Как-то холодной осенней ночью младшему научному сотруднику Пургиняну приснился странный сон: в руке он держал объемистый клубок черной шерстяной пряжи, который неожиданно выскользнул из рук и покатился, разматываясь, куда-то в дальний темный угол комнаты… Бедняга проснулся от громкого храпа жены и чертыхнулся с досады: недосмотрел, куда же запропастился этот черный моток и что бы это значило?
Серый рассвет забрезжил в окне; Пургинян недовольно посмотрел на законную супругу, с которой нажил уже двоих детей, и зло потянул одеяло на себя. “Ты чего в такую рань всполошился? – обиженно буркнула она и повернулась на другой бок.
- Слышь, Азнив, - толкнул жену Пургинян, - сон странный приснился, не знаю, к чему бы это?
- Хороший? – поинтересовалась Азнив, разом очнувшись.
- Да как сказать, - промямлил муж, – это ты разбираешься в снах… Тебе и карты в руки!
В двух словах рассказав жене про увиденное, Пургинян тут же получил “квалифицированный” ответ бывалой женщины: “Господи, и ребенку ясно – скорая и неожиданная дорога!”
- С чего ты взяла? – недоверчиво вскинул густые брови муж. – В командировки меня уже давно не посылают, а на свои кровные я и до Севана не доберусь…
- Ну не знаю, Липо-джан, я свое сказала: катящийся клубок – к дороге, а черный цвет – скорая дорога, значит… - и вновь зарылась поглубже, по самый нос, под теплое одеяло.
Пургинян попытался тоже повернуться на бок и поудобнее лечь, но… не смог! Нервно взъерошив шевелюру и энергично почесав обильно-волосатую грудь, он, поерзав пару минут ногами, все же шумно вскочил с поскрипывавшей старой кровати. Оделся, наспех позавтракал и вышел из дому гораздо раньше обычного. На улице в этот утренний час было мало прохожих; Пургинян в каком-то непонятном самому себе приподнятом расположении духа буквально летел на работу. Старенькая вахтерша удивилась столь раннему приходу малоприметного скромного сотрудника, хотя и слывшего всегда добросовестным и дисциплинированным.
…В полдень дверь комнаты Пургиняна приоткрылась, в нее просунулась лохматая голова профсоюзной активистки Лили, известной своим проворством и мастерски “прокручивающей” общественные дела, впрочем не без пользы для себя. Она заговорщически подмигнула и кивком головы вызвала Липо в коридор. Коллеги в комнате насторожились: “Лиля! Значит чем-то пахнет…”
- Слышь, с тебя магарыч, - жарко дыша в лицо, выпалила Лиля, - у нас горящая путевка, хочу тебе дать, без лишнего шума – смотри мне!
- Небось, опять в какую-нибудь дыру, - недоверчиво и брезгливо морщась, протянул Пургинян и уже повернулся к ней спиной, - летом сами по курортам разъезжаете со своими выводками, а к зиме таких, как я, вспоминаете, знаем вашу доброту и заботу…
- Дурень, эту путевку неожиданно один из академиков вернул, для его внука выбивали еще с весны! Отличный пансионат в центре Сочи, туда обычно “совков” и не пускают – высший разряд, для иностранцев… Соглашайся, а то, сам знаешь, охотников на дармовщинку много у нас найдется, лишь повешу объявление…
Пургинян задумался: а может действительно махнуть – в отпуске еще не был, придется в любом случае брать да сидеть дома и смотреть опять целый месяц на докучающую хозяйственными делами сварливую и давно поднадоевшую жену… браниться с ней из-за каждой мелочи… Кошмарная перспектива!
- Да не мямли, - наседала неказистая, засидевшаяся в девках Лиля, симпатизировавшая “стойкому однолюбу”, увязшему в “семейных путах” Пургиняну. – Давай, беги в местком, соглашайся… Что челюсть отвесил?
- Так неожиданно… Да у меня и денег-то на дорогу никаких, сама знаешь, все до копейки отдаю в семью, - встревожился Липо, вспомнив про своих горячо любимых малышей, Арсика и Варсик.
- Знаем мы и твою “ангельскую” жену, и твоих детей-ангелочков, - с неприязнью и резко сказала Лиля и потянула верного семьянина за руку, - бесплатно даем, и помощь выпишем, чтобы билеты смог купить… Избаловал ты жену, посадил всех на голову… У-у, растяпа ты наш!
Пургинян было обиделся за фамильярность и столь явную бесцеремонность разбитной девицы по отношению к своей семье, но та все еще крепко держала его за руку и чуть ли не тащила в кабинет профсоюзного босса – тертого калача Гаруша Адонца, на которого все молились, как на бога, особенно в летний сезон, и бессовестно подхалимничали при всяком подвернувшемся случае.
Профсоюзный “царек” с видом знающего себе цену благодетеля, многозначительно подмигнув, медленно, с достоинством повернулся в своем вращающемся кожаном кресле к сейфу, долго там копался, видимо, лишь чтобы подчеркнуть важность происходящего, и вынул оттуда чуть ли не ритуальным движением руки длинный голубой лист – путевку…
- Только для тебя, Пургинян… Учитывая твои деловые и высокие морально-нравственные качества…
- Спасибо…, - стушевался и покрылся красными пятнами скромный сотрудник уважаемого научного учреждения.
- Поедешь, не разочаруешься, хотя и не сезон… Я там был как-то и не жалею…
- Благодарен, - еще раз сказал оторопевший Пургинян.
- С тебя магарыч, Липо-джан, - с размаху грохнул бумажку печатью профлидер и протянул Пургиняну путевку. – Только давай побыстрее, а то, сам видишь, путевка со вчерашнего дня, не теряй зря дни… Лети самолетом!
- Лечу! – уже в дверях выпалил воодушевившийся словами некоронованного “короля Гаруша” Пургинян, - а магарыч, Гаруш Ванушевич, после возвращения – сейчас просто не успею… извините уж…
- Ну-ну, засранец, я пошутил, - погрозив по-отечески пальцем, рассмеялся Гаруш, - не пропадать же хорошей путевке, хоть и зимой едешь, но отдохнешь от службы, от семейных забот, сменишь климат… Ну, давай, иди… Счастливого пути и возвращения!
… Обычно не терпящий суеты и спешки, все в своей жизни планировавший загодя и степенно, Пургинян в этот день замотался вконец. Забежал домой, сообщил жене о неожиданно привалившей путевке на море (на что та победно констатировала: “сон в руку!”) и закрутился в дорожных хлопотах – деньги, билеты, вещи…
Маленький элегантный Як-40 плавно снижался над беззаботным городом. Сквозь рваные плотные облака изредка поблескивало зимнее море и не теряющее прелесть пышного убранства побережье в ожерелье бесчисленных белоснежных гостиниц и пансионатов-небоскребов приятно поразило невольного отпускника. Мелкий осенний дождь уже не показался занудливым и портящим настроение. В мгновение ока Пургинян забыл и дом, и семью – в предвкушении полноценного отдыха на знаменитом курорте.
…Сосед по комнате оказался здоровенным русским парнем с белорозым лицом, рабочим-экскаваторщиком, пышущим энергией и явно здоровыми мужскими инстинктами. За вечерним ужином тридцатитрехлетний сибиряк признался, что еще холост и крутит здесь с “бабами” “на полную катушку”, отключаясь раз в году от своей “собачьей, тяжелой работы”. Крепкий армянский коньяк, прихваченный Пургиняном с собой, развязал язык привычному к дешевому портвейну мужику, с ходу похваставшемуся своими легкими курортными победами над дюжиной женщин всех мастей: “Я уже переспал и с блондинками, и с брюнетками, а одна рыжая – “на подходе”…
- Представляю, сколько денег на них угробил, - рассмеялся подвыпивший Пургинян, - хоть на обратную дорогу отложил?
- Ты, земляк, видать не больно шустрый мужик, - осклабился Виктор, - кто же на телок, да еще в это время года, деньги тратит? Они сами меня кормят-поят, в ресторан водят, а я их обслуживаю “от и до”! Ха-ха-ха…
- Альфонс, значит, - усмехнулся неодобрительно Липо.
- Да Виктором меня зовут, земляк, - добродушно хлопнул Пургиняна по плечу здоровенной лапищей экскаваторщик, - ты, видать, захмелел в доску! Ввик-торр я, понял!
- Да-да, извини, - поспешно поддакнул Пургинян, поняв, что парню бесполезно объяснять, что значит “альфонс”.
- А вообще, честно говоря, я обыкновенный кобель…, - разоткровенничался вконец окосевший от коньяка Виктор, - живу сегодняшним днем, вкалываю, как проклятый, одиннадцать месяцев в году, а на двенадцатый меня зовут в карьероуправление и – бац! Бесплатную путевку в зубы, да еще с оплатой дороги в оба конца! Вот так, земляк – рабочего брата, особенно хорошо вкалывающего, у нас все же ценят, что ни говори… А здесь я почти ничего не трачу: так, на сигареты, иногда на водку. Да и то больше угощают, вот как ты… По вечерам меня бабы тащат в ресторан или в бар, а потом – к себе в номер, на ночь… Так что ты меня почти не будешь видеть. Спи себе спокойно, если, конечно, сам телку не приведешь – мужик ведь как-никак…
- Куда уж мне до тебя, - расслабился совсем от выпитого-съеденного Пургинян, - я человек семейный, двое детей, работа не пыльная, но уважаемая и авторитетная… приехал просто проветриться, освежиться, отдохнуть от повседневности… от прозы, так сказать, семейной жизни…
- Ну вот и перейдешь на время от прозы к поэзии жизни, - сострил Виктор и добродушно рассмеялся.
Пургинян возмущенно сверкнул глазами.
- Ну-ну, земляк, все понятно…, - уважительно закивал взлохмаченной русой головой Виктор, - но ведь всякое бывает на курорте… даже анекдоты ходят об этом! Да и телки здесь любят не джентльменов, а настоящих петухов… особенно “черненьких и с бабками”… так что они сами к тебе полезут, дай срок… акклиматизируешься…
- В том-то и загвоздка для них будет, - рассмеялся Липо, - что я “черненький”, но, как это ни звучит странно, “без бабок”!
- Брось ты! – недоверчиво отпрянул и махнул рукой экскаваторщик. – Да у вас на Кавказе ведь мужик без денег не мужик…
- Как видишь, и такое бывает! – развел руками Пургинян. – Так что мне не грозит никакая женская атака! Знаешь анекдот про “ситро, метро и маму” – вот мой удел!
Далеко за полночь мужчины, наконец, оторвались от стола и уже ставших бессвязными разговоров и легли спать.
… Дни в пансионате текли для Пургиняна незаметно и довольно однообразно. Распорядок дня он не нарушал, а пансионатские знакомства, в том числе и с обслуживающим персоналом, были пристойными и не предвещавшими приключений. Виктор, как и обещал, появлялся редко и не докучал… Испытаниями были лишь те редкие ночи, когда он “отдыхал” от сексуальных подвигов и заваливался спать в номер – тогда его богатырский храп заставлял семейного армянина плотно накрываться подушкой поверх одеяла…
Но вот однажды, прогуливаясь по набережной и любуясь закатом, Липо присел на одну из скамеек: он очень любил наблюдать, как солнце медленно опускается в море и постепенно ярко-оранжевый шар превращается в огромное красное светило… В такие минуты он забывал обо всем, погружался в только ему подвластные думы и завороженно смотрел в даль, не замечая окружающих.
- Мы вам не помешаем? – услышал он тихий и приятный голосок.
Подняв глава, Пургинян увидел трех довольно приятных девушек, подошедших к скамейке и решивших присесть.
- Ну что вы, пожалуйста, - охотно отодвинулся к краю скамьи Липо, - извините, я так расселся прямо в центре, словно пуп земли!
Девушки рассмеялись и устроились рядышком.
- Мы на несколько минут, только на закат поглядим, - пояснила одна из них, с кротким голоском, и ее красивые голубые глаза в обрамлении черных ресниц сверкнули на Пургиняна в лучах заходящего солнца.
“Хороша!” – не без удовольствия заметил про себя уже томящийся от одиночества курортник и решил поддержать разговор.
- Представьте, и я часто хожу сюда полюбоваться этим божественным зрелищем. В горах он тоже прекрасен, но на море – это что-то особенное под шум прибоя…
- В горах? – удивилась голубоглазая. – А-а, вы, видно, сами с Кавказа?
Пургиняну всегда было приятно рассказывать о своей родине незнакомым людям, а тут представилась великолепная возможность блеснуть эрудицией перед девушками, как оказалось, с Урала. Одна из них, кажется, запала в сердце.
“Чем черт не шутит, - пронзила мозг бесовская мысль, - может и прав Виктор, чего это я тут монашком заделался – одинокие вечерние прогулки, любование закатами, чтение газет… Пенсионер во цвете лет…”
Солнце медленно, но неуклонно тонуло в море, беседа с обаятельными веселыми уралочками распалила воображение Пургиняна, и он без долгих церемоний пригласил их к себе в пансионат – “на чашечку восточного кофе с армянским коньяком”.
К полуночи, когда девушки, разомлевшие от выпитого коньяка и прикупленного Пургиняном в пансионатском буфете шампанского, томно беседовали об “особенностях кавказского характера”, весьма некстати вернулся Виктор. Увидев своего добропорядочного “земляка” в окружении женщин, он не смог сдержать своего удивления и восхищения: “Ну, браво, армян! Наконец вижу настоящего мужика! Откуда таких красавиц привел?”
…Когда Пургинян, проводив девушек, вернулся в пансионат, он застал заинтригованного соседа уже улегшимся, но бодрствующим:
- Откуда девочки? Какие персики… ты хитрый армян! Тихоня!
- На набережной подсели ко мне… полюбоваться закатом… решил пригласить на чашечку кофе, скрасить вечер, совершенно без задней мысли, - словно оправдываясь, пояснил Пургинян.
- Так я и поверил – “без задней мысли”… Небось глазки загорелись на голубоглазую… Нормально, мужик! Все равно твоя жена не поверит, что был на курорте да все газеты читал и телевизор смотрел!
- Но ведь ты знаешь мои принципы… Мог сам убедиться за это время: мимолетное случайное увлечение не в моем духе, - попробовал отвертеться от бывалого гуляки Липо, но где-то в потаенном уголке души ему действительно хотелось, наверное под влиянием соседа, устроить себе какой-то “праздник сердца” именно с той, голубоглазой, назвавшейся Таней!
- Кончай терзаться…, - словно угадав его мысли, решительно сказал Виктор, - завтра устроим еще одну встречу, здесь, у нас… но, чур, одна из них – моя! Инициатива – моя, расходы – твои! По рукам?
Мужчины на том и порешили, повернулись каждый к своей стенке и заснули в сладостном предвкушении предстоящего приятного вечера, а может быть и чего-то большего…
… Застолье было обильным, веселым, с массой сногшибательных тостов и обхаживаний провинциалочек, пришедших за этот раз вдвоем. Мужчины расценили это как добрый знак: судьба “сладкой ночи”, казалось, была предрешена! Далеко за полночь простоватый Виктор стал грубовато и жарко что-то шептать темноглазой Вале – та немного помялась, но встала.
- Ну мы пошли, - понимающе подмигнул кобель сибиряк Пургиняну и, крепко схватив “свою девушку” пониже талии, вывел ее в коридор.
В номере стало необычно тихо. Липо оробел, во рту пересохло. Он быстро налил себе шампанского и жадно глотнул. Пургиняну вдруг стало очень неловко наедине с незнакомой молодой женщиной. Она это почувствовала и тоже замкнулась. То, что для Тани подобные встречи не были откровением, для Липо стало ясно уже в течение вечера: двусмысленные реплики подруг, их многозначительные взгляды и жесты многое сказали двум мужчинам. Но разница между разбитным гулякой и мотом Виктором, идущим привычной “лобовой атакой” на женщин, и семейным добродетельным Липо, не чаявшим души в детях и привыкшим к жене, как к облюбованному и потертому, но родному креслу, была столь велика, что это не могло не сказаться. Пургинян словно был загипнотизирован! Девушка, наконец, решила разрядить обстановку: “Выпьем за наше здоровье! Вечер был чудесным, а ваше гостеприимство просто ошеломляющим!”
Она заставила Липо выпить “до дна” целый фужер, сама же лишь пригубила шампанское и ласково посмотрела на странного чудака.
- Вы обаятельный мужчина… Представляю, как вас ценит жена…, - вкрадчиво шепнула девушка, вплотную присев к Пургиняну и положив голову на его плечо.
Коньяк, смешанный в застолье с шампанским и водкой, ударил Липо в голову с непривычки к такому “сибирскому коктейлю”, и мужчина вдруг почувствовал, что теряет контроль над собой. Он схватил девушку за руку, довольно грубо привалил ее к спинке кресла, медленно, со смаком, стал целовать ее нежные запястья, манящие белизной обнаженные плечи, шею, грудь… В нем прорвалась какая-то давняя обида на жену, на которой женился без особого чувства, скорее просто от одиночества и осознания необходимости создать семью, как и положено каждому “порядочному” человеку. Жарко дыша в лицо Тане, он клятвенно заверял ее, что ему надоела пресная семейная жизнь, нужен “глоток свободной жизни” и она именно та, которая нужна ему…
Таня тихо и пьяно посмеивалась, не отстраняясь от него, и только ласковым голоском, как тогда, на набережной, скорее для формы, шептала: “Ну не надо! Оставь, ну зачем тебе это… Ты же завтра забудешь меня… Уедешь навсегда…”
Она уже почти лежала в его робких некрепких объятиях и наигранно кидала реплики о своей добродетели, о том, что скажут приехавшие с ней подружки… “Что же ты делаешь со мной… Я же не для этого пришла… ах, темпераментные кавказцы… сладу с вами нет…”
Блузочка и коротенькая юбочка с молнией впереди были почти расстегнуты, Пургинян чувствовал, что девушка уже “готова”, как ему казалось, “к самому главному”. Проснувшийся в нем самец сильно разгорячился и, навалившись всем телом на женщину, резко стянул с нее юбчонку и полез горячей рукой к потаенной желанной "дырочке". Таня стала сильно постанывать и, звякнув цепочкой ширинки его брюк, ловко вывалила наружу приличное, на ее взгляд, "хозяйство", быстро оттянула крайнюю плоть члена и потянулась похотливыми губками к возбужденной красно-лиловой внушительной залупе... Липо, почувствовав свое "достоинство" в горячeм влажном рту девушки, взвыл от удовольствия, - минет ему был незнаком с собственной женой из-за её строгого табу на оральный и анальный секс в силу патриархального воспитания! Когда профессионально сделанный минет подходил к концу и фаллос, казалось бы, должен брызнуть мощной струей спермы, Липо вдруг стало плохо - от всей выпитой дряни и смешавшейся в желудке разномастной еды его чуть не вырвало! Желудок и кишки словно готовы были вылезти через горло и задушить мужчину... Липо уже ничего не хотелось – ни плотских удовольствий, ни удовлетворения действительно уже скопившейся за недели воздержания похоти - он мечтал лишь о сне! Таня в недоумении вынула сникший член изо рта и брезгливо отстранила лицо от взмокшего от пота сильно волосатого паха "любовника"... Бедолага медленно сполз с упругой, вздымающейся груди уже возбужденной девушки и завалился мешком к ее ногам. Взлохмаченный и полураздетый, мужчина растянулся на потертом и видавшем виды ковре и отключился...
Таня несколько удивленно посмотрела на странного “кавказца” и вспомнила почти такую же историю прошлой зимой с другим “горцем”.
Она нервно встала, натянула почти мокрые трусы, привела в порядок сбившуюся нехитрую одежонку.
В мягком, романтичном свете огромного красного ночника девушка внимательно, с любопытством рассмотрела своего “рыцаря”-недотепу, щедро потратившегося на нее, создавшего прекрасную прелюдию многообещающей ночи и так бездарно и глупо завершившего вечер... Она пожалела мужчину, явно подкошенного жизнью, который валялся сейчас на казенном ковре у ее ног и спал сном праведника. На багровом от выпитого безмятежном красивом смугловатом лице неудачника было словно выражение удивления от уже свершившегося и испуга – от еще не свершенного...
- Бедняга, видно, в первый раз решился изменить жене, - подумала с теплой грустью растроганная Таня, наскоро вправляя сникшее мужское достоинство Липо в ширинку его помятых брюк . - Вот уж, действительно, не каждому дано… Прощай, “ловелас”!
* * *