– Зачем мне эта сила? Не хочу быть мужиком в юбке. Б-же, я же знаю, что Ты есть. От чего Ты забрал у меня самое дорогое, любовь?! У меня опустились руки, хваленая сила обернулась беспомощностью и апатией. И с этим справиться я не могу. Утром просыпаюсь на мокрой подушке, голошу, как обычная баба. И ничем меня не утешить и не украсить: ни родословной, ни воспитанием.
Я помню, как причитала по оставшемуся в Афгане мужу соседка. И я так же вою. Мне стыдно, но я вою, и моим крикам нет конца. Почему он уехал, зачем в очередной раз я не смогла быть женщиной?! Что остановило меня от того, чтобы готовить ему завтраки? Тупая независимость? Я хочу быть обычной женой и обыкновенной женщиной, я хочу ему служить. Весь мой гонор и все мои умения словно булькнули на дно Твин-Лейка. И пузыри даже не пошли, даже разводов не видно. И теперь я понимаю, что такое «рыдать».
О ней говорили, что она лучший врач в госпитале. Ей не составляло труда прочитать любой, самый сложный снимок. Часто, по рентгеновскому снимку, она видела то, что не видят другие врачи на «Аморае» и на более сложной технике. Так ее учил папа, у других врачей гениальных отцов не было. Плюс, от рождения, она обладала уникальным зрением и не менее исключительной матричной памятью. Она, наверное, смогла бы восстановить в воображении все снимки, что прошли через ее руки, с момента начала практики.
Она летела домой из Нью-Йорка с пересадкой в Чикаго. Конференция прошла удачно. Она даже сделала доклад. Получила призовой диплом. До отлёта съездила в Старый Манхэттен, повидалась с матерью и отцом. Со временем натянутые отношения с родителями поостыли: в этот раз она спокойно реагировала на ее замечания, молча выслушивая наставления. Мать даже удивилась: обычная их дуэль не состоялась. Папа в свои девяносто, бодрый и подтянутый, как немногие мужчины в сорок, радостно улыбался на диване, предчувствуя необыкновенное, чудес в решете.
– Мама, а как ты готовишь свой знаменитый борщ?
Наступила необычно долгая пауза. Хотите сказать «не правильно», нужно бы сказать «тяжелая» или «затянувшаяся пауза»? Так вот – всё вместе! Мать смотрела не нее, словно вдруг осознала, что еще в роддоме ее дочь нагло подменили и вернули назад только сей-час.
– Секрет в варке бурака и...
То, что она носила в себе больше сорока лет, стало выходить наружу, как запись с магнитофонной ленты. Теперь Инка понимала, сколько раз и сколько лет записывала этот канал для нее ее родная мать.
– Мама, я тебя люблю.
Седая маленькая женщина стала еще меньше, она испуганно смотрела на мужа, переводила взгляд на дочь, потом опять на мужа, потом снова на дочь.
– Лиза, это - наша Инна, - произнес отец.
Глаза женщины не залились слезами, они просто не понимали происходящего, ее сердце не способно было пролететь за мгновение через всю жизнь. Целую жизнь! Наверное, там, глубоко в позвоночном столбе, в мозжечке, в подкорке, еще черт знает где зашевелилась душа, обычная такая, ничего не забывающая и никогда и никем непобеждённая душа любящей матери. Брат выглянул из комнаты и замер вместе со всеми.
В Чикаго она перешла к нужному терминалу и села в уголке в ожидании регистрации. Ждать долго не пришлось. Пассажиры с других рейсов стали тоже подходить, занимали кресла в зале ожидания. Она сидела и писала текст «месседжа» папе. Они могли подолгу не видеться, но переписывались всегда. То, что произошло сегодня, потрясло всех. Время от времени она поднимала глаза и поверх очков пробегала взглядом по будущим попутчикам.
Мать до конца вечера собирала рецепты, заворачивала баночки с ее фирменными специями, упаковывала свои коллекционные книги по кулинарии. И чудо: Инка не сопротивлялась.
– Присядем на дорожку.
Все на минуту опустились на стулья. Потом брат отвез ее в аэропорт, придержал за локоть и сказал:
– Ты все-таки ее победила.
До посадки оставалось минут пятнадцать. И вдруг ее взгляд остановился на двух входящих в холл мужчинах. Она тут же опустила голову, а потом, повернувшись к ним уже совсем боком, даже спиной, скосила взгляд. Он не узнал ее. И не мудрено. Там, дома, она ходила в брюках и бейсболке, иногда в халате или спортивном костюме. А здесь, за красивым чемоданом, сидела шикарная женщина в строгом сером костюме. Высокая прическа, туфли на высоченных шпильках – визитная карточка недосягаемых и привилегированных. Очки закрывали половину лица и прятали глаза. И косметикой на Твин-Лейке она не пользовалась.
Славка тоже провел взглядом по пассажирам. Так, дежурный взгляд, он больше был занят разговором с высоким стройным парнем, вернее мужчиной лет сорока, явно закаленным в спорте и переходах, очевидно, его другом. Откуда? Когда успел? Лица у них были обветренными, загорелыми, в руках по рюкзачку.
Он не изменился: такой же спокойный и мягкий. И вдруг она поняла, что боится его потерять, и боится его самого. Ей стало по-детски жутко от этого страха. Она запаниковала. К горлу подкрался комок. Почему по ночам, когда она его звала, он не приходил? Почему сбежал? Неужели он полный кретин? Нет! Это она – дура и гордячка. Весь месяц после его ухода, каждую ночь, она мочила слезами подушку и бредила им. Целыми дням, для всего окружения она держала себя в руках, а когда ложилась спать, перелезала на его половину кровати, и слёзы душили и коверкали ее. Она звала, он не приходил. Почему он не слышал?!
Сейчас они снова были рядом. Надо было действовать. Но как? Она понемногу успокаивалась. Она же женщина. Сначала нужна разведка! Задержалась с регистрацией, и на посадку прошла последней. Ничего, что у нее – группа «А», «бизнес класс» и она должна идти в первую очередь, в голову самолета. Но этого никто не заметил. Она пропустила всех, накинула на плечи плащ, натянула платок и, как мышь, проскользнула в эконом класс, заняв место сзади них. Пальцем у губ она приказала стюардессе молчать. Та всё поняла.
А мужики разбирали полёты. Ей было очень приятно, что стройный незнакомец внимательно слушает Славку. А тот делал замечание за замечанием.
Они летели с Аляски. Славка говорил о том, как подобные туры они проводят у себя. Его друг отбивался.
– Кроме нас троих и Лизы никто из группы не проявил инициативы.
– Ты в Америке, Слава! Тут – другой менталитет, тут все любят комфорт! Ты прав: в условиях выживания никто не может делать ставку на помощь извне. Все должны быть бойцами, но это Америка, и нам платят деньги. У инструктора – тупая работа. Когда нужно, и троих на руках вынесем. Если нет – засудят. Поверь, это была не худшая группа, и очень здорово, что ты их всех научил летать на параплане, да и пацанов мы вывезли во-время.
Дальше шли разборы маршрутов, сбои и неточности, специфика. И вдруг стали говорить «за женщин».
– Леня, а что было у Наташи и Марины? Наташа, как Настенька из сказки «Морозко». Помнишь, я тебе уже об этом говорил.
– Я знал эти семьи задолго до развода, знал их мужей, они вместе приезжали к нам на базу. Это были чудесные семьи. Как-то так получилось, что Марина взяла под свое крыло Наташу и стала ее патронировать. Зарабатывает Марина безумно много. Она и сама программист высочайшего класса, но собрала такую же команду и сорвала куш. Продала пару наработок в «Google». А Наташа – семейная и хозяйственная. Вот так, как-то незаметно Саша и Валик оказались за бортом. Ты заметил, как Марина Наташу оберегает? Как нежно и как заботливо? А заметил, как Наташа ласково обходится с детьми. У нее интонации такие, что не влюбиться невозможно. И вот что странно: она на тебя поглядывала. Это действительно странно. Для женских однополых браков поразительно! Наверно, потому, что ты сам очень мягкий и ласковый. Сильный быстрый, умелый, но, как девочка, безобидный и нежный. Никак не пойму, что держит этих двух женщин вместе, что мирит их уже взрослых детей, держит их неразлучно. Наверное, предпосылки к этому создает наша мужская необоснованная и незаработанная гордыня, напыщенность, ничем не подкрепленная самоуверенность? Где же прокалываются мужчины? Почему они не могут править миром? Неужели матриархат возвращается, а скипетр правления окончательно отобрала женщина? А может, мы, мужчины, просто сдались или на корню перевелись? Или разучились отдавать? А Иветта? Да вряд ли другой мужик сделает то, что она смогла. Мы тогда сработали на все сто!
– Знаешь, Бромсель, я удивляюсь твоей фамилии. Ты почему-то представляешься мне этаким бравым капитаном Врунгелем, который решает любые проблемы и всех спасает. А я никогда не мог быть первым. Как только встречал женщину, становился мягким и ласковым, а она, как только это понимала, либо садилась на шею, либо бросала меня. Бывало и так, что мне еле-еле хватало времени смыться. Когда я возьму себя в руки или когда меня какая-нибудь приберёт к рукам, даже не предполагаю. Возможно, никогда. Та, которая была на озере, помнишь, я рассказывал тебе о ней, об этом догадалась. Мы даже не разговаривали, но тонко понимали друг друга. Она все про меня прочувствовала и не стала командовать. Я внутри – слабый и беззащитный, а она – прекрасная и очень добрая. Она великая труженица и непоседа, у нее все спорится, картины ее светятся добром. Но ее когда-то сильно обидели, и я не имею права помещать свою безалаберность рядом с такой удивительной женщиной. Это – Америка, ты сам говоришь. И я, наверно, не пара ее возможностям и ее потенциалу. Но мне нужно попросить у нее прощения. Я это папе обещал. Нет, не по тому. Наверное, пришло время просить и прощать. Знаешь, Лен, я вдруг перестал бояться быть маленьким. Я вдруг понял, что можно быть самим собой и не бояться этого.
Аэропорт принял рейс дождем и ветром, в терминале это не ощущалось, и пассажиры прошли по длинной галерее вниз, в первый уровень, где получают чемоданы.
Друзья все никак не могли расстаться, они стояли в зале багажа и разговаривали. Славка смотрел на Бромселя и ловил последние минуты общения. Тот был его самым надежным, самым верным товарищем, теперь, даже ближе Бергмана. Они стали братьями по Аляске. Они прошли по ней и вывели людей, их кровь смешалась.
На ленте транспортера уже двадцатый раз делал круг Славкин параплан и палатка. Она сразу узнала их. Два сложенных велосипеда и разборные каяки бесконечно крутили свой глупый танец посреди почти опустевшего зала. Друзья словно потеряли чувство реальности: если бы что-то произошло, например, грянул гром или опустилась тьма, они, казалось, все равно не заметили бы, что все это время сзади них стоит элегантная леди и слушает их. Но она сама заставил их оглянуться!
Поверьте, дамские сумочки бывают тяжелыми. Если не верите, спросите у Бегемота. Он получил такой удар сзади по плечам, что ахнул! Потом второй, третий, но он уже закрывался. Удары сыпались справа и слева, один за другим, и полупустой зал разрывался криком.
– Ах, ты – скотина блудливая! Куда из дома намылился?! Куда лыжи навострил?! Дома все приготовлено, постирано, наглажено, а тебе гулянки на уме?! Собака не присмотрена, машине инспекшн надо делать. Ты что, думаешь я одна с хозяйством справляться буду! Бомж несчастный! Прогулки, бабы в голове! С друзьями прохлаждается. Скотина! Дубина! Козел! Друга нашел, – уже развернулась она к Бромселю, потом снова к Славе, – Сволочь, кобель, – другого придумать он не могла и тупо цитировала маму. – Красавец! Бабы на него глазеют! Я тебе дам баб! Я тебе дам баб!
Инна отхаживала Бегемота, всё повышая и повышая голос. Бромсель отодвинулся в сторону, не понимая, почему Славка, глупо улыбаясь, уставился на эту разъяренную фурию и позволяет себя колотить.
Несколько подошедших пассажиров недоуменно смотрели на явную американку с совсем не американской манерой поведения. Откуда такое? Впору полицейских вызывать. Ох, уж эти русские!
– Твой любимый пёс уже месяц к еде не притрагивается, похудел, у меня руки опустились. В доме пусто, как на Луне. Ты что, в космонавты записался? Кто тебе разрешал?
И вдруг, уже совсем другим тоном, тихо, словно заряд батареек кончился или шарик сдулся:
– Славочка, миленький, поехали домой!
Инка, эта красивая леди, как пару часов назад ее мама, сложилась как зонтик, стала вдвое меньше ростом и уткнулась ему в куртку. Оттуда, из глубины его груди, из его распахнутой рубашки доносились ее, уже не требования, а всхлипывания и просьбы:
– Ну что тебе нужно? Я всё буду делать, я готовить научусь, я у мамы рецепты взяла, только не уезжай.
Она хлюпала носом, ревела, как в детстве. Если бы Славка отошел, она бы точно упала. Но это только казалось, и Славка, вот-вот бы подхватил ее на руки, но она плотно к нему прижалась и цепко держала за куртку.
И тут он понял:
– Это всё! – До Славки ясно и окончательно дошло, что больше ему никуда не надо ехать, никуда не надо идти, никуда не надо лететь. – Эту женщину он никому не отдаст и никуда не отпустит. Он уже дома. Надо везти ее в к Двум озерам в Горчичный домик, напоить горячим молоком и уложить спать, а готовить она всё равно не умеет и не будет, и он с этим согласится. Пусть командует, кричит, пусть будет, как было и как есть, только чтоб она всё время была рядом и рисовала. Он уже дома. Это она – его дом.
Неужели конец! Нет и еще раз нет! Всё идет так, как надо, ничего меняться не будет! Всё будет идти одно за другим, без коллизий. Но все его женщины, это она и дальше они вместе.
Фото автора.
Борис Гаврилин, Монси, сентябрь 2015 г.