ДРАКУЛА. МИНА И АЛЕКСАНДР.
Глава 19 Мисс Мина Мюррей
Как бы трогательно и убедительно ни просила меня Доминика, я не могла прийти к Алексу. Я тысячу раз собиралась вернуть прежнее, и это было только хуже. Потому что он чувствовал, что я стою у той черты, которая пролегла между нами, и не могу перешагнуть её именно так, чтобы вернуть всё абсолютно искренне и полно, так, как было прежде…. Ему чудилось, что моя нежность и ласковость были всего лишь состраданием к больному человеку, и , я думаю, Александра это терзало едва ли не больше всего другого.
……………….
Между тем Доминика приближалась к кризу, как совершенно точно определила я, ориентируясь на наши с Уиллом наблюдения. Её кожные покровы изменились настолько, что стало возможно потоотделение, температура тела приблизилась к человеческой. Способность к оборотничеству исчезла : она больше не могла принимать человеческий облик, или какой-либо другой. Её , оставшаяся только единственной , вампирская Сущность, начала возвращать человеческие черты : изменился цвет волос и цвет глаз, белок перестал быть красным, словно налитым кровью, глаза посветлели и стали просто карими. Очертания лица, ушей, челюсти приняли совершенно человеческую форму. Доминик обратили в совсем юном возрасте. Сияющую красоту молодости она потеряла, но стала просто молодой женщиной по своему нынешнему виду, с болезненно бледной, а то болезненно разгорающейся от жара кожей.
В то время, когда Доминик не была погружена в сон, она испытывала дикие боли во всём теле, сомневаюсь, что без лекарства смогла бы перенести их и не сойти с ума. Уже неделю я продолжала лечение Доминик и, втайне от Влада, приостановила его лечение, вводя плацебо вместо лекарства. Доминик, по меркам древних, была всё же молодым вампиром, на несколько столетий моложе Влада, и её , более ранняя, реакция на лечение была логически объяснима, не могла вызвать у него подозрений… К тому же Алекс видел, что я переживаю за Доминик, пристально слежу за её состоянием, он не задавал мне лишних вопросов. Я продолжала давать Доминик, помимо лекарства, кровь излечившегося полуобращённого человека, и её преображение от этого происходило быстрее.
Наконец, наступили и такие дни, когда я практически всё время проводила возле Доминик, а остальные часы в своей маленькой лаборатории, переписывалась постоянно с Уиллом, и ни на что больше не отвлекалась, даже сну уделяя всего 4-5 часов в сутки.
Доминик охватил жар, теперь она находилась в бессознательном, хотя, по внешнему виду, уже совершенно человеческом состоянии, только лекарства помогали её телу жить и бороться. Порции крови снизились до совсем небольших внутривенных инъекций. Вероятно, болей она уже не испытывала, но я не могла знать этого точно, и всё же давала пациентке обезболивающее. Несмотря на её бессознательное состояние, у меня появилась вполне реальная надежда, что Доминика выживет.
В одно утро мне сообщили, что жар не возобновился, больная пришла в себя. Накинув на плечи первое , что под руку попалось, едва ли не в ночной рубашке, я побежала в комнату Доминики. Результаты лечения были на лицо : в спальной совсем открыли плотные шторы, впустив яркий солнечный свет, девушка лежала в постели с наслаждением подставляя руки под тёплые солнечные лучи. Она слабо улыбнулась, увидев меня. Теперь это была очень милая молодая женщина, с короткими тёмно-русыми, но всё же рыжеватого отлива волосами.
-- Как себя чувствуешь ? -- постаралась спокойнее спросить я , присаживаясь возле постели, прощупывая пульс больной, -- Помнишь ли, кто ты ?...
--Мина, я в абсолютной памяти, -- снова счастливо улыбнулась девушка, -- Я снова человек. Я могу чувствовать солнечный свет. Я уже попросила, чтобы меня вынесли на балкон… Думаю, что мне осталось совсем немного. Но Господь подарил мне часы человеческой жизни, и я абсолютно счастлива !
Я нахмурилась – что за странные настроения охватили мою подопечную !, взяла стетоскоп, чтобы прослушать её сердечные ритмы.
--Доминик, что за настроение ! , -- полушутливо заметила я, -- Ради чего я целую неделю не вылазила из лаборатории и из твоей спальной , ради того, чтобы ты теперь хандрила ?... Да, ты человек, просто человек. Я ничего в тебе больше не вижу, никаких других Сущностей. Как ты и хотела. Мы добились этого.
-- Ты выполнила своё обещание, -- кивнула Доминик, благодарно, горячо пожимая мою руку, -- Но знаешь, я чувствую – моё сердце бьётся всё труднее. Осталось недолго. Скоро сердце остановится… совсем.
Я внимательно и не раз прослушала сердце Доминик, посмотрела её лицо, руки. Сначала отгоняла от себя мысль, что Доминик, всё почувствовала верно, но потом профессионал взял во мне верх, я убедилась, что девушка была права… Мои лекарства не смогли ей помочь, Доминик была человеком, но она умирала. Сколько это продится, я не могла сказать точно... Мне не пришлось ничего говорить , она увидела всё по моему лицу, всё поняла.
--Послушай, Мина – не грусти обо мне . Я счастлива, клянусь тебе в этом . Я попросила, чтобы меня вынесли на солнечный свет, и ещё – чтобы привели сюда священника той веры, в которой я была крещена. Он сейчас будет здесь… Но, Мина, послушай, потом, когда всё это произойдёт, и я смогу уйти , надеюсь, к тем, кого люблю – я знаю, тебе нужно будет моё тело. Возьми его и сделай с ним всё, что посчитаешь нужным. Я так хочу… И ещё, скажи мне теперь и здесь, что ты придёшь к Владу. Пообещай это.
Немного помедлив, я кивнула согласно, плотно прикрывая глаза, я не могла смотреть на неё, только скурпулёзно сворачивала и тщательно (зачем-то!) складывала в чехол свой стетоскоп.
--Скажи это вслух, -- настойчиво повторила Доминик, вновь слабо трогая меня за руку, близ локтя.
Вернуться к Владу, чтобы узнать, что такое ещё одна потеря, близкого и бесконечно любимого мне человека ?! Это я хотела сказать, и даже хотела закричать ! Но почему-то я сказала другое, дрогнувшим и не слишком уверенным голосом.
-- Хорошо, Доминик… Я обещаю. Не волнуйся об этом, пожалуйста.
Я наклонилась, обнимая девушку и целуя её в лоб, она же слегка коснулась губами моей щёки и улыбнулась, прошептав на ухо :
--Поверь мне : вы будете любить друг друга так жарко, как никогда прежде…
На пороге уже стоял ксёндз, я знала это, Доминика из-за моего плеча невольно взглянула в ту сторону. Я на прощанье крепко-крепко пожала её руки и всё никак не могла их отпустить, чтобы священник занял моё место – врача не сумевшего выполнить до конца своё обещание !
Однако, прежде чем покинуть Доминику и уже больше не увидеть её живой, я попросила позволения взять последнюю порцию крови, больная кивнула согласно. Ей становилось трудно говорить , а ещё необходимо было хоть сколько-то сил для беседы со священником.
--Делай, что посчитаешь нужным, Мина,… и теперь , и после. Я снова повторяю это.
Я собрала в пробирку её кровь. Доминик опять шепнула мне уже совершенно белыми, потрескавшимися от прошедшего многодневного жара губами :
--Я счастливый человек, Мина… Простимся…
Глубоко вздохнув, уже не сдерживая слёзы, я простилась с подругой, и уступила место священнику, облачившемуся в своё одеяние.
Не время было для слёз и горя. Я поспешила в лабораторию и не покидала её до позднего вечера.
Буквально через час-два,после того , как я оставила Доминик, мне сообщили, что девушка скончалась. Тихо, без мучений, разговаривая со священником, а затем просто находясь на залитом солнцем балконе… Слуги принесли для меня тело Доминик, и вскоре я положила его на анатомический стол. Я работала большую часть дня над анатомическим столом, потом , когда тело Доминик унесли для приготовления к похоронам, работала со своими микроскопами и колбами. И лишь под вечер второго дня меня просто накрыло сном, я едва дошла до кушетки в своём рабочем кабинете, и , чуть легла на неё, сразу же провалилась в глухую темноту, без всяких сновидений.
На лабораторном столе находился драгоценный бутылёк тёмного стекла с плотно притёртой пробкой. Новое лекарство для Влада, которое позволила мне создать порция предсмертной крови Доминик и изучение произошедших именно в её крови и её организме изменений.
……………………………………………
А через ночь я пришла к своему Владу… Мы любили друг друга, после всех этих испытаний -- любили с такой силой и страстью, как никогда ни до, ни после этого… Он так неистово целовал всю меня, буквально, с головы до ног, что мне казалось : я вся горю пламенем, я уже не осознавала ни себя, ни Влада … Мы любили друг друга ненасытно, большую часть ночи, а под утро, совершенно измученная и совершенно счастливая , я заснула.
Вероятно, Влад оставался в комнате, лежал рядом со мной. Может быть, тоже погрузился в свой короткий сон, на несколько часов, но никуда не ушёл от меня.
Я проснулась поздним утром. Уже вступил в права жаркий летний день, и Влад открыл балконную дверь , впуская в комнату свежий воздух , ветер раздувал лёгкую штору на окне, словно белый парус корабля. В это утро мой Влад-Александр не покинул меня, как это обычно происходило в Карфаксе. Он снова сладко меня поцеловал – и мне было не страшно чувствовать, что его руки и его тело холодны, как лёд, несмотря на жаркий день. Он лежал рядом со мной , я опустила голову ему на грудь – и, хотя я не слышала его сердцебиения, но знала всё же , что оно есть. Я приподнялась на локте, мне хотелось видеть его лицо, легко коснулась пальцами его высокого лба и волос, нежно гладила их. Eго густые и жёсткие волосы, рассыпавшиеся по подушке, снова отрасли почти что до плеч. И мне было так сладко, так хорошо ! Я хотела видеть своего Алекса-Влада, в каком угодно облике. Но против его воли не желала изменять своего зрения.
-- Алекс, ты должен знать, что твоя настоящая Сущность не пугает меня. Ты должен просто быть уверен в этом ! То, что я увидела всё внезапно : внезапно открылся мой дар, внезапно увидела я твоё другое лицо, вот что было шоком ! Это выбило меня, совершенно ! Но… но не твоя болезнь, с которой я , к тому же работала, видела таких как ты раньше…
Александр чуть нахмурился, вздохнув, крепче охватил меня рукой, сильно прижимая к себе.
--Я очень виноват перед тобой – я знаю… Я боялся всё потерять.
--Но ведь мы и без того почти потеряли друг друга ! -- грустно заметила я, -- В этом новом для меня доме , и моего Алекса, и Влада, которого я не знала, здесь мне поначалу было слишком непривычно. А теперь – хорошо ! … И теперь, я думаю, я сумею вернуть тебе радость солнечного света. Теперь я почти уверена в этом !... Я не думаю, что ты сможешь излечиться совершенно, но ты будешь постоянно принимать лекарство, и изредка чуточку крови… Я сама, с великой радостью, стану твоим донором, пусть даже в течение всей жизни. Но -- ты сможешь жить как человек. Не станет вампира. Уйдут и твои способности Древнего… Я думаю, что уйдут…. Согласен ли ты принести такую жертву ? Пройти тяжёлый путь болезни, боли ? Я буду с тобой рядом ежеминутно , никогда-никогда больше не сомневайся в этом ! Но согласен ли ты потерять вот это могущество Древних? Зная, что я не та, прежняя Илона, я Мина, Мина Мюррей, вернувшая тебя к солнечному свету.
Александр зарылся лицом в ворох моих кудрей, вздыхая и целуя, кажется, каждую прядь , тихонько сказал
--Ты вся такая сладкая, Мина Мюррей… Твои губы как спелая вишня…
Я слегка покраснела, чувствуя его руку, вновь ненасытно ласкающую мою грудь, его нежные и одновременно жадные, жаркие поцелуи. И я тихо вскрикнула в ответ, и утро это стало продолжением самой сладчайшей в моей жизни ночи …
……………………………………………….
День спустя я возобновила лечение Алекса, перестав давать ему плацебо.
Последняя порция крови Доминики, излечившегося Древнего, открыла мне окончательный секрет новой сыворотки – не сыворотки Ван Хельсинга, а лекарства Мины Мюррей от открытого Абрахамом Ван Хельсингом Синдрома Холодной Крови. Для Алекса был риск не перенести лечения, также, как случилось это с Доминик. Но моё новое лекарство было намного более щадящим, и , проведя наблюдение за ходом болезни Доминик, теперь я смогла максимально смягчить момент криза и время восстановления для Александра. Хотя были дни, во время его криза , да и выздоровления, когда, оставив весь свой научный скептицизм, я горячо молилась Богу о самой драгоценной для меня жизни.
Все преграды миновались и Влад стал человеком.
Но многие ли из Древних хотят этого ?... Мой Влад, мой дорогой Александр уникален, потому что на протяжении многих веков он сохранял в себе лицо человека, и своей огромной силой воли , и, может быть, мыслью об Илоне, потом обо мне, Мине Мюррей, не позволял Сущности Чудовища поглотить Человеческую Сущность. Я не уверена, что среди Древних найдётся много таких, как мой Александр.
Хотя Доминика тоже могла бы стать таким, первым возрождённым человеком. Я никогда не забуду её возвышенной жертвы.
Мы отвезли прах Доминики в Польшу. Её могила теперь тиха и спокойна, под старыми вязами, на земле её предков. Мы поместили урну близ отца и братьев Доминики , Влад показал мне затерявшееся для потомков место их упокоения. Но на могильном камне мы просто выгравировали её имя , не указав каких-либо дат и без всяких изречений.
Глава 20 Эпилог
Да, мой Влад стал совершенно человеком, оставив для себя светское имя Александра Грейсона. Он изменился , но не настолько, чтобы неузнаваемо : стал выглядеть старше, как здоровый сорока или сорока пятилетний мужчина, сухой и сильный по конституции, и волосы его приобрели каштановый, почти тёмно-русый цвет с благородными прядями седины у лба и на висках. Глаза утратили магнетическую , яркую бирюзовость, став просто серыми , но с тем особенным зрачком красноватого отлива, который сохраняется у излечившихся от Синдрома Холодной Крови. Эту особенность мало кто кроме меня мог заметить , разве что доктор Уилл Мильтон , руководитель известной среди научных кругов Лондонской Лаборатории Крови.
Я больше не вернулась в Лондон. Усадьба Карфакс, так же как моё скромное жильё, доктора Мины Мюррей , всё было продано. Мы с Алексом какое-то время оставались в его южно-славянском поместье, пока он проходил восстанавливающее лечение, только один раз выбрались в поездку в Польшу, по описанной выше причине. Затем продолжили отдых и его реабилитацию в Греции, на море. Мне было нелегко!, и потребовалась масса терпения и любви , кроме моих медицинских знаний, чтобы помочь Владу пережить эти непростые месяцы. Его излечение не могло быть полным, он так и оставался, по сути, больным человеком с уведённым в латентную форму Синдромом Холодной Крови – и всё же именно человеком. Ему постоянно требовалось лекарство, и моё наблюдение как врача, и присутствие рядом как донора , ведь время от времени приступы болезни возвращались. Правда, год от года это происходило всё реже и реже, и всё в более и более лёгкой форме.
К зиме мы оказались в Америке, где сосредоточен был основной бизнес Александра , дела требовали его присутствия. Ведя постоянную переписку с Мильтоном, я оставалась очень ценным, но внештатным и анонимным сотрудником его лаборатории, постоянно отсылая наработанные материалы. На протяжение многих лет Уиллу Мильтону встретился ещё не один больной с Синдромом Холодной Крови , но, насколько я знаю, ни одного такого, как Влад. Так что мои исследования были уникальны , хоть я и не присутствовала ни в лондонской лаборатории, ни на каких-либо научных конференциях. По вполне понятным причинам я не хотела, чтобы моё имя громко фигурировало в исследованиях профессора Уилла Мильтона, изрядно нашумевших в научном мире.
Ещё во время нашего путешествия в Польшу я стала миссис Миной Грейсон. Однако светские чаепития были мне невыносимо-скучны. В скором времени Алекс предложил мне , от лица и при финансировании ряда состоятельных людей города, улучшить благотворительную больницу для бедных. Я с большим энтузиазмом взялась за дело, нашла врачей и персонал, и сама вела врачебную практику. Поначалу это было не слишком большое учреждение, но со своей лабораторией и операционной. За возможность заниматься любимым делом я готова была бесконечно благодарить Алекса.
Я знала , что , вероятнее всего, у нас с Александром не смогут появиться дети. Теперь я никогда не поднимала при нём этой темы и старалась без грусти смотреть в сторону молодых мамочек, приходящих в наше врачебное учреждение. Через несколько лет эта , по большому счёту, благотворительная деятельность на пользу стремительно разрастающегося города, принесла нам с Алексом совершенно неожиданные результаты.
В больницу привезли молодую темнокожую женщину на последних месяцах беременности. Они с мужем были из вольноотпущенных, муж работал в доках, несчастный случай унёс его жизнь. Нэнси осталась одна, внезапное известие о трагедии чуть не спровоцировало выкидыш , но молодую женщину вовремя привезли в больницу. Нэнси стала моей пациенткой. После положенных двух недель, молодой женщине ,по большому счёту, некуда было идти, и я предложила Нэнси поселиться в нашем доме до родов малышей (она ожидала двойню), чтобы затем, если она захочет, остаться в прислугах.
Нэнси согласилась и горячо благодарила меня за предоставленную помощь. Но как раз в те дни, когда она пришла в наш дом, Александра накрыл сильнейший приступ болезни. Мне было очень трудно : следить за его лечением, ещё и скрывать подробности , чтобы не возникло ненужных толков. По официальной версии Александр страдал рецидивами редкой тропической лихорадки. Нэнси оказалась на редкость умной и тактичной девушкой, она помогала мне во всём, и хотя многое могла замечать и, конечно, делать какие-то выводы, но ни разу не задала мне ни одного лишнего вопроса, и ни капли ненужной информации не оказалось в ушах словоохотливых кумушек. Нэнси словно бы воплотила для нашего дома второго Ренфильда, друга, которого никогда не забывал Александр.
В положенный срок Нэнси родила двух прекрасных девочек-близняшек. Увы, роды прошли тяжёло, к тому же двойни. Для такой худенькой женщины выносить двоих , ещё и пережить смерть любимого человека, всё это сыграло свою роль. Нэнси спасти не удалось, неделю проболев, она скончалась. Но девочки были чудесные, крепкие и абсолютно здоровенькие. Не сговариваясь, мы с Алексом в одну минуту решили официально удочерить темнокожих близняшек. Таким образом , наша семья стала полной и абсолютно счастливой.
Среди темнокожего квартала города быстро распространился рассказ, как хорошо мы отнеслись к Нэнси, и вскоре в нашем доме, как-то сам по себе составился штат именно темнокожей прислуги, из людей не болтливых и не задающих лишних вопросов , на которых я вполне могла положиться. За близняшками присматривала заботливая темнокожая няня , потому что, так неожиданно став мамой, я, конечно, не могла бросить работу в больнице на самотёк.
Изольда и Нэнси, подрастая, радовали нас с Александром самыми лучшими и интересными моментами своего взросления. Девочки росли умненькими и весьма красивыми, совершенно опровергая все теории о неполноценности каких-либо рас. Александр просто наслаждался часами , проведёнными в семейном кругу, девочки обожали его, и, сколько я помню, первым словом с их чудесных губ прозвучало именно «папа», затем только «мама» (вечно убегающая на работу… ) и , наконец, «бонна».
Мне было удивительно, как охотно занимался с детьми Алекс ! Девочки, обладая довольно живым нравом, нередко устраивали во время игры настоящий кавардак в доме, и Александр охотно позволял им это. Ему нравилось, когда я одевала наших красоток буквально как принцесс, выводя на прогулку, и мы с бонной возили девочек в театр, и на Рождественские представления. Иногда сам Александр сопровождал нас. Девчонки обожали «дорогого папочку», и, обычно, выклянчивали у него море сладостей и подарков, ни перед одной их просьбой он не мог устоять, а мой голос разума, обычно, никем не был услышан. В комнатах наших двух принцесс было всё, что только можно вообразить, нужное и не нужное для детей.
С ранних лет девочек начали готовить в одну из самых престижных школ города, где вскоре они стали учиться, и обожали хвастаться дорогому папуле своими оценками. Но и бойкая Изольда и более спокойная, рассудительная Нэнси не были совсем уж примерными ученицами, как в один голос чуть ли не еженедельно сообщали нам учителя. Девочки нередко позволяли себе шалости, а если кто-то из одноклассников смел упомянуть презрительно о цвете их кожи, могли сами разобраться с обидчиком. Я не была такой бойкой, вероятно потому, что росла единственным ребёнком в семье , и из-за ранней смерти моей матери , что сразу переменило всю мою жизнь на серьёзный лад.
Но когда с их папой случались приступы болезни, наши девочки становились тихи, как агнцы, и часто поджидали меня возле комнаты Алекса, и просили увидеться с ним, что, разумеется, было невозможно. На третий-четвёртый день приступ почти проходил, и девочки, зная это, умели проскользнуть в спальню мимо самого строгого надзора.
--Папа, папа здоров ! Мы снова пойдём гулять, вместе, вместе, вместе с ним !
Кричали наши маленькие чернокудрявые бестии на весь дом, и , ей-богу, я не видела Александра более счастливым, когда девочки с воплями запрыгивали к нему, тормошили, прыгали на постели, обнимали его, расцеловывая в щёки. Потом какой-нибудь из предметов, непременно с грохотом, опрокидывался, и они, опасаясь моих строгих замечаний, так же стремительно вылетали из комнаты.
Возможно, приступы болезни Алекса, которые окружены были молчанием и строгой тайной, напряжённая атмосфера в доме в это время, какие-то свои заключения и мысли об этой странной болезни, а так же моя работа , где девочки, поневоле, часто бывали -- подтолкнули более вдумчивую и дисциплинированную Нэнси заинтересоваться медициной. Что касается Изабель, то она не питала склонности к науке или искусствам, и захотела выбрать для себя экономическую специальность, она живо интересовалась делами отца, и бизнесом, и Алекс верно подметил в ней деловую жилку. Но никто из моих девочек никогда не мечтал только о том, чтобы «успешно выйти замуж», слава Богу, эти мрачные времена зависимости от необходимого статуса жены для женщин проходили.
К 18-ти годам наши прекрасные дочери поступили на задуманные ими курсы. Они выросли просто красавицами . Стройные, довольно высокого роста, как два грациозных чёрных лебедя плыли они по бальному залу, и то было одно из лучших воспоминаний нашей с Алексом жизни , их первый выезд в свет .
Примерно в это время нас, в Америке, навестил профессор Уилл Мильтон. Он хотел увидеться с моими дочерьми, о которых я ему достаточно писала. Поговорить со мной. Его внешний вид опечалил меня. Он так и не обрёл семейного счастья, был погружён только и исключительно в работу. Впрочем, его Лаборатория Крови процветала и уже стала отдельным учреждением от психиатрической лечебницы доктора Мюррея. Я была благодарна , что лондонской больнице оставили имя моего отца. Она так же, вполне успешно, продолжала работать, по новым, щадящим методам -- как говорил мне Мильтон. В те дни я и попросила его написать свои дополнения к моим записям, о тех событиях, которые я не помнила или не знала.
Уильям прожил в Америке около месяца, вручил мне свои заметки, и вернулся в Европу. Оказалось, что это была наша последняя встреча. Буквально через полгода я узнала, что профессор Уильям Мильтон погиб в своей лаборатории. Мне лишь кратко сказали, что это был несчастный случай, и никто ничего не захотел пояснять подробнее. Я не жила в Лондоне и вообще в Англии. Я уже не была подданной королевы. Лабораторию Мильтона в скором времени закрыли, и все наработки Уилла, как я предполагаю, ушли в тайный архив. Он лишь мельком, лишь вскользь в свой единственный визит в Америку, упомянул о такой возможности. Предполагаю , что в этом же таинственном архиве находятся и мои записи и наработки (разумеется, отсылаемые мной профессору Мильтону под псевдонимом ).
Иногда, в глубине души, у меня возникает чувство вины за то, что Уилл не обрёл личного счастья... Я не могла не замечать, в его визит в Америку, как он смотрит на меня и моих дочерей. Он ни о чём не говорил, как всегда, и был предельно, безукоризненно корректен и вежлив, но... Они часто разговаривали с Нэнси, увлёкшейся медициной , и один раз , при мне, Уилл сказал ей :"Ваша мама -- гениальный врач и учёный". На что я сразу же поспешила возразить, и всё перевела в шутку. Но, мне думается, что Нэнси запомнила эти слова.
Со временем приступы болезни Александра приходили всё реже и реже, мог пройти целый год , два-три года совершенно спокойно.
Наша жизнь была долгой, но промелькнула как один день… Мой дорогой Александр постарел – так же как я. Когда он умирал , я находилась рядом с ним , и не было во всей моей жизни минуты горше ! И теперь , я чувствую, что , Благодарение Богу, скоро соединюсь со своим дорогим супругом. На этом я заканчиваю редактировать и дополнять свои записки врача Мины Мюррей , в замужестве Мины Грейсон.