Гарегин открыл глаза и увидел в занавешенном тюлем широком окне веранды серое хмурое туманное небо. Как он, дитя солнечного края, не любил эти сплошь пасмурные зимние дни северной сторонки, в которой оказался полвека назад, женившись после армии на местной белолицей славянке с роскошными русыми волосами из соседнего с их воинской частью поселка… Это было так давно, что порою казалось нереальным, наваждением, сном… А сейчас ему в одинокой постели как-то нехорошо, холодно, неуютно… Хотел было встать и, не разбудив спящую в соседней комнатке жену, выпить на кухоньке свой утренний черный кофе – традицию, не забытую со студенческих лет в родной Армении, но хандра одолевала… С некоторых пор все каким-то странным образом вмиг потеряло прелесть размеренного и мирного бытия, налаженного десятилетиями, улетучился “вкус к жизни”, что ли…
Мужчина каким-то восьмым или десятым чувством ощущал, что жизненные силы постепенно покидают его. Осенью он отметил свое семидесятилетие в окружении семьи – жены, дочек, зятей, внуков… Казалось, чего бы не радоваться такой идиллии к закату земного пути: жил честно и праведно, никого за затоптал и не унизил в погоне за материальными благами и должностями, окружающие уважали и ценили, детей поставил на ноги, всем дал высшее образование, исполнил все отцовские обязанности и обязательства… И все же нет ощущения полного счастья…
“Почему? А-а-а, настоящего мужского счастья не было, что ли… Да, этого-то чувства я во всей полноте, пожалуй, не испытал”, - пожалел себя Гарик, как его звала всю жизнь жена, и, наконец, тяжело скинув с себя толстое шерстяное стеганое одеяло, решился-таки встать.
…За медленными глотками горячего кофе он “перелопатил” хронологию всей жизни… Жену Алину он любил, да и она его всю жизнь любила и оберегала. Жили хорошо, без особого напряга, в относительном достатке, который позволяла советская действительность, но…
В дверях кухни показалась жена, заспанная, неубранная, в наспех накинутом на полные плечи фланелевом халате, и недовольно пробубнила, мол, чего вскочил в такую рань… Муж не среагировал, лишь кинул на нее безразличный взгляд, допивая полугорькую гущу из чашечки… “А ведь когда-то была симпатичной девушкой с лучистыми большими голубыми глазами, светящимися любовью и счастьем…”, - мелькнуло в седой лысеющей голове Гарегина. – Что время-то делает с женщиной…”
- А чего сама встала? – отодвинув от себя пустую чашечку, неохотно и недовольно процедил сквозь зубы муж. – Можно подумать, собралась приготовить и подать мне завтрак…
- И когда это ты спозаранку завтракал, чтобы я еще суетилась из-за этого, - усмехнулась женщина. – Ты же всю жизнь с утра пьешь только свой турецкий гадкий горький кофе… Ну и пей… Чего это ты сейчас вспомнил об “обслуживании”, на старости лет? Вот еще новости…
Гарегин, промолчав, встал и лениво побрел обратно на веранду, служившую ему спальней более десятка лет – с тех пор, как они с женой сочли более целесообразным спать раздельно: “любовью” давно уже не занимались, словно стесняясь этой “блажи”, нужной, по мнению стареющей женщины, лишь молодым упругим и сильным телам, да и оба безбожно храпели по ночам, будя друг друга и сильно раздражаясь от этого…
“Вот от чего я потерял вкус к жизни”, - признался сам себе старикан, все еще бодрый и “потенциальный” мужчина, нуждающийся в женской ласке, в ощущении полноты бытия также в сексе, которого лишился с годами из-за непонятного безразличия жены, и его “грешные мысли” унеслись на десяток-другой назад…
- Тебе не хочется совсем? – недоуменно спросил как-то Гарик жену, в очередной раз отказавшую ему в близости под предлогом “головной боли”. – Почему?!
Жена, укоризненно и долго посмотрев на мужа, промолчала.
- Ты не любишь меня больше?
- Люблю, как и раньше…
- Тогда в чем же дело, я же живой мужик, и плоть моя, дай бог каждому такую крепкую, еще ой как требует своего…
- Да надоела мне эта, именно плотская, грязь…, - отмахнувшись, вздохнула женщина. – Не тянет, да и стыдно мне как-то уже этим делом заниматься… Неужели я тебя еще притягиваю?
- Но ведь нам еще лишь за пятьдесят... с хвостиком! – не унимался мужчина, изнывающий от вынужденного воздержания и чуть ли не каждый раз умоляющий жену переспать с ним хотя бы раз в месяц.
- Вот именно, с ба-а-альшим хвостиком..., - многозначительно упиралась взглядом в мужа Алина.
- Разве ты не понимаешь, что в моем возрасте переходить в “монашеский орден” рановато и дико!? – раздражался Гарик, не находя себе места. – Может, ты разлюбила меня, у тебя завелся любовник-мачо? Так скажи прямо и кончим этот цирк… Разведемся, как цивилизованные люди… Скандалов и сцен устраивать или позорить перед детьми за измену не буду... Отпущу с богом... Пойми, родная, супружеские отношения такими не бывают в нормальных семьях… Наконец, ты просто обязана исполнять супружеский долг!
- Гарик, дорогой, я люблю тебя по-прежнему, - с укоризной смотрела в таких случаях жена, - не смей больше приписывать мне любовников и говорить подобные гадости! Тебе это совсем не к лицу... Дай бог каждой жене быть столь верной мужу, как я тебе... Просто действительно с некоторых пор, самой непонятно, но мне противно ЭТО...
Уязвленная и оскорбленная, с глазами, полными слез, Алина обычно шла на кухню и неделями почти не разговаривала с мужем, лишь скупо отвечая на его вопросы, чем вызывала недоумение взрослых уже дочек на выданье…
Гарегин уходил с головой в работу, изредка встречался с друзьями, даже стал ходить в бассейн, всячески пытаясь отогнать от себя мысли о “греховном”. Но плоть время от времени “взрывалась” - гормоны работали у него исправно - и вновь поднимался “жизненно важный вопрос”: спать или не спать вместе…
…Шли годы во внешне “благополучной и нормальной семье” Котукянов: супруги всегда очень мило общались на людях, иногда выходили на прогулки в город, по праздникам захаживали вместе к немногочисленным родственникам в гости. Но идиллия не длилась вечно – мужское естество “взбрыкивало” и время от времени напоминало о себе …
- Сколько будет продолжаться эта пытка! – уж зло и грубо кричал муж на жену, когда дети “разбежались” по собственным семьям и они остались в доме одни.
- Не хочешь жить со мной – уходи! – раздраженно повышала голос на Гарегина женщина, упорно не делившая с мужем супружеское ложе.
- Я ХОЧУ жить с тобой, - нервно бросал мужчина, - это ты не живешь со мной годами и считаешь такое положение вещей нормальным! Я тебе стал противен как мужчина, чисто физиологически? Что изменилось во мне, я стал “вонять стариком”?! Скажи, пусть все встанет на свои места… Тогда еще я с трудом, но пойму тебя и отстранюсь...
- Не говори глупостей, ты по-прежнему хорош во всех отношениях... У нас с тобой все было в свое время, ты не можешь упрекать меня в безразличии к себе… Сколько я абортов сделала только из-за того, что ты упорно не хотел предохраняться… и я шла тебе навстречу, каждый раз идя на муки в гинекологическом кресле… Потому что любила тебя и хотела, чтобы тебе было со мной хорошо… “Гармонию”, видите ли, обеспечивала… А сейчас ЭТО мне не нужно, можешь ли ты понять наконец! – возмущалась женщина.
- Дура, зато мне ЭТО еще нужно и будет нужно до тех пор, пока у меня “стоит”! – сверкал глазами муж, нервно раздеваясь и плюхаясь в супружескую постель, превратившуюся с некоторых пор во “вселенскую проблему” в его жизни. – Может, ты больная, какие-то женские проблемы возникли, так пойдем к врачу… Не скрывай от меня, разберемся, что к чему…
- Сам ты больной! Ты что, сексуальный маньяк? У тебя только это на уме! Опомнись, вспомни, сколько нам лет обоим! У нас взрослые дети, уже внуки…, – взмывалась Алина и, хлопая дверью, уходила на кухню чуть не плача, ломая там в сердцах всякую попавшуюся под руку посуду. Ее визгливый голос оттуда долго не утихал, переворачивая душу Гарегина.
Как-то, когда уж совсем приелась ненормальная жизнь с вечными ссорами на этой почве, Гарегин, собрав чемодан, ушел к одному из приятелей, предложившему ему свою квартиру на время длительной командировки, и прожил там около полугода, впрочем и не пытаясь изменять жене на долгожданной свободе. Он страдал, но на этот раз уже от полнейшего одиночества и отторжения детьми, узнавшими от матери о “негодяе-папочке, бросившем на старости лет мамочку”: из женской солидарности девочки ополчились против отца и ни разу даже не поинтересовались его состоянием…
Бойкая Алина, сперва ошарашенная, а потом разъяренная поступком своего любимого и покладистого мужа, вскоре “подняла на уши” почти всю свою родню, и “ее Гарик” вновь был “водворен на законное место”…
Испытание на “прочность духа” он не выдержал и более не то что не требовал, но и не заикался о положенной ему как мужчине и мужу порции “женской любви и ласки”…
…Супруги Котукян живут тихо и безмятежно, доживая свои дни “в мире и согласии”. Иногда расплывшаяся в формах Алина жалуется на давление, тянущие боли в суставах перед дождем или снегом. Гарегин сочувственно поддакивает ей, не влезая в долгие разговоры со своей, как он убежден, “сдвинутой по фазе” старухой. Вечерами смотрят вместе телевизор, который теперь все время стращает людей природными катаклизмами, заказными убийствами, ужасающими катастрофами и эпидемиями… “Странное дело: неужели нынче в мире не происходит ничего хорошего, светлого, радостного?” – думает он и, озабоченно вздыхая и разводя руками, уходит спать. Правда, уже не на веранду, а в свою законную спальню, в широкую скрипучую супружескую кровать полувековой давности. Однако в ней ему не уютнее и не теплее, чем на веранде, - Алина, завершив просмотр очередной серии душещипательного сериала, тяжело и кряхтя уляжется в постель – спиной к нему – и до самого утра захрапит сном праведницы …
Временами же, когда храп жены сильно достает и обрекает на бессоницу, старик в не очень морозные дни вновь убегает, как и сегодня, на свою обжитую, привычную веранду...
Иногда Гарегину снятся “аппетитные” молодые женщины, которыми обладает ненасытно, “со смаком” истого кобеля, и, вздрагивая всем телом, он просыпается в самый кульминационный момент страстного соития…
* * *