнул, обмакнул его в чернила и принялся неуверенно писать, стараясь не наклоняться: двигаться ему все еще было больно и трудно.
А вот стэра доктора прошиб холодный пот и разбил временный паралич, да так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть: он узнал этот бисерный, немного неровный почерк. Наконец, ноги стали слушаться, Эрвальд попятился прочь, держа руку у горла, вывалился в коридор. Этого не могло быть! Просто не могло! Но… теперь стало понятно, почему Мэлси Дорн забивался под одеяло и подушку всякий раз, когда в его клетушке загорался свет. Почему с таким видом осматривал свои руки и ощупывал шов. Почему так пристально вглядывался в лицо врача.
Эрвальд сделал несколько глубоких медленных вдохов. Итак… Ритуал удался. В теле Дорна теперь сидит то, когтистое. Надо просто вернуться, он не опасен, он слаб как новорожденный щенок. Но прежде чем вернуться, он налил себе в кабинете бренди на два пальца и трясущимися руками кое-как разжег сигариллу. Привычный ритуал заставил успокоиться.
В комнату Дорна — Мэлси Дорн, надо помнить — он вернулся, уже почти успокоившись. Юноша полулежал на постели, взгляд его тотчас метнулся к лицу стэра Стига, на губах заиграла улыбка — немного насмешливая и острая.
— Догадался.
Голос был тот же: высокий, чистый и ледяной.
— Заговорил, — нервно отозвался Эрвальд, держась подальше от постели.
— Не бойся, я ведь обещал не причинять тебе вреда.
— Да, я благодарен за тот раз. За то, что обеспечил алиби, — уточнил стэр Стиг, не приближаясь.
— Ты хороший врач и делать за решеткой тебе нечего. К тому же, ты не виноват в случившемся. Убийств больше не будет.
— Я догадался. И что теперь? Будешь жить под его именем?
— Теперь это мое имя, оно немного похоже на прошлое, я почти привык, — Мэлси сел на постели, снова ощупал шов, пока еще закрытый бинтами. — Ты отличный врач.
Профессия возобладала над разумом:
— Не трогай бинты. Ляг.
— Чешется. Посмотри сам, — юноша послушно опустился снова на постель, развязал завязки на больничной робе, в которую его обрядил стэр доктор, чтобы было проще добираться до шва.
— Это хорошо, чешется, значит, все зарастает. Но я взгляну. Ты разодрал швы, пришлось накладывать поверх старых.
— Да, так было нужно. Выпустить душу, как бабочку из кокона, — Мэлси улыбался, следя за тем, как доктор подходит к нему.
— Лежи и лучше не двигайся, — предупредил Эрвальд, начиная снимать повязку.
Обычное, теплое тело, астеническое сложение — никогда у него не будет ни мощного разворота плеч, ни мускулов, на которые так любят заглядываться молоденькие дурочки. Бледная, почти белая кожа, впрочем, это и не удивительно в городе, где почти не бывает солнца. Гладкая, лишь на руках и ногах чуть золотятся волоски. Ну, и в паху, конечно, рыжеватые колечки. А грудь безволосая. И весь торс перепахан розоватым, выпуклым, толстым шрамом. Уже можно убрать стягивающие его швы, чтобы заживали проколы.
— Останется шрам. Но не очень заметный, надеюсь.
Эрвальд отказывался понимать, что беседует с каким-то потусторонним существом. Точнее, теперь уже, наверное, не потусторонним?
— Так что ты собираешься делать теперь, когда ты стал Мэлси Дорном?
— Жить, — юноша улыбнулся, обнажая ровные белые зубы — наследие твари: у того, настоящего Мэлси, зубы были кривоваты и со щербиной между передними верхними резцами.
— А ты что умеешь делать вообще? — Эрвальд пинцетом вытягивал нити, промокал дырочки салфеткой.
— Читать и писать… Убивать… пожалуй, нет, это тело не приспособлено для убийств.
— Значит, просто читать и писать. Что ж, вернешься на работу, никто не удивится. Все знают, что рассудок у тебя был поврежден.
— Я не хотел бы возвращаться к жизни этого мальчишки, — фыркнул Мэлси. — Прислуживать старикам, которые так и норовят облапать в темном углу? Нет.
— А что бы ты хотел делать, в таком случае?
Юноша примолк, пережидая, пока доктор уберет узелки и нити с самого болезненного места — с низа живота. Потом выдохнул:
— Хочу остаться с тобой.
— Со мной? Что ты имеешь в виду? — доктор укрыл его простыней. — Лежи.
— Остаться здесь. Помогать. Могу бегать по поручениям, вести записи…
— У меня есть помощница, она вполне толковая девушка. Второго подручного я не потяну уже.
Юноша вздохнул.
— Но мирс Халли выйдет замуж.
— Да, когда-нибудь…
Эрвальд внезапно подумал, что у бывшей Твари никого нет в этом мире. Почему бы не оставить его при себе? К тому же, он не боится крови и может помогать в операционной, когда требуется придержать пациента. Конечно, придется зарегистрировать его как медбрата, обучить минимальным навыкам.
— Можешь оставаться. Но тебе придется обучиться кое-чему.
Мэлси просиял.
— Я быстро учусь!
— Не сомневаюсь.
Зазвонил колокольчик, Эрвальд отправился встречать явившегося, коим оказался инспектор.
— Как там ваш пациент, стэр доктор? — инспектор Ковард был хмур и озабочен, как и всегда. — Он пришел в себя?
— Да, кажется, вы хотите поговорить с ним?
— Было бы великолепно. Он ничего не вспомнил?
Эрвальд покачал головой:
— Увы, но нет.
Ему оставалось надеяться, что стэр инспектор не заметит отличий. Впрочем, вряд ли их заметил бы кто-то, кроме, возможно, архивариуса клуба. Но туда Мэлси не собирался соваться, судя по его словам.
Инспектор Ковард порасспрашивал выздоравливающего, но тот только виновато пожимал плечами:
— Простите, стэр, я совершенно ничего не помню, кроме глаз Твари. Они… светились в темноте. Завораживали. Нет, мне даже не было больно, только страшно.
— Инспектор… Не волнуйте моего пациента больше, чем нужно, он еще не окреп.
— Он единственный, кто выжил, — огрызнулся замотанный инспектор. — А Потрошитель пропал. Мне бы не хотелось, чтобы через месяц нашли еще труп! Вспоминайте, Мэлси, все, что можете! Ну!
— Инспектор, я попрошу вас удалиться…
— Я не помню, правда, — в голубых глазах, сейчас совершенно растерянных, заблестели слезы. — Только как стэр доктор вошел сюда, а потом за его спиной возникло оно… этот… Потрошитель. И все, честное слово, стэр инспектор!
«Как играет, а?» — против воли восхитился Эрвальд. Он поспешил вывести Коварда прочь, отговорившись нездоровьем Дорна.
— Это положительно невозможно! — возмущался тот, размахивая руками. — От меня требуют результата, но что я напишу? Что преступник испарился?
— Напишите, что след потерян, или что там пишут…
Ковард смотрел на него подозрительно, но никаких доказательств причастности доктора Стига к преступлению, кроме того, что он нашел, лечил последнюю жертву и пострадал от рук Потрошителя, не было.
— Кстати, стэр доктор, а почему он не трогал вас почти неделю?
Доктор возмущенно посмотрел на инспектора:
— То есть, вы вините меня в том, что меня не били по голове и не вскрывали мне шею?
— Вы предложили снять пост и убрать констебля. И после этого Потрошитель смирно просидел неизвестно где неделю, — хмуро взглянул на него инспектор Ковард. — Что я должен думать? Вы договорились с ним?
— Нет, я просто не хотел человеческих жертв.
— То есть, все-таки договорились? Так-так, это интересно.
— Инспектор, дверь вот там.
— Я еще не закончил с вами, доктор Стиг.
— А я с вами закончил. У меня еще есть дела, — Эрвальд принялся инспектора буквально выталкивать.
Тому пришлось подчиниться, наградив доктора злобным взглядом рассерженной горгульи.
— Теперь не отцепится еще с пару недель, — хмыкнул Эрвальд.
— Он что-то подозревает? — из крохотной своей каморки, где отлеживался, выбрался Мэлси, придерживаясь за стену рукой. — Может, нужно было убить его?
— Нет, что ты. Он всех вокруг подозревает, это его работа. Зачем ты встал? Ложись, — Эрвальд обнял его за плечи.
Юноша прильнул к нему всем телом, недовольно заворчал: строгий сюртук доктора мешал ему ощутить тепло человеческого тела, а руки все еще было трудно поднять, тянуло все мышцы и связки.
— Я могу положить тебя у себя, наверное, надоела больничная койка?
— Да. Я хочу тебя, — из ясных глаз Мэлси снова проглянула Тварь, холодная и изголодавшаяся по теплу.
— Ч-ч-что ты сказал?
— Я хочу тебя. Твое тепло, вкус — хочу снова. Тебе ведь было хорошо тогда?
Эрвальд вспомнил, лицо залило жаром. Да, ему было хорошо, так, как никогда не бывало прежде.
— Я все еще могу немного изменить это тело, — улыбаясь, Мэлси потерся о его плечо щекой, слабо обнял за пояс, словно хотел удержать.
— А это не повредит ему? — заволновался Эрвальд.
— Нет. Ты хочешь? Я чувствую тебя, — Тварь прижалась еще чуть сильнее, потерлась. — Закрой двери.
Эрвальд не понимал, зачем выполняет повеления Твари, но послушно щелкнул замком. Мэлси повел его в кабинет, осторожно переставляя ноги и опираясь на его руку. Слабое человеческое тело еще не оправилось, но жажда тепла требовала удовлетворения.
— Разденься. Не бойся, я не могу причинить тебе вред, не сейчас, никогда.
— А насколько ты можешь изменить тело? — Эрвальд развязал шейный платок.
Он не знал, что ему больше хочется — то ли сбежать, то ли поддаться Твари.
— Увидишь, — Мэлси, перебирая тонкими пальцами по пуговицам, расстегивал его сюртук, нетерпеливо дергал, явно сожалея об отсутствующих когтях.
— Такие связи не приветствуются… среди людей.
— Здесь нет никого, кто мог бы это увидеть. Разденься, ну же… Ты же хочешь тоже, я чувствую.
Эрвальд скинул с себя всю одежду.
— А ты выдержишь? Ты еще слишком слаб.
Мэлси легко толкнул его в кресло, забрался на колени, растягивая завязки своей рубашки-распашонки. Уткнулся носом в шею, вынюхивая запах, который так понравился ему с первой ночи знакомства с этим человеком. Усилием воли его тело немного изменялось, язык снова стал длинным и похожим на узкое щупальце. Заскользил по коже, извиваясь.
— Почему ты это делаешь? Мэлси…
Было как-то неловко, хотя стеснение постепенно улетучивалось. Да, он хотел заняться сексом с этим парнем. Он понимал, что в этом больше желания обладать не человеком, а Тварью, уже не опасной, но тем не менее дьявольски притягательной. Мэлси говорил ее голосом, у него был ее прохладный язык, творивший с его телом безумные вещи, она была здесь, спрятанная в оболочку слабого человека. Желающая его Тварь.
— Только больше по голове не бей…
Больше ничего Эрвальд не сказал, ему было слишком хорошо. Он не осознал того мгновения, когда втиснулся в странно-прохладное нутро, контрастирующее с теплой человеческой кожей Мэлси, его захватил совершенно безумный поцелуй — Тварь проникла языком в его рот, вылизывая, обвивая, ощупывая. Эрвальд не мог даже руки поднять, тварь все делала сама, извивалась, ласкала, погружая в состояние отрешенности от всего. Настолько странного секса у него еще не было никогда. И настолько бурных оргазмов, когда казалось, что душа расстается с телом, долго и мучительно-прекрасно, выплескиваясь вместе с семенем в глубину чужого тела.
Кажется, сознание он все-таки потерял, потому как пришел в себя посреди ночи. На улице было тихо, этот город словно поглощал все звуки. В камине потрескивали дрова, у камина, свернувшись на ковре, спал Мэлси, прикрывшись принесенным со своей постели одеялом. Эрвальд тоже был укрыт и заботливо укутан пледом. Доктор кое-как разогнулся, перенес Мэлси на свою постель — не стоило забывать о слабости парня. Как ни странно, но не воспринималась эта Тварь как… тварь. Да, он убивал, кроваво и жестоко. Но словно в ином времени и измерении. Грязь не касалась его. А сейчас он и вовсе выглядел сущим ангелом, с разметавшимися по подушке рыжеватыми локонами, немного изможденный, с заострившимися скулами. Эрвальд погладил его по волосам, укрыл, лег рядом. Вдруг ему нужно тепло?
«Кажется, я все же сошел с ума…»
Вероятно, это случилось в тот момент, когда он заговорил с Тварью. Или позже, когда позволил ей ласкать себя? Или сейчас, когда обнял, прижимая к себе, чтобы согревать?
Надо было придумать, что делать с инспектором. Как бы так его отвадить? Возможно, Ковард скоро и сам поймет, что здесь нечего ловить. Или его отвлечет новое дело. Тварь обещала, что убийств больше не будет.
«Его убийств, конечно же, а не совсем в городе. Пусть так и будет. А Мэлси… Мэлси я не отдам», — решил Эрвальд.
Конец первой части