САРТР: «…Человек, будучи осужденным на свободу, несет весь груз мира на своих плечах; он ответствен за мир и за самого себя в качестве способа бытия».
Фактически, это формула нового «экзистенциального» подвижничества, взамен христианского. Принятие на себя бремени мира. Но, какого мира? Ответ очевиден: мира человеческого как преимущественно разумного. Ведь в идеологии Просвещения, которую развивает Сартр своим «Экзистенциализмом», человеческий мир – это мир разумный. И «для-себя» это фактически сознание. Если я не существую как разумный и сознательный, и ты не существуешь, и он…, – то не существует и человеческий мир как таковой. Может быть, существует мир Природы, но не мир Людей; ибо последний есть мир Разума. Отсюда пафос Сартра: имярек должен существовать не биологически и не психически; он должен существовать как «Для-себя», то есть в деятельном самосознании.
САРТР: «То, что со мной случается, случается посредством меня…. И всё, что со мной случается, является моим. Под этим с самого начала нужно понимать, что я всегда на высоте того, что со мной случается как с человеком…».
То есть, мы не можем перестать быть человеками: не можем избыть дара сознания. Можно только пренебречь им, спрятаться от себя, слукавить, уйти в неосознанность и т.д. То, что речь идет именно о СОЗНАНИИ, свидетельствует фраза Сартра, взятая нами из Заключения:
«Уже во Введении мы открыли сознание как вызов бытия».
И новая мораль Сартра, обращенная к современникам, заключается в требовании соответствовать своей неизбывной способности сознавать происходящее, и быть на высоте этой способности.
САРТР: «Самые ужасные военные ситуации, самые жестокие мучения не создают нечеловеческое состояние вещей; не существует нечеловеческой ситуации; только в страхе, бегстве, в обращении к магическим действиям я буду выносить решение о нечеловеческом; но это решение человеческое, и я буду нести полную ответственность за него».
Такое взятие всей вины за происходящее на себя как будто исключает обвинение в чем-то других людей. Но лишь для того, чтобы выдвинуть в отношении всех прочих «обывателей» сегрегационное обвинение в том, что каждый из них может стать другим, настоящим собой, – и не становится!
Фактически, Сартр демонстрирует нам сектантское сознание, основанное – как и многие подобные – на обретении Духа, или второго Дыхания, против первичного дыхания, или души. Обретшие второе Дыхание, или духовные, отличают себя от не обретших, или душевных, и выдвигают в отношении них требование обрести Дух, как они это сделали. И этим требованием демонстрируют сегрегационное превосходство «духовного человека».
Насколько нам известно из Библии. Господь Саваоф сотворил Адама-Еву в ряду прочих тварей земных. Но только в них Творец вдунул свое Дыхание. Так что человек получил разом два дыхания: земное тварное; и нетварное небесное. В отличие от души, подобной душам прочих насельников Земли, или тварного дыхания, дыхание нетварное именуют Духом, – который есть Дыхание Божье в человеке.
Эпоха Разума и Просвещения, к наследникам которой принадлежит Сартр, устранила из мира бога, как нечто внеразумное, но сохранила второе дыхание человека под видом разумной сознательной воли, которая творит разумное для-себя бытие. Это дыхание не дано от Природы: имярек своим волевым усилием рождает его в себе. И здесь он свободен – родить или не родить в себе живую разумность; что значит быть или не быть человеку, каким видит его Просвещение. Будет такой человек – будет и просвещенный мир; не будет такого человека – не будет и просвещенного мира. Именно в связи с этой свободой Сартр и говорит об ответственности за собственное существование и существование мира. Разумеется, никто не возлагал на человека такой ответственности. Эта ответственность – часть самосознания, по Сартру. Ведь «Для-себя» само «есть то, что делает себя бытием».
У Сартра, с его светским мировоззрением, место духа как Дыхания Божия, заняло Сознание; и место духовности – сознательность.
Безусловно, сказанное теперь нами – лишь пояснительная аналогия. И она хромает. Прежде всего потому, что Сартр не сообщает человеку второго дыхания, подобно тому, как это сделал Бог-Отец. Он остается на первой стадии создания человека, стадии сотворения. Именно, позиция Для-себя есть позиция самотворения: теперь Я перенимаю эстафету Творца и пересоздаю себя вторицею, теперь уже как умный образ.
Отсюда убеждение Сартра в том, что
«в жизни нет случайностей; общественное событие, возникающее внезапно и вовлекающее меня, не приходит извне; /…/ оно в моем образе, и я его заслуживаю».
То есть, я сотворил себя вместе с моим миром, вне которого «Я» немыслимо. И как творец несу ответственность за сотворенное мной.
В Священном Писании читаем, что Господь Саваоф также возлагает на Адама-Еву ответственность за Дыхание Божье вдунутое в них. Именно, они могут потерять это Дыхание, если соблазнятся яблоком Познания.
Очевидно, что «бытие», об ответственности за которое говорит Сартр, и Бытие в Духе Божьем различны – поскольку бытие «Для-себя», или бытие разумного «Со-знания», осуществляется как раз в познании. Отсюда – дух сартровского человека и Дух христианина суть духи разные. О духе, скрывающемся в ветвях Древа Познания, Библия говорит как о Сатане, или Противнике Бога.
Таким образом, идеологему Сартра о бытии и библейскую Повесть о Бытии объединяет здесь только ответственность. Однако, в морально-волевом ключе ответственности эти отличаются. Если Адам должен был делать усилие послушания в отношениях с Хозяином Сада, то человек Сартра должен в одиночку совершать усилие сохранения собственной сознательности, или рефлексии, как психологического состояния.
То есть, Дух Божий принципиально коммуникативен, и феномен Духовности состоит в общении с Отцом небесным: утрата Духа и утрата Общения с Отцом в христианстве – синонимы. А сознательность Сартра, напротив, принципиально некоммуникативна и состоит в созидании себя как образа.
Некоммуникативный характер сартровской «ответственности» ясно выказывают следующие слова Сартра:
«…никто из посторонних не определяет того, что мы чувствуем, чем мы живем или, чем мы являемся».
Отсюда следует, что потеря общения, не синонимична потере сознательности как творческой духовности. Напротив, социальная практика экзистенциального «сектантства» состоит в порывании с человеком, не достойным своего дара сознательности = ответственности.
Тогда как христианская духовность – феномен которой можем видеть в лице Христа Иисуса – напротив, состоит в постоянном непрерывающемся общении с Отцом Небесным. А способом вхождения в это общение служит исполнение заповеди Христа: «Любите друг друга…»; то есть также практика общения.
В отсутствии общения, населенность мира не открывает Сартру возможности встречи друга, общения с ним, и любви к нему. Отчуждение от ближних делает окружение непредсказуемым, а мир вокруг – стохастическим. Это рождает тревогу как перманентное состояние души имярека «заброшенного в мир» против его воли.
Сартр:
«Таким образом, Для-себя постигает себя в тревоге, то есть как бытие, которое не является основанием ни своего бытия, ни бытия другого, ни существующих в-себе, которые образуют мир, но как бытие, которое вынуждено решать вопрос о смысле бытия в нем и повсюду вне его. Для-себя реализует в тревоге свое условие бытия, брошенное в ответственность…».
При этом, мораль и все с нею связанное, не получая олицетворения в друзьях, представляется лишь стеснением свободы и возможностью бегства от ответственности перед самим собой.
Сартр:
«Для-себя возвращается к своей собственной заброшенности без угрызений совести, сожаления и оправдания; оно есть только свобода, которая открывается сама и бытие которой находится в самом этом открытии».
Следующая фраза Сартра как раз и является откровением сектантства, о котором мы сказали выше. Такое свободное от морали возвращение к своей заброшенности доступно немногим. Ибо, по словам Сартра,
«чаще всего мы бежим от тревоги в самообман».
Нарисованный Сартром образ «свободного самосознания, пребывающего в полном сознании ответственности» мало чем отличается, на деле, от образа нацистского сверхчеловека, подлинного арийца…. Получается, что в Сопротивлении, участником которого был Сартр, злу противопоставлялось то же самое зло.
P.S.
Сартр исследует бытие человека как СОЗНАТЕЛЬНОЕ. Поскольку именно сознанием его бытие отличается от бытия представителей близких видов. При этом он различает бытие «в-себе» и бытие «для-себя». Различение этих двух сознаний проводится на основе представления о сознании как умной рефлексии, – отсюда и термины.
Мы говорим именно о сознании, так как ошибочно представлять «в-себе» как бессознательное состояние против «для-себя» как сознательного. Скорее здесь следует говорить о бодрствующем и спящем сознании. Они различаются качеством воли.
В-себе рефлексия присутствует, но она лишь дает информацию желаниям, эмоциям и чувствам, которые и определяют волю.
Для-себя отличается тем, что здесь рефлексия властвует: она на основании собственной логики формирует волю. И это другая Воля – господская, – которая подавляет волю в-себе. При этом, если первичная воля имеет в себе предмет своего устремления или желания, то вторая, рефлексивная воля формирует рациональную цель в рамках представления о себе и мире. Именно в этой связи Сартр говорит о «цели» и сопряженном с нею «проекте».
Отсюда следует, что сознательные воли различаются только целями. Мы думаем, что это не так.
Персональность и, через нее, индивидуальность воли есть факт; и утверждение обязательной персональности воли есть трюизм. Однако, Сартр неслучайно напирает на этот трюизм: ему откровенно не хватает социальности.
Умная рефлексия для-себя есть рациональная логическая, сиречь языковая рефлексия. Следовательно имеет необходимо социальную природу. Больше того, – Сартр, говоря о цели и проекте, не указывает на силу (энергию) преследования цели и исполнения проекта: откуда она берется?
Между тем, сила господской воли есть интериоризованная сила общественных отношений, что и отражено в именовании ее «господской». И вот, если учитывать общественный характер сознательной воли, то очевидными становятся различия между волями, основанные на общественных различиях.
Так, господство персональной рациональной воля возможно только в обществе победившего рационализма и корыстного индивидуализма, – каковому обществу и принадлежит Сартр. А вот воля к аутодафе является столь очевидно нерациональной, что адепты рационализма избрали ее главной мишенью своей революционной пропаганды.
А самое главное – игнорирование общительной природы господской воли ведет к тому, что остается скрытой господская воля Любви. Именно к возможности бытования этой воли в человеках обращена заповедь Государя: Любите друг друга!
К сожалению, всего сказанного нами выше Жан-Поль не понимает, что значительно снижает ценность его исследования сознания.
(ПОЛНЫЙ РАЗБОР ФИЛОСОФИИ Сартра см. в публикации "Бытие и Ничто Жан-Поля Сартра")