- …?
- Ну…, почти единственными прямыми и безусловными признаками таланта являются как абсолютная убежденность автора в собственной гениальности, так и вечное, неотвязное сомнение в ней, причем в равных долях, что и делает его перманентно несчастным и следствием чего является, например, когда пьянство, когда дезориентация в сексуальной ориентации, простите за каламбур, или просто жизненная неустроенность, но… истинный художник, каким бы несчастным он ни был и каким заоблачным мнением о себе ни обладал бы, типичный пример…, ну… пусть будет Вагнер, всегда ощущает себя меньшим, чем то, что он создал и это есть непреложное, необходимое и достаточное условие гения - и вот вам Лоэнгрин. Лишь сумма таких, больших, чем гений полотен и делает его сермяжное имя именем в истории, причем, разумеется, посмертно. Все прочее – от лукавого. Под «полотном», конечно, следует понимать всё: от хореографии и живописи до архитектуры и литературы.
- …, …?
- Разумеется, посмертное признание непосредственно указывает на то, что и при жизни, по факту, он был гением тоже, но… когда гений не проходит прижизненного испытания собственными же творениями, он превращается сразу после смерти (а часто еще до нее) в посмешище. Николай Васильевич Гоголь, к примеру, должен был бы радоваться, что вовремя успел помереть, потому как пиши он и дальше в стиле «Избранного из переписки», быстро бы помножил на ноль и Старосветских помещиков, и Шинель, и даже Мертвые души, как тот же Горький всею своей… Нет, лучше Фидий. Он был приравнен к богам еще при жизни, но, когда поручили ему золотую статую Зевса, одно из Семи чудес света – не бог весть какую творческую задачу, он прославился тем, что на строительстве сего шедевра украл золота столько, что, пойманный за руку (либо незаслуженно оклеветанный, что в историческом смысле одно и то же), закончил дни свои в тюрьме, в нищете и бесславии. Нет, имя в поколениях осталось, но и осадочек, так сказать, налицо, иначе говоря, натурализовалось некоторое, хм…, многоточие.
- …, …, …?
- Именно, именно многоточие. У истинного гения всегда есть произведение, которым он утверждает жирную точку, точку о себе, но именно многоточие позволяет, допускает такие неуместные эпитеты, как: «непризнанный», «недопонятый», «незаслуженно забытый» или совсем уж ни в какие ворота – «опередивший свое время». Вот уж что точно не является признаком гения, так это вот «опережение». Достоевский, когда писал своих Бесов, не предвидел, не предрекал никакой там октябрьской революции, он описывал ровно то, что было перед его глазами и даже прошлое, доведшее его до смертной казни и каторги; как бы Цветаева ни уговаривала нас, что, мол, Маяковский всех обогнал и ждет нас где-то там, у поворота, за двести лет – он был порождением своего и только своего времени. Но главное условие всегда оставалось главным: настоящий большой художник всегда меньше своего творения. Иванов, четверть века писавший свое «Явление», успел-таки его закончить, переправить в Россию; и хоть скончался он до признания и не получив ни копейки за труд - это была одна огромная точка, а не многоточие.
- …, …, …, …?
- Римский-Корсаков? Ну да, дописывал за других неоконченное, но ведь дописывал же и… значит было что и зачем дописывать? Да и вообще…, оставим к чертям собачьим всех этих гениев. Дались они вам! Человек, просто человек, самый обыкновенный человек не имеет права быть большим собственных дел и, тем паче, заканчивать повесть жизни своей многоточием. Больший, может, и соберет на похороны себе многотысячную толпу, но если мало дело его – завтра о нем никто не вспомнит, а что может быть горше для смертного этого вот «не вспомнит»? Какую религию ни исповедовал бы человек – единственный способ бессмертия – людская память, память о чем-то большем, чем он сам. Да умалится человек, да только не перед Всевышним (какая нелепица), но перед самим собою, перед делами своими, да приберет он к итогу жизни своей дела эти так, чтобы в конце каждого стояла точка, но не многоточие. Аминь.