В небольшом хуторке Куропатово, что прилепился в низовьях Дона к озерцу, спрятавшемуся в камышах, жил мужик по имени Фрол. Мужик он был хваткий, расторопный, телом худой и жилистый. Его жена, Евдокия, пышностью своей привлекательна, тоже хозяйственна и расторопна.
Жил Фрол так, как хотела его душа и своя, особенная правда. Почему она была особенная, теперь трудно разобраться. Гораздо легче было бы его правду очистить да отмыть от этих особенностей. Но в небольших хуторках все правды уживаются, вон какой простор за околицей, хороводы водить на масленицу – удобно. Правда его была всегда с ним рядом, скромницей не выглядела, хотела она для Фрола Петровича благ и благодати. Он её в этом стремлении поддерживал, когда сотворит то, что его душа требовала, то говаривал:
– А, Правда – такая!
И она поддакивала хозяину:
– Правда, правда!
И он не сомневается, что озерцо в камышах – его собственность. Он забор из металлической сетки растянул вдоль берега и табличку повесил:
«Посторонним вход запрещён. Частная собственность!»
Кроме правды Фрол имел принципы. Фрол не любил гречневую кашу и не давал никогда в долг деньги. В этом случае он говаривал так: «Отдашь руками – брать придётся ногами».
Ещё он принципиально не замечал старушку, поселившуюся по соседству с ним этим летом. У неё был маленький домишко, огородик небольшой и десяток курочек. Было ей семьдесят четыре годочка, а представлялась она при знакомстве Нютой или Павловной
Хотела она познакомиться с мужиком Фролом и его женой, да куда там! Закрыты ворота, и стук хозяева не слышат. А сторожевой пёс так грозно рыкнул, и лапами передними громыхнул по воротам, что старушка забыла, что сказать надо на это действие. Пса хозяин звал Цезарем. У него, тоже была своя правда: честная, и потому он на старушку рыкнул; он был готов служить по своей правде. И принцип у Цезаря был, как у хозяина. Он тоже не ел гречневую кашу.
А тут вдруг на головы жителей Куропатово свалилась непогода. Она из небесного сита до этого летнего дня равномерно выливалась обычными дождями. Но непогода спорила с погодой, кто из них старше и главнее. Непогода не доказала, что она – главнее. И тогда она от слов перешла к делу, которому её небесные силы обучили.
Когда дожди льют две недели, то, понятно, остановиться они уже не могут. А наблюдающие за дождями люди, зная характер непогоды, вдруг вырубают в телевизионных ящиках телесериал и громким голосом объявляют, что вода прибывает неожиданно и быстро.
Вот тогда и Цезарь с беспокойством метался вслед за хозяином по двору, насколько ему позволяла цепь. А хозяин выносил из дома сумки и узлы и кидал их в свой джип. Что можно было поднять на второй этаж дома, они с женой подняли.
Соседка Фрола тоже поднимала вещи наверх, но не второй этаж, а на продуваемый ветром чердак своего домишка. Она втащила на чердак одеяла, подушку, будильник, узелок с одеждой и еду: для себя и курочек.
Что его бросили, Цезарь понял, когда джип хозяина фыркнул ему в морду газами из выхлопной трубы, потом до него долетели брызги из луж. Пёс видел, как машина удалялась по дороге и исчезала из виду за поворотом. Цезарь громко лаял, до предела натягивалась цепь, он рвался вслед машине, но всё напрасно, и громкий лай не помог, и вой его не тронул хозяина и хозяйку. Они лишь переглянулись. Фрол сказал:
– Чёрт! Забыли Цезаря…
Но возвращаться – плохая примета.
– Правда, правда… – Тут же подтвердила его Правда.
Всё также лил дождь, и к вечеру прибыла первая волна наводнения. Вода влилась в будку Цезаря, растеклась по подворью и побежала под уклон, заполнив домик Нюты Павловны по окошки.
Пёс запрыгнул на будку, и ему было видно, как женщина зовёт курочек лететь к ней на чердак. Цезарь завыл с подвываньем, жалобно и протяжно. Павловна махнула и ему рукой, беги, мол, беги к нам. Пёс залаял, закрутился на будке, и цепь быстро намоталась на то, на что нельзя было ей наматываться. Цезарь, очень крупный пёс и ему надо много места даже для сидения, а цепь упорно тянула шею и кособочила его туловище.
А с чердака Нюте Павловне разве разглядеть мучение собаки. Но его лай и тоскливо-жалобное вытьё слушать она уже не могла. Старушка спустилась с чердака по лестнице, и, не подбирая юбку, пошла своим затопленным огородом к изгороди огорода соседского. Она видела в ней выломленные звенья, позволившие ей, худенькой и маленькой росточком, протиснуться в узкую щель изгороди. Цезаря она не боялась. Теперь он не рычал на старушку. Он лёг, как мог на крышу будки и голову к лапам пригнул.
Когда она отстегнула карабин цепи от ошейника, пёс скулил, но оставался на будке. Она повернулась уходить. Цезарь, брюхом погрузившись в воду, поплыл за ней. Павловна только два коротких слова ему сказала. Это:
– Ну, ну…
И он ей своим «Гав» словно ответил виновато:
– Да, уж…
И на чердак он по лестнице взобрался с её помощью. Среди курочек, сидевших на сене в тёмном углу чердака, с его появлением начался было переполох, но пёс отвернулся от них сразу же. Он лёг на порог чердачной дверки, высунув морду наружу, глядел на разлившиеся море воды. Павловна переоделась в сухое бельё, накинула на плечи кофтёнку и потянулась к коробке, где были сложены припасы еды. В алюминиевые миски деревянной ложкой зачерпнула из небольшой кастрюли холодной гречневой каши. Перед Цезарем она поставила его миску, а со своей уселась на одеяло в сторонке. Пёс поднялся на лапы, понюхал кашу, и не стал есть. А она поужинала, вытерла бумажной салфеткой пустую миску и, закутавшись в ворохе одеял, скоро уснула.
Ночью воды еще добавилось. Дождь то стихал, то с новой силой барабанил по шиферной крыше.
Утром кричал петух, квохтали куры. А потом снесли хозяйке три яйца.
В скорлупе ещё тёплого яйца Павловна сделала дырочку, посолила яйцо и выпила. Цезарь следил за каждым её движением. Глаза собаки смотрели на старушку, но хвостом Цезарь не вилял. Она взяла в руки второе яйцо и, подтянув к себе миску с нетронутой кашей, вбила в неё яйцо и размешала.
– А теперь вкусней. Ешь! – и подсунула миску к его лапам.
Пёс встал, сунул морду в миску и в один момент она опустела. А он попросил добавки. Это Павловна поняла, потому что, пёс вильнул хвостом и, то опускал морду к миске, то поднимал её вверх.
Павловна опять наполнила кашей его миску, вбила туда последнее яйцо. Цезарь съел всё.
Потянулся день, длинный, июньский. Обитатели чердака друг другу не досаждали. Курочки вели себя тихо, поклевав зёрнышек, они дремали всё в том же, отведённом им уголке чердака. Цезарь лежал возле чердачной дверки и слушал звуки, доносившиеся как бы отовсюду, но смешанные с шумом дождя. Нюта Павловна пела. И песней своей отвлекала внимание Цезаря. Она пела заунывно, без выкриков и долгих пауз о том, как кто-то с горочки спустился. Наверное, это был милый. Вспомнила Павловна и своего милого мужа Петра. Помянула мысленно добрым словом. Второй год как нет его, а так он хотел переехать под старость в хуторок жить. Не успел. И теперь она одна. Купили ей дети домишко в Куропатове, сказали: «Лето, мама, живи в хуторке. А на зиму возвращайся в Таганрог». А она, может быть и зиму тут будет. Ей нравится тут. А наводнение… что ж, это так уж получилось, оно не бывает каждый год, его пережить надо.
Песня допета. Собралась Павловна затянуть про рябинушку, уже слова припомнились, да Цезарь помешал. Напрягся он вдруг весь, голос подал, и засобирался прыгать с чердака. Но всё же махом слетел по лестнице. И вот он уже внизу: брызги воды долетели до Павловны.
И Нюта Павловна услышала визг поросёнка. Причина истошных визгов этого страдальца, конечно, – голод. Только откуда несётся визг, она не видит. Однако, что Цезарь рванулся так? А вдруг сожрёт порося? А ведь это неправильно, нельзя им сейчас обижать кого-либо, нельзя… думала женщина. Павловна сняла с гвоздя подсохшие юбку и майку, в которых вчера бродила по воде, переоделась и спустилась с чердака. Вода была, грязная, непрозрачная. Не особенно и тёплая, но главное, что в ней было, – она не текла стремительно, не крутила буруны на своей поверхности.
Поросёнок визжал за хозяйственными постройками соседей Фрола, стариков Егоровых. Они тоже уехали поспешно. Но поросёнок почему оставлен? А может он и не Егоровых? Может быть, приплыл откуда…
По-видимому, вода помогла поросёнку забраться на стол, такой, какие стоят сами по себе в садах. Но вид его был жалок. Маленький, может быть полуторамесячный, он бегал по столу и визжал тоненько и со всхлипами.
Цезарь подплыл к нему близко, залаял. А поросёнок не испугался, подбежал к краю стола, пятачок свой почти к носу пса прижал, визг стал ещё тоньше и жалобнее.
– Иди ко мне, Пудик! – позвала его Павловна.
Кличка «Пудик» взята была её памятью из хуторского детства. Она родилась, жила в степном хуторе, замуж вышла за хуторского парня, а уж потом переехала в Таганрог.
Павловна обхватила двумя руками поросёнка, стала его успокаивать, выговаривая ему, что он – дурачок, потерялся от мамки.
– Но ничего, ничего, - говорила она поросёнку в его розовое ушко, – Ничего не бойся. Пойдём, потихонечку к нам в гости, а собачка, Пудик, добрая, ты её слушайся.
Нюта Павловна шла по воде с поросёнком на руках, впереди плыл Цезарь, Пудик успокоился, притих и не пытался вырываться с её рук.
Ощутив себя в безопасности, он пару раз пробежал по чердаку, а когда остановился возле пустой миски Цезаря, то так истошно взвизгнул, что чуть не захлебнулся в визге. Павловна кинулась к кастрюле с гречневой кашей. Она плеснула в кашу воды, запас которой хранила в пластиковых бутылках. Пудик ел, а сам повизгивал, словно жаловался, и Павловна погладила рукой ему спинку, потом вытерла тряпкой его тельце.
Она разрешила ему лечь на пол возле её вороха одеял. Он был горячий, его приятно было касаться руками, и поэтому скоро Павловна и Пудик уснули в обнимку под дождь, который всё также, не усиливаясь, проливался на воду.
Ночью случилось происшествие. Пудик упал с чердака.
Он сначала завозился возле Павловны, может быть, ему снилась его мать, может, по поросячьим делам нужда была, что так быстро помчался он в светлеющий в ночи дверной проём. Цезарю не за что было схватить его, чтоб удержать. За хвостик разве что.
Павловна тоже не успела его остановить: пока она силилась встать на колени, пока на ноги… В общем, Пудик ошибся, думая, что за порогом чердака – лужайка. Если бы не вода, в глубину которой он нырнул, – не миновать было бы беды.
Испуг поросёнка вылился в визг, и уже Павловна не переодевается, а как была, в ночной ситцевой рубашке, кинулась спасать Пудика.
– Ах, ты, дурачок! Ах, ты, какой швыдкий! Прыгун! – Говорила она. И звала:
– Где, ты, дурачок!
Он барахтался рядом с лестницей, она почти не намочила в воде рубашку, пока хватала его за ножку. А поймав, перехватила рукой его животик, прижала испуганного поросёнка к своей груди, и, осторожно ощупывая ногой лестницу, поднялась до уровня порога. Подтолкнула поросенка, он перевалился через порог, повизгивая, в темноте не соображая, где ему приткнуться. Павловна рассердилась, прикрикнула:
– Куда тебя понесло? Помолчи теперь, а то получишь от меня по заднице!
Удивительно, но поросёнок замолчал. Наверное, он вырабатывал тоже принципы, личные, поросячьи: но какие именно, он ещё не осознал и сам.
А Цезарю ей объяснять не надо, чтобы он лег вдоль порога чердачного входа. Он сам это сделал. Но она обвязала Пудика платком, чтоб было, за что Цезарю его хватать, если вздумает он опять нырять в воду с чердака.
Утром слышно было: тарахтит моторная лодка. Павловна стала в проем чердака и стала ждать. Скоро моторка пошла по её улице.
– Хозяйка, помощь нужна? – крикнули мужчины, одетые в форму военного образца.. Их было двое, они предложили ей спуститься и уплыть с ними в посёлок, где разместились люди, пережидающие наводнение. Она не согласилась. Мужчины дали ей пакет с продуктами и сказали:
– Мать, если, надумаешь, – патруль тут постоянно будет появляться, услышишь нас.
Она слышала. Но не тревожно ей было в окружении своей «семьи». Она разговаривала с Цезарем, он слушал её, не отворачивался, только голову поднимал, когда она умолкала и смотрел, смотрел… Может быть, понимал уже, что есть и другая «правда», не такая, как у его хозяина.
Они прожили на чердаке пять дней. На шестой – вода стала уходить. Земля приподнялась над водой бугорками, и они спустились с чердака. Вечером того же дня приехали соседи.
Фрол увидел, что собаки во дворе нет, посвистел, позвал:
– Цезарь!
Его Цезарь не вернулся к нему. Он теперь сторожит домик Нюты Павловны, иногда ест гречневую кашу, хотя больше любит пшеничную, заправленную маслом.
Пудик пока живёт у неё. Но Павловна объявление повесила возле сельмага: «Ищу хозяина поросёнка…»