Жена Фалалеева

Роберт Багдасарян
Нарек рос единственным ребенком в семье. На него не могли не нарадоваться мать с бабушкой, отца он не знал: лишь две-три фотографии в семейном альбоме напоминали ему о нем… С детства ему потакали во всем, но и он был послушным мальчиком, хотя немного, как и все “единственные”, эгоистичным. Мать, вечно работавшая сверхурочно, чтобы содержать свою небольшую семью, скорее выполняла роль отца, и мальчик видел ее редко. Всю любовь отдала ему бабушка, с которой Нарек был связан больше. Шли годы, мальчик рос, взрослел, прилежно учился, даже пару лет был отличником. Но ребята стали его сторониться, смеяться над ним – “зубрилой”, и Нарек, хотя и продолжал учиться хорошо, но как-то небрежно, без огонька…
Родные не знали с ним никаких проблем и в переходном возрасте: не курил, не пил, не водился с уличными ребятами. Школа, дом, дворовые и школьные приятели – все из “приличных” семей, никаких подозрительных по нраву девочек. Как говорили, не мальчик был, а “загляденье”. Бабушка присматривала за ним весьма зорко. Бедняга, уже будучи в выпускном классе, как-то осмелился задержаться в компании и вернулся домой к полуночи, так ему устроили такой разнос, что он больше не осмелился без предупреждения надолго отлучаться…
Высшее образование Нарек тоже получил без проблем: не понадобилось ни репетиторов (да и денег на них у семьи не было), ни звонков, ни влиятельных знакомых. Багаж знаний у юноши был солидный; родные узнали о поступлении в вуз с его же слов – когда он пришел домой радостно-возбужденный и объявил, что в списках есть и его фамилия – Багратуни… В студенческие годы ставший довольно симпатичным, парень не раз чувствовал на себе соблазняющие взгляды и улыбки сокурсниц, пытавшихся взять его “в оборот”. Но Нарек больше увлекался наукой, книгами, пропадал в читальных залах публички, тратил всю стипендию на книжные новинки, художественную литературу. Почти не курил и не пил – только для “форса”, чтобы не выглядеть белой вороной в компании, мог глотнуть пару рюмок и выкурить одну-две сигаретки на студенческих вечеринках, которые устраивали обычно по окончании зимних и летних сессий…
Нарек не был ни занудой, ни бирюком, слыл словоохотливым и компанейским парнем, знал массу анекдотов Армянского радио, пользовавшихся в то время бешеным успехом. Но душой компании он никогда не стремился быть. Его на курсе любили и понимали немногие: те, кто общались с ним чаще и знали его чистую, добрую душу. Однокурсники иногда подбивали его заехать в Зейтун, в студенческие общежития, к “девочкам”, которые не прочь были за сытный обед в столовой “ублажать” парней. Нарек даже знал имена этих “доступных” и кто на каком этаже “принимает” – от своих уже получивших боевое “мужское крещение” приятелей, но не хотел такой “любви”… Начитавшись романов о светлом, чистом чувстве, которое бывает “однажды и навсегда”, романтичный юноша ждал своего часа настоящей любви, с одной-единственной, той самой, которая войдет в его сердце, в его душу, в его дом. И пока друзья-приятели растрачивали свою молодую неуемную энергию, кувыркаясь со шлюшками, приехавшими из районов в город получать диплом, на казенных, продавленных грехом матрацах, Нарек “грыз гранит науки”, печатал статьи в студенческих научных сборниках, выступал с докладами на межвузовых конференциях. К нему приглядывались преподаватели и лекторы из других институтов, как к будущему своему коллеге. Казалось, аспирантура ему обеспечена… Девчонки уже не обращали на него внимания и даже подозревали, что он “педик”. Парни по-дружески похлопывали по плечу и полушутя-полусерьезно в компании говорили: “Все еще дрочишь? Пора стать мужчиной!” Нарека коробило от подобных сальностей: ни тем, ни другим он не грешил – мысли его были в науке, скотские чувства не мучили его, ну а та “самая единственная” ему все не встречалась…
… Не успел Нарек положить в карман диплом, как пришла повестка из военкомата: Родина напоминала о долге перед ней… Мать с бабушкой поохали, повздыхали, прослезились – мол, загубят в армии такого “домашнего” парня, испортят, но делать нечего! Ни блата в военкомате, ни денег больших у семьи не было, и Нарек бодро сел в воинский эшелон, увозящий его и сотни других таких же армянских парней “без спины” далеко на Север…
Ребята в вагоне собрались разные – от имеющих не одну судимость бесшабашных парней с вороватыми глазами и соответствующими повадками до “маменьких сынков”, холеных, упитанных и кротких. Себя Нарек не относил ни к тем, ни к другим, а потому присоединился к группе ребят, почему-то понравившихся ему. И действительно, через полчаса все перезнакомились и под стук колес поезда, медленно вывозящего их из родной Араратской долины, стало ясно, что все из различных вузов. Воинский эшелон шел по длинному маршруту – не вдоль Черного моря, как предполагали, а огибая Кавказский хребет с востока – через Баку, Гудермес и далее. Чем дальше шел состав на север, тем серьезнее и сумрачнее становились лица южан: Россия дохнула на ребят морозными ночами и покрытыми снегами безбрежными степями…
… Нарек оказался на советско-финской границе, на одной из радиолокационных точек, раскиданных здесь в лесах от Ленинграда до Мурманска. Воинская часть стояла в бескрайнем сосновом бору, лишь трасса Выборг-Хельсинки, проходящая в километре от гарнизона, напоминала о том, что где-то вокруг существует мир, полный иных радостей, а главное – свободы!
Юноша, будучи по природе рассудительным и неприхотливым, быстро смекнул, что в армии высовываться не стоит – полуграмотные полупьяные русские офицеры и прапорщики не упускали случая поиздеваться над “нацменами”, “чурками”, “черножопыми” – так называли они между собой всех нерусских. В основном отыгрывались на выходцах из Средней Азии, поголовно не знавших русского языка. Задиристых кавказцев побаивались – те, не разбирались в воинской субординации, с кулаками лезли в драку чуть ли не с офицерами и частенько в результате оказывались на гауптвахте… Нарек и в части нашел себе круг друзей, как своих земляков, так и русских, евреев, украинцев – здесь уже срабатывал “образовательный ценз”!
Ребята эти все были с высшим образованием, как и он, общие темы разговоров и интересов сплотили их по интеллектуальному признаку и порою “свои” армяне обижались на него, что “переметнулся” к русским, “загордился”…
Воинская служба тяжела и неприятна для любого свободного человека, но в ней есть и прелесть солдатской солидарности – одна огромная казарма живет единой жизнью и из нее нельзя выпасть, обособиться! Самому же будет хуже…
Как и водится в подобных “мужских” компаниях, в казарме или курилке, каждый трепался в меру своей фантазии о былых мужских победах, и счет шел не на пару-другую баб, а на дюжину и больше… Как-то Нарек не выдержал и ляпнул: “Ребята, вас послушать, так вы днем и ночью трахались, когда же вы ели, пили, спали, учились, наконец”. На секунду воцарилась тишина, и один из “донжуанов”, особенно изощрявшийся в смаковании своих сексуальных похождений, растерянно захлопал глазами: “А ты че, никого не трахал до сих пор? Во дает армян…”
- Ну, во-первых, не “армян”, а армянин… - спокойно заметил Нарек и без тени смущения продолжил: во-вторых,  я не животное, чтобы совать в любую дырку, спать с кем попало… А той, которая бы понравилась мне по-настоящему, которую бы полюбил, еще не встретил… А в-третьих, все вы врете… Я и “так” и “эдак”… Да никого вы ни “так”, ни “эдак” – просто выпендриваетесь, бывалых из себя корчите, очки набираете друг перед другом…
Собравшиеся парни переглянулись, кто-то отвел взгляд, кто-то усмехнулся, кто-то покраснел – и всем вдруг стало ясно, что “армян” оказался честным и прямым “хлопцем”. Минутное замешательство и…  казарма взорвалась солдатским гоготом. Все стали хлопать по плечу новобранца и только один из “стариков”, верзила Савченко, хохол из Запорожья, поднявшись с табуретки во весь свой огромный рост и взметнув указательный палец, многозначительно изрек: “Ну, все, армян, прости, имя твое чудное, непривычное – никак  не запомню… Раз ты такой честный и чистый, надо тебя быстренько затолкать в “бесчестие и грязь”… Ангел ты наш…” Все еще громче заржали и Нарек в этом многоголосье различил только одно: “… к Фалалеевой его…”
Юноша слабо улыбнулся и уже сожалел о своем простодушии, но все-таки спросил: “Что еще за Фалалеева?”. Солдаты загоготали пуще прежнего и со смеху повалились на пол.
- Как, ты уже служишь целых три месяца, и ни разу не слышал о Фалалеевой?! – с укоризной посмотрел на Нарека, как на несмышленыша, еврей Шафир, страшно похожий на грузина с рынка.
- Завтра же сведем нашего девственника к ней, - безапелляционно заявил на полном серьезе кривоногий “старик” Савченко, - наконец, сделаем из тебя мужчину, а будешь сопротивляться – кастрируем! Зачем тебе “балда”, если все равно не пользуешься ею!
Взрыв хохота потряс казарму. На шум в дверях показался дежурный офицер и грубо одернул “солдатню”… Нарек побледнел и почувствовал себя уязвленным: “Ты, Савченко, шути да знай меру… Если бы я хотел здесь переспать с кем бы то ни было, обошелся бы и без твоих знакомых шлюх…”
- Ну нет, армян, - уже серьезнее сказал Савченко, ветврач на гражданке. – шлюхи в Питере, на Московском вокзале… Во-вторых, Фалалеева не шлюха, а мужняя жена, знаешь прапорщика Фалалеева, по хозчасти, у кого пузо до колен – “причиндалов” не видать – и  одышка…
- Того, что вечно пошатываясь ходит по городку? – неуверенно спросил Нарек, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
- Того самого! – победно изрек Савченко и снова поднял вверх свой толстый длинный палец. – Алкаш высший сорт! И главное – сам сводник. У него, понимаешь, “не стоит”, от жены толку для него никакого – ему водочка нужна, а не женщина! А женщина нужна на-а-м! Усек?
Хохол пошло усмехнулся и похотливо потер в паху…
- И вы все были у нее?! – брезгливо поморщился Нарек.
- Все не все, но кто хотел, тот был… даже косой свинарь Барабаш, - из-за мощной спины Савченко послышался фальцет коротышки-“салажонка” Ахмета.
- Во, даже татарва Ахметка с бульбашом Барабашом были, слыхали! – рассмеялся Савченко и положив свою крепкую крестьянскую ладонь на плечо Нарека, на полном серьезе, без “фокусов” изрек: “Ну вот что, армян, выкладывай на бочку на пару бутылок “Столичной” – эта такса прапорщика, завтра утром я с водочкой к нему, а вечером он сам придет за тобой и… как говорят “утром деньги, вечером – стулья”… Прощай, мой дорогой нетронутый мальчик… Роза тебя в два счета сделает настоящим мужчиной, как многих тут… Ха-ха-ха…
Солдаты дружно загоготали, кто-то смачно плюнул, кто-то выматерился, кто-то хмыкнул от приятных воспоминаний… Через пару-другую минут все разошлись и утихли, занятые каждый своим солдатским делом. После вечерней прогулки дали отбой. Солдаты легли сразу и вскоре забылись тяжелым крепким сном.
Нареку не спалось: он злился на свою ребяческую откровенность перед этой разношерстной массой, где многие были намного младше него, и страшился предстоящей грязной сделки-экзекуции. “Да кто такой Савченко, что решает за меня?” – возмущался юноша, уткнувшись в подушку. Он закрыл глаза и представлял себе, как “должен” переспать с женой алкаша Фалалеева только потому, что стыдно в его возрасте все еще быть “девственником”!
Во сне ему действительно приснилась “Она” – неопрятная, рыхлая и потасканная, курносая, с бесцветными бесстыжыми глазами и плоской обвислой грудью. “Она”, вульгарно раздвинув ноги, тянула его за руки на себя. Он отчаянно сопротивлялся, дергался, а женщина хохотала и визжала, как сумасшедшая…
…Нарек вздрогнул и проснулся в холодном поту. Было еще темно. “До подъема, значит, час-другой” – подумал он. “Слава богу, это был всего лишь сон!” – перевел дух парень. Пролежав так до самого рассвета, он понял, что никуда и ни с кем не пойдет и успокоился этим. “Лучше остаться монахом, чем заниматься любовью с потаскухой, с которой перебывало полказармы… Подумать только, с ней “упражнялись” и верзила Савченко, и вонючий татарин Ахметка, от которого несет псиной за версту, и косой свинарь фермы Барабаш, и ехидный жид Куц, волосатый и длиннорукий, как обезьяна! И я в той же обойме? Ну нет уж! Грязи не хочу… моя первая женщина будет и моей первой настоящей любовью, и на всю жизнь! Может, я не от мира сего, но только так!”
Деловой Савченко, как и было вчера “решено”, пришел за деньгами. Нарек отдал ему “красненькую” на пару бутылок и твердо сказал: “Савченко, водку ты ему отнеси, а жены Фалалеева мне не надо…”
Хохол страшно удивился: “Мы же вчера чуть ли не всей казармой решали…” Нарек усмехнулся: “Вот то-то и оно, что решали вы, а не я… Купи водку, отнеси алкашу… а если жалко просто так отдавать, сам сходи к ней за мой счет… Я “угощаю” тебя Фалалеевой!”
Простой, как бревно, Савченко не понял иронии Нарека или по-своему оценил душевную широту “армяна” – он быстро сунул деньги за пазуху и помчался в гарнизонный магазинчик отовариваться… Нарек пренебрежительно посмотрел ему вслед и усмехнулся. Он глубоко и свободно вздохнул, словно гора с плеч…
…В иллюминаторе лайнера показался родной армянский ландшафт. Самолет плавно подлетал к утопающему в дымке Еревану, а высоко, в чистом лазурном осеннем небе сверкали уже заснеженные конусы Арарата… Вираж, еще вираж, легкая вибрация от соприкосновения с бетонной полосой… Вот и дом родной… Шумный, бесшабашный, любимый город!
Родные от радости не знали, что делать. Как и положено, после демобилизации Нарека все приходили к ним домой поздравлять с его благополучным возвращением – в армии ведь всякое случалось… Кое-кто из гостей предусмотрительно прихватывал с собой дочерей или племянниц на выданье. Бабушка Нарека, души не чаявшая во внуке и выпестовавшая его с колыбели, ревниво оглядывала пришедших принарядившихся девиц оценивающим взглядом. В ее вкусе вроде никого не было… Да и Нарек все еще искал ту “самую-единственную”, которую бы полюбил всем сердцем и которая сделала бы его “настоящим мужчиной”.
…Прошла зима, наступала весна. Как-то случайно на троллейбусной остановке юноша приглянулась милая девушка, в белой пуховой шапочке и легком белом пальто. Видно, она долго ждала транспорта, озябла и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Носик ее и щечки порозовели, а большие голубые лучистые глаза стреляли туда-сюда, словно выискивая кого-то или что-то. Девушка была похожа на сказочную Снегурочку, и ей словно не хватало Деда Мороза, но молодого и веселого.
Нарек невольно стал следить за ней. “Снегурочка” это заметила. Их взгляды встретились. Нарек робко улыбнулся незнакомке. Она ему тоже. Разговор, завязавшийся на вечную “транспортную” тему, продолжился уже “в иной плоскости” в теплом троллейбусе. Оказалось, что сходят на той же остановке, только ей через улицу и налево, а ему – вдоль нее и направо! Так и познакомились…
Рассудительный Багратуни в задумчивости поднимался домой и думал: “может, это судьба… мне уже стукнуло четверть века, идеала я не нашел… пора протрезветь и не строить волшебных замков… любовь с большой буквы, романтика… вместе до гроба… может и вправду чушь все это?”. “А эта девушка ничего, правда ростом не вышла, но и я ведь не Геракл,” – засыпая в холодной, одинокой постели подумал Нарек и вспомнил своих армейских друзей, не слишком умных и не слишком праведных, как он. Во сне ему приснился верзила Савченко, который ржал, как лошадь, и толкал его в объятия бесстыжей солдатской подстилки Фалалеевой…
… В первую брачную ночь Нарек ощущал себя на седьмом небе: он уже – мужчина, только что успешно, как ему показалось,  перешедший свой Рубикон, а рядом с ним – непорочный ангел… та самая, единственная, которая случайно встретилась и сразу приглянулась ему, вошла в душу… Она, утомленная и несколько раздраженная неопытностью молодого мужа в постели, тем не менее нежно обнимала его за шею и что-то ласково шептала в ухо, невольно поймав себя на грешной мысли, что ее первый мужчина все же был в сексе гораздо искуснее, чем лежащий рядом новоиспеченный, опьяненный счастьем, законный супруг…

*    *    *