1

Да будет проклят правды свет,
Когда посредственности хладной,
Завистливой, к соблазну жадной,
Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже
Нас возвышающий обман…
Оставь герою сердце! Что же
Он будет без него? Тиран…

А. С. Пушкин, «Герой»

Одна из наиболее странных ситуаций, какая только может произойти с обычным человеком — это жить в захолустной грязной комнате на краю большого, тихого и довольно необычного города, тратя последние деньги и пытаясь найти свою старую мечту, чтобы обеспечить себе дальнейшее безбедное существование.

До сих пор мне не верится, что я был настолько легкомысленным и недальновидным и оказался вовлечённым в дело подобного рода. С другой стороны, я ведь прекрасно понимаю, что не мог и не могу иначе, а если бы я не сделал это, то кем бы я впоследствии стал? Да никем. Маленьким ничтожным человеком, существующим без мечты, цели и смысла. Иногда следует рискнуть.

Зовут меня Фёдор, Фёдор Иванович Алексеев. Родителей своих я никогда толком не знал, а видел лишь отца, да и то его почти не помню — как это иногда случается, мать моя умерла от болезни (что-то связанное с сердцем, насколько я знаю), когда я был ещё маленьким, а отец, в то время любивший выпить, окончательно пристрастился к алкоголю и тем самым навсегда сломал свою судьбу. Жив ли он, мне неведомо. Помню только, что меня отдали в какой-то мрачный интернат, где началось и закончилось формирование моей личности и, собственно, моё воспитание.

Быть может, это место не было слишком уж мрачным, но у меня сложилось такое впечатление. Дело в том, что по невесёлому стечению обстоятельств я занял не совсем почётное место «груши для битья» и ощущал себя решительно никем и ничем. То есть, похоже, мне неосознанно внушили осознание своей бесполезности и ничтожности. Я искренне ненавидел своих обидчиков, но в то же время боялся им ответить, боялся сделать что-либо не так и тем самым пробудить их гнев или хотя бы заставить их вспомнить о моём существовании. Я решил вытерпеть этот сложный период, чтобы потом забыть всё происходившее как обычный кошмарный сон и начать совершенно другую жизнь в другом городе.

Ждать, правда, не пришлось. Уже не помню, на каком году обучения, осенью ли, зимой ли и почему, но в нашем классе появился новый ученик, оказавшийся (было неожиданно, кстати) моим родным братом. Здесь, пожалуй, следует остановиться и вернуться в прошлое — когда мы были ещё совсем маленькими детьми.

Брат мой, Антон Алексеев, практически с рождения своего был отправлен к дедушке, довольно эмоциональному и впечатлительному старику, обладателю огромного поместья и столь же огромного капитала. До сих пор не могу понять, как простодушный и наивный человек сосредотачивает в своих руках такие богатства на протяжении едва ли не всей своей жизни. Но это — позже: на настоящий момент это неважно. Итак, Антон жил у старика, которого, к слову, зовут Дмитрий Александрович. Насколько я успел узнать, после смерти матери (нам тогда было по одному году) он забрал мальчика, своего любимца, к себе, а про меня то ли забыл, то ли не захотел вспомнить. Что самое интересное, он прекрасно знал про начинавшуюся любовь своего сына к алкоголю, но даже не попытался его остановить – лишь позаботился о ребёнке, которому симпатизировал.

Это я выяснил, уже будучи сформировавшимся самостоятельным человеком. А до появления Антона в моей жизни я не знал ни своего родного брата, ни истории своей семьи — словом, ничего из того, что могло иметь для меня хоть какую-то ценность. Оставался, так сказать, в счастливом неведении.

За время пребывания в интернате и полного моего одиночества я ничем не дорожил, даже собственной жизнью, превратился в чёрствое и бездушное подобие человека и не видел смысла в своём существовании. Одновременно я испытывал самый настоящий страх перед одноклассниками (да и не только ими) и жаждал поскорее закончить это злосчастное обучение. Как я выжил, как не сорвался и не покончил с собой - не знаю. Но я нашёл в себе силы жить дальше и ни за что не сдаваться, хотя, быть может, мне попросту было всё равно и хотелось лишь узреть продолжение этого печального спектакля. Слабое любопытство спасло меня и помогло не оступиться на краю пропасти. Понятия не имею, хорошо это или плохо.

Антона также попытались сделать изгоем, но на этот раз у них ничего не вышло. Новенький показал зубы и совершенно неожиданно принялся меня защищать; правда, мы общались довольно нечасто и даже остерегались друг друга. Не знаю, что было тому причиной — возможно, сам факт нашего родства, возможно, ещё что-то, чего мне понять не суждено. В любом случае, друзьями мы не стали, приятелями – тоже. Лишь знакомыми, что, впрочем, не мешало ему оставаться на моей стороне и, образно выражаясь, воевать с остальным коллективом.

Однажды я спросил у него, почему он встал на мою защиту; Антон ответил коротко, но впечатляюще — для него это было делом чести. Тогда я не понял, что он подразумевал под этими словами, и их смысл до сих пор не дошёл до меня в полной мере. Я это чувствую. Но, несмотря на частичное непонимание, я запомнил его фразу надолго – она привязалась ко мне, и забыть её было попросту нереально.

Дело чести… что такое честь, для чего она нужна и как она связана с ситуацией, в которой мы оказались? Я часто задавал себе эти вопросы и не находил достойного ответа. А между тем годы шли, я всё больше проникался уважением к Антону, и таким образом наше обучение подошло к своему логичному концу.

Вспоминая о школе и классе, будет уместным вкратце описать и судьбу коллектива. Долгое время мы с братом мужественно «оборонялись» (вернее, делал это преимущественно он, а я лишь помогал, но в основном прятался за спину защитника), но однажды что-то случилось, полагаю, между врагами-одноклассниками, какой-то раскол, отчего некоторые примкнули к нам, мгновенно став посмешищем и козлами отпущения для всех остальных (кроме нас, разумеется). Мы не оттолкнули «бежавших», но продолжали хранить молчание для всех остальных, общаясь с кем-то, кроме нас, лишь в очень редких случаях. Чаще всего обходились жестами. И таким образом, за тот период времени счёты практически уравнялись. Но мы не победили, точно так же, как и не победили они — наша «война» осталась незавершённой.

С тех пор, как за нами закрылись ворота интерната, мы с Антоном разошлись и ещё долгое время друг с другом не виделись. Это было ожидаемо, но и неожиданно: с одной стороны, я всегда знал, что миг этот рано или поздно наступит, а с другой, никогда не думал, как это произойдёт и до последнего надеялся на лучшее. Впрочем, я даже не понимал, на что именно надеялся, да и не хотел об этом рассуждать.

В любом случае, я вновь оказался один. Без защиты, без поддержки и без уверенности в завтрашнем дне. У меня не было никакого желания поступать в университет, строить карьеру или же заводить семью — я чувствовал полную свободу своих действий, осознавал, что более не зависим ни от кого, и это вселяло в меня губительную растерянность. Я проводил часы, выполняя какую-то грязную работу, пил, где-то ночевал и совершенно не знал, что делать со своей жизнью.

Но всё было не так плохо, как мне казалось. В конце концов, я переехал в другой город, как и планировал, жил самостоятельно и не видел мерзкие лица своих бывших обидчиков. Но понимание того, что теперь я в одиночестве и вынужден сам справляться с собственными проблемами, несколько сбивало меня с толку. Было… непривычно. Отдалённо я сознавал, что вечно так продолжаться не может.

Вскоре произошло одно из самых неожиданных событий во всей моей жизни: я получил письмо от того самого странного дедушки (именно письмо, что, конечно же, редкость в наше время, и это прибавляет ему странности). Сказать, что я был удивлён — не сказать ничего; а впрочем, всё по порядку. Отставив все поздравления, восклицания, сетования и прочее, можно сделать следующий вывод: Дмитрий Александрович любезно решил сделать меня одним из своих наследников. Он напомнил, что когда-то устроил меня в интернат (как будто я должен быть ему за это вечно благодарен), а также извинился, явно не искренне, что «на какое-то время» обо мне забыл. «Ох, у меня, старика, столько забот, столько забот… уж прости меня, внук, пожалей старого дедушку».

Письмо казалось вполне безобидным ровно до того момента, как он попросил оказать ему одну услугу. Читая, я чувствовал всем сердцем, насколько мне это не нравится, но мысль о значительном наследстве манила и заставляла не беспокоиться ни о чём другом. Получается, я смогу безбедно существовать, не заботиться о своём будущем и доказать хотя бы самому себе, что я не такое уж и ничтожество? Это радовало.

Однако просьба эта оказалась более чем необычной. Нет, не так: она потрясла меня до глубины души, и я не знал даже, как реагировать — то ли плакать, то ли смеяться. Я не обрадовался и не огорчился; я был шокирован. Едва только начав новую жизнь, я хладнокровно столкнулся со старой в самом неожиданном её проявлении. Незримая иголка больно кольнула меня в начинавшее черстветь сердце, пробуждая от ступора и возвращая в реальность. Я вспомнил всё.

Дмитрий Александрович попросил меня поехать в один город, найти своего брата, разузнать, что он делает и чем живёт, и докладывать ему об этом. Предвосхищая мои вопросы, старик написал, что я сам пойму, в чём дело. Это, конечно, объяснило очень немногое, но тогда во мне боролись жажда денег и тяжёлый шок, так что я не был в состоянии здраво мыслить. Но впоследствии первая победила, и я написал, что согласен исполнить странную просьбу.

О, во мне просто кипели разнообразные эмоции! Я ходил по какой-то комнате и, как заведённый, повторял одни и те же излюбленные слова: «Это дело чести… это дело чести…». В помутнённом сознании всплывал образ моего кумира школьных лет, я задыхался, ноги подкашивались, а по телу пробегала до невозможности неприятная дрожь… мой друг, мой лидер, мой защитник! В сладостном предвкушении встречи я представлял себе, как мы увидим друг друга, как будем что-то обсуждать, как вспомним былое время — всё это приводило меня в истинный восторг.

За тот короткий временный период, когда я покинул интернат и столкнулся нос к носу с реальностью, я стал практически такой же холодной и бездушной личностью, какой был до него. Я не чувствовал, мне было всё равно, что станется со мной в следующую секунду, но вернуть меня к жизни оказалось так же легко, как и тогда. Мой брат не только мой защитник, но ещё и самый настоящий мой спаситель в полном смысле этого слова. Уже второй раз он неосознанно вытягивает меня из трясины ступора и забвения, и уже второй раз я бесконечно благодарен ему за оказанную услугу. Он, конечно, ещё в школе догадывался, что много для меня значит (и это радует), но и не представлял, насколько.

Собрав кое-какие свои пожитки и деньги, которыми добродушно поделился со мной старик, я вышел на какую-то улицу и вдохнул свежий утренний воздух. Странно, всё то время я даже не замечал, насколько он лёгок и свеж в этом городе. Выяснилось, что я знал совершенным образом ничего о месте, в котором жил — бывают же случаи! По дороге я успел заметить много интересного и любопытного, чего раньше, естественно, не заметил: например, здесь росло великое множество самых разных деревьев, цветов и кустарников; также, вопреки сложившемуся впечатлению, город этот был маленьким и отнюдь не густонаселённым. Странным было и то, что абсолютно все прохожие оказались взволнованны и вечно куда-то спешили. Абсолютно все, хоть я и встретил не так много людей. Казалось, они просто копировали моё выражение лица (которое было явно не спокойным) и ходили так всё время.

Но детали — в сторону.

Наконец, я достиг пункта моего назначения — примерно такого же города, в каком я находился ранее. Между ними не было значимых отличий, по крайней мере, видимых новому жителю: всё те же могучие и хилые деревья, те же узкие улицы, та же тоскливо-романтичная атмосфера. Ничего нового, совершенно; моё внимание смог привлечь лишь огромный богатый дом с грозными чёрными воротами и цветущим садом. Странный контраст, который отталкивал и притягивал одновременно; по стенам, добираясь до окон и впиваясь в железные решётки своими щупальцами, змеились густые зелёные лианы, стремясь достигнуть стальных листов крыши и поселиться наверху.

Кстати об окнах. Они были разных форм и размеров — то круглые, то треугольные, то квадратные, то маленькие, то большие… Трёхэтажное здание, по-видимому, вместило в себя много комнат. Становилось интересно, кто там жил, но любопытство своё я удовлетворить не мог, а потому решил отвлечься и изучить другие виды. Я понимал, что это необходимо — хотя бы для того, чтобы на какое-то время перестать думать о нём. У меня тряслись руки, но пока я ещё мог более-менее себя контролировать и оставаться в своей обычной позе — держать спину, поднять голову и смотреть исключительно вперёд. Там, рядом с тем самым домом, закрывая белую полосу горизонта, кипела обыденная городская жизнь. Опять же, ничего особенного.

Антон… мысли о нём перемешивались со свежими впечатлениями, создавая в моей голове такую кашу, что мне оставалось лишь расслабиться и наслаждаться видами. Хотя, собственно, и наслаждаться было нечем, и брата моего я так просто не забуду. Но я старался успокоить себя, зачастую тщетно, и всю дорогу провёл в воспоминаниях и восторженно-беспокойных раздумьях.

Надо сказать, из интерната я вышел совсем не таким человеком, которым хотел бы стать — растерянным, безответственным, ничего не понимающим и в то же время ужасно, ужасно несобранным, до такой степени, что раздражал сам себя, но никак не мог это изменить. Это сейчас, вспоминая всё произошедшее, я могу свободно анализировать свои поступки, настроения и вообще свою личность, а тогда я лишь чувствовал эту черту характера, мне присущую. Оттого, на мой взгляд, и пошли все те странные события, потрясшие и изменившие меня ещё сильнее, чем письмо Дмитрия Александровича.

Но я всё забегаю вперёд. Итак, интернат (а, может, в этом виноват уход Антона) сделал из меня просто безобразного человека, который уж точно не сможет нормально построить свою жизнь и, мало того, даже не хочет этого. Да, как бы необычно это ни звучало, я отнюдь не хотел быть счастливым. Спокойная жизнь казалась мне до смерти скучной, а вот что я ненавидел больше всего на свете, так это скуку; возможно, после всех столкновений с одноклассниками моей мечтой и целью должен был стать покой, дабы меня никто не трогал, но такой уж у меня склад характера и жизненный девиз, о котором я и не подозревал до поры до времени — если всё хорошо, значит, нужно сделать хуже.

Когда (ещё до прихода моего брата) никто не издевался надо мной, я специально выдумывал поводы для страданий. Простое человеческое счастье было мне непонятно и чуждо — порой (о, как же я стыжусь этого!) я намеренно провоцировал одноклассников и не сопротивлялся, когда те принимались меня избивать. Не скажу, что мне нравилось, но это было для меня гораздо, в миллионы раз лучше скучного времяпрепровождения. Или даже не скучного, а мирного. Это бесило, выводило меня из себя и заставляло идти на совсем уж дикие и сумасшедшие поступки, о которых я раньше и не помышлял; иногда я сомневаюсь в том, что не заслужил подобного к себе отношения. Быть может, они, травя меня, всё делали правильно?

Да кто их знает… по крайней мере, одно мне достоверно известно — вырос я человеком бесполезным, зацикленным на собственном прошлом, практически необразованным (в школе я предпочитал не тратить много времени на учёбу), неотёсанным и грубым. Словом — обыкновеннейшим болваном, каких тысячи и десятки тысяч. Помогало ли мне это осознание? Нисколько. От того, что я не один с такими проблемами, ничего не изменится и не изменилось, так что мне было не легче. Это даже не успокаивало.

Единственным моим успокоением были мысли об Антоне. Прошло несколько лет, и он наверняка сильно изменился; он представлялся мне гордым и важным, но добрым человеком, наверняка с большим состоянием. И одновременно тем же отважным школьником, столкнувшимся с понятием чести; но я попросту боялся разочароваться в нём и в своих ожиданиях. Боялся вместо старого идеала встретить, скажем, такого же безуспешного и ненужного отброса общества, каким был я в то время. И если бы так действительно случилось, то я бы окончательно погряз в пучине ступора и слабого, тихого отчаяния, утратив свою последнюю надежду, последний луч света во мраке одиночества и невежества.

Тем временем я нашёл то, что мне было нужно — небольшой постоялый двор довольно бедного вида в начале аккуратной безлюдной улицы. Безупречно. Здесь наверняка можно снять маленький грязный номер за минимальную плату — меня не пугали ни крысы, ни плохие условия проживания, ни отвратительный вид помещения. Меня волновало лишь одно — цена, которая должна быть небольшой. Несмотря на то, что мне была дана значительная сумма, я решил экономить деньги, как только могу, и если будет выбор, голодать или дорого поесть, то я выберу первое.

И это не потому, что я скуп или жаден, ни в коем случае. Просто мне было стыдно тратить чужие деньги, вот я и пытался по возможности их не тратить вовсе. Это ещё одна моя странная черта характера — я стыжусь буквально всего, что относится ко мне и что я считаю более-менее личным; мне всё время кажется, будто меня кто-то осудит, хотя бы мысленно, не поймёт или, чего хуже, засмеётся. Нет, я не смог бы это стерпеть! Это мой вечный бич с самого детства, от которого попросту невозможно избавиться — даже несколько лет наедине с жестокими одноклассниками (то есть, до того, как появился Антон) не смогли меня перевоспитать, да и не понимал я тогда многого.

Не знаю, что заставило меня взять деньги, данные мне богатым Дмитрием Александровичем, но я их взял (с большим стыдом, разумеется). Я старался на них не смотреть и даже не трогать их, если на то нет необходимости. Так что неудивительно, что когда пришло время нанимать номер и платить за него, я едва ли не покраснел от стыда, правда, сумел скрыть свои позорные эмоции (о, даже сейчас я называю их позорными!).

Наконец, я очутился в номере и устало рухнул на жёсткую, скрипучую, но всё же кровать.