Женьку в деревне все любили, спроси за что, сами не скажут. Не слишком много от него пользы, хотя вреда тоже нет, но как- то лежит к нему душа, бесхитростный он и бестолковый одновременно, а такие в первую очередь оказываются за бортом жизни. Так и Женька, глазом не успел моргнуть, как чёрные риэлторы "помогли" остаться без квартиры, а заодно уж и без денег за неё.
От бомжевания и верной гибели спас дом в деревне, оставшийся от покойной матери. Ну как дом, так, покосившаяся избушка со слепыми окнами, где всё казалось держится на глинобитной печке, как монумент воздвигнутой посреди избы. Можно конечно подрубить дом и порядок навести, но Женька давно отвык от сельского труда, кроме как крутить баранку он ничего не умел, да и не хотел, если честно сказать.Стоит только отказаться от ежедневного физического труда, как заставить себя вкалывать не покладая рук трудно, иногда почти невозможно.
Он любил выпить, поговорить по душам, если было с кем, а нет, так и один, сидит на крыльце, ругает власть, сам себя успокаивает, что ничего от него самого не зависит, время выпало ему такое, и не он один так живёт. Со стороны, если послушать, можно подумать, что будь другое время, он бы так работал, что щепки летели.
С соседкой Галиной, он такие разговоры заводить опасался, уж очень остра на язык, церемониться не будет, всё в глаза выскажет.
-Вот что сидишь на крыльце, как тунеядец, кругом дел полно. То тут сидишь, то на крыльцо магазина пересядешь, подрядился бы на лето коров у фермера пасти или свою козу завёл.
-Да я не просто сижу Галина, я пенсию жду.
-А когда твоя пенсия Женька?
Тот скромно отвечал:
-Через семь лет.
-Так ты собираешься все семь лет на крылечке сидеть?
-Ну это я теперь на крыльце сижу, а раньше я работал, власть была другая, безработицы не было.
-Так раньше сажали за тунеядство, вот ты и работал, а как перестали сажать, так ты какой год отдыхаешь. Разве можно в деревне голодным остаться. Ты посади капусту, картошку, вот тебе и еда на всю зиму, я тебе и рассаду давала. Где она?
-Да садил я, не прижилась.
-Куда же ты её садил, когда огород не вскопан.
Частенько Евгения подводило здоровье, хотя, где он мог его потерять, всё, что врачи для здорового образа жизни рекомендуют у него есть: свежий воздух, в меру физическая нагрузка, любимое хобби-рыбалка. Раз даже лежал в больнице, это ещё когда в городе жил, и врач сделал заключение - не желудок у вас, а решето, и прописал лекарства и наблюдение.
Женька тогда купил мешок картошки, опустошил его за два месяца и посчитал, что болезнь ушла безвозвратно, лекарство "Альмагель", которое ему врач прописал, тот же самый крахмал, это он в аптеке на плакате прочитал.
Ну уж если случалось заболеть, Женька шёл прямиком к дому Капитолины Петровны, бывшему заслуженному фельдшеру, ныне пенсионерке. Медпункт в деревне давно закрыли, фельдшера отправили на пенсию, но больные-то остались, так и продолжают к ней ходить, на пенсии она или нет, значения не имеет. Женьку она особенно жалела, знала, что душа у него чистая, бескорыстная, как у блаженного.
Вот последний случай. Было это так. Рядом в соседней деревне жила женщина, нарожавшая кучу детей, но так и не устроившая свою личную жизнь. Дети рождались, а мужья всё равно не задерживались. Временами многодетная мать впадала в тоску и лечила свои душевные раны простым способом-уходила в запой. Женсовет то и дело грозился лишением материнских прав: дети не кормлены, не присмотрены, самому младшему всего год, но дальше словесных угроз дело не двигалось. Лишь на какое то время она бросала пить, даже устраивалась на работу, да хоть той же посудомойкой, и месяца два терпела, потом становилась грустной, раздражительной - верные признаки, что терпение у неё на пределе, вот-вот сорвётся.
Никто и не догадался, зачем Женька выпросил у Галины козу в аренду на лето, раньше отдавала – не брал. Та решила, что взялся за ум, козу охотно отдала, куда их. Вечером доил козу, кипятил молоко, переливал в детскую бутылочку с соской, а остальное в банку, и тропкой по лесу, за пять километров в соседнюю деревню. Там кормил самого маленького, старшим разливал по кружкам, и обратно, той же тропкой домой, чтобы не встречать любопытных, ни к чему лишние пересуды. И никто бы не узнал, да женсовет, спустя месяц, нагрянул вечером, как раз во время кормления.
-Что ты тут делаешь?
-Да я это так, мимо шёл. Думаю, где-то ребёнок плачет, вот и заглянул.
-Дядя Женя к нам каждый день с молоком приходит,- проболтался старший.
Детей, конечно, забрали, отдали в приют. Женька горевал, потом продал козу, деньги отдал Галине, купил себе пол-литра и долго орал на крыльце протяжные песни, похожие то ли на плач, то ли на вой волков на ближнем болоте.