3
Снег за день почти растаял. В скверике было тихо, голые деревья стояли понуро и одиноко. Вверху светились редкие звёзды. Там, в вышине, уже летали спутники, и Михаил с минуту смотрел вверх, надеясь увидеть движущуюся звездочку с прерывистым мерцанием. Но звезды летать не хотели, стояли на месте. А Михаил подумал, что скоро в такой мерцающей звездочке будет сидеть человек, облетит Землю за какой-то час-другой – это столько же, как Петьке до Белой Церкви на автобусе – и , наверное, удивится, что Земля такая маленькая. Может, она даже покажется заблудившейся в космосе странницей, но в газетах об этом не напишут, а напишут о том, что Земля удивительно красива, и её нужно беречь. Почему-то ни одному крестьянину не надо доказывать, что он свой дом должен беречь, а всем нам – что Земля наш дом – надо. Неужели Генка прав, что мы «только происходим»?
Над крышами домов поднимался белый серп луны. Михаил вдруг ощутил себя частицей всего этого разнообразного и бесконечного мира, и совсем в другом свете увидел и деревья, и луну, и даже эту скамейку, которая была вовсе не скамейкой, а тоже деревом, хоть и бывшим, и, может, помнила и дождь, и руки людей, давших ей другую жизнь. Когда-то и он перестанет быть человеком, но не должен же он исчезнуть бесследно, если не исчезло даже это дерево, ставшее скамейкой.
Михаилу очень хотелось, чтобы Ольга пришла. Он и её видел сейчас по-другому, чувствовал, что любит её, а если даже она его не любит – ну что ж, это не зависит ни от неё, ни от него.
Её он увидел издали и медленно пошел навстречу, стараясь по походке, по выражению лица угадать: как она, с чем пришла. Ему хотелось знать всё до конца, чтобы между ними не было ни Юрия, ни собственных сомнений.
Они встретились, и в её глазах он увидел тот же вопрос.
- Ждал? – спросила она.
- Ждал. – Он привлек её к себе. – Я очень тебя ждал.
- И я не могла дождаться семи часов – всё думала, придешь ты или нет.
Луна поднялась выше и уже не цеплялась за деревья, её ровный холодный свет заливал тихий сквер, превращал окружающие дома в сказочные замки. Ольга шла и рассказывала о своих вчерашних переживаниях, о сегодняшнем разговоре с Юрием.
- Знаешь, к нам сегодня заходила ваша Наташа – ну, к Петьке, конечно, - но мне показалось, что она любит Генку.
- Я давно это знаю. И что у вас там в комнате за дурак такой – Генка?
- Он не дурак. И, по-моему, он тоже любит Наташу.
- Я об этом и говорю. Она к Петьке и ходит лишь затем, чтоб увидеть вашего умника.
- Вот ты его совсем не знаешь, а так говоришь.
- А как я должна говорить? Если люди любят друг друга, так чего в прятки играть?
- Умная какая! А если человек не может сказать. Я же вот люблю тебя, а сказать не могу.
Ольга остановилась.
- Повтори, - тихо сказала она.
В этот вечер времени до отбоя им не хватило, и Михаил поблагодарил провидение, что дежурила не Цербер.
***
Поставив себе целью достичь как можно большего, Юрий много времени уделял учебе, серьезно занимался спортом. И не потому, что связывал со спортом своё будущее. Он и мысли не допускал, что станет настоящим боксером. Этот вид спорта он выбрал случайно, но оказалось, что у него для бокса хорошие природные данные, и он продолжал посещать секцию, относясь к тренировкам, как и ко всему, что делал, с полной серьезностью.
Но спорт ему нужен был не для того, чтобы стать чемпионом, а чтоб сильным быть, выносливым, уметь постоять за себя не только морально (это он умел), но и физически. После института он это культурное мордобитие бросит. Ни к чему уродовать свою физиономию.
Но Юрий никак не ожидал, что у него вот так получится с Ольгой. И хотя уязвленное самолюбие заставляло его искать причины вне себя, он понимал, что такой ход мыслей очень уж напоминал позицию лисы, не дотянувшейся до винограда. Надо спокойно и трезво признать тот факт, что Ольга уже не твоя. А случилось так потому, что ты всё-таки сухарь, а девушки любят веселых ребят. Интересно, что представляет из себя тот строитель? Юрий как-то видел его рядом с Ольгой, парень из себя ничего, хотя держится не совсем уверенно. Скорее всего будет у Ольги под каблуком. Впрочем, может это и не так…
Потом он как-то видел его на стадионе, хотел подойти, но передумал: о чем говорить? Не о чем.
***
В город пришла весна и стала творить что-то невероятное и с природой, и с людьми. Солнце ощупывало теплыми лучами каждый сантиметр земли, и ему навстречу тянулись зеленые ростки. Отяжелели деревья, а бродившие в них соки искали выхода и взрывались набухшими почками. Люди сбросили надоевшую зимнюю одежду и стали стройнее, красивее и проще. Можно было к любому подойти, словно к старому знакомому, заговорить и в этом не было бы ничего странного, вместе с одеждой люди сбросили и условности обыденной жизни.
А может, это лишь так казалось Ольге, потому что весна проходила через её сердце. Она всегда любила весну, но разве трава была когда-нибудь такая зеленая, а небо такое синее? И разве она когда-нибудь чувствовала, что не просто ходит по земле, а вместе с нею дышит и живет? Если раньше она видела весну как бы со стороны, любовалась ею, как любуются картиной на стене, то теперь всё было иначе. Она, словно травинка, тоже тянулась к солнцу, что-то в ней росло, ширилось, искало выхода. На что бы она ни посмотрела, что бы ни подумала – всё было не так, как раньше. Ей хотелось кричать каждому встречному, что жизнь – это огромной счастье. Счастье – уже просто видеть всю эту красоту. Неужели люди этого не понимают? Зачем они ссорятся, завидуют друг другу, делают подлости? Что ж тебе, человек, ещё надо, если тебя наградили самой высшей в мире наградой – жизнью? Будь же достоин этой награды. И как люди этого не понимают!
Она вдруг ощутила разницу между «знать» и «понимать». Да, да, какая чудовищная разница! Она же всегда знала, что «жизнь прекрасна и удивительна», что жизнь – это счастье, но поняла это только теперь. Она же всегда знала, что надо жалеть «братьев меньших», но никогда не чувствовала, не понимала, что они действительно братья, братья по жизни на этой одной и единственной на всех зеленеющей планете. Пусть они иначе выглядят, чем мы, пусть не такие разумные, но если нам ум дан на то, чтобы их уничтожить, то что же это за ум?
На скамейке сидела миниатюрная седая бабушка, державшая на поводке лохматую белую болонку. Ольга улыбнулась бабушке и присела рядом. Болонка обнюхала её туфли, поглядывая глубоко спрятанными в волосах глазами.
- Ух ты стиляга! – погладила её Ольга. – Хорошая собачка. Как тебя зовут?
Болонка прислушалась, склонив голову, фыркнула и отошла к хозяйке.
- Белка, - сказала бабушка. – Всё понимает. Иной раз подумаешь: не хочет, бестия, разговаривать, чтоб её ничего не заставляли делать.
- Сколько ей лет?
- Молодая, второй год
Ольга посидела, поговорила с бабушкой и решила съездить на вокзал. Встретить там Михаила она, конечно, не надеялась, так как не знала, каким он вернется поездом, но ей захотелось почему-то оказаться в вокзальной суете. Захотелось и всё.
Возможно, Михаил уже и приехал, думала она, и тогда он, наверное, пойдет к ней, но найдет дверь закрытой: её нет, а Нине Павловне неожиданно попалась путевка, и она уже полторы недели в Сочи. Вчера прислала письмо и открытку – поздравление с днем рождения. «Желаю тебе, Оленька, много-много счастья…»
Двадцать два года. Не так уж и мало. Интересно, сколько лет той похожей на мышку бабушке? За семьдесят? Ольга улыбнулась: неужели и она такой будет? Нет, это никак невозможно. И Ольга легко вскочила в подошедший полупустой трамвай.
Вряд ли Михаил уже приехал. Тогда бы ему надо было выезжать ночью, а это неудобно. Но если и приехал – ничего. Они встретятся вечером. Она просила, чтобы он приехал именно сегодня, и он пообещал, хотя она и не сказала про свой день рождения.
Ольга вчера долго ходила по магазинам, купила красивую импортную бутылку какого-то рома, ужаснулась крепости, указанной на этикетке, хотела вернуть обратно, но постеснялась, и тогда в другом магазине взяла бутылку сухого вина. Вся эта процедура отняла у неё много сил, ей неудобно было даже заходить в винные магазины; казалось, все на неё смотрят.
Вокзал напоминал муравейник, и невозможно было понять, кто куда стремится и зачем. Сумки, мешки, чемоданы, шум, гам, спешка. В залах ожидания было спокойнее. Одни сидели с усталыми, безразличными лицами, другие чутко прислушивались к объявлениям. Милиционер ходил между рядами лавок и будил тех, кто спал: то ли заботился, чтобы люди не проспали, то ли не разрешалось занимать одному всю лавку. Ольга взяла мороженое и присела возле пожилой женщины, видимо, колхозницы. Та подозрительно на неё покосилась и пододвинула свои кошелки поближе.
Ольге стало неловко. Без вещей, расхаживавшая с праздным видом по залу, она и должна была вызывать подозрение у таких вот занятых своими хлопотами людей. Она взглянула на женщину, ей захотелось заговорить с нею, развеять её необоснованную подозрительность, но не знала, как это сделать. Её взгляд ещё больше насторожил женщину.
Ольга вышла на привокзальную площадь, постояла, вглядываясь в разношерстную толпу, села в трамвай и уехала.
От остановки шла домой через тот же сквер. Бабушки с болонкой уже не было, и она присела на скамейку. Ведь это была её с Михаилом скамейка, а сам он сейчас или едет в поезде, или в своем общежитии, или пошел к ней на квартиру. Лучше бы – на квартиру, пусть не думает, что у неё только и забот: сидеть дома да выглядывать его в окошко. Но ей не хотелось, чтобы он услышал эти мысли. За последний месяц они и ссорились, и мирились, но Ольга чувствовала, что причиной ссор была она, её неуравновешенный характер. И от этого Михаил был ей ещё более дорог. Это она нападала на него со всех сторон, будто разведывая слабые места укрепленного острова, но он неизменно отражал её атаки на самых подступах, обращая всё в шутку и не позволяя проникнуть внутрь крепости. За три месяца их знакомства Ольга так и не знала его намерений. Она видела, что он любит её, но – и что? Может, ему этого и достаточно, а ей? Он думает об этом или нет?
Над скамейкой склонилась ветка клена. Ольга дотянулась рукой, потянула за кончик, чтобы рассмотреть набухшие почки, и ветка вдруг взмыла вверх, а в руке осталась маленькая веточка. Она проводила взглядом качающуюся ветку, оглянулась на темный ствол и сказала мысленно: «Извини, я не хотела…»
***
Пластинка кончилась, и Ольга выключила радиолу. На часах было семь. Она посмотрела на почти полностью сервированный стол и ей захотелось плакать. День, начавшийся так необычно и суливший столько счастья, заканчивался ничем. Михаила не было, и даже пропала уверенность, что он будет. Видно, не приехал. Ему плевать, что она просила его быть обязательно. И на своё обещание плевать. А она, дура, размечталась…
Несколько часов назад она пришла домой и больше всего боялась, что вот сейчас постучит Михаил, а у неё ничего не готово. Возвращаясь с вокзала, она зашла в кулинарию и купила торт. Ничего, что на нем ничего не написано, и нет у неё не то что двадцати двух, а даже и одной свечи – не в этом дело; на дне рождения должен быть торт – и он вот он!
А жаркое можно потом. Сейчас только три, а он приедет часам к пяти-шести. В крайнем случае сам и начистит картошки, пусть привыкает! А она пока примет ванну – вот! Чистота - залог здоровья, как написано в общежитии.
Ольга напустила в ванну воды, приготовила бельё и заперла наружную дверь. Полная хозяйка! Неужели и у неё будет такая квартира? В кухне что-то бормотал динамик, и она его выключила: если Михаил позвонит, будет слышно. Из ванны она, конечно, не выйдет, пусть приходит позже, просто будет знать, что он приехал. Больше звонить некому.
Хотя квартира была на третьем этаже, она задернула окна, а уж потом разделась. Подошла к трюмо, повернулась и так, и так. Что такое? У неё кривые ноги?! Она соединила пятки. Да нет же, всё нормально… Ольга ещё с минуту повертелась перед зеркалом, вздохнула с улыбкой («Такое добро пропадает!..») и пошла в ванную.
Нежась в горячей воде, снова подумала: неужели у неё будет такая квартира? Это казалось несбыточной мечтой. А с другой стороны – почему бы нет? И она, и Миша – молодые специалисты, а говорят, есть закон, что специалистов должны обеспечивать жильём. И она уже была в мыслях в собственной квартире, а Михаил стучал в дверь ванной и спрашивал: тебе потереть спину, мадонна? И она поднялась и закрыла дверь ванной, потому что иначе Михаил постучать не сможет, а мыться с открытой дверью – нехорошо…
Спину надо было мыть самой, и Ольге изрядно пришлось потрудиться, изгибаясь и выворачивая руки.
Но вот она стояла перед тем же зеркалом розовая, чистая и расчесывала свои густые волосы. Пятки держала вместе и завидовала этому противному Михаилу, который не понимает своего счастья…
Ну вот и всё. Она причесана, одета и даже пахнет одеколоном, хотя, в общем, и так хороша.
Ольга отодвинула шторы. За окном стоял тот же ясный день, но солнце уже заходило, окрасив небосклон в оранжевый цвет. Было уже пять часов, и она поставила вариться мясо и начала чистить картошку.
Долго нет Михаила, пора бы уже. Может, эту картошку и чистить не надо – для себя, что ли?
Она решила, что на дне рождения будут только Нина Павловна и Михаил. И вот – никого. Отчасти сама виновата. Если бы Михаил знал, что у неё день рождения, то, конечно, приехал бы. Но она не стала говорить, чтоб не ломал голову о подарке.
Ладно, как будет, так и будет. Может, ещё и приедет. Она включила радиолу и поставила долгоиграющую пластинку с песнями Робертино Лоретти. Пусть хоть этот малыш составит ей компанию. Здорово поет, чертенок!
Она застелила свежую скатерть и начала накрывать на стол. Торт, сыр, колбаса, ситро, минеральная вода, два бокала. А рюмки ставить или не надо? Она и пила-то всего два раза в жизни, уже здесь, в институте, да и то по полстакана вина. И на кой черт она взяла ту бутылку рома? Может, её и не показывать? На красивую наклейку позарилась, дурочка. И что Михаил подумает?
Бедноват стол. Ничего. Зато как красиво сыр и колбаса нарезаны! В книжке высмотрела. А ещё жаркое скоро поспеет, есть мороженое в холодильнике. Постояла, посмотрела: всё-таки чего-то на столе не хватало. Цветы, вот что надо! Метнулась к окну и поставила посредине стола небольшой горшочек с пышно распустившейся геранью. Улыбнулась. Вот, теперь совсем другое дело!
Вздохнула. Играет музыка, стол накрыт – пей, гуляй! Такого дня рождения у неё никогда ещё не было...
Ей захотелось пить. Что же открыть – ситро или воду? Решила – воду. Налила в бокал, поднесла ко рту, но не выпила, подошла к зеркалу.
«Будь здорова, Ольга. У-у! Какая ты сегодня красивая. Глаза только грустные. Переживаешь, да? Не надо переживать. Выпей водички и успокойся. Вот так, молодец. А грустная ты не потому, что он не пришел – подумаешь! – а потому, что день рождения сам по себе грустный. Он нравится детям, а взрослые только прикидываются веселыми…»
Кажется, зеркальная Ольга с этим согласилась и слабо улыбнулась.
Однако, что же делать со все этим – убрать, что ли?
Зачем убирать? Сегодня день рождения, а день рождения принято отмечать. Пусть всё стоит. Пусть хоть сто лет всё стоит!
Спокойно, пожалуйста. Не надо думать ни о дне рождения, ни об этом столе. Надо чем-нибудь заняться. Например… стиркой! Почему бы в день рождения не постирать? Это же очень оригинально – затеять стирку в собственный день рождения. А если этого кто-то не понимает, так она ни при чем.
***
Михаил опаздывал, и это его раздражало: он не любил подводить людей. Правда, он не обещал приехать утром, было сказано, что вернется сегодня, но это само собой предполагало какую-то средину этого «сегодня», а не почти самый его конец.
Но дело было не только в этом. В последнее время он всегда уезжал из дома с тяжелым сердцем. Было жалко изможденного работой отца и больную мать. Какая-то дурацкая жизнь настала, все разъезжаются, никто ни с кем не живет. Брат после армии завеялся куда-то на Север, он после института тоже неизвестно куда попадет, а старики одни.
Отцу было уже шестьдесят два года, но он продолжал работать. И когда Михаил в прошлом году заикнулся о том, чтобы перейти на заочный, отец не захотел и слушать: один, мол, год остался, не смей и думать.
Вокзал встретил огнями, сутолокой, шумом. Михаил быстро вышел на привокзальную площадь и вскочил в трамвай. Невесёлые домашние мысли остались в поезде, и он думал о предстоящей встрече с Ольгой. Решил ехать прямо к ней. Этот маленький чемоданчик не помешает, наоборот: «спешил, летел, дрожал…» А если заходить в общежитие, то потеряет много времени.
В Ольгиной квартире Михаил бывал часто, но всегда при хозяйке, и отсутствие Нины Павловны ( они с Ольгой вместе провожали её на курорт) придавало сегодняшнему вечеру щемящую неопределенность.
Он нажал кнопку звонка и замер. Тишина. Значит, нет никого. Подождал с полминуты – никаких звуков. Без всякой надежды снова нажал на кнопку: раз, второй, третий. Порядочные люди так не звонят, не пожар, но какое это имеет значение, если там никого нет?
Внутри что-то скрипнуло, послышались шаги, и дверь открылась. Михаил переступил порог.
- Проходи, - сказала Ольга, он мешал ей закрыть дверь. - Ты прямо с вокзала?
- Спешил, летел…
- Да проходи, проходи. Стал, как столб. Спешил он, летел…
Сделав несколько шагов и увидев накрытый стол, Михаил оглянулся.
- Я не вовремя? Ты кого-то ждёшь?
- Очень не вовремя. Всё остыло. Иди умойся с дороги, а я тоже переоденусь.
Михаил посмотрел на стол. Неужели день рождения? Но почему не сказать об этом? На столе, правда, спиртного не видно, но этот цветок посредине явно неспроста.
- Ну как? – спросила Ольга, крутнувшись в новом крепдешиновом платье.
Михаил никогда ничего не понимал ни в фасоне, ни в материале, но платье, приталенное, с пояском, очень шло Ольге. Вот только что сказать, он не знал. Поэтому так и сказал:
- У меня нет слов!..
- У тебя не только слов, но и совести нет. Заставил бедную девушку столько ждать.
- Четыре часа просидел на вокзале, не было билетов. Но ты мне зубы не заговаривай. Что всё это значит? – кивнул он на стол.
- Ничего, - сказала Ольга. – Приедет, думаю, человек, намается в поезде, голодный.
- Откуда ты взяла, что я ем цветы?
Ольга засмеялась.
- Цветы – это для меня. – И сделала глазки.
- Сколько?
- Плебей! У женщин не спрашивают.
- Значит, восемнадцать.
- Значит, восемнадцать. Что сеньор будет пить?
- Сеньор ничего не будет пить, потому что сеньорины так не поступают. Не могла сказать?
- А я забыла. Первый раз восемнадцать, что ли? Сегодня вспомнила. Стирала вот и вспомнила. Так что сеньор будет пить?
- А что, есть выбор?
- Нет, выбора нет, - испугалась Ольга. И принесла бутылку сухого вина. - Вот. Продавщица сказала, что это солнце в жидком виде. - Она не садилась, ей подумалось: «Ну что мужчине стакан сухого вина? К тому же проболталась насчет выбора». – Вообще-то, - она замялась, - выбор есть…
Ольга принесла ром, смутилась и стала рассказывать, как она с полчаса ходила вокруг этой бутылки и всё раздумывала, купить или не купить, уж очень ей наклейка понравилась.
- Смотри, какие губы у негритянки. Вот бы тебе жену такую: зацеловала бы! Может, не будем пить? Глянь, какой крепкий.
Михаил повертел в руках бутылку, изучил наклейку и сказал:
- Надо пить, иначе это будет неуважение к черному континенту.
Пока Ольга ходила за жарким, он справился с мудреной пробкой и налил рому ей и себе.
- Ты что! Я не буду. Ещё сдурею… Ты вина мне налей.
- Как я вытащу пробку? Штопора нет.
- Сейчас поищу.
Она нигде не нашла, да и раньше не видела в квартире штопора.
- А нельзя её как-то туда?
- Куда туда?
- Ну, внутрь. Пробку.
- Садись ты, не бегай. Только родилась, а уже разбегалась. – Михаил покрутил закупоренную бутылку, поставил на место. – Ты пила когда-нибудь ром?
- Я даже водку никогда не пила.
- У-у, салага. Как же ты будешь торговать ромом, не зная, что это такое. Тебе не дадут диплом. И правильно сделают.
- Открывай вино, - сказала Ольга, хотя ей очень хотелось попробовать ром.
- Значит, так. – Михаил встал. – А ты садись. Садись, садись.
- Открой вино, - повторила Ольга, надеясь, что Михаил всё же не окажется послушным.
- Ты сядешь или нет? Если женщина сидит, то мужчина стоит. А если женщина стоит, то мужчина что, летать должен?
Ольга не стала больше испытывать судьбу и села. Михаил торжественно поднял рюмку, откашлялся, поправил воображаемый галстук.
- Товарищи! Сегодня у нас очень радостный день. Ровно восемнадцать лет назад на Земле появился человек, который… которая…
- …которое, - засмеялась Ольга.
- Тише, товарищи! Которая… Ну зачем ты перебила? – Михаил опустил рюмку. – Оля, я не Цицерон, а потому просто желаю тебе счастья и всегда быть молодой.
- Спасибо, Миша. – Ольга тоже встала. – Спасибо. Ты почти Цицерон.
Михаил выпил. Ром он пробовал первый раз в жизни, и ему показалось, что это очень скверная штука, но он не подал вида и начал расхваливать напиток. Спохватившись, что не налил воды, взял бутылку «Березовской», оказавшейся неполной, и налил в бокалы.
- Это я пьянствовала, пока тебя не было, - сказала она о неполной бутылке.
- Ты пей, очень приятная штука.
У Ольги было такое выражение, как перед прыжком с парашютом. Она поднесла рюмку ко рту и стала медленно цедить сквозь зубы. Где-то на половине поперхнулась и хорошо, что Михаил подоспел с водой. Отдышавшись, отодвинула рюмку подальше:
- Какая гадость! – И показала негритянке язык.
- Хороший напиток. Ты просто не понимаешь.
- И понимать не хочу. Зачем только продают такое!
- Вот станешь большим начальником и разберешься, сказал Михаил и пошел ставить пластинку.
С элегантным поклоном Ольга пригласила Михаила на танго. Михаил держался ближе, чем они танцевали обычно, и она пристально посмотрела ему в глаза. Он хотел её поцеловать, но Ольга увернулась, а потом отрешенно теребила на его груди пуговицу рубашки, и её рука не давала Михаилу сократить расстояние.
- Оторвешь пуговицу.
- Пришью, - сказала Ольга.
Танго кончилось. Михаил довел Ольгу до стола, отодвинул стул, как это видел в кино, Ольга села, оглянулась, и они рассмеялись.
На второй раз Ольга от рома решительно отказалась, и Михаилу пришлось открыть вино. Себе же, чтоб не мешать, налил рому.
- Опять мне держать речь?
- Не надо. Ты всё сказал. – Ольга взяла бокал с вином. – Или не всё?
- Конечно не всё. Я тебе что пожелал? Вечной молодости. А зачем она одной? Хочу пожелать, чтобы ты всю жизнь делила свою молодость с любимым человеком.
- Спасибо, Миша.
- Вкусная картошка. Завидую твоему будущему мужу.
- Не завидуй. Любовь – не картошка. – Она вдруг вспомнила себя после ванны перед зеркалом, почувствовала, как лицо заливает краска. Хорошо, что сейчас это можно отнести за счет вина. Поднялась и направилась к радиоле.
- Робертино хочешь послушать?
- Нет, что-нибудь другое.
Михаил пошел в кухню и закурил. Она вся была завешана простынями. Ольга пришла следом.
- Ты что, действительно забыла про свой день рождения? – кивнул он на развешенное бельё.
- Конечно забыла. Некоторые так, знаешь, голову заморочат, что ничего не соображаешь. Спасибо Нина Павловна напомнила, открытка вон лежит.
Михаил прочитал открытку.
- Ты не курил бы здесь, а то бельё пропахнет дымом, хозяйка будет ругаться. Кури в зале.
- Не завидую я твоему будущему мужу.
- Хозяйка, говорю, будет ругаться. Кури в зале, там же удобнее.
Ольга танцевала не поднимая головы и держась за любимую пуговицу.
- Может, тебе её подарить? – сказал он, стараясь вытеснить её руку.
У Ольги кружилась голова, она уже знала, что сопротивляться не сможет, и эта рука – последний ненадёжный барьер. Когда в танце касались их колени, её словно пронизывало током.
Устраивая этот вечер, Ольга предполагала, чем он может закончиться. Но если раньше это было далеким и интересным, то теперь - близким и страшным.
- Тебе пора уходить, - сказала она, теребя пуговицу.
- Ещё только десять часов, успею.
« А ведь уйдет», - подумала она. Её подбородок задрожал, и по щекам покатились слезы. Она ещё ниже наклонила голову, а когда Михаил, не замечая слез, попытался её обнять, Ольга вырвалась и, не в силах сдержать всхлипываний, убежала в спальню и упала ничком на подушку. Михаил растерянно вошел за нею, прикоснулся рукой к вздрагивающим плечам.
- Оля, что с тобой?
- Оставь меня.
Михаил принес стакан с водой.
- Выпей вот…
- Ну оставь же меня, выйди отсюда, - умоляюще сказала Ольга, не отрывая головы от подушки. Ей не хотелось, чтобы он видел обезображенное слезами лицо. – Посиди там.
Он поставил стакан на тумбочку и вышел. Он ничего не понимал. Какие эти женщины скорые на слёзы! Как летний гром среди ясного неба. Вот тебе и день рождения. Он прошелся по комнате, чтобы мельком взглянуть на Ольгу. Она стояла возле тумбочки к нему спиной и, кажется, смотрелась в зеркальце. Ну и слава аллаху, значит, гроза миновала.
Он подошел к столу и понюхал герань. Ничем не пахнет. Такой красивый цветок, а не пахнет. Или это никотин так притупляет обоняние? Он где-то читал, что курящий человек в лесу, например, не воспринимает и половины тех запахов, которые чует некурящий. Наверное, это правда. И он закурил, подмигнув негритянке и усевшись на диван.
Вскоре вышла Ольга. Она улыбалась. Глаза были немного припухшие, а щеки бледнее обычного: припудрилась…
- Ты не ушел? Она села рядом и склонила голову ему на плечо. – А я думала, испугаешься, убежишь.
- Как бы я оставил тебя во время такого наводнения. Чего ты разревелась?
- Не знаю. Девичьи слёзы – вода, говорят.
- А пуговицу ты мне всё-таки оторвала – видишь, нету пуговицы.
- Как? Правда! – Ольха хлопнула в ладошки и засмеялась. – А где ж она?
- Это у тебя надо спросить.
- Ну, снимай, пришью. Она здесь где-то. – Ольга вскочила с дивана и стала искать.
- Не надо. Будем танцевать – всё равно оторвёшь.
- Нет, я больше не буду.
Пуговицы нигде не оказалось.
- Ты, наверно, сам оторвал и спрятал.
- Конечно, вали всё на меня.
Радиола давно молчала, на столе пылала герань, интригующе смотрела с наклейки негритянка.
- Ну, ладно, - сказала Ольга. – Ты ещё не заснул на моем веселом дне рождения? У тебя больше тостов не осталось?
- Мои тосты почему-то идут тебе не в пользу.
- Тогда садимся за стол, именинница говорить будет.
Они пили, танцевали, снова садились. Ольгу будто подменили. Она была веселой, носилась, как птица, пела, и Михаил с восхищением смотрел на неё и не верил, что такая девушка может стать его женой. Никогда он не любил её так, как в этот вечер. Он говорил ей нежные слова, а она смеялась:
- Это не ты говоришь. Это говорит ром. Вон та негритянка.
- Что? Не я говорю? Это я говорю!
- Ты, Миша, не пей больше. Тебя шатает. А ну пройди по дощечке.
И он шел, балансируя, доказывая, что не пьян.
Было уже за полночь, когда Ольга вдруг притихла и начала разбирать постель. Она постелила Михаилу на диване, а сама легла в спальне – там, где ещё недавно проливала горькие слёзы. Лежала и прислушивалась к звукам в зале; слышала, как Михаил ходил, чиркал спичкой, кажется, что-то пил. Через несколько минут он зашел к ней и зашарил руками по одеялу…
***
Михаил проснулся от острой головной боли. Он открыл глаза, с удивлением посмотрел на непривычный потолок, штору на окне и понял, что находится у Ольги. Вспомнил перипетии ночи и закрыл глаза. Слава богу, что Ольги нет рядом. То, что было, казалось чем-то далеким и похожим на сон. Он слышал звон тарелок, плеск льющейся воды и так и лежал с закрытыми глазами.
Очень болела голова. Боль была волнообразной, пульсирующей, словно под черепом плыла по кругу лягушка, больно отталкиваясь задними лапами. Он открыл веки и попробовал сосредоточить на чем-нибудь взгляд, но теперь болели и глаза, и он снова закрыл их. «Нажрался, идиот», - выругал он себя.
Надо бы подниматься, но он совершенно не представлял свою встречу с Ольгой.
Совсем близко послышались шаги, он почувствовал Ольгино дыхание, её губы на своей щеке. «Любимый мой», - тихо сказала она и легонько провела рукой по его лбу. Михаил привлек её к себе.
- Страшно болит голова, - сказал он.
- Ещё бы! – высвободилась Ольга. – Ты же почти всю бутылку вылакал. Негритянка даже губы поджала от удивления. Ты же у меня, оказывается, горький пьяница! – Ольга смотрела на него, как ни в чем ни бывало. Значит, всё в порядке, и он тоже повеселел, отбросил одеяло, чтобы встать, но тут же укрылся снова. Ольга прыснула, подала его трусы и вышла из комнаты. Он тоже засмеялся и подумал: как с Ольгой всё легко.
В ванной Михаил критически посмотрел на свою физиономию и опять удивился: какой всё-таки женщины всепрощаюший народ – целовать такую морду… Он умылся холодной водой, растерся до пояса. В теле появилась бодрость, но голова по-прежнему трещала. Если у пьяниц каждый день так болит голова, то ругать их – по меньшей мере жестоко… Впрочем, так им, этим пьяницам, и надо: такая ночь, а он даже вряд ли всё помнит. Дурак.
- Ты долго там будешь плескаться?
В зале было чисто, на столе стоял лишь цветок герани.
- Голова трещит…
- Каким ты меня ядом напоила, да? Ну, пойдем. Я чай согрела. А может, клин клином? Там осталось немного.
- Не-ет, -замотал головой Михаил. – Даже запаха не хочу.
- Ну, смотри. А то я ведь тебя угробила – мне и лечить.
Михаил обнял её за талию, и они пошли на кухню. На столе дымился чай, лежало печенье и остатки вчерашней роскоши.
- Сюда садись. Может, всё-таки выпьешь?
Но Михаила чуть не стошнило при виде бутылки, и он снова покачал головой.
- Я почему так говорю? По соседству с нами жил дядя Петя, пьяница или алкоголик, я не знаю, какая разница. Так вот он придет вечером пьяный - но тихий был, не буянил, ляжет спать и всё – а утром стучится: «Марья (это моя мама), у тебя там нет хоть пятьдесят грамм?» А откуда у матери? Но иногда было – для растирки там возьмёт или что, даст ему, он тут же выпьет, руки, помню, дрожат, но сразу повеселеет, становится другим человеком. Может, и тебе лучше станет?
- Я не дядя Петя. Я просто Миша.
- Противный. Мне не хочется, чтоб у тебя голова болела.
- Думаешь, мне хочется?
Михаил глотнул крепкого чаю, съел через силу кусочек сыру. Но легче не стало, и он подумал: может, действительно попробовать? Было страшновато, ему казалось, что его вырвет, но и головную боль терпеть не хотелось.
- А ты выпьешь?
- У меня-то голова не болит. Ну, разве что капельку, за компанию.
Она себе плеснула чуть-чуть, остальное вылила ему.
Михаил медлил. Губы скривились, будто он уже выпил.
- Ты пей здесь, а я туда пойду.
- Куда туда?
- Ну… вдруг плохо станет от твоего лекарства.
- А, ну иди. Бе-едненький мой. – И Ольга чмокнула его в щеку. - Ни пуха, ни пера.
Дядя Петя, видно, понимал толк в этих делах. Скоро Михаилу стало легче, они весело позавтракали и продолжили праздник.
Месяца через полтора Ольга почувствовала, что забеременела, и они поженились.
(Продолжение следует)