— Что... что ты тут делаешь? — Я так и не поняла, ко мне Гарик обращался или к Данияру. Клатов весь как-то осунулся, на щеках пробилась щетина, под глазами тёмные круги. Плохая ночь и не менее плохое утро. Если он сейчас снова заведётся... я покосилась на Даньку. Он же считает, что Гарик тоже подозревает о его... сущности, как мне показалось. Чёрт возьми, ну почему я даже Новый год не могу встретить без нервов и разборок?
— Мы разговаривали. — Невмятуллин снова невозмутимо подлил мне шампанского и сунул бутылку под стол. — О моей командировке в Дэйр-эз-Зор.
— В шесть утра? — Гарик сел, вернее, шумно грохнулся на пустой стул.
— А что, у нас уже регламент на обсуждение командировок? Игорь, скажи, ну вот откуда у тебя талант утомлять своим присутствием в первые же минуты?
Гарик засопел. Данька его провоцировал, провоцировал нагло и беспардонно, хотя откуда ему теперь взять такт и деликатность?
— Ладно, Клатов, давай так. Ситуация располагает к откровенности, тем более, что твоя хрустальная мечта уже в курсе дел. У неё соображалка работает лучше, не в пример лучше. Я сейчас выслушаю твои обвинения, а потом... посмотрим.
Вот тут я по-настоящему испугалась. От бога ли, от дьявола Данияр получил свою странную вторую жизнь и огненные причуды, но то, что он был способен убить Гарика одним движением, я не сомневалась. Зачем, почему — это всё неважно. Не буди лихо, шептало мне внутреннее "я", Гарик, господи, ну не лезь в бутылку...
— Хотя нет. — Данька покачал головой. — Сначала ты извинишься.
— Что? — Клатов непонимающе поглядел на него.
— Извинишься перед Юлькой. За вчерашнюю сцену. Я, так и быть, без твоих извинений проживу.
— Что ты несёшь?
— А-а-а. Допился. Уже и вчерашнего вечера не помнишь.
— Сбавь тон!
Данияр пожал плечами. Он выглядел безмерно утомлённым, словно весь этот диалог в беседке был каким-то бесконечным повторением одного и того же, какого-то диспута, что он вёл сотни лет.
— Тогда перейдём к повестке дня. Я бы очень хотел услышать и раз и навсегда прояснить для себя, чем же я вызвал у тебя такую душевную неприязнь? Нам нечего делить, Клатов. Нам даже девушку делить не надо. Я не подсиживал тебя, не писал на тебя докладных и не занимал у тебя денег. Так чем я тебе не угодил?
— Гарик! — Я взвизгнула против воли. — Умоляю тебя, не спорь с ним! Не надо, пожалуйста...
— Да неужели ты не видишь? — Он повернул ко мне измученное лицо. Глаза его совсем потускнели. — Неужели ты не видишь, во что он превратился? Это же не человек...
— Да знаю я! — У меня уже почти не было сил с ним спорить. — Знаю! Мне Данька рассказал. И что?
Вы когда-нибудь видели, как у человека отвисает челюсть? А я вот — да.
— Что... что ты ей рассказал?
Мне вдруг зверски захотелось курить. Ну вот всегда так — в самый неподходящий момент.
— Тебе когда-нибудь приходилось выбирать? — Теперь Данияр, не отрываясь, смотрел на Игоря.
* * *
Глаза снова заволокла дрожащая пелена, и сквозь прозрачное марево вновь проступила серая, иссушённая пустыня, трещина в земле и Голос... запертый под толщей выдубленной ветрами и солнцем почвы, бесконечно одинокий в своём затворничестве. У него не было собеседника тысячи лет, никого, кто бы развеял его скуку. И этот муравей, стоящий на коленях перед провалом, вглядывающийся, дрожащий от страха и любопытства...
— Зачем ты пришёл ко мне?
Он схватился за голову, борясь с внезапным головокружением и тошнотой, подступившей к горлу. Голос заполнял его без остатка, отдавался барабанным боем в ушах, немилосердно жёг глаза и заставлял дыхание сбиваться на жалкие всхлипы. Он даже не понимал, жив ли ещё, настолько чуждым было это присутствие, раздирающее его на части, настолько инородным, слепым, безжалостным... он не знал, сколько длилась агония, прежде чем Нечто спросило вновь:
— Зачем ты пришёл?
— Кто ты? — Он не помнил, как задал этот вопрос, но внезапно сердце чуть не выскочило из груди, колотясь где-то у самого горла. И по размеренной дрожи, сотрясавшей его с ног до головы, он понял, что это... существо... смеётся.
— Проси.
— Чего? — Он понял, что ноги окончательно перестали его держать, так, что он даже не мог стоять на коленях, скорчившись на острых, как бритва, камнях.
— Ты пришёл. Проси.
И уже в который раз он спрашивал себя потом: как? Как он смог заставить себя что-то произносить, обращаясь к чёрной трещине в земле, бездонному провалу, разрезавшему пустыню? То ли неверие, то ли, наоборот, безотчётная вера в нечто неведомое... и в последнюю минуту он принуждённо рассмеялся:
— Хм. Карьера и деньги. Ну и чтоб девушки любили.
— Это будет. — От грохота в ушах потекли слёзы. На последней грани, что отделяла его от разрыва сердца, он успел прошептать:
— Какова цена?
Нечто вновь захохотало, заставляя его корчиться на земле, ловя ртом воздух.
— Всё прежнее.
Сердце словно сжал невидимый кулак, и вдруг в глаза хлынул ослепительный свет. Он с трудом встал, сначала на четвереньки, потом на колени, откинув голову и стуча зубами. Очнулся окончательно он от встревоженного бормотания оператора:
— Даня, Даня, ты что? Солнечный удар? Тебе плохо? Давай водички дам...
— Лёша, — он вцепился оператору в руку, — что... что со мной было?
— Да... ты вдруг рухнул, как подкошенный, я перепугался, думал, сердце прихватило...
— Сердце... Нет... Да... — Он щурился, пытаясь понять странные ощущения, что заполняли его без остатка. И вдруг с кристальной ясностью понял. Покачал головой, ещё раз прислушиваясь к себе. Вот оно как, значит...
— Так, Лёха, всё нормально. Наверно, и впрямь голову напекло. Зато у меня родился стендап.
— Стендап? — Лёха удивлённо присвистнул. — Ну давай, коль не шутишь.
Они подошли к ожидавшему их сирийскому генералу, и он начал через переводчика объяснять следующую съёмку.
Он пригладил волосы и пружинящей походкой пошёл на камеру:
— Мы сейчас находимся на месте гибели моего коллеги Станислава Вышинского, погибшего от рук боевиков ИГИЛ. Рядом со мной генерал Фарид Назими, координирующий операцию правительственных войск в этом районе. Буквально на днях войска Башара Асада при поддержке российской авиации полностью зачистили эту территорию от исламистов. Крупным успехом операции можно считать уничтожение одного из самых больших подземных складов с оружием и боеприпасами, до которого долгое время не могли добраться силы коалиции...
* * *
Данияр говорил всё это, прикрыв глаза, будто заново проживая свою встречу с неведомым. Рука машинально перебирала тлеющие угли. Всё это было... немыслимо, невозможно, но вот он сидел перед нами, человек, отринувший всё прежнее, заменивший свою душу чем-то неимоверно чуждым, подарившим ему сродство к огню и вишнёвые глаза. Я покосилась на Гарика. Тот слушал, закусив губу, а потом резко мотнул головой:
— Нет, Невмятуллин. Я тебе не верю. Не спорю, ты мастер складывать слова, тут уж не попрёшь, но вот в эту твою сказочку с джинном из пещеры я не верю. И ничем ты мне это не докажешь.
— Да что ты? — Данияр усмехнулся странной, хищной улыбочкой. — Что ж ты на попятный-то идёшь? Столько следил, собирал доказательства... думаешь, я не знаю, что ты видел в том моём сюжете?* Никто не увидел, а вы заметили. И что теперь, когда у меня все карты на столе, ты пойдёшь в отказ?
— Я тебе не верю, — повторил Гарик, и я увидела, как он сжал под столом кулаки. — Ты просто позёр, приспособленец, что пролезет в любую дырочку.
Данияр встал, опустил руку в жаровню полностью, так, что пылающие угли струились у него между пальцев. На секунду он прикрыл глаза, будто наслаждаясь жаром. Потом резко схватил Гарика за руку и буквально подтащил к печке.
— Ну давай! Вложи персты в раны, или как там у вас в Библии пишут? Давай-давай, опусти руку! Чего ты боишься? Мне огонь не причиняет вреда, почему он должен причинить его тебе? Видишь, Юль, как он смотрит? Вот она, кристальная, чистейшей воды, незамутнённая ксенофобия! Ксенофобия — это страх перед чужаками, — сообщил он жаровне. — И вот Игорёк твой, он меня боится и ненавидит, потому что я и есть чужак. Самый чуждый, что можно только вообразить, куда там вашим гастарбайтерам и беженцам. Видишь, как желваки ходят? Страх, помноженный на бессилие, это воистину адская смесь. Да, Клатов?
Гарик выдрал руку из цепких пальцев и чуть ли не отпрыгнул, глядя на Даньку с какой-то смесью ужаса и недоверия.
— Мы говорили о выборе, — скучным голосом продолжил Невмятуллин. — О выборе, что возможен в жизни каждого человека. Ну вот, теперь ты видишь.
— Ты говорил, эта штука могла выполнить любое желание? — Гарик ещё дальше отодвинулся, вплотную прижавшись к стенке беседки.
— Да.
— И ты... Ты же мог... Блин, если уж продавать свою душу, так хоть за что-то стоящее!
— Например? — Данияра это всё, казалось, начало веселить. Я же с ужасом поняла, что уже могу предсказать ход этого разговора, этого дикого диалога в уютной беседке посреди девственно чистых снегов, где человеческое стояло против нечеловеческого, и война эта будет вечной. И вдруг не выдержала, боясь, что потом меня уже не услышат.
— Нет, Гарик. Данька прав.
— Что? — Мне показалось, он даже не понял поначалу моих слов. — Ты что такое говоришь? Как ты можешь оправдывать это... существо?
— Он прав. — Я плеснула себе для храбрости, чувствуя, что ещё немного — и у меня будет истерика.
— Гарик, опомнись! Да, он сделал свой выбор, и не нам его судить! А чего ты ждал, скажи? Что он должен был попросить? — У меня текли по щекам слёзы, но остановиться я уже не могла. — Счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным? Ты читал Стругацких? Ты помнишь, чем там всё закончилось? Да ты благодарить его должен, что просил за себя! За себя, а не за всех, башка ты дубовая! А ты думал, он будет просить мира во всём мире? Чтобы эти войны никогда не закончились? Потому что нет общего счастья, Гарик. Нет и никогда не было. — Я села на корточки, вцепившись в свой стаканчик, и тихо, скуляще заплакала.
— Браво. — прошептал Данияр. — Я тебе ещё не говорил, что ты умница?
Гарик смотрел так, будто не верил своим ушам. Я почти физически чувствовала, как рвётся та тонкая ниточка, что связывала нас раньше. Свобода выбора... самое страшное, что может выпасть на людскую долю, ибо мы не верим в окончательность выбора и думаем, что всегда всё можно исправить. Но, глядя на Данияра, я поняла: ничего мы уже не исправим, никогда, пока не научимся хоть немного понимать друг друга. Пока не научимся не судить.
— И когда же дьявол придёт требовать твою душу? — Гарик пытался говорить с сарказмом, но выходило это у него плохо.
— А я уже расплатился, — небрежно бросил Данька, — расплатился сполна. Это только в сказках герою даётся время. В жизни расплата приходит мгновенно. Вот она, — он провёл рукой по лицу, — моя расплата. У меня нет прежней жизни, у меня нет религии, у меня больше нет сомнений. Разве цена недостаточно высока, а, Ланселот?
Гарик пошёл пунцовыми пятнами.
— Не нравится, что я тебя так называю? А ты и есть Ланселот, рыцарь без страха и упрёка, идеальный влюблённый, жертвующий всем, что у него есть, ради своей Гвиневеры. Ты ведь рисковал жизнью ради неё, не так ли?** Пошёл на смерть, чтобы она осталась жить. И даже сумел вернуться тропою смертной тени. И что в итоге?
Господи, шептала я про себя, не дай всему этому кончиться так. Инкуб, живущий эмоциями и любовью женщин, кому, как ни ему, знать о любви всё? Даже то, чего мы сами не знаем. Я догадывалась, что сейчас скажет Данька. И я не ошиблась.
— Все чувства могут привести к любви, к страсти, все: ненависть, сожаление, равнодушие, благоговение, дружба, страх, — даже презрение. Да, все чувства... исключая одного: благодарности. Благодарность — долг; всякий честный человек платит свои долги... но любовь — не деньги. Тургенев, великий человек. Прописная истина, правда, не всем она по нраву. — со вздохом закончил Данияр. — Теперь ты понял, в какую ловушку ты загнал сам себя? Ты не мог не пойти на риск ради любимой. И в итоге окончательно её потерял. Потому что в ней уже нет ничего, кроме бесконечного чувства вины перед тобой и благодарности за своё спасение. И этот долг неоплатен. Прости, если эта правда тебе не по душе. Если тебя успокоит: даже я не смог внушить ей хоть какое-то подобие любви. Ты умер сам и убил её. Теперь живи с этим.
— Да что ты знаешь о любви, жиголо, — прошептал Гарик, — что ты вообще о ней можешь знать? Думаешь, переспать с десятком женщин, значит, любить? Ты не человек, ты не можешь судить о любви
— Ах, эта христианнейшая любовь, любовь-страдание, любовь-самопожертвование, — Даня блеснул вишнёвыми глазами. — Печать двух тысячелетий. Я знаю о любви всё, Игорь. Я тебе больше скажу, я половину предпочёл бы не знать.По крайней мере, всю эту вашу достоевщину.
— И что, гордишься этим? Гордишься тем, что можешь затащить в койку любую женщину, плевать, замужем она, не замужем, есть у неё кто-то и ещё как?
— А ты гордишься тем, что дышишь? Ты так и не понял, это плата. Та цена, которую я уплатил. И она высока, очень высока. Я хотел нравиться девушкам — меня сделали инкубом, который не может существовать без женской любви. Это неплохо, впрочем, — он улыбнулся, — но иногда утомляет.
— Хватит, — прошептала я сквозь слёзы, — заткнитесь оба. Тоже мне, философы-недоучки. Сошлись моралист с гедонистом. Гарик, тебе не плевать, что он там с собой сделал? Тебе-то какая разница?
— Разница? Юля, опомнись, да что с тобой? Как ты можешь его слушать, его оправдывать? Он же стал чёртом этим, как его...
— Инкубом, — услужливо подсказал Данияр.
— Ну инкубом, блин, один хрен! Как ты можешь, в нём же нет ничего человеческого, совести, морали, он же мать родную продаст и ещё сдачи потребует! Он же сам всё рассказал!
— И что? — Мной овладела бесконечная усталость. Хоть бы уже все проснулись и этот бред сдулся бы сам собой. — У него есть свобода воли. У тебя тоже. Слушайте, хватит уже пороть друг другу чушь с умным видом! Научись не судить, Гарик. А ты, — я подняла заплаканные глаза, — тоже хорош. Кому эта твоя исповедь была нужна? Живёшь в своё удовольствие, ну и живи себе. Прикуривай от угольков. А теперь пошли к чёрту. Оба.
Гарик постоял ещё несколько секунд, а потом, как-то ссутулившись, направился в дом. Данияр ещё немного задержался около меня, вишнёвые глаза смотрели со странным выражением, смесью нерешительности и удивления.
— Я, как выясняется, знаю о женщинах ничтожно мало. — наконец тихо сказал он. — Жаль, что у нас с тобой ничего не выйдет.
* — отсылка к произведению "Логово иблиса"
** — отсылка к произведению "Сухие камыши Юлиярви"
Окончание: http://www.proza.ru/2015/12/23/1305