- Дзинь! – сказал Петруха. – Тук-тук-тук!
- Кто там? – металлическим голосом отозвался Лёха.
- Это я! – крикнул Петруха, - почтальон Печкин. Я принёс вам газету!
- Кто там? Кто там? Кто там? – гортанно прокричал Лёха.
- Это я – почтальон Печкин. Я принес вам газету! – терпеливо повторил Петруха.
- Кто там? Кто там? – дурным голосом надрывался Лёха.
- Это я – почтальон Печкин, - уже с трудом выговорил Петруха.
Ему надоела эта каждодневная игра с его напарником, но он, преодолевая отвращение всё-таки договорил:
- … я принес вам газету.
- Кто там? Кто там? Кто там? – в ответ прокаркал Лёха.
- Это я.., - начал Петруха и осекся. Он посмотрел на стену и увидел там привычное «лицо». Оно каждый день было разное. Иногда оно почти совсем исчезало и тогда Петруха вспоминал его таким, каким он видел его в другие дни. Иной раз оно проступало так ярко, что мешало его безмятежности, о которой с утра до вечера твердили ему «голоса».
- Кто там? Кто там? Кто там? Кто там? – Лёха кричал, как заведенный механический попугай и не мог остановиться. Его крик мешал Петрухе сосредоточиться, но «голоса» твердили, что Лёху непременно надо «заводить» каждый день, потому что в жизни каждого человека (и в петрухиной, в том числе) непременно должна присутствовать «зона конфликта». Напарник Лёха и был этой кошмарной «зоной», в которой существовал Петруха. И Петруха каждый день «заводил» Лёху, воспроизводя «зону конфликта», начинавшуюся с одного и того же диалога.
- Это я, - пробормотал Петруха, всматриваясь в «лицо». Он знал, что Лёху не остановить и, что, если уж он что-то скажет, то потом двадцать раз станет повторять последние слова. Так уж у него голова устроена.
Петруха смотрел на стену и ему казалось, что лицо дьявольски кривится и подмигивает.
- Кто там? Кто там? Кто там? – надсадно вопил Лёха.
Петруха с трудом встал и доковылял до стены. Он делал так каждый день, чтобы удостовериться, что «лицо» исчезнет. Оно, действительно, исчезло и на его месте оказалось сырое пятно. Это значит, что сегодня дождь.
Петруха, постояв, снова сел на свое место на полу у стены. Он покосился на пятно и увидел, что «лицо» появилось и даже начало мигать ему веками.
- Кто там? Кто там? Кто там? – механическим резким голосом твердил Лёха. – Кто там? Кто там? Кто там?
Его голос становился всё тише и Петруха знал, что эта пытка скоро закончится. Он привалился к стене и стал смотреть на «лицо». Ему интересно было его рассматривать. Он надеялся, что оно начнет его втягивать, как было не раз, и появятся мультики. Наконец, наступила тишина. Леха, кажется, умолк и его «завод» кончился. Значит, можно расслабиться. Петруха закрыл глаза и стал ловить «поток»…
Он уже совсем было «потёк», как вдруг Лёха снова гаркнул своё «кто там?»
Петруха нахмурился, растянул губы и яростно воззрился на Лёху. Он уже хотел крикнуть ему: «Ты-ы-ы!!!», но во-время остановился, потому что знал, что, если он что-нибудь скажет, то потом Лёха будет это повторять до тех пор, пока не уснёт. Петруха прижал обе ладони ко рту и отвернулся к стене.
- Кто там? Кто там? Кто там? – снова затараторил Лёха, качаясь взад и вперед, и глядя перед собой остекленевшими глазами.
Петруха продолжал ждать «потока», который должен был его куда-нибудь вынести. Еще никогда такого не было, чтобы не выносил. Надо только на что-нибудь долго смотреть.
- Кто там? – затихая, проговорил Лёха.
Петруха ждал «потока сознания». Перед его глазами проплывали разорванные образы и, словно издалека доносилось механическое и, едва слышное, «кто там?»
Он вдруг увидел до боли знакомый по прежним видениям «синий мир» и странное безголовое существо, отдаленно напоминавшее телом женщину. У неё были костлявые длинные ноги и перекрученное синее тело с натянутыми на нем струнами. Женщина возила по ним огромной грязной палкой, от чего получался страшный, резкий скрежет. За её спиной стояли одинаковые маленькие синие человечки, певшие что-то фальшивыми старческими голосами. Этих человечков было много и они, сложив ручки, пели какой-то чудной гимн под скрежет, производимый странной синей женщиной.
Она начала поднимать свои голенастые ноги и куда-то зашагала. Ее страшные, огромные туфли на высоких каблуках, чавкали и издавали свист, словно подыгрывая скрежещущим звукам. Синие человечки обреченно потрусили за ней, гнусавя себе под нос что-то невнятное дрожащими голосами. Страшная женщина шагала впереди, водя палкой по своему уродливому обнаженному телу, и, извлекая из него адский скрежет, а вслед за ней бежали изнуренные синие человечки, едва успевая выговаривать слова «гимна». Он, Петруха, бежал в толпе вместе со всеми и писклявым детским голосом пел заученный мотив":
Приди, Великий Организм,
И раствори в себе двенадцать.
Большая, слившаяся жизнь,
Должна со смерти лишь начаться.
Странное синее существо, вышагивавшее в авангарде армии синих человечков, издавало трубные звуки, исходившие из его утробы. Его ноги, двигались словно поршни, равномерно поднимаясь и опускаясь. Они были похожи на рычаги адского механизма. Туфли громко чавкали, отваливаясь от подошв, и, снова прилипая к ним.
Палка, которой безголовая женщина водила по своему телу-струнам, стучала о жесткое тело, которое скрипело и раскачивалось, словно ветхая деревянная пожарная каланча под ударами стихии. Все это тело стучало, выло и лязгало, словно было составлено из разных частей, - металлических и деревянных, - которые не подходили друг к другу, и потому всё в нем было разлажено и враждебно не только миру, но и себе.
Его пришествие заслышав,
Истай, восторга не тая!
В великом Организме Высшем
Я – это ты, ты – это я!
Так пели синие человечки, труся по сумеречному миру, вслед за «Великим Организмом», который звал их к объединению.
Петруха чувствовал себя скверно. Его убивало ощущение похожести на этих человечков и осознание абсурдности происходящего. Каждый раз, попадая в «синий» мир, он заново переживал мучительное чувство безысходности и потерянности. "Зачем я пою эту ужасную песню? - думал Петруха. - Куда я иду?"
Он закрыл рот и остановился, желая выйти из строя, и тут же огромное и ужасное лицо с разверстой пастью нависло над ним и издало отвратительный рыгающий звук…
Петруха закричал, дёрнулся и открыл глаза. Лёха все еще сидел в своем углу и качался. Петруха, кряхтя, поднялся и, нехотя, поплелся к лотку с едой. Вытащив оттуда два пакета, он отложил один для себя. Потом разодрал лёхин и вложил в ладонь «напарника» кусок полимерного кролика. Подведя его руку ко рту, Петруха попытался засунуть еду в его рот. Лёха моргнул и заглотнул кусок. Дальше он будет есть сам. Но, если его не остановить, он примется жевать всё подряд, вплоть до тапочек.
С Лёхой Петруха жил уже давно, с тех пор, как его обязали создать «нетрадиционную» семью. Он жил с «особенным» человеком и незаметно сам становился «особенным». Лёха был аутист и Петрухе казалось, что в его мире всегда льёт дождь. Он не раз пытался представить себе его внутреннее, пустынное пространство со стекающей по стенам водой, где никогда ничего не происходит.
Лёхе никто не был нужен. Петруха ему тоже не был нужен. И это было причиной его повышенного «статуса». Ведь он был, по современным меркам, - «СВОБОДНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ», которым следовало гордиться. Его главная и единственная «гордость» заключалась в том, что он достиг своей вершины и теперь был абсолютно свободен. Но, поскольку Лёха этого не осознавал, гордиться за него приходилось Петрухе.
Иногда Петруха завидовал ему, потому что Лёха никому не подчинялся и ничего не боялся, потому что С НИМ ВСЁ УЖЕ СЛУЧИЛОСЬ. У Петрухи, в этом смысле, всё было впереди. То есть, БЛАЖЕННОЕ НЕВЕДЕНИЕ. А пока что «голос» постоянно твердил ему, что он "НЕДОСТАТОЧНО СТРЕМИТСЯ К СВОБОДЕ".
Для того, чтобы быть «свободным», ему необходимо было «ловить поток», чтобы «течь». Он старался, но «голос», сидящий у него в голове, был всегда недоволен. «Плохо стараешься, - говорил он. – Отпусти себя. Не цепляйся за вещи. Ты – только поток. Теки!»
Петруха так и делал – «тёк», не переставая. Он заметил, что и вещи вокруг него тоже постепенно начинали «течь». Края их шевелились и плавились. Иногда они говорили с ним, но это происходило только в том случае, если душа его не улетала в правый верхний угол комнаты. Когда с Петрухой такое случалось, вещи «умолкали», а сам он раздваивался и был озабочен только своим телом, которое видел сверху, уткнувшимся в стену.
Но, когда он «тёк», - то растворялся окончательно и уже ничего не хотел. Он просто «тёк» и так было почти всегда. «Голос» твердил: «Всё едино и неразличимо. Всё есть только поток. Он везде одинаков. Отдайся ему». И Петруха отдавался. Он привык отдаваться, потому что знал, что «ПАССИВНОСТЬ - ЛУЧШЕЕ КАЧЕСТВО ЖИВОГО СУЩЕСТВА». Так говорил "Голос". Каждый день с утра до вечера он повторял: «Самое лучшее качество – это пассивность и открытость любому влиянию. Откройся навстречу всему и будь пассивным».
Петруха знал, что, если он будет противиться голосу, то в наказание за непослушание получит «ужас». Этого он боялся больше всего на свете. За свою долгую жизнь он видел много кошмаров и даже привык к ним, но ужас, посылаемый в наказание, был в тысячу раз хуже любого обыденного кошмара. Потому что он был не человеческий, а БАЗАЛЬНЫЙ и оттого непереносимый. Тело от него становилось холодным и липким, а сердце останавливалось.
Это был беспричинный животный ужас. «Голос» так и называл его - “базальным страхом” и часто говорил о том, какое благотворное, взбадривающее и оздоравливающее влияние оказывает такой страх на заблуждающееся живое существо, отказывающееся «течь». Но Петруха знал, что голос лукавит, потому что «ужас» был просто карой. Её посылали Боги, - те, что говорили с ним в его голове.
Он ни в чем не был виноват, потому что «плавал» почти постоянно. Он «плавал» и «тёк» ровно до тех пор, пока его не направляли на «работу». Тогда он выбирался на крышу, где была «площадка» и оттуда допотопный воздушный «грузовик» тащил его на «рабочую точку». Там он делал то, что ему велели. Чаще всего глотал какие-то таблетки или сидел в разных местах и нажимал на разноцветные кнопки, которые ему показывали. Иногда его спускали вниз, где он сортировал мусор, а потом грузил его в воздушный «грузовик».
Заработав два пакета еды, Петруха снова залезал в «грузовик», который вываливал его на площадке его дома. Петруха спускался к себе, играл с Лёхой в «почтальона», потом кормил его и ел сам. Такой была его каждодневная жизнь.
Петруха не знал, сколько ему лет, но думал, что много. Он не представлял, как он выглядит, потому что, кроме стен вокруг ничего не было. Иногда в его снах всплывали неясные образы, но почти всегда они были ужасные. Правда, однажды Петруха увидел красный цветок, но тут же испугался, потому что знал, что это ошибка. «Голос» тут же сказал ему, что, если человек видит красивое, то это – дурной знак. Он беспрестанно твердил, что именно так соблазняет живое существо злая сила. Она всегда рядится в красоту. Другие «голоса» также говорили, что действительна только суровость. Это ее лик он каждый день видит на стене.
Петруха смежил веки и перед его внутренним взором почти сразу появились «мультики». Сначала это были смешные божьи коровки, ползущие по своим делам, но почти сразу они превратились в круглоголовых синих человечков, марширующих нестройными рядами. Поначалу они шли мимо Петрухи, а потом развернулись и стали проходить сквозь него.
Когда такое происходило, Петруха испытывал сильнейшее и мучительнейшее чувство раздвоенности, потому что ощущал себя не только наблюдающим за действиями синих человечков, но и был одним из них. Его переполняло саднящее чувство одиночества и бессилия перед одинаковостью однообразных существ. Но самое страшное заключалось в том, что он и сам был одним из них.
Он был таким же унылым и круглоголовым, как они, но не понимал – каким именно. Все они были одинаковые - со стёртыми лицами и без глаз. Вернее, лиц даже почти совсем не было,а проступало лишь одно и то же выражение неописуемой боли – одной на всех.
Петрухе нестерпимо захотелось выйти из этих омерзительно синих рядов. Его тело напряглось и он уже готов был сделать шаг в сторону... Но, едва он подумал об этом, как чье-то ужасное лицо, шипя, и, плюясь огнем, приблизилось к нему вплотную, лязгая челюстями. Оно со скрежетом раскрыло зубастую пасть и Петруха увидел в её глубине красный, змеящийся, расплавленный язык.
От ужаса он закричал и тело его начало мучительно биться, пытаясь сдвинуться с места. Руки и ноги болтались, как у куклы, а хриплый голос не слушался. Но Петруха все равно кричал. Он кричал до тех пор, пока не почувствовал, что его трясут. Тогда только он понял, что злые чары рассеиваются и ужасный синий мир растекается и исчезает. Он широко раскрыл глаза и увидел в полумраке спальни, освещенной ночным фонариком, милое и испуганное лицо.
- Мама! – крикнул он. – Ма-а-ма!
- Тише, тише, сынок, - прошептала она, обнимая Петруху – Успокойся, дурачок. Тебе просто привиделся страшный сон. Но ведь это – всего лишь сон. Вот мы его прогоним!
Петруха смотрел на нее – на ее темные, сияющие глаза, на улыбающиеся мягкие губы, на пушистые золотые волосы, реющие вокруг ее юной головки, и понемногу успокаивался.
- Вот я поцелую тебя, - приговаривала она, смеясь и, целуя его в нос, - и всё будет хорошо с моим мальчиком.
Она гладила его волосы, щёки, что-то шепча и тихо смеясь, и сердце Петрухи оттаивало, начинало биться ровнее. Засыпая, он почувствовал, как его взяли на руки и принялись укачивать, а тихий голос запел: «Утро тума-анное, утро седо-ое, нивы печальные, снегом покры-ытые».
Петруха слушал этот тихий, родной голос и постепенно наполнялся неизъяснимым, неописуемым счастьем. Петруха растворялся в божественном покое. А голос всё пел и пел.
Петруха еще раз поднял веки, чтобы точно удостовериться, что не спит, и увидел сонные глаза матери. Заметив, что он смотрит, она тихо засмеялась и шепнула:
- Спи, дурачок. Спи.
Петруха улыбнулся в ответ и сомкнул веки. А голос все пел и пел о печальном утре и заснеженных полях.