Я люблю электрички. В автомобилях дорога, как правило, превращается просто в деловую поездку, в автобусе то же, что и в автомобиле, только еще теснее и транспорт этот Общественный. Вот так, именно Общественный, с большой буквы. И только в электричке дорога из процесса превращается в состояние души.
Я в дороге. Я прислонился виском к вагонному стеклу, за которым под мерный стук колес пролетают леса, поселки, чья-то незнакомая мне жизнь. На полке над головой верный брезентовый ранец, ветеран Бундесвера, и чехол с ружьем, а на коленях раскрытые «Тропы незримых» Елизаветы Дворецкой, и я, то скольжу глазами по строчкам, то вновь смотрю на желтеющие деревья, которые проносятся мимо. Мне хорошо: прошлое отпустило, а будущее еще не пришло, и я просто наслаждаюсь покоем и предвкушением предстоящего свидания. Свидания с осенью.
На станции, с высоты путепровода мне открывается величественная панорама. Под низко нависшими тучами, играющими всеми оттенками серого, раскинулся лес: темные, почти черные ели и сосны с яркими пятнами берез в ярко золотом уборе. Будто акварельная иллюстрация к старому изданию Пришвина или Паустовского. Пара сорок уносится к далекой опушке. Мне надо туда же, вниз по ступенькам путепровода, мимо чьих-то дач, через быстрый ручей с темной торфяной водой, который нужно переходить по скользким шатающимся камням, а там, словно за сказочной речкой Смородиной, начинается совсем другой мир, суровый и прекрасный, со своими законами, своей никому до конца не понятной жизнью. Мои ноздри щекочет запах палых листьев, мокрой коры, старых, перестоявших свое время грибов и холодного осеннего ветра. Запах осени.
- Здравствуй, Лес, я вернулся!
В ответ молчаливая улыбка и хоровод листопада: ну, здравствуй, человек.
Достаю ломоть хлеба и переламываю пополам. Одну половинку вешаю на ветку стоящей рядом елочки, другую – отправляю в рот. Это для Лешего. Обычай такой у вежливых людей: придя в чужой дом поделиться едой.
Собрав и зарядив ружье, забрасываю ранец за спину и шагаю вниз по косогору туда, где начинается лесная дорога, по которой мне шагать пять километров. Ну, я и шагаю. Справа простирается пустошь, где мы этой зимой гонялись за зайцами, слева темной стеной стоят ели и сосны. В стволе у меня патрон с дробью №3, в магазине еще два – с картечью. Это на случай, если вдруг покажется низколетящая стая гусей, скажем, поднявшаяся с ближайших болот. Бывает ведь такое. Со мной несколько раз бывало, только вот ружья под рукой, разумеется, не оказывалось. На часах одиннадцать двадцать. Поздно. Серьезный охотник ночует в лесу или рядом с лесом, чтобы подняться с первыми лучами солнца или даже раньше. Как говаривал Владыка Один:
Рано встает,
кто хочет отнять
добро или жизнь;
не видеть добычи
лежачему волку,
а победы – проспавшему.
(«Старшая Эдда, Речи Высокого»)
Понятно, разумеется, что сейчас на какой-то охотничий успех рассчитывать можно только при невероятно удачном стечении обстоятельств, но меня это мало волнует. Я приехал полной грудью вдохнуть осени. Конечно, если Лес сделает мне какой-то особенный подарок – отказываться не стану, а нет, так тоже не беда.
Ну, вот и развилка. Здесь лесная дорога пересекается с грунтовой военной трассой, уходящей в сторону Каменки. Раньше тут заканчивалась пустошь, но сейчас справа зияет свежая вырубка, на которой уже поднялся молоденький березняк. Вздыхаю горестно и топаю дальше.
На плоских камнях под ногами то и дело встречаются странные белые значки, похожие на петроглифы. Изящные, выведенные уверенной рукой. Кто и зачем нарисовал их?
Озеро открывается передо мной с высокого откоса, поднимающегося над заболоченной низиной. Далекая вода серебром сверкает между сосновых крон, но мне пока туда не надо. Сворачиваю налево, постепенно спускаясь к кромке болот. Передо мной расстилается обширное ровное пространство, покрытое рыже-красным ковром мхов и вереска, из которого тут и там торчат серые стволы мертвых деревьев. Над головой, гомоня, проносится стайка дроздов-рябинников. Вскидываю и вновь опускаю ружье: в принципе похлебка из них получается изумительная, но сегодня настроения нет. Вот если бы появился рябчик…
Обедаю на гриве: сухой, поросшей соснами возвышенности над болотами. Я лежу на пенке возле маленького, только-только подогреть банку тушенки, костерка и уписываю вышеозначенное блюдо, заедая хлебом и луком, иногда прихлебывая коньяк из плоской фляжки. Тушенка «первого сорта» не смотря на солидный объем тары содержит до обидного мало мяса, но я с удовольствием черпаю ложкой желе, превратившееся в острый и наваристый бульон. Невысокое осеннее солнышко ласково щурится сквозь разрывы в облаках. Рядом на березе стучит трудяга-дятел, пестрый, нарядный красноголовик. Вдруг раздается характерный резкий крик, ему отвечает другой: приподнявшись, вижу двух кружащих надо мной воронов. Огромных, иссиня-черных. Встретить в пути наш клубный тотем для меня, - безусловно, добрая примета. Смеясь, машу им рукой:
- Передайте привет Отцу Дружин!
Вороны закладывают поблизости еще один круг и улетают куда-то на север. А я направляюсь на юго-запад, огибая озеро Большое Кирилловское по болотистой равнине, прыгая с кочки на кочку, петляя по лабиринту луж и небольших заводей. На мхах алеет клюква, и я то и дело наклоняюсь, чтобы отправить в рот несколько кислых ягод. Слева показывается озерцо чистой воды, где вполне может дневать утка. Осторожно подбираюсь к нему, держа ружье наготове, но озерцо пустует.
За спиной слышу нарастающий рокот вертолета. Ближе, ближе. Кручу головой в поисках машины. Вот он: серо-зеленая туша МИ 24 огневой поддержки выныривает откуда-то из-за низких туч и идет над самыми вершинами деревьев, пропадает за лесом, затем слышен залп бортового оружия и грохот далеких разрывов. Ого!
Наконец выбираюсь на берег озера. Здесь стоит чистый сосновый бор, за которым раскинулись километры танкового полигона. На глаза то и дело попадаются ржавеющие среди вереска болванки 122 мм. артиллерийских снарядов. Да, тут серьезные люди стреляют.
Осторожно крадусь между стволами деревьев, зорко осматривая лесную чащу. Подошвы моих резиновых сапог приминают черничник: листва с него уже осыпалась, но ягоды еще висят на стеблях во множестве. Отличная столовая для лесных птиц. Месяц тому назад, в самом начале сентября, я видел здесь двух рябчиков. А вдруг мне повезет? Достаю из-за пазухи манок на шнурке, осторожно подношу к губам:
- Пяяять – тииить – те-ти-ка-ти…
Вслушиваюсь и вновь выдаю трель, затем прохожу немного, снова свищу и внимательно слушаю. Нет ответа, лишь тихо гудят на ветру вершины деревьев, а где-то далеко вновь грохочут взрывы ракет. Похоже, вертолетчики разошлись не на шутку. Да, какая уж тут охота, когда чуть не прямо над головой, паля почем зря, носятся эти винтокрылые боги войны? Неожиданно выхожу к небольшому лесному озеру, каких, безымянных, в этих местах множество. Легкая рябь то и дело ломает отражающиеся в темной воде деревья, пляшут на ней желтые березовые листочки, а на бережку остатки чьей-то охотничьей трапезы: два крыла, обглоданная грудная клетка, длинная суставчатая шея. Отдельно валяется широкая перепончатая лапа. Еще совсем недавно это был гусь: не иначе лиса постаралась. Интересно, она подранка добрала или серый странник просто зазевался? Да, определенно в этом лесу есть охотники посерьезнее меня.
Время близится к четырем: пора в обратный путь. Устало бреду по тропе над самой кромкой большого озера. Под ногами чавкает грязь, холодный осенний ветерок вдруг становится злым, норовит забраться под толстую кожу куртки, студит пальцы на ружейном ремне.
Выбираюсь на сухую перемычку между озером и болотом. Здесь из земли то и дело торчат обомшелые камни. Подойдя к одному из них обнажаю голову. Этот камень ничем не отличается от других, но для меня он особенный.
Тогда небо тоже было хмурым и дул холодный ветер, трепля багровое полотнище стяга со взлетающим черным вороном, раздувая пламя двух ритуальных костров по обе стороны камня, а между ними коленопреклоненная фигура, покрытая алым плащем.
- Поднимись, воин Логи, и войди в новую жизнь!
Его путь навсегда прервался под совсем иными небесами, в окрестностях древней Бирки, и остается лишь надеяться, что Ньерд и великанша Ран – суровые повелители северных вод, принявшие в свои объятия нашего товарища, отнеслись к нему благосклонно.
Струйка коньяка льется из фляжки, разбиваясь о красноватый гранит.
- За тебя, Лог.
Вороненый ствол ружья взлетает к низкому сумрачному небу. Над болотными мхами, над свинцовой водой озера грохочет одинокий выстрел. В ответ небо начинает плакать мелким косым дождем.
Вечереет. Жуя на ходу шоколад бреду по болоту к далеким холмам. Выбравшись, наконец, на сухое, останавливаюсь передохнуть, обводя взглядом окрестности. Сумерки накинули на осенний лес тусклую вуаль, отчего он выглядит мрачным и еще более загадочным. Вдруг откуда-то сверху доносится тоскливая перекличка и я, задрав голову, вижу прямо над собой плывущий в вышине клин гусей: огромная, в пару сотен голов стая идет «на кислороде», так что снизу птицы кажутся маленькими черными черточками, но их голоса несутся из поднебесья грустной прощальной песней.
До свидания! Увидимся весной!
Санкт-Петербург, сентябрь 2011 г.