Когда б вы знали, из какой житейской прозы рождаются еврейские стихи, записанные автором по-русски… Вот книжка, в которую Ирина Рувинская собрала свои стихи последних лет.* A вот я, пожилой литератор мужеска пола, читаю и перечитываю эти полувольные переменностопные стихи. Ну что поэт женского пола может мне рассказать про женщин? Ведь я всё знаю про женщин! Нет, – говорят женщины из книжки, – всё, да не всё. Всё про нас не знает и Басё.
Ему
самому доброму из своих мужчин
сказав со смехом что другого нашла
врала
и родила от него полсотни строк…
Щель между прозой жизни и поэзией жизни была неуловима и в старые времена. Вот романтически настроенный юноша Вильгельм Мейстер путешествует с театральной труппой по германским городам и весям и вместе с собратьями актерами то погружается в закулисную прозу, то выступает на сцене, преобразуя эту прозу в поэзию. А вот петербургский мещанин и мечтатель, проживающий в утлой квартирке под присмотром кухарки Матрёны, встречает свою любовь в магическом полусвете петербургских белых ночей, романтически её теряет и возвращается в свою каморку пить скверный утренний Матрёнин кофей. С романтически разбитым сердцем.
В поэзии эта дистанция держалась довольно долго, хотя отдельные смычки и имели место. Трехстопная рифмованная социология Некрасова на Руси и всё, что за ней последовало. Честная перепись верлибром жителей городка Спун Ривер, предпринятая американцем Эдгаром Ли Мастерсом... Но всё-таки подавляющее большинство поэтов не покидало Парнас вплоть до катастрофы 1914 года. Однако, выпроставшись из военно-революционных руин, европейско-американская поэзия не стала реставрировать заветы Буало и Сэмюэля Джонсона, а пустилась по разбитым послевоенным дорогам пешком вослед за прозой. Следующая, ещё более ужасающая мировая война окончательно упразднила классические рецептуры.
В России естественное развитие изящной словесности было прервано неотвязным партийно-советским руководством. Несогласных с генеральной линией извели, уцелевшие ушли в подполье, прихватив с собой наследие Серебряного века, а казённый соцреализм продолжал пользоваться разрешенной к употреблению силлабо-тонической метрикой, перекладывая социальный заказ на ученические размеры. Было ли всё это поэзией, рождённой из прозы, – пусть судит «Краткая литературная энциклопедия», выходившая в пристойно-застойные 60-е – 70-е.
Ирина Рувинская всерьёз взялась за стило в новые времена, когда застоявшийся дух соцреалистической поэтики был уже несколько проветрен чужеземным, главным образом, англо-американским влиянием. Огден Нэш, активно переводившийся на русский, научил нас вмещать свои лирические интенции в длинные строки с переменным числом слогов и мерцающими парными рифмами. Подпольные смогисты, полузапрещённый Соснора, разрешённый Мартынов… А там и Бродский подоспел, вернее, подоспели его тамиздатовские томики, передававшиеся из рук в руки в крупных городах. А Харьков, откуда Ирина прибыла в Израиль, безусловно, к таковым принадлежал.
«Может, поможет» – четвертый сборник Рувинской и второй изданный в Израиле. Её стихи определенно выделаны из прозы жизни, а не расшиты по серебряной канве старых мастеров. Первый раздел соткан из воспоминаний об оставшейся за горами-долами-морями неисторической родине. Вначале «всё как в жизни»:
её Алик учился у нашей мамы в шестнадцатой школе
он на мотоцикле разбился потом
а муж её татарин играл на баяне...
В следующем стихотворении:
в восемьдесят девятом году прошлого века
это были деньги
на них раза три поесть можно было в столовой...
Это все о жалких реалиях той жизни, кое-что о тогдашних харьковчанах. Но предпоследнее стихотворение раздела с зачином
какая звезда
гляжу на нее из окна
и не знаю названия...
кончается вот как:
и горит горит
будто сплошную тьму
нАсквозь прожгло в этой точке
вселенское пламя.
Прожгло? Меня – прожгло. Да и последнее замирает на пронзительно-ностальгической ноте:
...всё стоят и стоят в июньской пыли
те которые
нами были.
Следующие шестнадцать страниц – не про любовь. Они так и озаглавлены: И НИКАКАЯ НЕ ЛЮБОВЬ. И действительно не про любовь. А про стёжки-дорожки из старинного романса, по которым когда-то гуляли милого ножки. Стёжки, как водится, позарастали, зато память о них не потускнела, несмотря на увеличивающуюся толщу лет и напластования быта.
Я встану в без десьти встану в без десьти
мне в школу не будить и в садик не вести
...
но ты доснись, доснись я встану
в без пяти.
Как заклинал длинноволосый путаник и балабол Бальмонт, поэзия есть волшебство, и вот отчетливые бытовые подробности воспоминаний претворяются в безупречно-романсовые строки:
знаю в горьком настое живом есть и смертельные травы
но всё равно моя моя это чаша
не отведу
лишь бы звучал и звучал твой голос глухой и картавый
как тогда на мосту
в тёмном саду.
Далее следует галерея мгновенных фоток знакомых всем персонажей – пациентов больниц, стариков, доживающих свой век в слишком просторных для их усыхающей плоти жилищах, записи мимолетных уличных разговоров, жанровых сценок. Но фотографии сделаны не холодным объективом, птичка, вылетающая из аппарата, несёт в клювике оливковую веточку сострадания и понимания. На одной из этих фотографий я с некоторой оторопью вижу самого себя через некоторое количество лет:
свое имя помнит
имена сыновей не помнит
как застегнуть брюки знает
как попадает ток в розетку не знает
...
лицо его вдруг улыбку припоминает
которая была тонкой и чудесной
когда он беседовал с дамами
в кулуарах симпозиумов
по ядерной физике.
А вот добрались мы и до строчек, давших название всему сборнику:
я тебя включаю в свои молитвы
Борька-сапожник балагур выпивоха
...
я тебя в молитвы свои включаю
может поможет.
Женское сострадание и женское милосердие – это выше и стихов, и прозы.
Лейтмотивы сборника – ускользающее прошлое во всех его прекрасных, печальных, но главное, неповторимых подробностях, и приближающееся неумолимое будущее, где все эти подробности, которыми только и жива поэзия, постепенно лишаются смысла. Пройдемся по нему еще раз.
Нет какая душа идиотка
ей кого-то опять подавай
уж не девица
тощая тетка
хочет снова играть в «каравай»...
Тело и душа движутся по дороге жизни с разной скоростью, это рассогласование переживается и мужчинами, и женщинами, но женщинами – особенно остро, ибо их потери отчетливее отражаются в зеркалах. И женщина, оборачиваясь назад и заглядывая вперед, видит себя одновременно во всех своих возрастах:
молодое худое тело
с загорелыми руками и ногами
... и я еду к другу...
потом
молодое худое тело
с загорелыми ногами и руками...
и я еду к мужу
да нет вообще-то я пожилая тетка
глаза у меня цвета пыли...
а еду я в больницу к старичку-соседу
у него никого больше нету.
вот как надо утешать старуху с невесомыми руками, которая спрашивает шёпотом:
"Что со мной будет?":
Ты просто на миг окажешься в Бессарабии
четырнадцатилетняя
с черными косами
снова немцу плюнешь в лицо
и крикнешь «ну стреляй
стреляй»
и на этот раз он выстрелит.
Стихотворцу тоже положено заглядывать смерти в лицо. Множество прозо-поэтических, иронико-трагических кратких историй длинных жизней
– и только мы с тобой Ленка
всё худеем и молодеем.
А вот и старый знакомый – вышеупомянутый Огден Нэш. Не будем спрашивать у Ирины, помнит ли она старика Нэша**, но нэшевские интонации и его фирменную систему рифмовки мы в этом стихотворении легко узнаём.
Надо же
так любить и цветы и деревья ну любое растение
и вот нА тебе
аллергия на цветение
а что это значит вы знаете и сами
люди ходят с опухшими глазами
шмыгают носами
говорят охрипшими голосами...
Впрочем, концовка стиха – это уже не типичный О.Н., а доподлинная И.Р.:
...жаль нам что не Голландия у нас и не Дания
но вы цветите цветите милые растения
и ради бога на нас
не обращайте внимания!
У Нэша наряду с многострочными стихами встречаются и кратчайшие:
God in his wisdom made the fly
And then forgot to tell us why.
А вот из Рувинской:
Пруста читать не просто
просто читать не Пруста
а Д. Д. к примеру или Д. Б.
но там ведь и мыслей не густо.
Возможно, эту перекличку можно объяснить избирательным сродством. А может, Ирина Рувинская и есть женская аватара ехидного нью-йоркера, Божьим попустительством занесенная в Иерусалим, во всех отношениях Нью-Йорку противоположный? Ведь если бы нашелся простак, подошедший к Нэшу с вопросом, можно ли сотворять стихи из прозы, то О.Н., скорее всего, удивился бы: а из чего же ещё их сотворять?
--------
* Ирина Рувинская. Может, поможет. Иерусалим: «Достояние», 2014
** Когда этот текст был уже написан и показан И.Р., автору было сообщено, что Огдена Нэша она в сове время читала и считала кем-то вроде заочного учителя.