В кабинете психотерапевта всё не как у людей. Обстановочка располагает к разговору по душам. Даже слишком. Приглушённый свет, мягкие цветовые гаммы, отсутствие острых углов, мебель расставлена с учётом личного пространства. Идеальное место для препарирования головного мозга.
Врач - молодая симпатичная женщина лет тридцати пяти с открытым доброжелательным выражением лица, пытливым взглядом нежно-голубых глаз. Крашенная блондинка с распущенными волосами, в элегантном бордовом костюме. Мария Аркадьевна. Я сам её выбрал. Можно было выбрать мужчину, но я подумал, что с женщиной будет веселее. Пикантнее, так сказать. Очень внимательная слушательница, оказывается. Её что ни спросишь, она всё назад переводит. И голос у неё такой чувственный. Чувственный-сочувственный. Во время нашей первой встречи я так и не понял, как она собирается меня лечить. Вроде, говорили обо мне, и она только слушала. Но я то знал, что все эти россказни ей неинтересны, ей подавай жареные факты. Она ведь хочет, чтобы я рассказал ей про тот случай, который со мной приключился одиннадцать лет назад под Новый год. Так что перед уходом я всё-таки не выдержал и пообещал ей, что расскажу всё подробно в следующий раз. Она сразу оживилась, заволновалась, как будто я ей свой мозг на блюдечке с голубой каёмочкой преподнёс. Мне так весело стало. Страшно весело. Наверное, есть какая-то магия в этой женщине.
Дома её чары спали, обнажились мои старые раны. Я обиделся на неё и вообще поначалу решил не ходить к ней больше, чтобы крышу окончательно не снесло. Так мне плохо было. Но потом подумал: что я теряю? Напишу всё, как есть, и зачитаю вслух на следующем сеансе. Так и мне будет проще. Пусть послушает, раз она так слушать любит.
И вот я снова сижу в кожаном кресле в её кабинете, передо мной исписанные листы бумаги. Мария Аркадьевна, тщательно скрывая нетерпение, сидит напротив. От неё приятно пахнет духами. Очень тонко и едва заметно. Как это у неё получается? Излучать интерес так же изящно, как и запах духов. В руках она держит ручку и тетрадку, в которой постоянно делает какие-то пометки. Скоро соберёт про меня всю информацию и начнёт писать свой психологический романчик.
Я не уверен, что хочу вдохновить её на это. Слишком много вопросов может возникнуть у неё после прочтения. Но эта женщина давно околдовала меня. Не могу ничего с собой поделать. Меня так и подмывает рассказать ей эту историю, чтобы она, наконец, удовлетворила своё любопытство. Может быть, тогда она успокоится и начнёт говорить или как минимум писать свой роман. А то всё я да я.
Наконец, нетвёрдым отстранённым голосом я начинаю.
***
Вечером 30 декабря я возвращался с работы домой в приподнятом настроении. Впереди меня ожидали праздники плюс неделя отпуска. Следующий рабочий день только восьмого января.
На улице было темно и красиво, как в сказке: стоял мягкий мороз, ветер стих, везде лежал чистый пушистый снег. Утрамбованные дорожки вели от остановки вдоль дома к арке. Ярко светили фонари, вокруг которых кружились мириады снежинок. Приятно, когда на Новый год идёт снег. Повсюду на лицах людей читалась радость: на улице, в магазине, автобусе - везде царила праздничная атмосфера. От этого сам начинаешь невольно радоваться, хоть уже давно не веришь в Деда Мороза и в то, что в следующем году всё будет намного лучше.
Я прошёл вдоль дома и зашёл в арку. Наш подъезд - третий слева от арки. Подходя к подъезду, я по привычке посмотрел вверх на наши окна. На кухне и в зале горел свет - значит дома уже кто-то был, скорее всего мама. Но было ещё что-то, что привлекло моё внимание.
Прямо над окном нашей кухни (а мы живём на девятом этаже) кто-то сидел, свесив ноги вниз. Это была одинокая неподвижная фигура. Я и раньше видел подростков на крыше нашего дома, но только летом, и они редко так сидели, всё больше ходили.
Мне почему-то даже в голову не пришла мысль, что кто-то хочет покончить с собой. Так у меня в голове эта мысль не укладывалась. Зачем? Зачем лишать себя жизни, ведь жизнь так прекрасна. Поэтому первое, что я подумал, что человек выпил или обкурился и ловит кайф, созерцая жизнь сверху. Мне тоже нравилось смотреть с нашего балкона вниз. Так я думал, пока поднимался в лифте на десятый этаж.
На площадке перед лифтами я остановился и задумался. В любой другой день я бы пошёл себе домой и, может быть, позвонил бы в скорую. Но в канун Нового года мне хотелось поступать необычно. Мне хотелось разорвать эту скуку, выйти за рамки повседневной рутины. И я подумал: схожу спрошу у человека, может, случилось что, и я могу чем-нибудь помочь.
Меня часто одолевают подобные альтруистические порывы. То я к пьянице, лежащему на земле подойду и спрошу, как у него дела. А он лежит, руки тянет: неси меня домой, дорогой. Ага! Как же. Делать мне больше нечего. Разносить вас синяков по домам. То я к женщине с ребёнком на руках в переходе подойду почитать, что у неё там на бумажке написано. Она мне как выложит с три короба сложнейший диагноз, так я потом неделю переживаю. И всё мне хочется идти стучать во все двери, чтобы ребёнка того уже начали лечить наконец. А потом мне кто-нибудь скажет, что всё это лажа, придуманная, чтобы деньги у таких дурачков, как я, выманивать, и я после этого успокаиваюсь и даже аппетит просыпается зверский.
Так что я больше из любопытства и для галочки на полях совести поднимался по лестнице на крышу. Вышел, там снега намело, красота. Зашёл за угол. Смотрю: сидит, хнычет, что-то тихо говорит сама с собой. То, что это была девушка, я сразу понял по одежде и голосу. И тут только я со всей ясностью понял, что происходит. Что она вообще-то не просто так тут пришла посидеть, на школу помедитировать. Первая мысль была вернуться домой и позвонить в скорую. Я уже даже сделал шаг назад, как вдруг вижу, она начала ёрзать на попе, сдвигаясь к краю. Ну всё, думаю. Сейчас шмыг - и нет человека. Злость меня такая разобрала на эту корову. За то, что она эту галочку на полях моей совести решила одним махом перечеркнуть крест-накрест. Она ещё дурёха вдруг как заревёт голосно так:
- А-а-а! - и руки отпустила.
Тогда я уже на автомате подскочил к ней, схватил её за эти руки и вытащил на крышу. Она ведь всем весом уже за бортом барахталась, когда я её поймал.
Тяжело её тащить было, я назад вместе с ней повалился. Она как забьёт ногами по мне и закричит надрывно сквозь слёзы:
- А-а-а!
Я лежу и думаю: сейчас отпустишь её, она сразу же с крыши сиганёт, зачем тогда спрашивается было спасать, пускай лучше так полежит. И я её держал крепко, пока она билась у меня на груди, как большая птица, и кричала. Минут пять это было. Потом она выдохлась и только всхлипывать продолжала.
Тут я её с себя скинул, как мешок картошки, сам встал, взял её за шарфик, как собачку за поводок, и потащил к выходу с крыши. Она не сопротивлялась, молча ковыляла, пока я её вёл. А у неё ноги оказывается все кривые. Вогнуты как-то странно внутрь.
Во мне такая ярость тогда бушевала. Если бы был ремень и немного алкоголя в крови, я бы её точно, не смотря на совсем небольшую разницу в возрасте и кривые ноги, перекинул бы через колено и отхлестал бы по жопе прямо там на крыше. Она бы до следующего Нового года не то, что на парапет, на диван бы не села.
Мы спустились к лифтам, и я потащил её к нам домой. Не вышвыривать же её на улицу. Это меня ещё больше бесило. Что теперь я должен за ней присматривать, пока она не станет нормальной.
Я открыл первую дверь в предбанник и только тут подумал, что сейчас мне нужно что-то сказать маме и брату.
- Имя своё скажи, - сквозь зубы процедил я. Я по-прежнему держал её за шарфик, как нашкодившего щенка.
- Ксения, - прошептала она.
Мама услышала, как я открываю дверь и вышла с кухни, как раз, когда мы заходили.
- Мама, это Ксения. Можно она у нас переночует? - бросил я, предусмотрительно отпустив шарф.
- Можно, конечно, - мама так обрадовалась, когда нас увидела. Обычно у неё тысяча вопросов, а тут, наверное, подумала, что это я невестку привёл, застеснялась. - Хоть бы предупредил, что к нам гости придут, - она укоризненно посмотрела на меня и побежала обратно на кухню ставить чай.
Тут я расслабился, и гнев мой начал спадать. Мне не о чем было больше волноваться. Пока Ксения здесь, никуда она не выпрыгнет. Я снял с неё куртку. Ксения стояла рядом, покачиваясь, как неживая, пока я снимал свою. Я взял её за руку и потащил за собой в ванную. Включил тёплую воду, проверил, чтобы не было слишком горячо. Потом дал ей кусок мыла в руки и наблюдал за тем, как она механически намыливает руки. Только теперь при ярком свете лампочки я мог хорошенько рассмотреть её.
Пухленькая во всех отношениях: лицо, попа, грудь, но не толстуха. Просто в теле. Не зря я про неё тогда на крыше подумал: корова. Взгляд такой же безвольный, коровий. Рот маленький, губки едва видны, зато глаза красивые, карие. Большие карие глазищи и шикарные каштановые волосы до плеч. Брови чёрные. Чем-то она мне плюшевого мишку напомнила. Неуклюжая, с прямым бесхитростным взглядом, нос округлый, курносый. Голубой вязаный свитер с высоким горлом, джинсы белые и носки шерстяные с детским рисунком. Мишка косолапый самый настоящий.
А она вообще в зеркало боялась взгляд поднять. Руки помыла, кран не закрыла и стоит так, замерла. Только руки дрожат. Я взял полотенце и начал ей руки вытирать. Тут только она ко мне повернулась, и наши взгляды встретились: мой суровый, осуждающий и её - отсутствующий. Она и секунды не выдержала, накрыла лицо руками, опустилась на край ванны и беззвучно зарыдала.
А во мне вдруг проснулась какая-то жалость. Я закрыл дверь ванной и опустился на колени перед ней. Обнял её, как мог. Она вздрогнула, напряглась вся, потом вроде расслабилась, и так мы сидели минуты две. Она беззвучно давилась от слёз, а я её успокаивал, как мог.
- Не плачь, Ксюша. Всё будет хорошо, - говорил я и гладил её по спине. - Мы о тебе позаботимся. Ты можешь остаться у нас, если хочешь, - я уже сам не понимал, что несу. - Мы тебя ни о чём спрашивать не будем.
Она ещё больше ревела, прижимаясь ко мне. Потом она успокоилась, и мы пошли вместе на кухню. Только сначала она всё порывалась уйти. Я кое как её уговорил остаться покушать с нами.
Пришёл брат, и мы все вместе сели кушать. Мама к Ксюше с такой любовью отнеслась, как будто мы уже жениться собрались. Ксюша конфузится, а я в душе тихо посмеиваюсь. Таким мне всё это забавным казалось. Мама уже и намекать начала, может нам вместе постелить. А я такой говорю:
- До свадьбы никак нельзя.
Тут Ксюша как засмеётся, и нервно так, что даже брат встрепенулся и вылупил на неё глаза.
- А когда свадьба? - мама оживилась ещё больше. - Нас хоть пригласите?
Ксюша как заревёт, как бросится из кухни. Я за ней, чуть догнал. Она одеваться сразу начала. Я у неё куртку и сапоги из рук забрал, завёл в свою комнату, снова успокаивать начал. Просил прощения за цирк на кухне. Чуть уговорил остаться.
Постелил ей свежее постельное бельё на своей кровати и вышел из комнаты. Потом ещё долго тревожно прислушивался, что там за дверью творится. Она свет выключила минут через десять и, наверное, спать легла.
Я тоже пошёл расстилаться в зал. Там мой брат спал, а я рядом диван-кровать разложил.
Ночью я пошёл в туалет. Я почти каждую ночь под утро просыпаюсь и иду в туалет. Потом досыпаю ещё часа три-четыре.
Подхожу к туалету и чувствую - по ногам сквозняком тянет. Так всегда бывает, когда в комнате окно открыто. Тут во мне всё перевернулось, я чуть не заревел от горя. Открываю дверь в комнату, руки дрожат, думаю, она уже там внизу в холодном снегу лежит, а я, лопух, проворонил.
А она на подоконнике сидит, ноги наружу свесила, держится ещё одной рукой за окно. Тоже, как я, в одних трусах и майке. Тут я уже не стал её дёргать. Подошёл медленно и обнял сзади. Обвил её тело руками, прижался грудью к её спине. Моя щека припала к её щеке. Я держал её крепко, ветер развевал наши волосы, её длинные щекотали мне лицо.
- Зачем ты меня спас? - спросила она дрожащим голосом.
- Потому что я люблю тебя, - я действительно любил её в тот момент больше всего на свете. Любил не как мужчина любит женщину: страстно, с вожделением, а вот, например, как родители любят своих детей. Мне казалось, что она и есть тот смысл, ради которого стоит жить. Смысл, который я так долго искал, одиноко блуждая в потёмках.
Она долго молчала, а потом сказала:
- Я беременна.
Я сложил ладони лодочками на её животе.
- Я люблю этого ребёнка, - прошептал я ей.
Она помолчала, а потом сказала:
- Ты что, псих?
Я затащил её в комнату и закрыл окно. Положил её в постель. Она вся дрожала от холода или от страха. Боялась, наверное, что я начну к ней приставать. А я только хотел, чтобы она никуда не прыгала. Потом я сходил за одеялом и подушкой в зал и постелил себе на полу.
Я решил спать вместе с ней, чтобы она не наделала глупостей. Засыпая, я думал о том, что теперь придётся всё время с ней так спать, пока она не станет нормальной.
Она тоже быстро уснула.
***
Я делаю паузу, чтобы отдышаться. Я всегда, когда вслух читаю, начинаю задыхаться. Всё это время Мария Аркадьевна внимательно слушала меня и записывала. Я вопросительно смотрю на неё:
- Знаете, я, пока читал, вспомнил, что никогда не любил Ксению. Я сказал ей всё это, чтобы она успокоилась.
- Ничего, ничего. Продолжайте, пожалуйста.
Ну раз она так хочет...
***
Утром я проснулся от того, что кровать начала скрипеть. Я повернулся, и наши взгляды встретились. Теперь Ксюше не нужно было задирать голову вверх, чтобы посмотреть на меня. Непривычно лежать вот так в одной комнате с человеком, которого совсем не знаешь. После тревожной ночи, проведённой вместе, она больше не боялась меня. Это было так необычно для нас обоих.
После завтрака мы остались одни. Брат отправился по магазинам, мама пошла в церковь. Мы договорились собраться вечером и отметить вместе Новый год.
Мы сидели с Ксюшей в зале и смотрели телевизор. Всё одно и то же: "Ирония судьбы", "Карнавальная ночь", поздравления известных людей, новости про то, как Новый год шагает по России от Камчатки до Москвы. В Беларуси вообще полный штиль.
Ксюша вяло реагировала на мои попытки поговорить по душам. Поэтому я решил пока что не лезть к ней с вопросами. У нас была старая приставка Сега и несколько картриджей к ней. Я всё настроил и дал ей второй джойстик. Мне хотелось, чтобы она отвлеклась от грустных мыслей. Когда у меня проблемы или неприятности, я всегда играю в компьютерные игры. После сеанса игротерапии все жизненные неприятности кажутся смехотворными.
Я вставил Mortal Kombat - уж эта игра должна привести её в чувства и заставить бороться за жизнь, думал я. Мы начали выбирать героев. Ксюша никогда раньше не играла. Я показал ей, как пользоваться джойстиком. Она минут пять выбирала. Глаза у неё загорелись, когда она увидела, как легко можно превратиться в обворожительную Джейд. Стройную, сексуальную, с повязкой на лице, в высоких сапогах на шпильках, корсетом, дамских перчатках без пальцев. С длинными ровными ногами и точёной грудью, которую едва прикрывает развевающаяся зелёная тога.
Я подумал, что раз Ксюша так серьёзно отнеслась к выбору героя, нужно выбрать героя более-менее похожего на меня. Не китайца и не негра, а обычного белого парня.
Мы встали друг напротив друга, и я начал учить её делать разные приёмы: приседать, подпрыгивать. Ксюша быстро училась. Со сложными ударами были проблемы. Ксюша не хотела наносить удары. Я подходил к ней вплотную и говорил:
- Ударь меня. Ударь меня ногой. С разворота.
Она стояла неподвижно.
- Нет ты меня ударь. Кулаком в живот.
Мне стало не по себе. Она всё так буквально воспринимала.
- Ударь меня, пожалуйста, - она присела. В её голосе я услышал нотки злости. Я посмотрел на неё. Она сидела, как заворожённая, её взгляд был прикован к экрану.
- Ну раз ты так хочешь, - я ударил её ногой и она отлетела к другому концу экрана. Я смотрел на Ксюшу и не узнавал её. Из неуклюжего медвежонка она превратилась в агрессивную тигрицу.
- Ещё, - она подбежала ко мне и снова присела.
- Как тебя ударить в этот раз?
- Рукой.
Я сделал апперкот - самый мощный удар. Ты приседаешь на одно колено, твоя правая рука заходит назад, потом ты со всей силы бьёшь противника в подбородок снизу, одновременно поднимаясь с колена.
- Как тебя прикончить? - у неё закончилась энергия, а у меня было пять секунд, чтобы выбрать ей интересную смерть.
- Красиво! - с восторгом сказала она.
Я сделал бабэлити, и Ксюша превратилась в малышку Джейд. Мы оба засмеялись. Потом играли ещё, и каждый раз Ксюша просила наносить ей изощрённые удары так, что мне это уже начало надоедать.
Пришла мама, и мы пошли на кухню помогать ей готовить праздничный стол. Оказалось, что Ксюша училась в кулинарном училище. Она предложила сделать такие блюда, что моя мама только руками развела. В общем, мы сели чистить картошку, пока Ксюша колдовала с соусом. Всем процессом на кухне руководила она. Ксюша вошла в такой раж, что казалось у неё за спиной выросли крылья и она не хромала, а летала по кухне. У мамы моей от удивления челюсть отвисла, когда она увидела, как невероятно красиво можно сервировать салаты и закуски.
Ближе к вечеру пришёл брат со своей девушкой. Вся семья была в сборе. Ксюша играла роль моей девушки. Потом меня попросили сбегать в магазин за какао, и я поручил брату присматривать за Ксюшей. Намекнул ему, так сказать, чтобы он с неё глаз не спускал.
В магазине был аншлаг. На замученных кассирш было страшно смотреть. Длинные очереди выстроились вдоль стеллажей почти до мясного отдела. Я сразу решил, что стоять ради одного какао, нет смысла. Тем более, что мама вызвалась в крайнем случае попросить какао у соседки. Ксюша обещала приготовить нам очень вкусный десерт, в котором какао был основным ингридиентом. Я выскочил на улицу и уже собирался бежать домой, как вдруг увидел на столбе возле остановки огромную чёрно-белую фотографию Ксюши. Подхожу, читаю: пропала в ночь с 30-ого, ушла в состоянии глубокой депрессии, глаза карие, звонить по телефону или 02. Я сразу в свой телефон номер ввёл, который в объявлении был написан, и побежал домой.
Прибегаю, смотрю: всё спокойно. Ксюша моя возле плиты вертится, по ней и не скажешь, что в состоянии глубокой депрессии. Мама тут рядом сидит, болтают они о чём-то активно. Я спрашиваю у Ксюши:
- А ты не хочешь домой позвонить, родителей с наступающим Новым годом поздравить? - и телефон ей свой протягиваю. А там уже номер введён. Она посмотрела, номер увидела и побледнела сразу вся. Только что была весёлая, а тут как будто ушат холодной воды на неё вылили. Взяла у меня телефон дрожащей рукой. Нажала на кнопку "Вызов", подождала чуть-чуть и говорит, как по бумажке читает:
- Ало, мама? Привет! Поздравляю тебя с Новым годом. Желаю счастья и здоровья в новом году, - немного помолчала. - Спасибо, я тебе потом ещё позвоню, - и повесила трубку.
Я взял у неё телефон и вышел с кухни. Посмотрел в лог - никуда она, конечно, не звонила. Если бы стеснялась говорить, могла бы в комнату пойти. А так, значит, не хотела.
И тогда я подумал, что если Ксюша себя так хорошо у нас чувствует, а там её до глубокой депрессии довели, то я тоже никуда звонить не буду, и пускай они там все сдохнут от горя, волнуются и ищут её. Не спят всю ночь и думают, как они человека в Новый год до самоубийства довели. Вот такой я злой был тогда.
Мы начали носить блюда в зал. Там уже брат со своей девушкой накрыли стол белой скатертью, расставили бокалы и разложили столовые приборы. Ксюша - просто кудесница, из обычных продуктов приготовила закуски в виде сердечек, лебедей, уточек. Мы всё это рассматривали с восторгом и боялись прикасаться. Мама даже ревновать нас, мужиков, начала к Ксюше. Мы говорили ей комплименты, а она краснела, сидя рядом со мной в том же свитере и джинсах, опускала застенчиво глаза. Она была ещё ребёнком, мишкой, невезучим, косолапым, неуклюжим.
Потом была полночь. Мы слушали обращение Президента, сначала российского, потом нашего, чокались бокалами, желали счастья друг другу в Новом году. Я шепнул Ксюше, что желаю, чтобы в новом году она родила самого лучшего человека на земле. Она посмотрела на меня кисло и ответила:
- Он не может быть самым лучшим. Хорошо, если он не будет самым худшим.
Я подумал, что это хоть какой да прогресс. Она уже даёт этому человечку надежду на жизнь. Этому маленькому, ни в чём не повинному человечку.
Мы пошли гулять по улице. Люди повываливали на мороз и начали пускать фейерверки. Повсюду хлопали петарды. Мы шли сначала к ёлке в нашем районе, но Ксюша попросила меня обойти толпу стороной, и мы повернули в другой бок. Мы нашли замёрзшую лужу, абсолютно гладкую, как зеркало. Я в шутку пригласил Ксюшу на вальс, она сказала, что не умеет танцевать и никогда не танцевала раньше. Она, конечно, стеснялась из-за своих ног. Тогда я вызвался научить её. И мы танцевали вальс на льду на раз-два-три. Маленькими шажками. Она внимательно следила за ногами, чтобы не наступить мне на ботинки. Я сказал, что надо смотреть в сторону или вверх и не бояться. Но она всё равно боялась и отстранялась от меня, чтобы не споткнуться. Тогда я заставил её наступить носками своих сапог на мои ботинки, и мы начали двигаться в такт. Ей очень нравилось, она готова была танцевать целую вечность.
- Можно тебя спросить кое о чём? - сказала она после долгого молчания, во время которого мы наслаждались танцем.
- Конечно.
- Я ведь некрасивая, правда?
- Нет, не правда. Ты нормальная. Даже очень симпатичная, когда счастлива и улыбаешься.
Она ещё немного помолчала, а потом снова спросила:
- А я тебе нравлюсь?
Мне не хотелось ей врать. Внешне она не вызывала у меня крайнего отторжения, но и явного желания во мне не пробуждала. На ноги я вообще не смотрел. И тогда я подумал, что всегда мечтал о девушке, которая внешне, может быть, не самая красивая, но уж точно не такая дурёха, чтобы с крыши прыгать. Вспомнил, что обожаю Бьорк, хотя та уж точно не мой типаж.
- Мне нравятся умные, сильные люди, - наконец, сказал я.
- А я глупая, да?
- Не знаю. Ты слабая. Это точно, - и немного помолчав, я вспомнил: - Тебя родители ищут. Твои фотографии везде расклеили.
- Я знаю, - она грустно вздохнула. - Я им записку оставила.
Мы вернулись домой. Было уже часа три ночи. Брат гулял где-то на улице, мама спала. Мы тоже с Ксюшей посидели ещё чуть-чуть и пошли в маленькую комнату.
- Я с тобой лягу, - сказал я, расстилая себе простынь на полу.
- Хорошо, - она улыбнулась.
Мы по очереди сходили в ванную и туалет, потом легли каждый в свою постель, и она снова смотрела на меня с кровати.
- Никогда не встречала таких людей, как ты, - тихо сказала она, засыпая.
- Мне часто так говорят, - это правда, я уже слышал где-то эти слова.
***
- На самом деле мне всего один раз такое говорили. Тоже, типа, что я чокнутый.
Мария Аркадьевна добродушно улыбается. Работа у неё такая: улыбаясь, вдохновлять на откровения.
Я переворачиваю страницу.
***
Утром мы снова гуляли. Везде выпал свежий снег. Он скрыл следы вчерашней вакханалии. Я держал Ксюшу за руку и пытался её развеселить. Слепил снежок, прицелился в неё. А она стоит, даже не защищается. Я вспомнил вчерашнюю игру и бросил снежок в дерево. Я чувствовал, что она боится возвращаться домой.
- Я с тобой пойду, - сказал я. - Ты сложишь вещи в пакет и скажешь, что будешь жить у меня.
Она грустно улыбнулась.
- Я же не могу жить у вас вечно.
- Можешь. У нас для тебя лишняя комната есть. Еды у нас хватит. Что тебе ещё нужно?
Она остановилась и заплакала. Когда я подошёл, обнял её и начал гладить по спине, она сказала сквозь слёзы:
- Ты даже не представляешь себе, как бы я хотела остаться у вас.
- Так в чём проблема? Поживи у нас хотя бы, пока малыш не родится. А там посмотрим.
- Малыш? - она видимо до конца не понимала ещё своей миссии на земле.
Мы вернулись домой, сели пить чай с мамой, и я, хорошо зная мою маму, мимоходом спросил у неё:
- Можно Ксюша пока что у нас поживёт?
- Можно, конечно, - у неё даже на секунду не закралось сомнение. Вот такая у меня мама.
Брат тоже бы не возражал. Что ему? Он большую часть времени проводил на учёбе и улице, домой приходил поздно вечером. А Ксюша ему понравилась.
- Вот и отлично, - сказал я довольный, что всё так удачно складывается. - Сейчас сходим за твоими вещами и заживём все вместе припеваючи.
Ксюша смущённо улыбалась, недоверчиво поглядывая на маму. А та даже не думала шутить. Хоть какая-то перемена в жизни, наверное, думала она. К тому же она была уверена, что Ксюша - моя будущая жена.
После обеда, собравшись с духом, мы отправились к Ксюше. Оказалось, она жила в соседнем доме, окончила ту же школу в нашем районе, что и я. Как я и предполагал, она была на пять лет моложе меня.
Домофон у них не работал, дверь была открыта настежь. Мы поднялись на лифте на пятый этаж, в предбаннике горел тусклый свет, на полу валялись какие-то доски. Дополнительных дверей не было и мы прошли сразу к дверям квартиры. Ключей у Ксюши с собой не было. Она позвонила в дверь. Нужно было видеть, как она вся сжалась, как медвежонок превратился в ёжика.
Я услышал быстрые шаги шаркающих по линолеуму тапочек.
- Кто там? - раздался приглушённый женский голос за дверью. Кто-то приник к глазку, и через секунду дверь распахнулась. На пороге в махровом синем халате, щурясь, как только после сна, стояла хамоватая полная баба. С мешками вместо щёк, крючковатым носом. Может быть, она бы не выглядела так устрашающе, если бы не была злая, как собака.
- Где ты шлялась два дня? А? - заорала она на Ксюшу, не обращая на меня внимания. - Ты в курсе, что тебя милиция по всему городу ищет, а? А ну заходи. Записки она мне будет писать, ты посмотри! Валик! - баба, немного обернувшись, гаркнула на всю квартиру. - Валик, иди скорее сюда. Нашлась эта дрянь. Ни в какой реке она не утонула. А это кто с тобой? - она, наконец, заметила меня. Ксюша тем временем прошмыгнула в квартиру. - Вы кто? - она как будто смутилась на секунду из-за присутствия незнакомого человека.
- Я друг Ксюши, - как можно спокойнее ответил я. - Ксюша теперь будет жить у нас.
Баба долго смотрела на меня непонимающим взглядом, как на придурка. Начала улыбаться, потом хрипло засмеялась. Пришёл Валик - такой же полный сутулый мужчина предпенсионного возраста. С лицом, испещрённым морщинами, туповатым пьяным взглядом прапорщика милиции, седым ёжиком на голове. Он высунул голову из-за двери и уставился на меня.
- Значит так, молодой человек. Ксюше пока что есть, где жить.
- А что он хотел? - сиплым голосом спросил Валик. Но я не успел услышать, что ему ответили.
Дверь захлопнулась перед моим носом. Я стоял, проклиная себя за свою бесхитростность. Надо же мне было так ступить.
Я стоял так пятнадцать минут. До конца надеялся, что Ксюша вот-вот выскочет с вещами. За дверью гремели голоса Валика и этой бабы. Они ругались то ли между собой, то ли орали на Ксюшу. У меня сердце обливалось кровью, я фактически подставил её, когда сказал, что она теперь будет жить у нас.
Наконец, я не выдержал и позвонил. Голоса на мгновение стихли, и через секунду в глазок опять посмотрели.
- Я сейчас милицию вызову! - взвизгнула баба за дверью. - Иди домой, парень. Мы без тебя тут разберёмся.
Не стану же я ломиться в дверь чужой квартиры. А так хотелось. Вышибить эту дверь ничего не стоило. Надо было бы только разогнаться по коридорчику и ударить ногой в районе ручки как следует. Каркас здесь деревянный, засов мигом вылетит. Однажды я видел, как мой дядя вынес так дверь своей квартиры, когда их семья забыла ключи дома.
Но я боялся даже думать в этом направлении. Мне нужно было спасать Ксюшу, а не строить из себя героя. Ещё я боялся, что она не выдержит и пойдёт сейчас в ванную, замкнётся там и что-нибудь сделает с собой. Я вспомнил, что у меня есть их телефон. Я вышел к лифтам и набрал номер. Подняла баба, и я сразу повесил трубку.
Поверженный я поплёлся домой. Дома мне пришла странная идея: попросить маму, чтобы она позвала Ксюшу к телефону, мол, ей из кулинарного колледжа звонят. Мама долго не хотела никого обманывать, но, наконец, согласилась.
- А почему вы звоните первого января? - заорала баба в трубку. - Как ваша фамилия? - она как сторожевая собака, спущенная с цепи, загавкала на нас сквозь трубку. Я взял у мамы трубку и повесил её.
Всё кончено. Я использовал все шансы и горько об этом сожалел. Вечером я вышел на улицу, прошёл по району, тревожно всматриваясь в крыши домов. Я мог бы обратиться в милицию, написать заявление. Есть же ведь статья "Доведение до самоубийства". Но как оно всё сложится для Ксюши? Если её родители узнают, что она сидела на крыше, то две шкуры с неё потом спустят. А сами всё будут отрицать.
Я становился заложником страха и всё больше понимал Ксюшу.
***
Как же я обрадовался, когда на следующий день она позвонила к нам в дверь. Мы с братом смотрели телевизор. Было часа четыре пополудни. Мама опять ушла по делам в церковь.
- Я ненадолго, - испуганно предупредила Ксюша моё желание сразу замкнуть за ней дверь и никуда больше её не выпускать. Меня переполняло счастье от одной мысли, что она жива и здорова. С тех пор как мы виделись в последний раз, я себе места не находил. Даже ночью я просыпался, открывал окно и смотрел на снег под окнами.
Я обнял её, мы пошли ко мне в комнату и там закрылись. Она тоже рада была меня видеть, хотя тщательно скрывала любые свои эмоции. Я думаю она пришла, потому что видела во мне друга. Я спросил её про родителей. Она отмахнулась, сказала, что всё хорошо. Те поругались немного и успокоились. Но я то видел, что она не хочет жаловаться на жизнь, плакаться. Держит всё в себе. Не хочет, потому что не умеет. Самые откровенные разговоры у нас с ней были только, когда мы лежали рядом в этой комнате. Тогда она мне много чего рассказала о себе. Только главного не рассказала — почему захотела свести счёты с жизнью.
- Можно я приду сюда завтра ещё раз? - спросила она напоследок.
- Ты можешь остаться здесь. Мама и брат будут не против.
- Да, я помню. Спасибо вам. Мне было здесь очень хорошо, - последние слова она сказала с горечью сожаления в голосе.
Я снова уловил нотки отчаяния и безвыходности в её словах. Она словно прощалась со мной. Я быстро накинул куртку и вышел с ней на улицу. Мы пошли к её дому.
- Спасибо тебе, - снова обречённо повторила она, когда мы подошли к её подъезду. Едва переставляя ногами она начала подниматься по лестнице к лифту.
Я вернулся домой в подавленном состоянии и сидел, закрывшись в своей комнате, когда неожиданно раздался звонок с Ксюшиного домашнего телефона.
- А ты можешь сейчас прийти ко мне? - от волнения она тяжело дышала в трубку. Так сильно она боялась отказа.
- Сейчас буду, - я бросил трубку и побежал одеваться. Через пять минут я звонил в её дверь.
Она была дома одна, родители ушли в гости к соседям. В квартире стояла кромешная тьма. Ксюша не хотела включать свет. В первый раз я очутился в её комнате. Даже в темноте я разглядел, что стол и кровать очень старые и кроме них ничего нет. Всё вокруг говорило о бедности. Мне стало стыдно за свои мысли.
Я сел на кровать, она села на расшатанный скрипящий стул напротив.
- У меня была одна подруга, - сказала она, немного помолчав. - А знакомых среди мужчин у меня ещё никогда не было.
- А что случилось с подругой?
- А, так... Грустная история.
- Расскажи.
- Я любила парня, а он меня бросил ради подруги. Сказал, что я специально забеременела, чтобы привязать его. Что он никогда меня не любил и никогда бы не женился на мне, потому что я толстая и у меня кривые ноги, - Ксюша говорила так, как будто читала наизусть заученный монолог из книжки. - Он встречался со мной и одновременно с подругой. А она мне даже не сказала.
Я молчал, хотя в душе торжествовал. Я думал о том, что это откровение с её стороны - большой прогресс для меня.
- Отсюда вывод, - сказал я вслух.
- Какой?
- У девушки друзья должны быть только парни, тогда никто никого не предаст.
Она издала смешок. Я засмеялся, она тоже рассмеялась. Успокоившись, мы помолчали. Потом она грустно сказала:
- У меня никогда не будет парня.
- Почему?
- Неужели ты не понимаешь, что без ребёнка у меня ещё были шансы. А теперь, кому я такая нужна?
- Мне.
Она недоверчиво смотрела на меня.
- Нет уж, спасибо. У тебя своя жизнь.
- Выходи за меня замуж.
Она с ещё большим недоверием уставилась на меня.
- Ты же не любишь меня.
- Я никого не люблю кроме мамы, брата и себя. Мне всё равно нечего терять. А так, я о тебе с ребёнком хоть позабочусь.
- А если завтра полюбишь кого-нибудь?
- Так то завтра. Ты сама, если завтра полюбишь кого-нибудь, разве не пожалеешь, что не свободна?
Так мы говорили с ней, и я постепенно убеждал её и сам убеждался в том, что её ситуация не безнадёжна. Я стремился повысить её самооценку. Я искренне верил, что нет неразрешимых проблем на свете. Что любая неудача или проблема со знаком "минус", легко оборачивается в преимущество со знаком "плюс". Я был неисправимым оптимистом.
Это предложение выйти замуж развеселило и приободрило её. Согласись она тогда, я бы ни секунды не сомневался, что так оно и должно быть. Назавтра же потащил бы её в ЗАГС подавать заявление.
- Ты всё это говоришь, потому что жалеешь меня, да? - спросила она, когда я уже собирался уходить. Я только закончил обуваться и стоял перед ней в прихожей.
Я задумался. А ведь и правда, всё это время я испытывал к ней жалость. Чувство, которое я всегда презирал и подавлял в себе. Которое считал обычным проявлением слабости.
Я посмотрел ей прямо в глаза и сказал:
- Если я смогу тебе помочь, ты родишь ребёнка и будешь счастлива, то значит моя жизнь прожита не зря, - больше мне нечего было добавить. Я обнял её на прощание и пошёл домой. Я думал о том, что жизнь без смысла, не имеет значения. Я уцепился за эту девушку, как за соломинку. Это не она выскальзывала у меня из рук там на крыше, это я бежал во ржи и сорвался в пропасть, а она меня поймала.
***
Я тяжело вздыхаю. Вышло слишком литературно. Пафосно. Сэлинджера сюда ещё приплёл зачем-то. И "я" получился какой-то нереальный. Вот всегда так: когда врёшь, все верят, а стоит только чистую правду рассказать, так потом сам начинаешь сомневаться. А было ли оно на самом деле?
- Вас, наверное, интересует, как я попал в больницу? - всё, что я рассказал Марии Аркадьевне до этого, никак не связано с историей моей болезни. Но для понимания всей картины эта часть очень важна.
- Да, конечно. Вы и про это написали?
Спрашивает...
***
Ближе к вечеру следующего дня меня начало знобить. Покалывало горло. Я заварил чай с лимоном и выпил три кружки подряд, но это не особо помогло. Меня подташнивало, тепло замерло где-то на уровне желудка и не стремилось распространяться по телу. Тогда я переместился в зал, включил телевизор и залез в одежде под два одеяла. Я засовывал ступни ног и ладошки в разные тёплые места, но они всё равно оставались холодными, как ледяшки. По телевизору показывали интересные фильмы, постепенно я успокоился и перестал дрожать. Жар возникший в животе начал стремительно распространялся по всему телу. Меня накрыло этой волной, так что не было сил пошевелить даже головой. Всё тело налилось тяжестью, особенно голова. Я чувствовал, что температура быстро растёт. Это было приятное, долгожданное тепло.
Позвонила Ксюша. Я сказал, что у меня температура и ко мне лучше не приходить, чтобы не заразиться. Она помолчала, пожелала выздоравливать и повесила трубку.
Полчаса не прошло, как раздался звонок в дверь. Я подумал, что это мама, и поплёлся открывать дверь. Мама ведь обычно открывает своими ключами, возмущался я про себя.
На пороге стояла Ксюша. В руках у неё был пакет. Даже не смотря на температуру, я обрадовался, увидев её. Мы пошли в зал и я рухнул назад в постель. Ксюша села рядом с кроватью на стул.
Я лежал обессиливший перед ней, невесело улыбался, выдавливал из себя односложные ответы. Она сходила на кухню и вернулась с горячим чаем и красиво порезанными фруктами на подносе.
Пришла мама, мы померили температуру. У меня было 39 с половиной. Начали искать таблетки, но ничего не оказалось. Тогда Ксюша вызвалась сходить в аптеку. Мама начала с ней спорить, намекать на то, что Ксюше тяжело ходить и лучше она сама сходит. Ксюша обиделась и всё равно пошла.
Весь вечер она ухаживала за мной. Я думаю, в этот момент в её жизни появился смысл.
Ночью я фактически не спал. Температура зашкаливала, я проваливался на короткие промежутки времени в тревожный сон. Ужасно болело горло, началось обильное слюноотделение. Я не мог глотать, и даже когда не глотал, мне было больно.
Утром опять пришла Ксюша. Мама пошла на работу, а Ксюша весь день сидела со мной. Я попросил её постелить себе в маленькой комнате и отдохнуть там. Она уходила в магазин и возвращалась, чтобы приготовить мне поесть.
Вечером пришла врач. Она осмотрела меня и сказала, что зайдёт через пару дней ещё раз.
Следующие три дня я лежал с температурой, которая никак не хотела спадать. Горлу становилось всё хуже. Оно распухло, и я уже мало, что чувствовал. Голос звучал странно глухо, как из бочки. Я мог глотать только каши. Ксюша заботливо остужала их. Временами мне казалось, что это никогда не кончится. Я не знал, куда деваться от боли.
Вечером температура поднималась до сорока. Однажды мама даже решила вызвать скорую. Жаропонижающие уже не помогали. Приехала бригада. Два мужика: один помоложе, другой постарше. Посмотрели на меня брезгливо.
- А чего вы лежите под одеялом? - сказал тот, что постарше.
Они ушли, и мама с Ксюшей начали растирать меня спиртом. Но температура спадала лишь ненадолго и всего на полградуса.
Все эти дни Ксюша приходила к нам на весь день и ухаживала за мной: готовила мне каши, заваривала чай, проветривала в комнате.
Через шесть дней после того, как у меня в первый раз поднялась температура, пришла врач, осмотрела горло и сказала, что надо вызывать скорую и класть меня в больницу. Она написала что-то на бумажке и ушла.
Ксюша с мамой и братом были встревожены. Они начали звонить в скорую.
Снова приехала та же бригада. В этот раз мы вручили им бумажку от врача, старший кивнул головой. К тому времени я уже был одет. Мне было страшно и непривычно. Я думал, что если меня хотят положить в больницу, значит со мной что-то серьёзное.
Брат с Ксюшей собрались поехать со мной в скорой. Сначала я их отговаривал, потом у меня уже не было сил. В карете скорой помощи было очень холодно. Я даже представить себе не мог, что там будет так холодно. Меня снова начало трясти. Всё было как в тумане.
- Ты ведь не умрёшь? - шепнула мне Ксюша. Она крепко держала меня за руку.
- Нет, конечно, - стуча зубами ответил я. Хотя после того, как она это спросила, я не был в этом так уверен. Я впервые задумался о смерти, о том, что если меня везут на скорой в больницу, то может я действительно могу умереть.
- Ты только не умирай, - она ещё крепче обхватила меня за руку.
Нас привезли в городскую клиническую больницу. Я шёл на автомате, куда меня вели. Сначала была регистратура, потом мы пошли по морозу в другой корпус. Там ждали минут пять в пустой приёмной. Наконец, меня позвали. Я был вымотан и не отдавал себе отчёт в том, что происходит.
В кабинете сидели две женщины в белых халатах. Одна из них занималась писаниной. Она взяла мою бумажку, прочитала её и показала другой. Та, заглянув мне горло, начала надевать перчатки из латекса.
- Обычно их привозят, когда у них уже глаза на лоб лезут, - бросила она своей коллеге.
- Этот ещё нормальный вроде.
Закончив надевать перчатки, врач пшикнула каким-то спреем мне в горло, достала предмет, похожий на длинное шило, прицелилась и в следующий момент я почувствовал тупую резкую боль.
- Сплёвывайте в раковину, - сказала она мне.
Изо рта, в котором я ничего не чувствовал, вылилась тягучая слюна, перемешанная с белым гноем и кровью. Двумя пальцами я оторвал слюну от губ и вытер пальцы о джинсы.
Дальше меня спросили, хочу ли я поехать сейчас домой под свою ответственность или останусь в стационаре. Я думал о гное и том, что он снова может начать скапливаться.
Брат с Ксюшей ждали меня возле дверей кабинета.
Я обнял их по очереди, попросил не беспокоиться и пошёл с медсестрой наверх.
Медсестра привела меня в палату, где в два ряда вдоль стен стояли койки. Было уже за полночь, свет в палате был выключен, когда мы вошли. Я быстро разделся и залез под одеяло. Медсестра подсветила себе чем-то, шустро ввела мне иглу в вену и поставила капельницу.
Температура начала спадать. Такая неожиданная перемена обстановки меня сильно удручила. Я всегда считал себя очень здоровым человеком, которому даже в поликлинику незачем ходить.
Ночью я проснулся, мне ужасно хотелось в туалет. Капельница была уже пустая. Поначалу я боялся вытягивать иглу из вены самостоятельно, но инстинкт всё же возобладал. Я вытянул иглу, надел ботинки на босую ногу, натянул джинсы, майку и отправился искать туалет. В коридоре было пусто, где-то в отдалении горела одинокая лампочка дежурной медсестры, но её самой нигде не было видно.
Я бродил, пошатываясь, из одного конца коридора в другой, пока наконец не нашёл туалет. Из-за открытого окна там стоял такой же мороз, как на улице. Плитка на полу и стенках местами целиком отсутствовала или была раздроблена на мелкие осколки. Воняло хлоркой, мочой и фекалиями. Из меня вылилось не меньше литра. Такого облегчения я давно не чувствовал.
Я вернулся в палату, тихо опустился на кровать и провалился в сон.
***
На следующее утро я начал потихоньку знакомиться с соседями по палате. У них у всех была одна и та же проблема - гайморит. После завтрака они по очереди ходили на прокалывание. Судя по рассказам, это могло быть очень больно, так что искры из глаз сыпятся, или наоборот - совсем не больно. Зависело от того, кто прокалывает. Ещё им запихивали в пазухи через нос бинт. До двух метров оказывается входит.
Там был один парнишка, лет пятнадцати, он всё бегал на свидания с девушкой, с которой познакомился в больнице.
Кто-нибудь приходил с процедур и говорил:
- Там твоя ждёт тебя. Просила позвать.
И парень бежал к ней. Мы все улыбались. Вся палата жила этими моментами. У человека нос весь разворочен и она такая же, а они счастливы.
Был мужчина лет тридцати, чернявенький. Димой звали. Занимался ремонтами квартир, как потом выяснилось. Он всё время как-то язвительно шутил. У него были тапочки, собственный чайник, заварка, ванные принадлежности и куча ещё всего, что говорило о том, что он основательно подготовился к стационару. Ему периодически звонили, он сообщал на всю палату, что следующие две недели отдыхает в санатории, просил, чтобы о нём не беспокоились и не ходили лишний раз проведывать. Потом вешал трубку, долго смотрел в телефон, иногда, не замечая, вздыхал, потом отворачивался к стенке и сжимался в калачик.
Я чувствовал себя абсолютно здоровым. Ещё немного побаливало горло, но я давно так сильно не верил в отечественную медицину. Каких-то двенадцать часов назад мне казалось, что из этого мрака я уже никогда не выберусь, и вот утром я просыпаюсь здоровый, как огурчик, вымотанный, липкий от пота, хрипучий в голосе, но довольный, что у меня нет температуры и горло почти не болит.
Мы сходили на завтрак. Даже удручающего вида овсяная каша со странным мутным чаем и толстым куском дешёвого батона не смогли поколебать мою веру в отечественную медицину. Я всё съел, поскрёб кривой ложкой по железной миске. Я был счастлив.
Часов в одиннадцать пришла Ксюша, я очень обрадовался. Мы вышли из палаты и прошли в специальную выемку в коридоре, где стоял старый неработающий телевизор и на полу лежал непонятный затёртый до дыр ковёр. Мы сели на стулья возле стены.
Она принесла обед в пластиковом контейнере. Там были котлеты и пюре.
После обеда несколько человек начали подбивать остальных сходить, пока идёт кварцевание, в киоск за больницей через дорогу.
Я в первый раз услышал это слово - кварцевание. Для меня всё в больнице было в новинку. У Димы, который отдыхал в санатории уже не первый раз, это вызывало презрение и недоумение. "Как так можно, - всем своим видом и короткими фразами выражал он своё отношение ко мне. - Лечь в больницу и даже тапочки, зубную щётку с пастой с собой не взять".
Я зашёл в пустую палату, увидел что лампы, которые я поначалу принял за обычные лампы для освещения, включены. Они висели вдоль стен, излучая фиолетовый свет. Это и называлось кварцевание.
На улице был жуткий мороз. Люди стояли на остановке в тулупах, валенках и меховых шапках. Верхней одежды ни у кого из нас не было, но это только придавало азарта. Я был в одной кофте и джинсах и радовался неожиданной авантюре. Как зэки в робах, вырвавшиеся на свободу, мы трусили к киоску, в котором нам по сути ничего то особо и не нужно было.
Когда мы вернулись, кварцевание в палате уже закончилось. Все лежали на кроватях, рассказывая кто о чём. Общие недуги быстро сближают людей. Возраст и социальный статус здесь не имели значения.
Пришла медсестра и поставила мне капельницу. Теперь я не мог ходить. Мне нужно было лежать и ждать, пока капельница вся вытечет.
Так мы лежали и разговаривали друг с другом, как неожиданно в дверь тихо постучали. Мы засмеялись. Кто-то закричал:
- Войдите.
Дверь отворилась, из-за неё, стесняясь, выглянула Ксюша. Все на неё уставились. Она нашла меня взглядом и вопросительно посмотрела, как бы говоря: «Выйди на секундочку, пожалуйста».
- Ксюша, заходи. Я не могу сейчас вставать, у меня капельница, - моя кровать была второй от двери, а первая была свободна.
Ксюша прошмыгнула и закрыла за собой дверь. Подошла и села на кровать напротив меня. Народ притих. Посетителей не пускали в палаты, но она как-то просочилась. Ребята сделали вид, что не обращают внимания и продолжили тихо общаться. Ксюша начала торопливо выкладывать фрукты на тумбочку.
- Я тебе потом ещё принесу, - полушёпотом говорила она, но я думаю, все слышали.
Мы немного поговорили, она забрала пластиковые контейнеры от обеда и ушла.
Когда за ней закрылась дверь, все как-то сразу притихли.
- Девушка твоя? - спросил Дима.
- Нет, сестра.
- А... - Дима задумчиво смотрел в потолок. - Второй раз уже сегодня её здесь вижу. Любит тебя, наверное, очень сильно.
Я промолчал. Я думал о том, что у Ксюши теперь появилась цель в жизни и это хорошо.
Пришло время ужинать. Мы снова гуляли по коридору, этажом ниже кто-то из пациентов притащил телевизор из дома и поставил прямо в палате. Мы пошли смотреть новости.
Потом вернулись и снова говорили обо всём и ни о чём, пока не уснули.
***
На следующий день после завтрака снова пришла Ксюша и принесла мне обед. Все видели это, кто-то даже с ней поздоровался.
Я начал привыкать к больничным будням. Странно было чувствовать себя абсолютно здоровым и при этом оставаться прикованным к постели из-за капельницы. От неё постоянно хотелось в туалет. Они заливали в меня литры физраствора, а я с трудом добегал до туалета, чтобы вылить их из себя.
На обед я ел домашнюю еду. Мне было неудобно, тем более что все вокруг меня видели, что я хожу со своим контейнером.
После обеда мне опять поставили капельницу.
Пришла Ксюша, принесла свежие фрукты, раздала всем по шоколадной конфете. В этот раз все молчали, даже не пытаясь скрыть интереса к происходящему. Она смутилась от такой тишины и быстро убежала.
- А парень у неё есть? - тихо спросил у меня Дима, когда конфеты были съедены.
Это был провокационный вопрос. Всё-таки Ксюша - моя сестра. Если я скажу, что у неё нет парня, то он подумает, что к ней можно начать приставать. Если скажу, что есть, то это тоже будет неправильно.
- А ты что, хочешь познакомиться? - спросил я.
- Да, хочу, - в его голосе не было и доли иронии.
Я подумал, что Ксюше не нужны сейчас знакомства. Если её снова бросят из-за беременности, то она обязательно сорвётся.
- Ксюша в положении, - наконец, сказал я. - Скоро у неё родится самый лучший человек на земле.
Дима с удивлением посмотрел на меня.
- Почему лучший?
- У такой девушки не сможет быть иначе.
- Да, конечно, - в этом, похоже, уже никто в палате не сомневался.
Дима, ещё немного помолчав, спросил:
- А отец кто?
Он всё-таки загнал меня в угол.
- Отец-подлец, - я тяжело вздохнул. - Я вместо отца.
- Понятно, - Дима больше не приставал ко мне с вопросами.
На следующий день после обеда, когда Ксюша принесла мне фрукты, а остальным раздала по мандаринке, все, похоже, уже знали, что Ксюша в положении. Я думаю этот последний факт и добил этих гайморитников.
Ярко светило зимнее солнце. Снаружи трещал лютый мороз, а внутри толстая чугунная батарея жарила на всю мощь. Золотая пыль стояла столбом, на полу лежали рваные куски линолеума. Как Белоснежка, Ксюша уточкой шла вдоль рядов кроваток, раздавая гномикам мандаринки, и нужно было видеть, как детские улыбки озаряли лица этих угрюмых несчастных людей, которые вдруг почувствовали на себе лучик доброты в этом горьком царстве одиночества.
Мне снова сделали прокол, хотя гноя там уже почти не было. Врач сказал, что меня выпишут через два дня. Я чувствовал себя абсолютно здоровым. Вечером мне даже не стали ставить капельницу. Мне пришлось остаться в больнице на выходные.
Суббота - день посетителей. Все, наконец, встретились с родными и повеселели. Палата ожила делами и заботами, которыми жили люди за пределами этого замкнутого пространства.
Ко мне приехали брат с мамой и Ксюшей. Мы сели в коридоре и долго говорили. Ксюша светилась от счастья. Я всё это время держал её за руку. Мимо прошёл Дима, и я заметил, как Ксюша смущённо покосилась на него.
***
Жизнь шла своим чередом. Когда меня выписали из больницы, я снова пошёл на работу и дни начали быстро складываться в недели. После работы мы часто гуляли с Ксюшей по улице или сидели в кафе. Она начала встречаться с Димой, а через два месяца они поженились и уехали жить в Россию, где у Диминого брата был свой бизнес.
В первый раз самого лучшего человека на земле я увидел на фотографии. Это была кроха с карими глазками и выпяченными лодочкой губками.
Ксюша очень скучала по нам. Первое время мы регулярно получали от неё длинные письма. Потом письма стали приходить реже. Но каждый год на протяжении последних десяти лет перед Новым годом мы получаем от неё письмо с фотографией. Сейчас её сыну десять лет, он учится в третьем классе на одни пятёрки. Недавно он подрался со старшеклассником, защищая девочку. Его отвели в поликлинику и наложили два шва на лоб.
"Не переживай. До свадьбы заживёт", - написал я Ксюше в ответе.
У меня тоже с детства много шрамов осталось.
***
Мария Аркадьевна исписала полтетрадки. Её записи схематичны, не то, что мои. Этого должно хватить, чтобы написать роман. Теперь мне не нужно объяснять ей, почему я так люблю гулять по крыше под Новый год. Она и сама должна догадаться.
Я по привычке проверяю шрам, оставшийся на горле после операции.
Он идёт одной сплошной линией под самым подбородком. Скрывать его крайне проблематично. Особенно летом.
Но всё-таки как здорово, что они меня тогда спасли!