Сюрприз для лёньки. повесть

СЮРПРИЗ ДЛЯ ЛЁНЬКИ. Повесть.

Размещено в полном объёме
19.12.2015г.




        Оглавление.

ПРОЛОГ. Лёнькина любовь.

Часть 1. Приключения Лёньки в стране «Детство».

1.      Пацан Лёнька, твой шаг – первый!
2.      «Киса».
3.      Пожар над озером
4.      Неразгаданная первая тревога Лёньки.
5.      Переезд.
6.      Верхний замок.
7.      Коммуналка.
8.      Сюрприз.
9.      Хрупкий мир после грозы.
10.     Горькое мороженое.
11.     Лёнькины деньги.
12.     Сладкое приключение.
13. Ножик.
14. Полный вперёд! Поех-ха-ли!
15. Блины-драники.
16. Утопление Лёньки в проруби и его «счастье».
17. Лёнька – настоящий герой!

Часть 2.  Сюрприз из страны «Детство»,13 лет спустя

1. Зачётный прыжок.
2. Солист – значит первый, звезда!
3. Предчувствие 23 февраля.
4. Первый танец судьбы.
5. Замёрзшие стрелки часов.
6. Первый поцелуй.
7. Фотина- Амина.
8. Первое письмо Лёньки.
9. Гром небесный для курсанта Леонида Быкова.
10. Неожиданная встреча призывника Лёньки с родителями.
11.     Увольнительная капитана Лёньки Быкова.
12.     Романтическое путешествие в Красноярске.
 Вместо ЭПИЛОГА.













ПРОЛОГ. Лёнькина любовь.

Прошло ещё два года. Несмотря на полночь, за стеной бушевала свадьба. Раздавались тосты за молодых и звон разбитой посуды.
  Молодые уединились в огромной комнате, которую им выделил сосед Егорыч, с окнами выходящими на берег реки.
  - В-во, дают! – сказал Лёнька, - так они и нас пропьют, молодых-то, скажи, Амина!
  - Да, Лёнечка! Традиции, ничего не поделаешь! – отвечала она, нежно глядя ему в глаза.
  - Мне кажется, у них водка кончилась и в бой вступил «его величество самогон!» – сказал Лёнька, наливая себе и ей бокалы шампанского из бутылки, стоявшей в серебряном ведёрке со льдом.
  - Здесь так красиво!- сказала она, принимая бокал.- Никогда не забуду нашу первую брачную ночь,- мечтательно сказала она, глядя на дисплей цветомузыкального приёмника, который её Лёнечка привёз из зарубежной командировки.
  Она маленькими глотками пила шампанское, а Лёнька нежно ласкал её волосы, целовал длинные пальчики её красивых рук, и называл: «моя Амина»…
  Сейчас они лежали в полумраке, выхватываемые фантастическими всполохами цветомузыкальной установки, сопровождающей всеми цветами радуги блюзы, даваемые любимой Лёнечкой  джазовой радиостанцией  на частоте 98,1 ФМ. Они не стеснялись друг друга, они были светлы и чисты, как Адам и Ева. Их свадьба была долгожданной остановкой в стремительном беге на дистанции, называемой « Вечность» и они не верили, что она когда-нибудь кончится эта «Вечность» и начнётся обычная, простая как ситец, «Жизнь». Как у всех.
  Они вспоминали, как Лёнька, прямо с самолёта, купив по пути цветы и кольца, опаздывал на свадьбу, и она расстроилась и начала снимать с себя свадебное убранство и требовала джинсы и кроссовки, чтобы бежать на фитнесс.
Лёнька вовремя появился на такси, и в этот самый момент - всё образовалось. Ему пришлось расцеловать и мокрые глаза и носик девушки, прежде чем она снова стала невестой и заулыбалась. Они всюду успели и в ЗАГС, и к Вечному огню, и эскортом вовремя приехали в районный город, где она жила со своими родителями.
Дом стоял на высоком берегу реки Западной Двины, в которую впадала речушка Хворостянка. Во дворе, и в квартире уже были накрыты свадебные столы.
И тогда  Лёнька понял состояние невесты, когда он, жених, причём военный офицер и вдруг опаздывал! В том-то и дело, что не только военный, но находящийся в «боевом походе» в мирное время, подумал в своё оправдание Лёнька, а точнее, старший инженер-майор Быков.
  Несмотря на свои юные года, он был уже капитаном, а это нельзя было объяснить одним словом: «служба», но и распространяться было не принято.
  За стол не садились. Ждали главных гостей: родителей жениха. Они не заставили себя долго ждать. Во двор въехал запылённый «Н-1» в камуфляжной раскраске или попросту «Хаммер», который для отца выделил командир части, где он служил раньше. Выделил машину на несколько дней, вместе с водителем-сержантом Димой, для поездки на свадьбу сына, так как легковушки было недостаточно для пассажиров и свадебных подарков. Это Лёнька узнал позже. А сейчас он с изумлением смотрел как его родители и родители невесты неожиданно бросились в объятья друг друга и со слезами на глазах обнимались и целовались трижды по-русски и затем пошли, обнявшись, в дом, забыв про жениха и невесту.
  За ними потянулись и другие гости. Вдруг из машины выскочил сержант Дмитрий с двумя огромными букетами цветов и окликнул родителей Лёньки: "товарищ полковник!" Отец оглянулся, мама Аня всплеснула руками: "Феденька, а цветы, а наши дети? Совсем голову потеряли, конечно, такая встреча! Как Вы? Поздравляем!»
  Отец вручил невесте и её матери Ольге Георгиевне цветы, пожал руку Лёньке и, порывисто  обнял его, поцеловав трижды, касаясь его щеки своей колючей щётиной, а мать сперва горячо зацеловала Лёньку, а потом девушку, причитая: "Как ты выросла. доченька, совсем большая, невеста и чья? Этого моего непоседы и "сорви-головы!»
Будьте счастливы, детки, будьте счастливы! Священника бы надо, чтобы благословил!
  Жених задержался и, волнуясь, закурил: «Представляешь? Чуть про нас не забыли, - с дрожью в голосе проговорил он. - А как же мы? Мы ведь главные на этом «празднике жизни!» 
  Она с изумлением смотрела на него.
  - Лёнечка, ведь ты не курил! – с тревогой сказала она, отмахиваясь и кашляя. 
– Что это за «мухоморное» зелье ты куришь?
  - «Партагас» - сигариллы кубинские, вот, пристрастился в последней командировке, после Африки! Там все негры его «смалят!» -  солидно сказал Лёнька. - У нас  в полку даже служебный пёс Джэб не выдержал, - гордо сказал он,- потерял нюх на три дня. Мне даже полковник спецчасти сделал замечание, чтобы я не курил  в  присутствии служебно-розыскной собаки.
  - А в моём? – горестно всплеснула руками Амина.
  - Что - в «моём»? – не понял он.
  - Ну, «в присутствии!» – жалобно пропищала она.
  - Обещаю, только на свадьбе, для солидности! А потом «завяжу» - серьёзно сказал Лёнька Быков, нежно обнимая её. Он бросил эту вонючую сигарету в урну, и они пошли в дом, где уже всё собрание затихло и ждали виновников торжества.
  Сейчас вдали от шумного застолья они тихо беседовали. Небо начинало алеть. Было шесть часов утра. За стеной, наконец, всё, стихло. Люди разошлись отдохнуть, чтобы завтра всё начать заново.
  - Амина, милая! Мы завтра утром уезжаем! – сказал Лёнька.
  - А как же свадьба? – спросила она.
  - Им и без нас хорошо! У них своё событие - встреча через  почти двадцать лет, и я смотрю - им особо не до нас, а ты уже жена военного и этим всё сказано.
  - Есть товарищ майор, «что этим всё сказано!» – шутливо сказала она, натягивая одеяло до подбородка.
  - Нет-нет! Милая! Наоборот, одевайся! Пойдём на берег Двины встречать алую зарю!  Смотри в окно, как разгулялась! А наша брачная ночь ещё не кончилась, – сказал он и счастливо засмеялся.- И "медовый месяц" – снова продолжается. Помнишь, как он начался два года назад, после помолвки в Красноярске!? - спросил он, стаскивая с неё одеяло.
 - Я люблю тебя, - коротко сказал он.
- А я живу тобой и для тебя! – тихо прошептала она, обнимая его за шею.
Он нежно привлёк её к себе и поцеловал в чуткие губы, вспоминая их первую встречу в вагоне пригородного поезда много лет назад и свои приключения в стране "Детство", которые привели его в эту волшебную страну «Юность».







Часть 1. Приключения Лёньки в стране «Детство».
1. Пацан  Лёнька, твой шаг – первый!
 
- Эй, командир! - кричал Лёнька.
-Эй, командир! - отвечал Валерка.
- Эй, командир! - раздавалось снова над озером.
- Эй, командир! - разносилось в ответ.
И это продолжалось так долго, как  и  всё  его босоногое детство.
Лёнькин  лучший друг Валерка Блискачевский был старше его на четыре месяца, а может быть - на три, а Лёньке  было, наверно, четыре года. Тогда он стал помнить себя и стал  просто человеком.
- Именно с этих слов: «Эй, командир!»  и начинается сознательное Лёнькино детство.
Дом над озером, в котором он жил с отцом, военным врачом по профессии и матерью - учительницей русского языка. Матери было всего двадцать пять лет.
Она была очень красивая, невысокого роста, с длинными чёрными волосами и строгим взглядом  внимательных карих глаз.
Дом был одноэтажный с красной черепичной крышей, построенный военнопленными немцами, врагами, у которых на танке был крест. Один такой танк стоял в овраге на берегу озера Глубокое.
Их дом утопал в зелени, в кустах сирени, клумбах настурций, маков и гвоздик, которые сейчас называются почему-то "бархатцы". Настурции – красные, оранжевые, дети пытались высасывать из них «сладость», откусив рожок сзади.
Капелька нектара была очень вкусная, потом начиналась горечь, и они дружно плевались и с негодованием отбрасывали цветок. А круглые листья настурций тоже шли в ход.
Лёнька с Валеркой срывали их и клали на кулачок сложенный в рюмочку. Ладошкой второй руки ударяли, и раздавался хлопок, и у кого громче - у того  лучше.
А ещё на них жужжали майские жуки. Эти сердитые, щекочущие волосы, существа весь май были чем-то недовольны и, если они, мальчишки им сильно докучали, таская целыми кепками, то жуки призывали на помощь тяжёлых шмелей или ещё хуже - лёгких, как пикирующие бомбардировщики, полосатых ос.
Шмели сердито гудели и пытались навести порядок на детских физиономиях, ставя синие печати под глазом, мол, проверку прошёл, больше так делать не будет. Осы были более вероломны и категоричны. Они выбирали яркие пятна на рубашках и трусиках и просто пикировали, оставляя жало, как осколок шрапнели. Сидеть было невозможно, но зато можно было показывать.
Можно было пойти на «базар», разметавшийся капустными листьями и репой за каменным забором кладбища, на котором лежал дохлый голубь без головы и пугал их, и, задрав "лытку", показывать друг другу боевые отметины и раны и, щёлкая языком, делать круглые глаза, давая понять, как ты терпел! Какой ты был командир и... герой!
- Командир! - опять кричал Лёнька с палисадника своего дома.
- Командир! - отвечал Валерка со своего крыльца дома на самом берегу озера около пристани парома.
Друзья не могли быть рядом, потому что... Гришка!
Ужасный бандит и хулиган Гришка  мог ждать за каждым кустом чертополоха, в каждой канаве и тогда Лёньке несдобровать. Валерка знал это и не настаивал.
Они дружили на расстоянии уже целую неделю, хотя нерешённых дел было невпроворот. Огромная гусеница у Лёньки худела с каждым днём и уже не пыталась перелезть через ограду из стеблей осоки.
У Валерки три кузнечика перестали скрипеть своими лапками о брюшко и потеряли свой голос в стеклянной банке.
Всё шло наперекосяк, и всё из-за Гришки, этого бандита в зелёных соплях перед носом.
Он был страшен. Он мучил их. Ему было целых шесть лет. Особенно он издевался над Лёнькой. У Лёньки были золотисто-русые волосы. Отец нежно гладил и называл его: "Ленок!" А Гришка дразнил страшно обидными словами: "Рыжий бык!" Это наверно из-за рыжих веснушек, покрывающих всё тело пацана и даже пятки в цыпках и фамилии "Быков". Но Лёнька терпел. Дружба с Валеркой ему была дороже, и он терпел эти глупости.
Но однажды Гришка отвесил Валерке "поджопник" и дал Лёньке подзатыльник, потом пытался дотянуться и ударить его ногой, но Лёнька всё время отскакивал и увёртывался. И всё из-за этой морковки с огорода бабы Яги или тетки Марии, матери шофёра Васьки Добуш. А потом, чего давать, если Валерка свою уже съел, а у него, Лёньки, оставалась только половина?  Так Гришке - отдай всё!  Хитрый! Лёнька так и сказал: "Дурак!" Ну, Гришка и начал бить Лёньку ногой. Лёнька отскакивал, спасая свой живот, где уже была большая часть морковки. Он стоял в четырёх шагах от Гришки, когда тот произнёс свои роковые слова: «Рыжий бык!»
Ленька стоял-стоял, краснел-краснел, думал-думал, не решаясь, - а потом, закрыв глаза, бросился на обидчика, подпрыгнул и – ударил кулачком, целясь в нос. Куда он попал – неизвестно, так как сам он, бросил  недоеденную морковку и «сделал ноги»  - пустился наутёк, только босые пятки засверкали, а сердечко колотилось так, как кролик лапками в клетке у Васьки.
Зато Гришка схватился обеими руками за лицо. Сопли выступили между ладонями зелёными пузырями, он присел на пыльную траву Валеркиного двора и над озером, пугая окрестности, заревел громко и безутешно.
На его рыдание выбежала тётя Поля, мать Гришки, и, схватив его за руку, потащила домой,  напоминая: «Вот придёт папа!»
С тех пор, когда Гришка вышел с фингалом под глазом скрытым повязкой, Лёнька и не выходит.
- Эй, командир! - пароль.
- Эй, командир! – отзыв.
Это ему издалека кричало его детство: «Пацан Лёнька! Твой шаг – первый!»

2. «Киса!»

  Наконец вечером ребята пошли смотреть Лёнькину  гусеницу. Она была в тесной загородке, укрытая осокой и плющом.
Лёнька с Валеркой наконец воссоединились.
Гришка – их насильник и плохой пацан, куда-то уехал, и они на улице были – главные.
Они могли ходить свободно, как пираты: и на озеро, где ловили раков у берегов поросших аиром и желтыми цветками калужницы, «пискунов» в устье речки Белка, впадающей в озеро.
Они могли сидеть на лодке у берега, прикованной цепью к огромному камню, раскачивая её, пока она не начнёт черпать воду бортами.
Особенно им нравилось бросать плоские камни в воду, чтобы они скользили по поверхности, и, подпрыгивая,  оставляли после себя красивые волнистые круги.
Потом – «козлы», это - не ловля пискунов, это особое занятие – охота, настоящая охота! Идёшь по песку русла и начинаешь «осматривать» дно босыми пятками. Как что-то защекотало – замри. Это – и есть «козёл!». Подсовываешь ладошку под ступню и выгребаешь его вместе с илом. Осталось промыть в протоке и любоваться на маленькую усатую рыбку с жёлтыми пятнышками по бокам. Как она называлась?   Может - пескарик, а может - сомик?.. Неизвестно было им, а вот пискун, как называется не по-детски Лёнька так и не знал, даже будучи взрослым, может, угорь?
Их ловить было проще. Они, присосавшись к камням в воде как серебряные флажки,  вились по течению – длинные, красивые.
Их можно было отрывать и осторожно складывать в ладошку, как длинных червяков, которые свисали с двух сторон  в зажатом кулачке и, когда сожмёшь, они чуть слышно пищали или казалось, поэтому – пискуны!
Лёнька поймал себя на мысли, что отвлёкся в воспоминаниях об озере Глубоком и речке Белке, задумался.
Они с Валеркой снова склонились над гусеницей, прикрытой листом подорожника и, когда приоткрыли его, то ахнули. Гусеницы – не было! Вместо гусеницы лежал какой-то продолговатый бочонок бурого цвета. Его концы шевелились как гармошки. \
«Киса!» - сказал Валерка, округлив глаза. Они присели на корточках, рассматривая кису, которая оказалась под листом, вместо гусеницы, трогали её соломинкой.\
- Что вы здесь нашли!? – спросила их  мама Аня, проходя по дорожке, стараясь наступить на солнечных зайчиков.
- Вот – киса! - сказал Лёнька, пятясь задом, - страшно…
- Это – куколка бабочки капустницы! Наверное, раньше здесь была большая зелёная гусеница!
- Да-а-а? – Была… Вот она куда  подевалась!
- Она – превратилась, - сказал Валерка и мальчишки, поняв это – попрыгали прочь на одной ножке по тропинке. «Ну, очень интересно, надо будет рассказать сестре Вальке, когда она вырастет из своего годика!» – подумал Лёнька

3. Пожар над озером.
Солнце слепило глаза. Озеро было синим-синим и только посередине сверкало серебром, где покачивалась одинокая лодка с белой панамой и удочкой. Самого деда Якима, а это был он, видно не было. На такой жаре он, наверное, спал на дне лодки, прикрывшись панамой. Он ловил лещей. Перед глазами вились то вверх, то вниз и стрекотали синие стрекозы и мешали смотреть вдаль.
Лёнька с Валеркой, когда рачьи норы были обследованы, тоже ловили налимов в прибрежных тайниках. Если попадался этот партизан, то удержать его в руках было очень трудно.
Скользкий и холодный, он наградит тебя липким хвостом по лицу не один  раз, пока выбросишь его на берег. Но лучше всего ловить тритонов в лужах около озера. Цветные: красно-коричневые, оранжевые, зелёно-полосатые и чёрные с белыми пятнами, как маленькие дракончики, они кишмя кишели вместе с чёрными головастиками в трёхлитровой банке у Валерки и ещё - с пискунами и бычками, пойманными раньше.
- Красота! – говорил Валерка, с наслаждением ковыряя в носу. Наконец, вытащив огромную «козявку», он на минуту успокаивался, разглядывая её и затем мечтательно лез в другую ноздрю и на время затихал.
  Тритоны красиво переливались на солнце, а головастики влажной чернотой составляли им весёлую компанию, а между ними вились пискуны.
  Вдруг над озером запрыгал, заметался перезвон колоколов. Мальчишки в тревоге оставили Валеркину банку на земле и рванулись к высокому берегу.
- Пожар! – крикнул Валерка, - во-она-а-а!- указывал он грязным пальцем на противоположный левый берег озера.
Там, на берегу, поднимался густой чёрный дым, сквозь который пробивались языки пламени. «Конечно, горел дом,» - подумал Лёнька.
Он посмотрел, откуда доносился звон и увидел «пожарки», которые во весь опор мчались по дороге на противоположном берегу озера. Четыре специальные телеги, запряжённые крупными рысаками, с бочками и катушками сзади, с насосом с двумя ручками и две отдельные повозки с пожарниками, тоже запряжённые парами лошадей, мчались по дороге.
Пожарные на телегах сидели по три с каждой стороны спиной к спине, свесив ноги. Они били в большие колокола, которые были подвешены на столбах, стоящих посередине каждой из телег. Люди были в золотых касках с грифоном, в серых брезентовых костюмах, тяжёлых сапогах и крагах.
- Шесть пожарников,- сказал Валерка, смотри – он показал загнутые пальцы на обеих ладонях: пять на одной и на другой руке один. - Много. Я уже умею считать до десяти.
- Я тоже, только сбиваюсь, - сказал Лёнька, - даже больше десяти, только пальцев не хватает, смотри! – и он растопырил широко пальцы на двух руках. – Вот! Десять! А больше  - нет!
- А я скоро пойду в школу, раньше тебя! – сказал Валерка, - только мама сказала, сперва в садик!
- И я – тоже! Наверное, если не уедем отсюда в Полоцк, - подумав, сказал Лёнька.
- Уедешь!? А как же я? - озадаченно спросил Валерка. – Мы тогда не сможем смотреть на пожар!
- Ну, у меня там будет свой пожар, на новом месте, - сказал Лёнька, -  а ты будешь смотреть свой!
- Да, жалко! Мне не с кем будет играть! Не с Гришкой же? – С бандитом!
- Смотри! Уже подъехали, тушить будут! – перебил его Лёнька. Было видно, что пожарники раскидали шланги на земле с катушек, один даже раскатали в озеро и стали качать насосами воду и поливать чёрный дым, который взметнулся к облакам над озером белым паром и столбом искр.  Казалось, что с того берега слышалось шипение растрескивающихся углей.
- Смотри, какое белое облако! – указал пальцами с чёрными ногтями Валерка, который, наконец, вытащил что-то из носа и освободил руку.
На отдалённом берегу творилось что-то невообразимое.
Сквозь белый пар были видны мечущиеся люди, которые сновали вокруг горящего дома, спасая свои вещи, мебель, другие поливали крышу соседнего дома.
Небольшая толпа женщин и детей сидела на пожитках и заламывала руки. Дети плакали так, что было слышно издалека.
Подъехали ещё три бочки  водой и катушками сзади и двумя пожарными, которые сменили двух других на насосах.
 Пошли в дело багры и топоры. Пожарники раскатывали стены дома и заливали горящие брёвна водой.
Огонь спал, дым стал рассеиваться, показалась закопчённая печь, одиноко возвышающаяся над пепелищем, да труба смотрела в небо.
Пожарные начали сматывать шланги.
И вот по берегу в обратную сторону помчались подводы, колокола звонили, как показалось пацанам, радостно, что победили огненного змея, не дали полыхнуть другим домам посёлка и знойный с палящим солнцем день не дождался продолжения зрелища.
- Пошли! Неинтересно, - сказал Валерка.
- Ленька стоял в задумчивости: «Им же жить - где?»
- Может маму попросить, чтобы у нас пожили? – сказал он.
Над озером низко проплывало белое облако и, цепляясь за кусты ракитника, клоками  расползалось по прибрежной пойме, по лугам с нескошенной травой и ползло дальше, в заросли ольховника.

4. Встреча. Неразгаданная, первая тревога Лёньки…

Лёнька ехал в пригородном поезде с мамой Аней и маленькой грудной сестрой Валькой.. Ему было уже четыре года, а Вальке меньше года и она всё время спала или громко орала, что прибегала встревоженная проводница и предлагала принести тёплой водички. Тогда мама давала Вальке грудь. Она, захлёбываясь, чмокала и икала, но потом закрывала глаза и засопев, затихала.
На станции Бигосово в вагон вошли новые пассажиры и к ним в купе постучались.
Вошла красивая девочка лет четырёх, как и Лёнька, с чёрными бровями, подведёнными чёрной тушью ресницами, с куклой Барби и крохотной сумочкой в одной руке и с мамой - в другой.
Они уселись напротив.
На девочке были красные сапожки, розовая курточка и шапочка-капор цвета «календулы», как называла этот цвет мама.
Девочка была смуглая и красивая, совсем не похожая на свою белобрысую маму и Лёнька сразу же влюбился. Нет, он и сам не знал, что влюбился, но страшно её зауважал. Он с обожанием ел глазами девочку и когда её крохотная сумочка, цвета леопарда, упала под сиденье, он быстро сполз и бросился поднимать. Внизу он лоб в лоб столкнулся с девочкой, но всё же первый схватил сумочку и когда они встали, с торжественным видом вручил её девочке.
Она, потирая ушибленный лобик, взяла сумочку, прищурилась и опустила головку, пряча глаза.
- Как тебя зовут? Меня Лёнька! – спросил он.
Девочка повернула голову к маме и, потирая шишку на лбу, вопросительно на неё посмотрела. Та кивнула.
- Амина, - ответила девочка тихим голосом и вдруг широко улыбнулась. Белозубый ротик умилил Лёньку и ему захотелось потрогать его рукой.
А я – Лёнька, - повторил он и протянул руку к её губкам, но дотронулся до её лба и спросил: «Больно?»
- Да, немножко! Авария! – сказала девочка и засмеялась. Мама подала ей зеркальце и сказала: «Приложи, пока холодное! Чтобы синяка не было».
- А куда ты едешь? – спросил Лёнька, помогая ей прикладывать холодную оправу зеркальца к шишке.
- До Полоцка.
-И я – тоже, до Полоцка! Давай вместе ехать! И будем дружить до Полоцка, давай? – сказал Лёнька. Он вдруг осмелел и взял Амину за руку занятую куклой.
- Это кто!? – спросил он.
Это Маша Барби, - ответила Амина и поцеловала куклу в щёчку.
- Я её очень люблю, за то, что она разговаривает со мной и она положила куклу на спину. Лёнька с удивлением услышал голос Маши Барби: «Ма-ма-а!»
У Лёньки округлились глаза: «Она что? Живая?»
- Почти! – ответила Амина, - когда разговаривает и поворачивает голову и водит глазами, если ищет меня, смотри!
Амина взяла куклу за правую руку и голова куклы ожила: направо, налево, кося голубыми глазами по сторонам.
- Маша! - позвала Амина. Голова куклы повернулась на голос девочки, глаза уставились на неё, моргая длинными мохнатыми ресницами и Маша Барби протяжно сказала: «Ма-ма-а…»
- Видишь? Она почти живая!
- Как это? Почему почти? Живая и всё!
- Нет! Она же сама не ходит! Её нужно водить, тогда она переставляет ноги!
- Ну, я же говорю – живая! – упрямо настаивал Лёнька.
- Нет, Лёнька! Она – игрушечная, но я всё равно люблю её.
- Да-а? У меня тоже есть самолёт, тоже не настоящий, потому что у него нет бензина.
- А что такое «бензина»? – спросила Амина.
- Не «бензина», а бензин! Это такое топливо.
- Как дрова в печке!?
- Нет жидкое, а дрова твёрдые, но дым от них одинаковый, - поспешил успокоить девочку Лёнька.
- Понятно! – сказала Алина и посмотрела в окно.
- Зато у меня есть настоящий патрон с пулей! Вот! – сказал Лёнька стараясь заинтересовать Амину и вытащил из курточки «патрон от трёхлинейной винтовки Мосина», как сказал дядя Нил, когда подарил его Лёньке. Он подал его девочке на ладошке.
- Патрон военный? – удивилась Амина.
- Да, военный, настоящий! Вот это – пуля острая, чтобы ранить врага! Она вылетает из гильзы, - гордо выпрямился Лёнька, как будто для убедительности, сам собрался «вылетать»…
- Жаль, что Валерка остался дома, в Глубоком, он бы позавидовал.
- Давай я тебе буду завидовать, он такой красивый, он такой золотой!
Ленька на минуту замолчал и задумался, он даже покраснел от натуги и, наконец, сказал:
- Нет, не завидуй!
- Почему? – спросила Амина.
- Потому что он – твой! Я тебе его дарю!
- Ой, Лёнька! Как здорово! Спасибо, как красиво! Мама можно?
- Лёнька, а он не стреляет? – спросила мама девочки.
- Нет! Дядя Нил сказал, что «держи всегда порох сухим, а ушки на макушке…» и поэтому порох от патрона хранится отдельно. Он его высыпал через пулю в коробочку, чтобы не отсырел.
- Спасибо, Лёнька! А дядя Нил у тебя – философ… Хороший подарок, серьёзный, - сказала мама.
- На здоровье и… на память! – вспомнил Лёнька, как говорила тётя Маруся, когда приезжала к ним в гости в Глубокое: «На долгую память!» - с чувством добавил он.
- Спасибо, ты умный мальчик, -  улыбаясь, сказала мама Амины.
- Станция Громы! Приготовиться к выходу! Стоянка поезда – две минуты! - раздался строгий голос проводницы в чёрной шинели.
- Вот мы и дома! Первая станция Громы – наша, - сказала мама Амины. К ним обернулась мама Аня, покормившая и перепеленавшая Вальку, которая теперь мирно спала.
- Извините, я была занята и не смогла разделить компанию. Но Вы с Лёнечкой, вижу, не скучали!?
- Да! Они подружились! Жалко, что мы выходим! – грустно сказала она. - Может свидимся.
- Моя фамилия Шумилова Оля. Мой муж - директор хлебозавода.
- А мой – врач! Наверняка, свидимся! Город хоть и областной, но небольшой.
- До свиданья!
- До свиданья!
Амина чмокнула Лёньку в щёку: «До свиданья, Лёнька! Спасибо за пулю!»
Лёнька покраснел как рак, от удовольствия, и с сожалением отпустил руку девочки.
Он ещё не знал, что это было его первое свидание, первая разлука и первая любовь – ещё неразгаданная, но, подкравшаяся на мягких лапках, как котёнок.



5. Переезд.

Поезд тронулся. Лёнька бросился к окну купе.
На перроне Амину и её маму Олю встречал огромный дядька, с круглой как шар лысой «башкой».
Лёнька знал от мамы учительницы русского языка, что «башка» - слово неприличное и бывает только у барана, когда он бьёт рогами в ворота.
Ленька сам видел в Глубоком, откуда они сейчас едут. Но и голова – это обычного размера. А если огромная то, наверное, башка.
Надо будет у мамы Ани спросить, когда голова, а когда башка. Великан на перроне сперва поцеловал маму Олю, затем подхватил Амину, обнял и закружил высоко-высоко к проводам, которые соединяли фонарные столбы света на перроне и на которых тесной стайкой сидели воробьи.
Когда поезд дал осипший гудок, Алина оглянулась, воробьи брызнули врассыпную, а Лёнька стал махать ей рукой. Но она не видела его.
Она что-то сказала маме и помахала вслед поезду ручкой в которой была сумочка леопардового цвета. Лёньке показалось, что она увидела в окно его нос, приплюснутый к стеклу.
Он загрустил, но ненадолго. Через пять минут объявили станцию «Полоцк- конечную» и они с мамой и Валькой стали собираться. Собственно, собиралась только Валька, а Лёнька был готов, как солдат.
 Мама собирала все бутылочки и соски сестрёнки, пелёнки и распашонки, а ещё стёганое шёлковое одеяло с «кружавчиками».
Всё было Валькино, а у Лёньки была только одна сумка с заплечными лямками, похожая на солдатский вещмешок. Вернее Лёньке так хотелось, чтобы она была похожа на военную.
Он хотел во всём походить на папу Федю: военврача – капитана и на дядю Нила – танкиста-подполковника.
Дядя Нил был заядлым охотником. У него были собаки с которыми Лёнька дружил и даже сам собирался с ними охотиться. Только у него ещё не было настоящего ружья. Зато у него была деревянная винтовка и он считал, что для охоты в соседском палисаднике этого было достаточно.
Но это было в прошлой жизни Лёньки, в городке Глубоком. Что ждёт его на новом месте он не знал. Может здесь и дичи-то нет совсем.
Они с мамой будут временно жить на Верхнем Замке.
Что это за Замок или замок он не знал. Может это тюрьма и может быть собственная, если они там будут жить!?
Лёнька терялся в догадках и не мог, всё равно, отличить Замок и замок. Но, главное, что папа-Федя уехал из Глубокого ещё вчера на грузовике с их вещами. Маме Ане до поезда пришлось переночевать одной, но, конечно с Валькой и им, Лёнькой у знакомых Блискачевских. Это был последний прощальный день с Валеркой, самым лучшим другом Лёньки.
И вот сейчас на перроне он увидел папу Федю, который улыбался им, стучал в окно и бежал рядом с останавливающимся вагоном и что-то радостно кричал.
Ему было уже тридцать четыре годика. Лёнька это точно знал, а маме Ане – двадцать восемь.
- Совсем дети, - говорила баба Добуш, с чем Лёнька никак не мог согласиться.
Папа Федя был намного выше Лёньки, он доставал до неба и  был сильный, и у него, как у любого взрослого, по утрам росла колючая борода.
Лёнька тоже хотел однажды побриться, но папа отобрал у него свою опасную бритву и сказал: «Всему своё время! Сейчас брать нельзя – это очень опасно, да и рановато ещё!»
- Больше не бери, - строго попросил он, - договорились!?»
- Хорошо! - сказал Лёнька.
- Ну и правильно.
- А когда вырасту?
- Тогда – можно!
- Ура! – закричал Лёнька и попрыгал на кухню на одной ноге, - пойду вырастать! Мамочка! Я уже буду есть кашу гречневую, давай!
Ну и молодец, Лёничек! – сказала мама Аня и спросила, - что это с ним!?
Папа тогда засмеялся и сказал: «Растёт сын! Весь в меня!»

6. Верхний Замок.
Лёнька радостно прилип к окну, расплющив курносый носик о стекло, но потом засуетился, бросился к выходу, затем метнулся обратно в купе и начал помогать маме выносить вещи.
Ведь он был единственный «взрослый» мужчина в вагоне и нёс «ответственность и вещи», как сказал папа Федя и похвалил его, когда они вышли.
Наконец он оказался на плечах у папы Феди и важно озирал привокзальную площадь, слегка покачиваясь. На её краю он увидел чёрную «эмку», легковую автомашину с большим выпуклым багажником и откидным верхом. Водитель, сержант Николай, помог погрузить вещи в багажник, которых набралось немало и они поехали, издав хриплый: «Би-бип!»
- Здесь недалеко, Анечка! – сказал папа. - Улица Верхний Замок. Теперь это – старинный центр города Полоцка, опоясывающий высокий холм, который в 12 веке был неприступной крепостью Полоцкого княжества и его военно-политическим центром, -начал рассказывать он и Лёнька в восхищении открыл рот: папа знал – всё.
- Из истории древних веком Руси ты помнишь Князя Рогволода и её жену Рогнеду и дочь Александру на которой женился Великий Князь новгородский Александр Невский.
- Так это здесь такие древности!? – с удивлением спросила мама.
- Да, Анечка, именно здесь, на этом валу, на месте слияния двух рек Двины и Полоты и стоит наш новый дом. Городу скоро 1100 лет, он очень старинный, он на много старше Москвы. На мосту реки Полоты была даже битва с французами в 1812 году.
- Федя! Ты это всё знаешь!?
- Да! И очень хорошо, тем более краеведческий музей прямо рядом с нашим домом и там много артефактов древностей, - сказал папа Федя, - и Лёнок будет знать. Мы туда сходим, да, сын?
- Умгу, - промычал Лёнька запихивая в рот птичку – сдобную булку в форме птички с глазами изюминками.
- Ну вот! Ленок уже активно включился в ход новой жизни, - засмеялся отец, - уже жуёт!
- Да, он проголодался. Мне некогда было его покормить. Валечка беспокоилась и всё требовала. Но ничего, Лёничек, перетерпели, правда!? Да и дорога была меньше часа.
- У-мгу! – снова помычал Ленька, выглядывая из-за сладкой булки и запивая из бутылки с лимонадом.
Машина остановилась у большого белого двухэтажного здания на набережной широкой реки. Вдалеке её пересекала огромная лодка: «баржа», как сказал потом папа.
- Это – паром! – объяснил он. Мы с тобой на нём скоро покатаемся!- и сказал жене, - вот мы и дома! Выгружайтесь!
Папа помог маме выйти из машины: он взял Вальку и подал маме руку.
Лёнька тоже вылез из машины и бросился к багажнику. Его сумка-рюкзак зацепилась за ручку двери и он, прыгнув со ступеньки повис в воздухе. Болтая ногами, он чуть-чуть не доставал до земли, но потом, как парашютист, сбросив одну лямку он справился раньше, чем шофер Коля пришёл ему на помощь.
- Совсем большой, - сказал папа, - молодец, Ленок и погладил его по русой  головке.
- Есть, стараться, товарищ командир, - отчеканил он радостно и, пыхтя, начал помогать маме Ане вытаскивать и багажника Валькино шёлковое одеяло, уронив его конец на землю.
После этого он весело поскакал за ними к парадному и поднялся на второй этаж.
На лестнице пахло котами и новой весёлой жизнью. Лёньке понравилось, что высокие окна двухкомнатной «коммуналки», как сказала мама, выходят на набережную реки Двины, где в неё впадает речка поменьше – Полота. Слева был виден паром, который уже дополз до середины реки.
- Стрелка! – пояснил папа, - это где две реки встречаются.
- Как друзья!? – спросил Лёнька.
Да, как старинные боевые друзья!
- Как солдаты? – не унимался Лёнька.
- Да, как воины, защитники города и нашего Верхнего Замка.
- А-а-а!? Я понял, Верхний замок - это защитная крепость!
- Да, сынок! Это была военная крепость в Древние века, когда были немецкие рыцари-тевтоны и русские богатыри-воины.
- Как ты!?
- Да, я тоже воин, защитник.
- Ты мне расскажешь, какие они!?
- Да, когда подрастёшь! Но сейчас скажу, что был Илья Муромец – русский богатырь и Александр Невский – русский полководец.
- Как на нашей картине, что мы привезли с собой?
Да, у Васнецова, художника. Здесь ещё - Алёша Попович, Добрыня Никитич.
- А немцы были!? Где? – с нетерпением спросил Лёнька, внимательно разглядывая картину «Три богатыря», что уже висела на стене в зале.
- Был такой немец – Соловей Разбойник, рыцарь – ужасный… и злой.
Да-а!? Враг!?
Да, враг-тевтон! – ответил папа.
В это время задребезжал телефон в углу на тумбочке и мама, подняв трубку, сказала: «Тебя, Феденька! Со службы!»
Папа взял трубку, выслушал и, вытянувшись, ответил: «Есть!» - взял фуражку, поцеловал маму, сел в «эмку» и уехал.
Мама, уложив Вальку в коляску, стала разбирать вещи и занялась уборкой. Они были, наконец-то  дома, на новом месте.
Они, наконец-то, окончательно переехали.

7. «Коммуналка».

Лёнька целый месяц жил у тёти Маруси, пока мама была с Валькой в больнице. Его сестра где-то подхватила скарлатину и мама сказала, что в таком возрасте – это серьёзно.
Он временно жил в Задвинье.
Здесь у него появились новые друзья: Юрка Масарский, Валерка Зверев.
Ещё был Павлик, но ему было три годика и он подрастал и был друг только «чуть-чуть»
Валерка всё время ходил в облезлом настоящем «лётчиском» шлеме и ему все завидовали. Внутри шлем был меховой и когда было жарко Валерка всё равно не снимал его, так и ходил с болтающимися коричневыми ушами, на которых были чашки от наушников телефона и колёсиками ларингофона под подбородком, как объяснил он друзьям.
Когда он был добрый, он давал поносить шлем всем, по очереди.
Они играли в окопах, оставшихся после военных учений.
Здесь, как и во всех провинциальных городах, стояли воинские части и их полигоны часто примыкали к окраинам.
Задвинье – это район на окраине города Полоцка. Лёнька так и понимал это. Если Двина – это река, то Задвинье – это за рекой, которую надо было переплывать на пароме или переходить по железному мосту, или переплывать на белом теплоходе, который, как и река, тоже назывался «Двина».
 Но чаще всего – на пароме. Это большущая лодка, баржа, которая двигалась по толстому тросу от берега до берега.
Паромщик деревянной ручкой-захватом цеплялся за трос и тянул. Колесо, через которое проходил трос – крутилось и паром двигался, разрезая чёрную воду своим деревянным носом, называемым непонятным словом – форштевень.
Иногда паромщику помогали взрослые дяди руками и тогда паромщик давал им серые брезентовые рукавицы или запасной захват.
Трос был мокрый, и с него капала вода, и сползала зелёная тина, вытаскиваемая из чёрной глубины с бурунами и водоворотами.
«Страшно в глубине! Большие рыбы, акулы и чудища!» - думал Лёнька, стоя на носу парома и крепко держась за папину руку.
Они часто переплывали с ним через реку, потому что папина работа была в Задвинье.
На Верхнем Замке, где они жили в квартире с таинственным названием «коммуналка».
 Недалеко был тоже таинственный дворец, как в сказке, который назывался «костёл» и совсем маленький «кремль» со звездой, в котором располагался городской краеведческий музей.
Лёньке это название было непонятно, потому что костёл совсем не был похож на одно из знакомых Лёньке домов.
Во-первых он совсем не был похож на «котёл», который назывался похожим словом, и тем более он не был похож и на «костёр», где огонь и пожар.
Всё прояснил папа Федя: «Это православная церковь Святой Софии – Софийский Собор!» - сказал он, - а костёлом он тоже был какое-то время для католиков.
- А кто такой «католиков?» - спросил тогда Лёнька.
-Есть христиане, есть католики. Это – вера!
- А я!?
- А ты у нас христианин, крещённый при рождении в православной церкви, правда далеко отсюда, в Польше.
- Это хорошо?
- Это – правильно! – заключил папа Федя и погладил его по голове.
- А в Польше, где немцы!?
- Нет, немцев оттуда уже прогнали, когда ты родился, а до этого были.
- Расскажешь об этом?
- Когда подрастёшь, расскажу.
Ленька задумался.
Месяц у тети Маруси пробежал быстро.
Сестричка Валька выздоровела и нужно было опять возвращаться и прощаться с новыми друзьями.
- Не расстраивайся, Ленок! К осени мы переедем сюда жить постоянно. Вот нам квартиру в ДОСе отремонтируют и переедем.
- Как это в «досе!?» В доме из досок, в деревянном!?
- Нет! – улыбнулся папа. ДОС – это дом офицерского состава, каменный, где живут семьи офицеров округа.
- Ну понял теперь, - солидно сказал Лёнька, хоть ничего не понял, кроме того, что он скоро снова встретится с новыми друзьями.
 Радость снова ждала его впереди

8. Сюрприз.

- Ну вот, Ленок! Сегодня будешь спать в своей кроватке, - однажды сказал папа Федя, заходя к тете Марусе, где теперь обитал Лёнька.
- Спасибо, Мария Сидоровна, за сына, за догляд. Аня уже дома, дочка здорова. Всё хорошо.
- Слава Богу! - сказала Мария,  –Богородица Дево, радуйся! – и она перекрестилась на кивот, стоявший в красном углу.
Они поговорили.
 Тётя Маруся была немного старше мамы. Они были двоюродными сестрами, как сказала Лёнька мама. Хоть он ничего не понял, кроме того, что они дружили с детства и были родственниками друг другу.
- И я тоже дружу с тётей Марией с самого детства!? – спросил Лёнька.
- Да, Лёничек, с самого- самого своего детства, ответила тогда мама.
- Она хорошая и я люблю её. Хоть она без очков ничего не видит, как слепая курица!
- Как это? – строго спросила мама, - кто тебя научил таким плохим словам!?
- Валерка! Это мой новый друг!
- Понятно! Валерка может! Но это - некрасиво так говорить. Она человек и может обидиться. Она очень любит тебя и всех нас. Она ведь наша родственница, родной человек, понимаешь?
- Да, больше не буду. А что значит «родной»? – спросил Лёнька.
- Это значит одного рода-племени, как в сказке.
А Валерка!?
- Валерка – другого рода-племени. У него свои родственники
- А тётя Маруся сказала, что все люди братья во Христе!
- Да, братья, но не родственники. Просто, так говорят, что все люди братья, чтобы отличать их от врагов.
- От немцев?
- И от немцев. Но они уже не враги. Они побеждённые.
А у меня с тетей Марусей одни дедушка и бабушка.
- Как в сказке про репку!?
- Да, только это уже в жизни.
- А у меня есть дедушка и бабушка?
- Есть! Даже целых два дедушки Евмен и Василий, и две бабушки Евфросинья и Софья.
- Здорово! А я их увижу?
- Думаю, да! Когда приедут погостить.
- Понял, здорово! Я буду ждать их.
- Да, Лёничек, ты умный у меня мальчик и всё правильно понимаешь.
Вдруг папа нарушил ход его размышлений.
- О чём задумался, гражданин!?
- Я не гражданин, я – солдат, очень военный.
- А ты знаешь военный солдат, что тебя ждёт сюрприз!? – спросил папа.
- Сюр-рп-приз, - чуть выговорил Лёнька незнакомое слово и спросил, - а что такое сюрприз!?
- Это неожиданность, новость и радость - одновременно!
- Люблю радость! Люблю сюрприз, - мудро заключил Лёнька. - Расскажешь!?
-Нет! Это – сюрприз!
- «Сюрприз», - Лёнька задумался про сюрприз.
Что же это за радость, которую нельзя рассказывать? А как же тогда радоваться. Когда!? Всё было так запутано, что у Лёньки кругом пошла голова.
Он так хотел начать радоваться, но когда будет сюрприз он не знал. Понял только, что это – неожиданность, и значит надо подождать. Но он был «разведчик» и хотел все узнать пораньше про этот самый «сюрприз».
- Откуда ты знаешь!? – вкрадчиво, как разведчик, спросил он отца.
- Твоя мама сказала.
- А ты хоть чуть-чуть мне расскажешь правду про этот сюрприз?
- Это как военная тайна – не разглашается.
- Как враги?
- Да, держи язык за зубами, а рот на замке! Враг подслушивает, - сказал папа Федя и приложил палец к губам.
- Понимаю, не маленький, - гордо сказал Лёнька и тоже приложил палец к губам:    «Тс-с!» и терпеливо, всю дорогу до дома ждал сюрприз больше ничего не выспрашивая.
- Правильно! – сказал тогда отец, - молодчина!
Когда они вошли в свою «коммуналку», две комнаты, раньше пустовавшие и стоявшие нараспашку, теперь были закрыты и за ними раздавались голоса.
- У нас гости! Дедушки и бабушки!? - радостно спросил Лёнька, - это сюрприз?
- Нет, это – соседи! – ответила мама Аня, выходя из кухни в клетчатом фартуке.
- А кто такие соседи?
- Это те, кто живут или сидят рядом – со-сед-ствуют, проговорила она, как учительница, по слогам. Они приехали ещё вчера и тебя ждёт сюрприз.
- Папа говорил, но тайну не выдал. Он был, как партизан.
- И правильно сделал! Иначе сюрприз не получится!
Вдруг дверь распахнулась и из неё, пятясь задом, вывалилась какая-то девочка в белом сарафанчике и, споткнувшись о порог, звонко шлепнулась на покрашенный пол прихожей, прямо под ноги Лёньке, и громко заорала.
- Лариса, что случилось, - строго спросила мама Аня.
- Мы играли в догонялки! А это кто, - всхлипывая, спросила девочка, сразу перестав голосить и разглядывая Лёньку одним пронзительным глазом, в то время как другой тёрла грязным кулачком, размазывая слёзы по личику.
- А это - мой сынка, Лёничек! Дружите, не ругайтесь и не деритесь! Он вас свои игрушки покажет. Играйте вместе.
- Это он уже дерётся ногами! – вдруг снова заголосила Лариска, - он дотронулся до моей руки ногой и ещё хочет стукнуть.
- Ничего не хочу стукнуть!  - возмутился Лёнька от такой наглости, ты ж сама так упала, прямо к моим ногам!
- Все равно он плохой! Я отомщу! – капризничала Лариска.
- Ничего я тебе не делал! Ты сама шлёпнулась. Хоть ты и большая, старше меня, но ты – корова! Лариска ещё пуще заорала дурным голосом.
- Лёничек! Где ты этому научился! Что за слово!?
- Так Валерка Зверев, мой новый друг из Задвинья, называл толстую девочку Люську, и ещё он говорил, что она – дура.
- И ты тоже - дура! – добавил Ленька, глядя на ревущую Лариску.
- Ну вот, Феденька, наш Лёничек уже набрался слов, как завшивел! Что делать!? Улица довлеет над нами.
- Ничего я не дура и не корова! Это ты – бык! – огрызнулась Лариска, перестав орать и размахнувшись рукой, хотела ударить Лёньку по голове, но мама Аня перехватила её ручонку.
- Дети, нельзя обзываться и драться. Вы же только что познакомились. Папа, прими строгие разъяснительные меры! Гражданин Леня ведёт себя – недостойно мужчины.
- Хорошо, милая! Займемся воспитанием, да, сын? – строго спросил папа.
  В это время на шум из комнаты вышла другая девочка в платьице «цвета календулы», как называла этот розовый цвет мама.
Лёнька оторопел и удивлённо уставился на неё. Это была его подруга с поезда – Амина!
- Ты, что здесь делаешь!? – выдохнул он, краснея.
- Здравствуй, Лёнечка! - тихо пропищала девочка. Я скучала по тебе, - просто сказала она, - и всё время смотрела на твою пулю. Вот она! В кармашке - всегда со мной.
- З-здравствуй! – заикаясь, наконец пролепетал Лёнька, снова спросил: - а что ты здесь делаешь!?
- Я здесь живу, а Лариса моя родная сестра. Теперь мы твои соседи!
- А папа говорил – сюрприз! А ты говоришь соседи!?
- Сюрприз, что мы снова с тобой увиделись, а то что рядом будем жить, то - соседи!
- И никакие мы не соседи! Мы – враги, а Лёнька ещё получит на орехи, - кричала Лариска, грозя кулачком.
- Лёник, мой друг! Я буду его защищать! – твёрдо сказала Амина своей старшей драчливой сестрёнке.
- А я – старше! Я буду командовать!
- Нет, не будешь! – сказал, насупившись, Лёнька.
- Это почему же, почему!
- Потому что я командир, военный солдат, спроси у папы Феди!
- У меня тоже папа Федя. Он директор хлебзавода. И ещё собака Джек! Джек даже мясо кур не ест, такой злой.
- А у меня – капитан военный и я у него солдат! Мы победим! – сказал Лёнька, - и я буду Амину защищать!
- Амина – моя сестра! Я её буду защищать!
- Посмотрим ещё, и я - тоже!
В это время из кухни вышла тётя Оля. Лёнька её сразу узнал. Она несла на большой тарелке блинчики из картошки, пахучие, горячие, с маслом, которые Лёнька очень любил.
- Что за шум!? - Спросила она.
- Здравствуй, Лёнчик! Ну, как!? Сюрприз удался!?
- Да! Здорово! Я думал, что за такой сюрприз и даже испугался сперва, когда увидел Амину, как не ожидал.
- Вот и хорошо! Сюрприз – это приятная неожиданность! Угощайтесь блинчиками и помиритесь! Лариса, ты опять за своё!? Ты опять затеваешь драку? Не хорошо! Он же мальчик, защитник! А защитников нельзя обижать!
- Ничего не обижать! Я ничего не боюсь, даже Гришки в городе  Глубоком, откуда мы приехали. Я командир и солдат!
- Ну, ладно-ладно, командир! Кушайте и идите играть! – сказала мама Аня и они ушли с тётей Олей на кухню, весело болтая, оставив детям тарелку на столе.
А приятный для Лёньки сюрприз стояла рядом и угощала его блинами, подавая из тарелки, пока он поглощал их.
Всё было бы замечательно, если бы это соседство не омрачалось постоянными агрессиями Лариски, которые омрачали его дружбу с Аминой и всё из-за этой вредной Лариски.

9. Хрупкий мир после грозы.

Казалось коммунальная квартира на Верхнем Замке, погрузилась в военные действия маленьких разбойников-пятилеток.
Лёнька мужественно держал оборону, Лариска истерически развёртывала козни и прочие гадости, а Амина держала нейтралитет и часто плакала или от обиды на Лариску или из-за обиды за Лёньку, которого она боготворила.
Однажды, когда сёстры и Лёнька играли в зале гостиной Шумиловых и у Лёньки под обеденным столом был гараж, а у девочек детский сад с куклами, после долгого затишья раздался пронзительный крик Лариски и плач.
Взрослые всполошились и прибежали в комнату, оставив на кухне задушевную беседу за вечерним чаем.
Они застали неприглядную картину. Стол был задвинут в угол, скатерть смятая, валялась на полу, фикус в кадке опрокинут, земля высыпалась, а игрушки: куклы, машинки были разбросаны по всей комнате.
Посередине, на ковре сидела Лариска и, держась за глаз, то надрывно причитала, то орала, что есть мочи. Амина испуганно жалась в угол, а Лёнька стоял нахохлившись, как воробышек, только что вышедший из драки.
- Что случилось!? – тревожно спросила мама Оля, поднимая Лариску на ноги и отнимая  её руку от лица. Она ахнула, когда увидела вокруг глаза расплывающееся лиловое пятно.
- Ну и фонарь! Ты хоть видишь глазом?
- Да! – сквозь слёзы сказала Лариска.
- Слава Богу! И кто это сделал, и как это произошло?
- Это Лёнька меня ударил, а сперва мы ещё боролись!
- Не ударил, а победил: за то, что ты била Амину!
- Но разве ты не знаешь, что девочек надо защищать, а не бить?
- Она сама виновата!
- Всё равно нельзя, ведь ты – мужчина! – сказал папа Федя.
- Я – командир! – насупленно шмыгая носом и втягивая сопли, сказал Лёнька, - а она не слушалась и нападала…
- Так командир! Марш, в угол! Под домашний арест на час, в угол! – рассердился папа.
- Есть на час в угол, под домашний арест, - мрачно повторил команду Лёнька и поплёлся на свою половину «коммуналки» отбывать наказание.
Взрослые продолжали разбор случившегося, не забывая делать Лариске примочки  с перекисью водорода и компресс, пока Лёнька стоял в углу, лицом к стене, отбывая домашний арест.
Он угрюмо размышлял.
Ведь он предупреждал. Он терпел всё время, пока Лариска дралась и мешала ему дружить, с Аминой, которая любила его, как старшего брата хоть они и были одногодки, а Лариска обижала его. Но когда она силой стала отбирать у неё Машу-Барби, которую и он любил, Лёнька не выдержал и предупредил, что побьёт её, если она не перестанет.
Лариске этого только и надо было.
Она оставила куклу и набросилась на Лёньку, царапаясь и шлёпая его ладонями по голове, по лицу, и, ударяя ногами по его ногам и куда попало…
Это было уже слишком, это уж – настоящая драка. Лёнька отскакивал от разъярённой шестилетней девочки и, улучшив момент из «боевой стойки», как учил его дядя Нил, «засветил» Лариске «одной левой!», прямо - в глаз!
Она схватилась двумя руками за лицо, а Лёнька добавил ещё «под дых», как его научил новый друг Валерка. Лариска согнулась, пытаясь набрать воздуха и, наконец, захлёбываясь, заорала как сирена теплохода «Двина».
Лёнька поднял с пола куклу Машу-Барби у которой была оторвана русая коса и подал её Амине.
- Лёнька, какой ты грозный!
- Я не грозный! Я – справедливый, я – защитник!
Лариска упала на ковёр и стала биться в истерике, продолжая орать она держалась за глаз.
После этого события не прошло и недели, как мир установился надолго и, казалось, навсегда.
Только это «навсегда» продолжалось недолго. Квартира Лёньки в Задвинье была готова и они снова переезжали.
Амина и Лариска стояли на тротуаре, и усиленно махая ручонками, провожали Лёньку. Глаза Амины были на «мокром месте» и слёзы беззвучно капали на брусчатку.
У Лариски под правым глазом был «фонарь», который «засветил» неделю назад Лёнька «одной левой», так как был прирождённый левша и «устанавливал паритетный мир в сопредельном государстве», как сказал Лёнькин папа Федя, разбирая «происшедший случай силового урегулирования  конфликта».
 Военно-политическая классификация детских событий доставляла удовольствие папе Феде и повышала значимость происходящего. Это вызывало у Лёньки ассоциации военного характера, как после книжки «Русские богатыри», которую ему читала мама перед сном.
Папа Федя Амины и Лариски тоже участвовал в расследовании этой «акции насильственного примирения сторон», устроенной Лёнькой.
После отбытия ареста, его больше даже не ругали, просто удивлялись, обсуждая этот случай на кухне перед отъездом. Лёнька всё узнал, потому что подслушивал, как разведчик.
- Лариска избалована Олей, отчаянная драчунья и в кого она такая!? – говорил папа Амины.
- Всё равно плохо! Хоть он и маленький, но поднял руку и ударил девочку. Это – недостаток воспитания, - возражала ему мама Аня, учительница.
- Я принял меры, - сказал Лёнькин папа, - он был поставлен его в угол, под арест и. думаю, всё осознал.
«Пацан, есть пацан!»– сказал тогда папа Амины, - у него просто терпение кончилось, а Лариске будет наука. То-то я смотрю: уже неделю, как присмирела и дети так дружно играют, что даже жалко, что вы уезжаете.
- Мы будем видится часто! – сказал Лёнькин отец.
- Да! Каждую неделю совещание в областном управлении, это – верно!
- Ну пока! Бывай, Васильич!
- Будь здоров, Алексеич!
Все наконец уселись и машина тронулась. Лёнька махал из кабины грузовика, сидя на коленях у папы Феди. Валька с мамой ехали сзади на папиной «эмке».
Лёнька, как «командир и солдат», изо всех сил сдерживался, чтобы не заплакать. Ему было жалко снова покидать свою подружку Амину.
Но вскоре серо-голубые фермы моста через Западную Двину надолго отвлекли его внимание.
Вдали на реке он узнал паром и вспомнил, что его ждёт встреча с новыми друзьями: Валеркой, Юркой и маленьким Павликом..
Его глаза снова засияли. Он обнял папу за шею, прижался к его щеке с колючей щетинойа и сказал от переизбытка чувств: «Папа, знаешь как я тебя люблю!? Сильно-сильно! И маму! И Вальку! Я вас всех люблю!»

10. Горькое мороженое.

Друзья-мальчишки Лёнька и Валерка Зверев, расстроенные и мрачные шли от пруда, почему-то, называемого в народе «сажалкой».
Валерка был на год старше Лёньки и ему исполнилось уже шесть лет. Он нёс лопаты. Им было жалко котят. Их жалобный писк ещё стоял в ушах и расползался слезами по лицу.
Они ненавидели тетю Машу, которая стала источником их несчастья. Это она дала им три рубля «на мороженое», лукошко, в котором было трое котят и произнесла свою страшную просьбу-приговор – утопить их в пруду.
Мальчишки, не задумываясь, охотно согласились выполнить поручение, чтобы бежать на перекрёсток, где торговали мороженым. В мыслях они были уже там: на углу Ветринского шоссе и Лепельской улицы.
Они любили мороженое по рубль двадцать и ещё – фруктовое по девятнадцать копеек, но надо было сперва выполнить поручение тёти Маши и они торопились.
Мальчики пришли к пруду и, поставив корзину на землю стали рассматривать котят. Они были чёрненькие, пушистые и уже не слепые. Они тыкались мордочками в ладони и пищали, поднимая на них светло-голубые круглые глаза и, моргая от яркого солнечного света.
- Наверно, кошку ищут, - сказал Валерка.
- Голодные, - сказал Лёнька, - как же мы будем их топить голодных!?
- Давай, попробуем! – сказал Валерка и опрокинул корзину над водой. Котята попадали в воду и, вынырнув, стали плыть к берегу, отчаянно перебирая лапками, и, издавая жалобный писк.
Валерка снова собрал их в корзину: «Так не получается», - сказал он.
- Да, это – неправильно! Давай их спасём, и закопаем! Я слышал так делают! – неуверенно сказал Лёнька.
- Где? – не понял Валерка.
- Здесь на берегу, - подытожил Лёнька, - сходи за лопатами, тебе ближе!
Валерка, подпрыгивая, побежал домой через шоссе, а Лёнька стал разглядывать котят. Они были мокрые и блестящие от воды, жались друг к другу и дрожали. У них не было сил даже пищать.
Все чёрные и лишь у одного на груди была белая звёздочка: «Красивый!» – сказал Лёнька и взял его в руку, и зачем-то привстав на цыпочки, поднял его на вытянутой руке вверх над головой и стал рассматривать: «Хороший! Я спасу тебя, я возьму тебя к себе! Мама обрадуется!» - начал мечтать он, но прибежал Валерка с двумя лопатами, схватил котёнка и бросил его в корзину.
Они по очереди стали копать. Земля была мягкая, только сверху был неподатливый травяной слой с корнями.
- Дёрн! – сказал Валерка. Он был на год старше и знал больше Лёньки, которому было только пять лет и то неполных. Не зря двоюродный брат Валька называл Валерку: «Бацилла!»
Это, наверное, было здорово носить такое звучное имя: «Бацилла» и Лёнька завидовал другу.
Он собирался спросить у папы Феди, что это за слово такое грозное: «бацилла». Он тоже хотел быть этой, как её – «бациллой», но его никто так не называл, только: «рыжий бык!» и то, это было в Глубоком.
Это прозвище ему совсем не нравилось и он завидовал другу белой завистью. Он тоже хотел быть «бациллой».
Ямка была уже готова и они пересадили в неё котят. Те запищали мокрые, облезлые и дрожащие стали расползаться по дну в разные стороны.
- Закапывай, - закричал Валерка, - а то они уже на стенку полезли! – и первый бросил на них землю.
Ленька стоял, не в силах поднять лопату. Ему было как-то не по себе. Ноги и руки не слушались его. Ему было жалко котят, особенно того, с белой звёздочкой на груди Котята пищали, но Валерка быстро засыпал их, особенно тех, которые выползали из земли.
- Ты чего стоишь, заравнивай! – сказал он. Леньке казалось, что они продолжают пищать.
- Давай их откопаем, - сказал он, размазывая слёзы по щекам грязной рукой, - они же пищат!
- Они уже не пищат, - сказал Валерка, - пошли мороженое покупать!
- Нет! Они пищат! Не хочу мороженого! – всхлипывал Лёнька, утирая слёзы и сопли рукавом рубашки и добавил, - я никогда не хочу мороженого: они пищат, - повторял он.
- Ничего они не пищат, - сказал Валерка, прикладывая ухо к свежей утоптанной земле.
- Где же они пищат, если они - не пищат!? – спросил он Лёньку, подозрительно оглядываясь на корзинку, как будто не веря, что сам, только что закопал их в ямке.
- Вот здесь! – сказал Лёнька, показывая на голову.
- Это тебе так кажется, пошли пацан, - и, взяв свои две лопаты, он пошёл к дому через шоссе.
Лёнька, горько оглядываясь и утирая слёзы, потащился за ним.
Он больше не хотел мороженого, он хотел домой, к маме.

11. Лёнькины деньги.
Лёнька и его «лучший» друг Валерка Зверев играли в «зенитный бой» у Леньки в детской комнате новой «досовской» квартиры.
Лёнькиным самолетом-бомбардировщиком была фанерная детская коляска сестры Вальки, а у Валерки зенитной батареей были табуретка и стул, перевёрнутые ножками вверх.
Зенитки стояли в окопах, которыми служили четыре подушки и старое кожаное папино пальто коричневого цвета, как земля. Война была в самом разгаре, потому что на дворе шумел июньский дождь, точнее гроза, потому что время от времени  их дом сотрясался от ударов грома прямо над головой.
Мама Аня утром ушла с сестрёнкой в детскую консультацию и, попав под дождь, где-то пережидала грозу.
Сирены на земле завывали истошным голосом Валерки. Лёнька в настоящем «лётчиском» шлеме Валерки, тоже завывая рёвом моторов, отважно пикировал на своём пикирующем бомбардировщике и бомбил мягкий диван – штаб врага. Ведь Лёнька был «нашенский», а Валерка «вражеский».
Валерка так увлёкся, отстреливаясь, что слюни брызгали во все стороны и, наконец,  он выдохся и объявил, что у него кончились патроны счетверённых зенитных пулемётов крупного калибра и остался только один патрон.
 Он был настоящий, который они нашли с Лёнькой на военном полигоне. Причём он был с капсюлем и порохом, и когда папа Федя, позже, день спустя, как увидел его, так сразу и «реквизовал», сказав:«Останетесь без глаз и без рук, ведь патрон не учебный, а боевой. И как только он к вам попал. Ведь кругом тотальный учет боеприпаса!»
Но сейчас, когда гроза вдруг неожиданно стихла, как и началась, Лёнька обнаружил, что и у него в баках кончился бензин и он, завывая свистом ветра в плоскостях истребителя-бомбардировщика, на «бреющем» полёте дотягивал до своего аэродрома.
Бой закончился.
Мальчишки убрали место битвы, расставив всё на свои места, убрали окопы-подушки и, попив воды из графина, вышли на крыльцо.
Лёнька жил на первом этаже «доса» - дома офицерского состава, где папе Феде дали квартиру, в которую он переехал с Верхнего Замка прошлой осенью. Он часто играл с Валеркой на высоком крыльце в «корабль».
Лёнька всегда был капитаном торпедоносца. У него была собственная морская пилотка краснофлотца, подаренная Маратом, недавно пришедшим со службу на Северном Флоте. Теперь они стояли на крыльце и щурились от яркого солнца выглянувшего из-за туч. Солнце снова начало пригревать во-всю и от теплой травы – парило. Они осмотрелись.
Лёгкий ветерок гонял по площади перед домом листву, как показалось Лёньке.
Он удивился. Ведь было начало лета и он по своему пятилетнему жизненному опыту знал, что так не бывает и листочки на деревьях только-только распускались.
Он всмотрелся и не поверил своим глазам: «Деньги!» – По площади ветерок гонял много денег!.
- Деньги-и, мороженое! Ура-а-а!!! – восторженно заорал Валерка и кубарем скатился со ступенек.
Во дворе не было ни души. Они были одни и стали собирать-собирать эти деньги, запихивая в майки под резинкой трусиков. Они бегали за ними наперегонки с ветром и, догоняя, ловили и складывали за пазуху. Они находили их во влажной траве, вытаскивали из луж и вскоре оба «пузатые» растерянно оглядывались по сторонам  с крыльца, высматривая вокруг и, не веря, что на дворе ничего не осталось. Но все деньги были собраны и надежно находились у них за пазухой маек под резинкой трусов.
- Пошло считать! – сказал Валерка.
- И откуда они взялись!? – вслух подумал Лёнька. Ведь Валерка был на год старше его и знал больше. Ему было уже шесть лет и он ходил в детский сад.
- Наверно из грозовой тучи выпал осадок! – солидно заявил Валерка.
- Но они же не водяные!? - возразил Лёнька.
- Я слышал, что однажды, в одной стране выпал дождь с лягушками! Может так и с этими деньгами приключилось!?
- Да-а! Загадка! – задумчиво проговорил Лёнька.
- А загадка, это значит - клад! Мы нашли клад! Пошли считать! – настойчиво повторил Валерка, - и мороженое! Много мороженого, целый киоск!
- Да, и мне уже хочется ! Эти деньги «хорошие!» Это – клад! А то я не могу забыть про чёрных котят и те «плохие» деньги тети Маши. Поэтому я уже целый месяц не ем мороженого. Не лезет вот здесь! – сказал Лёнька, показывая на горло.
Они вернулись в детскую комнату Лёньки, где только что был зенитный бой и которую большой шкаф с зеркалом разделял надвое. За шкафом спали папа с мамой и ночью стояла Валькина коляска.
Они вывалили из маек ценный груз и стали раскладывать деньги по похожим картинкам. Денег было очень много. Может «тысяча», а может «мильён»:
 -«Сиксильён!» – сказал Лёнька.
Они ещё не умели хорошо считать, хотя Валерка мог сбивчиво досчитать до ста, но десять и двадцать они оба знали хорошо.
В это время пришли мама с Валькой. Ленька с Валеркой переглянулись и, не зная как поступить, не сговариваясь, схватили из стопок по одной синей бумажке и спрятали под ковёр.
Вошла мама Аня: «Мальчики, вы дома!? А то смотрю: квартира нараспашку и вы что-то затихли, как будто и нет вас. А что это вы здесь делаете!? Деньг-и-и!? – удивилась она.
- Откуда у вас столько денег!? Где вы их взяли? – строго спросила она.
Мальчишки молчали, не зная, что сказать. Всё было так неожиданно и они ещё не успели придумать объяснение.
Наконец Лёнька сказал: «Это – клад!»
- Интересно, какой это клад новыми деньгами!?
- А они старые! – насупился Лёнька.
- Это бумажки старые, а деньги-то – новые, после реформы, - сказала Лёнькина мама.
- Ну можете не сознаваться, партизаны! Дядя Исаев, участковый милиционер, вас допросит.
- И посадит в тюрьму!? – спросил Валерка, - а как же моя мама!?
- Да, мама и ещё, как же я без тебя! – сказал Лёнька и из глаз потекли слёзы.
- Мы не украли, мы нашли! – наконец подал голос Валерка, глядя, как тетя Аня пересчитывает их находку.
В дверь позвонили, Валька подала голос и мама, не досчитав, сложила обе пачки денег в одну и, положив на тумбочку, вышла из комнаты и поспешила открыть дверь.
Лёнька с Валеркой выглянули из дверного проёма. Мама усаживала тётю Марусю, которая горько жаловалась на свою судьбу и плакала.
- Что случилось, Маша!? – спросила она, гладя её по руке и пытаясь успокоить.
- Аня, деньги… мои деньги…- не могла выговорить сквозь слёзы Лёнькина тётка, - деньги потеряла!!! Сразу после грозы! – наконец выговорила она и дала волю слезам.
- И… много? – участливо спросила мама Аня.
- Всю зарплату и.. отпускные, - громко прорыдала тётка, работала-работала и путёвку заказала, а осталось пять рублей с прошлого аванса! – поведала она.
- Ну не переживай так! Может всё ещё образуется, - сказала мама, гладя сестру по голове как маленькую.
- Не образуется! Я только что потеряла, бросилось во двор, а их и след простыл…
- А какими купюрами были деньги!?
- Ай, мелкими, Нюра, мелкими! Рубли, тройки, пятёрки, несколько десяток – зарплата и отпускные. Поэтому целый ворох и не донесла, слепая курица!
- Да, лаборанткам много не платят, но здесь накопилось - прилично! – сказала мама Лёньки.
- Да! Прилично! Столько даже в долг не дадут! Как же мой отпуск? – причитала тётка.
Мама вышла в детскую и вернулась оттуда с пачкой денег, которую Лёнька и Валерка провожали сочувственным взглядом.
- Вот, Маша, твои деньги! Пересчитай! Мальчики нашли во дворе! Пересчитай, я не успела! – и она положила пачку денег перед ошалевшей сестрой.
Тетя Маруся оторопело смотрела: то на сестру, то на мальчишек, жавшихся к двери, то на деньги, не смея поверить своему счастливому спасенью.
Наконец, она подобралась, поправила платок на голове, и, схватив пачку и начала судорожно пересчитывать бумажки, складывая их на край стола.
- Да, почти все. Мои, похоже, - выдохнула она и бессильно опустила руки на колени.
- Ну вот! А ты убивалась! Повезло! Выходите герои-партизаны, - сказала мама,- и без вашего рассказа картина предельно ясна!
Лёнька и Валерка вышли из засады. Тётя Маруся обняла их, расцеловала и мальчишки, перебивая друг друга, взахлёб стали рассказывать, как ветер гонял их клад по двору, по лужам, по траве и как они бегали наперегонки с ветром и догоняли бумажки.
Наконец все успокоились и тётя Маруся вручила им по новенькой красненькой «десятке» - в награду.
Лёнька и Валерка взяв подарок переглянулись и почему-то густо, до ушей, покраснели, вспомнив про те две «пятерки» под ковром. Поборов стыд, они сказали хором: «Спасибо, тётя, Маруся!» - и, пряча глаза, стремглав выскочили на улицу, гордо сжимая заслуженные «десятки».
- А как же те деньги!? – задумчиво спросил друга Лёнька, - мы их украли!?
- Да, пацан, нехорошо получилось! Не совсем, чтобы украли, но они тоже –наши, только другие – «стыдные» деньги, - сказал Валерка и добавил, - а эти – «гордые!»
- Да они мне нравятся! – сказал Лёнька и спросил, - а про котят «плохие»!?
- Да, друг! «Те - «позорные» деньги!» - с горечью сказал Валерка, хрустя новенькой «десяткой».
Лёнька радостно засмеялся, разглядывая подаренную «десятку на просвет: «За-слу-жи-ли те-бя! Заслу-жили!!! –с чувством произнёс он по складам и они оба боком запрыгали вперёд по дорожке, весело обгоняя друг друга.
12. Сладкое приключение.
Прошёл год переезда Лёньки в Задвинье и снова настало лето. Наступил июль, пора ярких цветов и пахучей луговой травы за околицей их детского царства.
Лёньке уже шесть, а Валерке - семь лет и с сентября он пойдёт в первый класс. Они бродили вдвоём по широкому лугу, рядом с «котёнкиным прудом», к которому приближаться боялись.
Высокая трава щекотала их голые ноги и главное, они избегали крапивы и осота. Им казалось, что те маленькие существа всё ещё живы в яме, где они их закапывали и до сих пор плачут на берегу, обижаясь на мальчиков, и не хотят с ним дружить. Поэтому они и не подходили близко к пруду. Особенно они любили лежать в высокой траве около зарослей горькой  молодой ольхи. Валерка срезал перочинным ножиком ветку и зубами пытался содрать кору.
- Хороший ножик, - сказал Ленька, - острый!
- Да, мне двоюродный брат Валик подарил на день рождения. Он – хороший. Хоть и дразнится.
- У меня тоже был острый ножик, только настоящий. Я им стррогал самолёты!
- А тебе кто подарил?
- Никто! Просто я его сам украл у сапожника Лукича! Прошлой зимой! – сказал Лёнька и покраснел.
- У-кра-а-ал, - протяжно присвистнул Валерка и внимательно посмотрел на Лёньку, - интересно, расскажешь?
 Здесь он увидел, что у него и руки стали рыжие и даже на рубашке у него появились такие же красивые рыжие пятна. Он начал слюнить руки, чтобы отмыть их, но сок ольхи оказался таким горьким, что Валерку даже перекосило и он начал отплёвываться и, наконец, догадался попить нектара из цветков мать-и-мачеха.
- Лёнька! Давай, мы с тобой будем большие пчёлы и будем пить нектар, как я!
- Хорошо! Только в твоих цветках его очень мало! Поэтому давай я буду высасывать из этих красных шариков!
- Это красный клевер! Здоровые цветы какие, - удивился Валерка.
- Ага, я знаю, что клевер! В нём много сладкого сока, - сказал Лёнька.
А пчёлы знаешь где живут!? – спросил Валерка.
- Знаю в ульях! Я видел у деда Корзина! – ответил Лёнька.
- Не всегда! Они ещё живут в колодах, в лесу. Их медведи оттуда достают и съедают вместе медом воском и сотами. А в сотах – детёныши «пчёльные!» - сказал Валерка, - поэтому их зовут мед-веди и у них такие крючковатые когти, чтобы мёд доставать..
- Да, я знаю, в зверинце видел, когда к нам в город приезжал, - сказал Лёнька  и вскрикнул:
- Ой! Вот пчела, села на цветок клевера!
- Это оса! Видишь у неё животик полосатый выделяется! – назидательно пояснил Валерка.
- А я с сентября пойду в детский сад, в подготовительную группу и тоже буду всё знать, как ты! – загордился Лёнька.
-Не будешь!
-Это почему же?
- Потому что я буду учиться в первом классе и буду изучать арифметику!
- Да!? Это про числа?
- Ага!
- Валер, а я знаю место где осы летают.
Здорово! Может у них там дом. Они наверно там живут и у них там гнездо!? Пойдём, покажешь! – загорелся Валерка, - может мёд найдём, поедим…
- Пошли, покажу!
Они побежали к высокой конюшне, рядом с сараями, зашли вовнутрь. Пахло сеном и мошкарой так, что закружилась голова и захотелось чихать. Лошадей не было в стойлах:
Они все были на работе.
- Ну где? –нетерпеливо спросил Валерка.
- В пуне! Там! – показал пальцем Лёнька на сеновал в конце конюшни.
-Тихо! За мной! – прошипел Валерка, - слышу!
Лёнька на цыпочках подкрался к знакомому месту. Вверху под балкой он услышал ровное жужжание и увидел круглое облако ос, которые летали и липли друг к другу. Он увидел круглые глаза Валерки: - Тс-с! Там рой! Не испугай, иначе нам не спастись!
- А что будет!? – с испугом спросил Лёнька.
- Закусают, зажалят! Знаешь какие они злые, когда роятся около своего гнезда.
- А где их улей!? – спросил Лёнька.
- Вон в углу под балкой только не улей, а гнездо. Это же дикие осы! Там их целая семья! – прошептал насторожённо Валерка. Он что-то знал большее в этих делах, чем Лёнька.
- Давай ближе посмотрим, предложил Лёнька.
- Туда нельзя! Вот там, подальше, второе гнездо есть.
- Там нет ос? – спросил Лёнька.
- там может быть мёд в сотах и осы сторожа, но их немного, а остальные улетели в рой -  роиться или за мёдом собирать нектар.
- Как мы?
- Да, как мы! Полезем наверх и захватим гнездо! – указал пальцем цель Валерка.
Они по сену полезли наверх, оторвали он балки комок какой-то травы с сотами и, стремглав, бросились на улицу.
 Но!
 Не тут-то было!
Пять или десять крупных ос, как пикирующие бомбардировщики, с грозным гудением, бросились вслед за ними. Валерка закричал и присел, схватившись за глаз, выронил соты и «заикотал», запрыгал.
Ленька почувствовал тяжёлый удар в правую щёку и что-то ползущее по ребру ладони правой руки. Он ударил левой рукой по правой и почувствовал под ладонью шершавое тело живого существа, которое защищая себя и своё гнездо – всадило в его ладошку смертельное, как показалось Лёньке, своё копьё на задней части полосатого брюшка.
Лёнька, конечно, раздавил эту огромную осу и она упала ему под ноги, но рука сразу загорелась огнём, вместе со щекой, которая тоже пульсировала и ломила, готовая оторваться вместе с головой.
Лёнька закружился на месте, тряся руками и головой, не зная, что делать в этом случае и как спастись от боли.
- Это их матка! Бежим, пока за нами не полетел их рой, хватай соты! – крикнул Валерка держась за глаз.
Лёнька подхватил соты и они, что есть силы помчались к «котёнкиному пруду», чтобы спастись от роя в воде, если он погонится за ними.
Запыхавшись, они осмотрелись и поняли, что погоня миновала.
Валерка зашёл по колено в воду и принялся мочить голову, пытаясь охладить место укуса под глазом, который распух, закрылся и ничего не видел, сквозь сизо-фиолетовое веко.
Лёнька к своей раздутой щеке пытался приложить лист подорожника, как учила «баба Добуш». Его правая рука распухла и неистово чесалась.
Валерка, как видавший виды пацан, мужественно сказал: - Не думай Лёха, что нам не повезло! Нам очень даже повезло! Мы отделались лёгким испугом и он подмигнул одним глазом. – Вот если бы рой за маткой, нам был бы - конец! Давай соты проверим, может мёд есть!?
Он разорвал комок липкого сена и травы, под которыми оказался воск и ячейки с медом в которых были какие-то белые головастики то ли червячки.
- Это не черви, Лёнька! Это – личинки ос, смотри!
Он взял в рот кусочек сот вместе с воском мёдом и личинками, пососал и выплюнул и личинки и остатки воска.
- Вкусно! – мечтательно причмокивая, сказал он.
- Ф-фу! Какая гадость! – брезгливо сказал Лёнька.
- Ты что, не пацан!? Пробуй!
Лёнька с опаской взял в рот маленький кусочек сот, пососал, но выплёвывать не спешил. Понравилось: было вкусно, сладко и тепло во рту
- Выплёвывай! Вон ещё сколько есть! – показал Валерка на остатки сот.
Они без брезгливости высосали остатки мёда и стали прикладывать грязь из пруда Лёньке на скулу и ладонь, а Валерке сделали примочку из Лёнькиного носового платка, оказавшегося в нагрудном карманчике коротких штанишек со шлейками.
Постепенно Валеркин глаз стал показываться из-за распухшего века, а Лёнькина щека приобретать привычные размеры.
- Да-а! Знатное приключение!  Надо будет рассказать Валику, а то он всё дразнится: «бацилла-бацилла!» – протянул Валерка.
- И мед «осиный» мне понравился. Вкуснее  и «сладее»  пчелиного, я пробовал! – мечтательно сказал Лёнька.
- Правильно говорить: «слаже!» – поправил Лёньку Валерка.
Над «котёнкиным прудом» плыли белые кучевые облока, предвещая летнюю грозу, а они лежали в пахучей, пьянящей траве, грызли травинки и болтали о своей детской жизни, полной приключений и открытий.
Вокруг гремели кузнечики и низко летали белые мотыльки и красные адмиралы.
Примета - быть грозе.
13. Ножик.
Закадычные друзья Лёнька и Валерка лежали в высокой траве у «котенкиного пруда», отдыхали, как солдаты после боя, и разговаривали.
 Следы растревоженных и рассерженных  ос постепенно приходили и мысли мальчишек перестраивались на мирный лад и в детских душах начинала звучать радостная музыка.
- Ну пацан, расскажи про ножик ! – кусая былинку попросил Валерка.- У кого ты его стащил?
- Да, было дело зимой! У дяди Кузи из деревни, у сапожника, – вспоминал Лёнька.
Для него эта история всегда была неприятна и теперь вспоминать о ней не хотелось. Но коль обещал другу, значит «железно» придётся. Да, придётся поведать о своей тайне, ставшей позорной страницей его «пацанского» существования.
Лёнька, переехав жить в Задвинье города Полоцка, с Верхнего Замка, увидел как красиво работает отец Павлика и познакомился с ним. Тот был бондарем – столяром, изготавливающим деревянные бочки, и держал столярную мастерскую у себя дома, в сарае.
Когда он был здоров, а он был инвалид войны, он делал осиновые клёпки и донца для своих бочек, натягивал на них железные обручи и даже однажды дал Лёньке и Валерке клинья из железа и молотки - набить обруч на бочку, что они с трудом, но сделали, с его помощью, конечно, и гордились собой.
Лёнька, сидя рядом на чурбане, строгал ножом Ивана Егоровича разные дощечки и наконец понял, что хочет сделать самолёт: большой «кукурузник» с двумя крыльями - биплан.
Он понимал, что самолёт будет большой, так как «физеляш» или корпус был из большого  полена для клёпок. «Осина!» - уважительно сказал мастер, отец Павлика. Лёнька уже вырезал нос, где сидят лётчики и приступил к хвостовому оперению, как говорил Валерка.
Его отец погиб на фронте и был лётчиком.
 Килевой руль он вырезал в полене, а крылья и рули высоты, передние и задние «лонжероны» он думал сделать набивные.
Правда у него не было молотка и гвоздей, но он собирался попросить у папы Феди. Из-за этого работа отложилась на осень, а потом и на зиму, но это было не страшно, потому что у Лёньки была мечта.
У него не было такого хорошего острого ножа, как у Ивана Егоровича и поэтому строительство простаивало.
Иногда ему удавалось тайком стащить из медицинского шкафа папы скальпель. Он успевал что-то построгать тайком, но когда раскрывался его воровской проступок он терял время, отстаивая целый час ареста в углу детской.
Всё это нарушало ритм строительства самолёта, «ставило палки в колёса», как говорил Иван Егорович, когда у него кончались железные обручи для бочек.
 Однажды Лёнька был с мамой в соседней деревне Бельчица, у сапожника Дяди Кузи или Кузьмы Лукича.
Мама всегда подшивала у него валенки на всю семью. Лёнька рассматривал чучела тетеревов и глухарей, лосиные рога и клыкастые морды вепрей, развешенные на  бревенчатых стенах избы дяди Кузи, который был не только хорошим сапожником, но и заядлым охотником.
Лёнька слышал, что он по первой пороше ходил с Нил Ильичём даже на куропаток с собакой Джеком.
На кухне Лёнька, любуясь чучелом зайца, увидел блестящий ножик. Он был большой с железной ручкой, остро заточенный и, наверное, «магнитный», потому что Лёнька не мог оторвать от него глаз. Он, не отрываясь от предмета своей мечты, взял в руки ножик и попробовал заточить карандаш, лежащий на столе.
Ножик был волшебный, потому что стружки были длинные и курчавые. Остро наточенная сталь так легко резала дерево, что карандаш неожиданно кончился, весь без остатка.
Лёнька воровато оглянулся и спрятал «мечту» в карман шубки. Ножик вылезал почти наполовину и Лёнька прикрыл его варежкой и рукавом.
Мама у порога, договариваясь о сроках и оплате,  прощалась с Лукичём, как она называла дядю Кузю и Лёнька, красный как рак, тоже пятился к двери другим боком, где не было ножика.
Наконец они вышли на морозный воздух и пошли по узкой тропинке вдоль оврага внизу которого протекала речка Бельчанка. Лёнька облегчённо вздохнул. Теперь у него есть мечта, есть чем работать и он закончит строить свой аэроплан, начатый ещё летом.
Дома он уединился на кухне, перед горящей плитой, и строгал-строгал, пока на пальце не появился водяной мозоль. Он лопнул, из него вытекла вода и он начал обжигающе болеть.
Всё потому, что ножик дяди Кузи и в самом деле был замечательный. Он делал большие красивые стружки, падающие под ноги кольцами и разлетающиеся по всей кухне и даже на подоконник. Подошёл папа Федя:
 - Опять взял мой скальпель, сын? – спросил он.
- Нет, у меня свой ножик!
- Покажи-ка! О-о-о! «Золинген!» Где ты его взял? Знаменитая немецкая марка стали – «Золинген!» - сказал он, пробуя лезвие пальцем, - хорош!
Подошла мама: - Идите кушать! А это что за знакомый ножик, уж не Лукича-ли!?
Как он к тебе попал?
Лёнька понял, что выкручиваться бесполезно и ему пришлось признаться, что он его взял  на кухне у дяди Кузи.
- Он тебе его разрешил взять? – допытывалась мама.
Лёнька стоял около тёплой печки, среди красивых стружек весь пунцовый от стыда. Полыхавшее пламя  скрывала его красные пылающие уши.
- Нет, не разрешил!
- Значит, ты его украл?
- Нет, мама, не украл, а взял!, - сказал Лёнька и заплакал. Ему исполнилось только пять лет и он не знал, как объяснить свой поступок. Просто ему до зарезу нужен был этот ножик, этот волшебный инструмент, чтобы закончить свой самолёт.
- Одевайся! Сейчас же пойдём к Лукичу просить прощение.
- Уже поздно, Анечка! – неуверенно сказал папа.
- Ничего Лукич ещё не спит, а мы не заслужили! – возразила мама сурово.
- Одевайся, Лёничек, - грозно сказала она, вытаскивая из метлы длиннющую розгу, - иначе «лутиной» погоню! За воровство!
«Лутина – это по-местному розга Это хуже, чем ремень отца. Ленька знал это и страшно боялся этой «лутины» и поэтому начал быстро одеваться.
Мама завязала ему шарфик, проверила валенки и они вышли на улицу. Было темно, мела позёмка. Луна мелькала сквозь морозные тучи. Она вылезла из-за туч наполовину и неуверенно освещала знакомую тропинку вдоль оврага.
Лёнька шёл впереди, спотыкаясь под конвоем из мамы с «лутиной» и нёс в вязаных рукавичках своего нового друга – ножик «Золинген». Оказывается у него, как и у Лёньки, было тоже красивое имя.
 Мама шла сзади всё причитала, мол, как нехорошо воровать чужие вещи, что вор должен сидеть в тюрьме и его поймает милиционер обязательно, если он не исправится и не раскается, то им займутся специальные какие-то органы. Лёнька представил эти «какие-то органы» и ему стало жутко. Он вспомнил, как во дворе местные жители резали свинью. Дымящиеся органы лежали в оцинкованной ванне и тошнотворно пахли чем-то пресным. Лёньке даже жарко стало от этих воспоминаний, но «лутина» мамы была «ускорителем» и «напоминателем» идти быстрее вперёд по тропинке.
Было восемь часов вечера. Лёнька утирал слёзы позора и обиды одной рукавицей в которой держал ножик и сопли другой. Показались дома деревни. Мама постучала.
- Ты, что-ль, Евменьевна? – раздался голос и засов оттворился. В проеме показался Кузьма Лукич.
- Добрый вечер, Кузьма Лукич!
-Добрый вечер! А ваши валенки ещё не готовы, только одна пара, - сказал он.
- Нет! Мы по другому делу!
- Тогда проходите в дом, - сказал Лукич.
Они вошли в знакомую горницу. Им навстречу поднялся огромный кот Тимофей и, как старого знакомого, лизнул Лёньку в щёку. Он был с ним почти одного роста, ну, тогда быть может по пояс.
- Лёничек, говори! – грозно приказала мама.
- Дядя Кузя, простите, я украл у Вас ножик! Вот этот! – протянул он Кузьмичу злополучный ножик.
- Украл? Как же это получилось? – спросил Лукич, поднимая очки с переносицы, – да, действительно мой лучший охотничий нож «Золинген!» Немецкая сталь, отборная.
- Дядя Кузя! Простите! Я больше не буду! – попросил Лёнька и заплакал.
- Ну, ничего-ничего, успокойся. Не плачь, командир, с кем не бывает! Всё образуется!
А зачем, позволь узнать, он тебе понадобился, - спросил Лукич.
- Так мне надо достроить самолёт «кукурузник». Там надо много строгать!
- Вот как!? Благородное дело! Но всё равно, воровать не хорошо!
- Понимаю, - упавшим голосом, грустно сказал Лёнька.
- Так-то, - сказал Кузьмич и вышел с матерью в другую комнату, где они о чём-то переговорили вполголоса, что Лёнька ничего не разобрал.
- Ты, хороший, честный мальчик! Я подарю тебе на память настоящий инструмент! Молоток! У тебя ведь нет молотка!?
- Нет!
- Ну, вот! Принимай молоток! - и Лукич взял с полки небольшой молоточек с блестящей лаковой ручкой и вручил его Лёньке.
Лёнька задохнулся от счастья и просиял. Это была его вторая мечта. Ещё ему нужны были гвозди. Это тоже была мечта.
Лукич, как будто догадался о его сокровенных мыслях: Вот тебе, мастер,  коробочка гвоздей разных: больших и маленьких. Я попрошу твоего папу, чтобы он купил тебе перочинный ножик. Поменьше, а то этим, боевым, и заколоться можно.
- Спасибо, но большой строгает - лучше!
Хорошо! Он купит тебе перочинный ножик побольше! Но складной, не опасный!
- Спасибо, Кузьма Лукич! – сказала мама Аня, - ну, пошли, герой!
Лёнька, подпрыгивая бежал по тропинке.
В одной руке он размахивал молотком, мысленно прибивая крылья своему аэроплану, во второй держал коробку с гвоздями.
 Снег заговорщицки поскрипывал в такт его мыслей. Луна и вечерние звёзды старались во всю: и снег, и сугробы, и крутые откосы оврага сверкали всеми цветами радуги.
Елки вдалеке скрывали сказки и, конечно, серых волков, которых Лёнька совсем не боялся с молотком и с мамой.
А тропинка быстро змеилась к их дому, где их ждал папа Федя, сестричка Валька и огонь в плите, который нетерпеливо метался следи берёзовых поленьев и с ним Лёнькин мир, который широко улыбался ему.
14. Полный вперёд!.. Поехали!...
Лёнька уже месяц жил в ДОСе – доме офицерского состава в квартире из двух комнат и кладовки на первом этаже.
Кладовка была самая таинственная и темная, где по ночам могли жить всякие карлики и гномы, а днем мама отрезала куски пахучего окорока, который коптил дед Корзин.
Конечно, там была и вяленая колбаса, но она была так высоко подвешена,  что её никто не брал и не резал. «Не время!» - говорил папа Федя, - «Не созрела!»
Зато там была ещё вторая дверь, такая же таинственная, как и у папы Карло в книжке про Буратино. Она вела в служебную часть дома из половины где жил Лёнька. Там размещался штаб воинской части и медицинская лаборатория, где служил и работал папа Федя.
Папа называл квартиру в этом доме – «служебной». Лёнька всё время гадал и недоумевал, как это квартира может служить? Она же не солдат и не офицер! Но время шло.
Лёнька познакомился с гаражом, стоящим в дальнем конце двора.
Там служили сержант дядя Коля на «эмке» с которой Лёнька уже был знаком и ещё дядя Вася – «вольнонаёмный», как сказала мама. Он тоже жил на служебной квартире с матерью, которую дети во дворе звали «баба Добуш» или «баба-Яга, костяная нога», когда дразнили издалека, боясь подойти ближе из-за её колдовства.
Дядя Вася работал на «студебеккере» в хозчасти. Он возил продукты с базы и разные грузы: бочки, шкафы и доски.
Лёнька часто видел, как солдаты разгружали их и несли в бункер, где был склад. Сержант Николай объяснил Лёньке, что бункер это – земляное военное сооружение, вырытое в земле с наклонным полом в глубину и крышей покрытой бревнами и землёй с дёрном.
На крыше любили играть дети, особенно зимой. Они съезжали с неё на санках, как с горки. Причём санки были огромные и назывались – сани, в которые запрягали лошадь: «Девочку». Они стояли без оглоблей специально для детей и они, втащив их на гору, крышу бункера, усаживались всей гурьбой и с визгом, и криками съезжали вниз и ехали далеко-далеко, пока не упирались в стену Лёнькиного дома.
Ну, а летом было не так весело. Все были или в деревне, или  на дачах, или в оздоровительных лагерях. Его «Лучший» друг Валерка Зверев был в детском саду и Лёнька болтался около гаража, где дядя Вася постоянно «перебирал» свой «студебеккер», который давно был уже списан и служил на « честном слове» после войны более тридцати лет, почти столько сколько было и дяде Васе, как он любил говорить, хлопая его по крылу: «Братан!»
Что такое «братан» Лёнька тогда не знал, а спросить стеснялся, но предполагал, что это какое-то животное на котором ездят.
Однажды, когда дядя Вася сидел в «яме» и что-то крутил, «братан» стоял на «колодках» без колёс, как рассказывал потом Василий, Лёнька забрался в кабину со снятой дверью и решил поехать «за грузом» к бункеру.
Одна створка ворот была закрыта и нужен был объезд
Лёнька «забибикал» и «завёл» двигатель: зафыркал, брызгая слюной на лобовое стекло и, вращая руль: вправо-влево начал «выезжать» в одну створку ворот.
Машина стала раскачиваться: «Полный вперёд! Поех-хали! – закричал Лёнька и вдруг огромный «студебеккер» рухнул с «колодок» на все четыре «ноги», а низ ямы огласился набором непонятных Лёньке слов, бередящих его чистую душу.
Было слышно, как дядя Вася метался в смотровой яме и не мог выбраться. Огромный грузовик своей рамой перекрыл все выходы. Лёнька замер, судорожно вцепившись за руль, да так, что «мотор» заглох от испуга.
Дядя Вася истошно орал и ругался и, наконец, выдохся и затих, пытаясь спокойно осмыслить происшедшее и разрулить по возможности ситуацию.
Он спросил, кто за рулём, какой «водила?» И с какого года права?
Лёнька подумал, что дядя Вася хочет его похвалить за мастерский выезд из гаража и ответил:
- Это я, Лёнька! Хотел выехать, в одну воротину, но забуксовал. Видимо, что-то под колесо попало! Там ничего не видно?
- А, Лёник!? Это ты, сопляк!? Ты что не видишь, что машина без колёс!? Тебе сколько лет-то!?
- Четыре, скоро пять!
- Ну вот! Взрослый пацан, а такой баран!
- Баран, это как братан? - робко спросил Лёнька, - твой друг?
- Т-тьфу, ты! М-мать! – раздалось из ямы. - В-во, поп-пал! Хоть не придавило! – сокрушался дядя Вася.
- Слухай сюда, Лёник! Найди Николая, пусть подойдёт с солдатами и поднимут «братана», чтобы я вылез, хорошо?
- А где он?
- Он в бункер пошёл за запчастями и за маслом.
- Ур-ра! Вперёд! - Закричал Лёнька и выпал из кабины прямо на цементный пол, подняв ладошками столб пыли.
- Осторожнее, Лёник! А то ещё отвечать за тебя придётся! Пойду под трибунал раньше, чем ты меня придавишь моей же машиной.
- Хорошо! Есть поосторожней!
- Молодец, пацан!
Лёнька отряхнулся, подняв второе облако пыли, что Василий расчихался в яме, каждый раз призывая «м-мать!»
Он видимо звал «бабу Добыш», свою маму, на помощь, но Лёнька помчался в другой конец двора изо всех ног на всякий случай, чтобы её опередить, если она вздумает придти и предстал перед сержантом дядей Колей, который с четырьмя солдатами переставлял какие-то бочки в бункере.
Он взял под «козырёк» тюбетейки и бойко доложил, что в гараже «братан» соскочил с «колодок» и дядю Васю надо вытаскивать.
- А чего он соскочил? Он же стоял без колёс?
- Быстрее! – попросил Лёнька, оставив вопрос без ответа как малозначительный.
- Дядя Вася ругается и говорит малопонятные слова.
- Эт-то понятно! – улыбнулся сержант Николай, - ты ведь ещё «академиев» не кончал! Поэтому и не знаешь! Но он – неправ!
Лёнька, конечно промолчал, что хотел угнать «братана» и покататься по двору, чтобы не было «пустых» вопросов. Время было дорого и дядя Вася мог захотеть пить или есть или ещё чего.
Машину подняли и вновь поставили на колодки. Дядя Вася вылез весь потный и сперва схватил Лёньку за ухо, но потом передумал, погладил его по русой голове и сказал: «Давай твою лапу! Молодец! Оперативно сработал и помог мне вылезти из этой чёртовой ямы!» - и он пожал правую ручонку Лёньки своей замасленной ручищей.
- Рад стараться! - Гордо ответил Лёнька и на равных стал осматривать машину, стоя рядом с Василием.
- Только больше за руль без разрешения – не садись! Понял?
- Понял… - задумался Лёнька и хотел спросить «почему?», но передумал.
Дяде Васе показалось этого своего объяснения недостаточно и он подошёл к кабине без двери и пошевелил руль студебеккера «братана». Машина закачалась на колодках.
- Видишь!? Ещё немножко и соскочит с колодок
- Как тогда?
- Да! Как тогда, у тебя!
- Теперь понял-понял, дядя Вася! Прости, я не знал! Я нечаянно!
- Ну вот, умница! Теперь я вижу понял! Прощаю тебя, прощаю! Больше так не делай!
Ленька заулыбался и вприприжку выбежал из гаража. Конечно, поездка не удалась, но на душе всё равно было хорошо и легко, будто он промчался по двору «с ветерком».
Он повернулся боком и запрыгал-заскакал, по дорожке, как кавалерист.
- Вот озорник, - сказал шофёр Василий сержанту. – За ним глаз, да глаз!
- Да-а-а! Поколение! – глубокомысленно и солидно сказал совсем юный сержант Николай.
15. Блины-драники.
После этого случая в гараже, мама дяди Васи – «баба Добуш» провела с пятилетним Лёнькой беседу о Правилах дорожного движения «пэ-дэ-дэ», как говорила она и о Госавтоинспекции – ГАИ, которая наказывает водителей выезжающих из гаража через одну створку ворот, причём на автомашине без колёс.
- А в тюрьму могут посадить?
- Ну, если авария или как ты дядю Васю чуть не загубил, то могут.
- Я буду соблюдать «пэ-дэ-дэ»!
- Изучить сперва надо хорошо и соблюдать.
- Как дядю Стёпу?
- Да! Даже лучше, как свои пять пальцев!
- Хорошо, бабушка Добуш! – и Лёнька стал изучать свои пять пальцев: вот царапина, вот грязь не отмылась, вот козёл из носа присох, вот мозоль от перочинного ножика. «Наверно, сперва руки помыть надо, а потом изучать, да и бабушка не сказала, как это связано с «пэ-дэ-дэ», - подумал он.
- Ну и умница! - услышал он голос бабки,- я тебе за это блинчиков испеку – «драников», прямо здесь в палисаднике. Принеси-ка мне два кирпича, а я принесу с кухни сковородку и картошку с маслом.
Она принесла табуретку, тёрку и сковороду. А в сумке был ножик, картошка и подсолнечное масло.
Лёнька собрал хворост и всякие щепки для разведения огня. Ему попались даже несколько дощечек.
Вечерело.
Где-то вверху высоко-высоко гудели тяжёлые самолёты, а ниже гудели жуки, облетая стороной облачко пахучего дыма от бабкиной плиты на двух кирпичах. На сковородке дымилось масло и вкусно воняло на весь двор.
Тёртая картошка была готова и зашипела на сковороде, когда бабка, слегка отжав, плюхнула её на сковороду аккуратными кучками.
Лёнька стоял рядом и истекал слюной.
- Бабка, скоро?
- Очень скоро, Лёник, потерпи!
- Оладьи продолжали скворчать и Лёнька склонился к самой сковороде и нюхал со счастливой физиономией, закатив глаза к верху и качая головой.
Наконец, бабка дала ему самый маленький блинчик на вилке, специально сделанный «для быстроты».
Лёнька стал дуть на него и обкусывать хрустящую аппетитную корочку.: «Это была – вкуснятина!» - сказал  он.
- Ещё! – приказал он, когда блинчик-драник кончился.
- Рановато ещё, сырые, Лёник!
- Ещё! – капризно сказал Лёнька,
- Лёник – рано!
Но Лёнька не слушал. Он, обежав бабку, сделал круг и, прыгнув одной ногой в сандалии на сковородку с блинами, побежал дальше по дорожке. Кирпичи завалились, сковородка опрокинулась.
- Вот озорник! Я же говорю, рано! – причитала баба Добуш, - рано ещё! Ну, что ты сделаешь!? Вот мамке расскажу!
Но Лёнька уже не слышал. Навстречу попался Юра Масарский и они побежали к бункеру, где было гнездо скворцов.
Из-за дома опять потянуло вкусным дымком.
Лёнька боролся с соблазном, но ему почему-то было стыдно.
- Юрка, пойдём вместе к «бабе Добуш», она нам блинов даст, таких вкусненьких драников - нерешительно предложил он.
- Драников!?
- Да!
- Побежали!
Бабкина кухня снова шипела и скворчала, стреляя маслом и водой во все стороны.
Лёнька подошёл к бабке сзади, обнял её за шею и сказал тихо: «Прости, бабушка! Я так больше не буду! Я пошутил!»
-А-а-а!? Пришёл озорник? Я знала, что ты придёшь! Блинки позовут! И Юрик!? Уже блинки готовы. Давайте камышинки, наколем и будете есть!
Они принесли былинки из толстого камыша, как китайские палочки, и потом долго ходили по двору, обкусывая блины по кругу, особенно, - румяные корочки.
Лёнька был счастлив: «баба Добуш» его простила и никакая она не «баба-Яга, костяная нога!» - Она добрая!
16.Утопление» Лёньки в проруби и «счастье…»

Зимой Лёнька любил смотреть на звёзды. Он выходил на улицу в десять часов вечера, когда на улице никого не было и когда все дети уже спали или ложились спать.
Мама проверяла его серо-зелёную трофейную шубку, валенки, шарф повязанный поверх воротника и лопоухий треух с красноармейской звездой и говорила: «Поздно уже, Лёничек! Все дети уже спят! Не уходи далеко от крыльца!»
- Хорошо, мама! Я буду здесь! – и он выходил.
Подмораживало.
Звёзды  сияли ярко в перевёрнутом стеклянном тазике неба, месяц, как лимонная долька желтел над сараем, а снег искрился и скрипел под ногами как капуста в бочке, когда её перетирал сильными руками папа Федя.
Сейчас только Лёнькин скрип валенок в калошах «Красный треугольник» нарушал тишину, да яркие огни в окнах отбрасывали тени, оставляя белые квадратные следы на снегу. Ленька даже остановился и замер, слушая не скрипит ли снег от этого света падающего из окон.
Но всё затихало и Ленька хрустко шагал дальше, стараясь дольше перекатывать подошвы «Красных треугольников», наслаждаясь скрипом.
Калоши и в самом деле внутри были ярко-красные, даже малиновые, похожие на мякоть арбуза, который привозил с юга его старший друг дядя Нил. Но почему треугольник, если калоши круглые и никаких угольников или треугольников в помине не было. Это ему объяснял папа про треугольник.
Эх, если бы калоши были острыми угольниками! Он снег резал бы как лыжами, но жаль, у него не было таких калош, как и таких лыж. Ему ещё было мало лет. Лёнька вздохнул и, выставив вперёд руку, похрустел по указанному им направлению. Он немного потоптался и поскрипел у Юркиного окна, у Люськиного окна, но ничего не наскрипел.
Его друзья, наверно, уже спали. Тогда он решил идти «на север», как великий путешественник Пржевальский, прямо в направлении конюшни.
«Может сделаю открытие, как и он», - подумал Ленька.- Он ведь открыл лошадь». Хоть он уже и взял направление, но решил всё-таки действовать правильно, как этот великий путешественник.
Недавно мама Аня рассказывала ему про Пржевальского и пятнадцатилетнего капитана Дика.
Правда, Лёньке показалось, что они были друзья и никак не мог понять, почему в пустыне было море. Зато там были лошади и зебры, и поэтому сейчас Лёнька тоже был, как великий путешественник и сейчас сам их откроет для людей.
Он задрал голову и стал искать на небе «север», чтобы попасть к лошадям. Он знал, что север на небе – это Полярная Звезда, а к ней можно придти из ковша, если сделать пять правильных шагов из двух крайних звёзд.
Лёньке было уже скоро шесть. Он замечательно считал до двадцати и знал: «У Лукоморья» - наизусть, а ещё «Мойдодыр». Он звонко пел: «В лесу родилась елочка…», правда, только первый куплет. Дальше он сбивался и пыхтел, но потом бойко начинал снова: «В лесу родилась ёлочка!» - и, когда заканчивал, начинал хлопать себе в ладоши, говоря всем: «Хлопайте, хлопайте! Это – концерт!»
Вот и сейчас Лёнька нашёл ковш Большой Медведицы, поискал Малую у неё на хвосте и, проложив по небу пять шагов, нащупал глазами яркую Полярную Звезду и, вытянув вперёд руку, снова пошёл прямо, не сворачивая, по маршруту «великого путешественника Пржевальского», о котором вчера читала мама Аня.
Поэтому ему пришлось преодолеть сыпучий сугроб, пересечь расчищенную дедом Митрием дорожку к сараю, пока он не упёрся своей красноармейской звездой в широкие ворота конюшни: «Правильное путешествие!» - подумал Лёнька и осмотрел ворота.
Они были закрыты на длинный железный засов: «Понятно, лошади тоже спят! Открытие сделать не удасться. Пойду к сажалке, за конюшню, на север! Там наверно будут - неизведанные тайны»
Он обогнул деревянный настил перед воротами конюшни и по вытянутой вперёд руке спустился на берег «сажалки» так здесь называли замёрзший пожарный пруд. «Северный маршрут» привёл его к проруби, откуда днём брали воду, когда не работал «качательный журавль» - железная колонка с длинной кривой ручкой и толстым соском из которого тугими прозрачными порциями выталкивалась вода, в подвешиваемое на сосок, оцинкованное ведро.
Ленька иногда помогал качать мама Ане, но она говорила, что ей трудно поднимать его, Лёньку, повисающего на длинной железной ручке и просила лучше подержать ведро. Колонка часто ломалась, тогда из города приезжала машина с рабочими и они огораживали колонку, что ничего не было видно.
Прорубь к ночи уже замёрзла и Лёньке интереснее было покататься в новых галошах на расчищенном льду. Он разгонялся и скользил, разгонялся и скользил, но новые калоши не хотели далеко скользить. «Хорошо, что Юрка не видит, иначе он бы меня переспорил из-за этих новых калош» - подумал Лёнька. Один раз он даже упал из-за сильного тормоза.
Ему стало весело, голова взмокла: «Мама будет ругаться!» - подумал он и уже собрался идти домой, но, проходя мимо проруби, он решил пяткой попробовать лёд: «Пробью лунку, чтобы завтра утром легко было брать воду тете Марусе!» – подумал он.
Он встал на край проруби одной ногой, присел и второй ногой ударил. Лёд оказался тонкий и, как стекло, провалился в чёрную воду.
Лёнька, теряя опору, начал падать, проваливаясь одной ногой пока другая не соскользнула с края проруби.
Махая руками в воздухе, как крылья ветряной мельницы деда Корзина, он, как колобок, упал в прорубь. Лед всплыл и стеклянными осколками мелькал перед глазами.
Ярко светила луна отбрасывая короткие тени на серо-голубом снегу, звёзды мерцали и искрились вокруг, указывая путь. Вода обжигала лицо. «Да, прорубь была не по направлению и я сбился с пути!» - подумал он, барахтаясь в ледяной воде. Он ещё ничего не понял и мысленно продолжал свой путь, обдумывая маршрут и пытаясь ухватиться за край проруби руками в варежках..
Шуба ещё не успела промокнуть, и только под шарф начала затекать ледяная вода, как вдруг какая-то сила дёрнула его за концы длинного шарфа, да так, что Лёнька, не успев испугаться, снова оказался на ногах, на берегу проруби.
- Серёга-а-а! А-а-а! – узнал он старшего брата Юрки Сергея Масарского. – Я провалился, что скажет мама-а-а! И слёзы потекли у него из глаз. Это задним числом начал просыпаться испуг от случившегося и выходить из Лёньки в виде слёз.
- Ты, чуть не утоп! – сказал Серёга, - это хорошо, что я мимо пробегал из «вечерки». Кто бы тебя спасал!? Вокруг никого, все – спят и вытащить тебя - некому!
- А-а-а-! Всхлипывал Лёнька и слезы замерзали на щеках, превращаясь в тонкую корку, которая отшелушивалась и оставалась на варежках тонким слоем льда.
- Ладно, Лёнька, побежали, а то замёрзнешь, небось, валенки полные воды, - сказал он, просовывая ладонь в каждый валенок, поочерёдно, - смотри-ты, сухой, повезло! – сказал он, - а руки? – осмотрел он варежки на тесёмках.
- Побежали! Я тебя домой отведу пока ты не замёрз, - сказал Серёжа, держа его за шарф, и они побежали «на юг», как понял Лёнька, ориентируясь по звёздам.
Где-то в этом направлении и его крыльцо.
Серёжа постучал в дверь и сказал перепуганной мама Ане, открывшей входную дверь:
«Тетя Аня, принимайте своего морехода, Лёньку! В «сажалке» плавал!»
- Ай-яй-яй! Лёничек! Как же это ты!? Ты же сказал рядом с крыльцом будешь – запричитала она.
- Я путешествовал «на север!»
Это понятно! Спасибо тебе, Серёженька!
- Пожалуйста! Спокойной ночи! – ответил юный герой и помчался домой.
Но спокойной ночи у Лёньки не было. Его раздели и усадили на стул около плиты греться, а ноги поставили в таз с горячей водой и горчицей.
В одну руку ему дали огромный бутерброд «со счастьем»: с пышным, ноздристым белым хлебом, маслом и пахучей краковской колбасой, который он очень любил и ел по праздникам или в детском саду, тоже по утренникам. Во вторую руку – кружку с утёнком полную какао со сливками.
Лёнька был счастлив: «Всегда бы так! А то, только по праздникам, и вот, после ныряния в прорубь на «сажалке».
«Я же нечаянно провалился, значит, и «счастье» - нечаянное!?» – подумал он, наслаждаясь вкусом, который останется с ним на всю жизнь, как символ и как вкус «счастья».
Дрова весело потрескивали в печке, охваченные синими языками пламени, мама стояла рядом и гладила его упрямые русые вихры на голове и помогала уплетать «его счастье» - любимый бутерброд с какао, вытирая масло из уголков его рта.
Лёнька был счастлив - жизнь ему улыбалась…

17. Лёнька – настоящий герой…
Наступил сентябрь Ленькиного шестилетия. Валерка Зверев пошёл в четвёртую, белорусскую школу, а Лёнька через год готовился поступить в третью, русскую. Поэтому он пошёл в подготовительную группу детского садика рядом с этой школой. По рассказам Люськи, он знал всех воспитателей по именам и отчествам, оставалось только воочию увидеть их своими глазами.
Лёнька смутно помнит посещение детского сада два года назад на Верхнем Замке. Но воспоминания были настолько смутными и чем всё закончилось, и почему он не пошёл в садик, осталось тайной за семью печатями.
Здесь воспитательница была очень высокая и красивая из Латвии. Звали её Регина Казимировна.
Она с утра собрала всех детей вокруг себя на площадке - на утренник . Она усадила всех на маленькие стульчики и читала им про Дядю Стёпу. Она прерывалась и просила всех по очереди пересказать по смыслу, спрашивала, как зовут папу с мамой. Всем детям, а их было двадцать два ребёнка, было весело.
Когда очередь дошла до Лёньки, он ответил: - Дядя Стёпа, мой лучший друг, как и Валерка. Он милиционер и гаишник. Мы с другом Валеркой Зверевым очень любим его и Валерка много раз читал ему, Лёньке, книжки писателя Маршака. И что он, Лёнька, тоже умеет читать, только по слогам.
- Хорошо, только нужно встать, когда рассказываешь, -  сказала воспитательница.
- И я умею по слогам, - сказала большая девочка с красивыми белыми бантами в длинных толстых косах и встала.
- Дети, а это Элла Парфинчук. Она пришла к нам в подготовительную со старшей группы и  у нас уже ветеран.
У Лёньки оттворился рот и забыл закрыться. Девочка очень понравилась ему, особенно курчавые пушистые волосики на висках. Он вспомнил свою верную подружку Амину.
Интересно, ведь прошло уже два года и Лёнька вырос большой, а она выросла или всё ещё маленькая девочка, которую надо защищать.
Вот Эллу защищать не надо. Она сама кого хочешь защитит и поборет, как маленький слоник, подумал Ленька, глядя на толстую девочку. Рядом с ней сидела её подружка Зинка Храповицкая, с огненно-рыжими волосами и жёлто-зелёными веснушками, которая Лёньку нисколько не заинтересовала с первого взгляда, не то что Эллка, потому что – драчунья и плакса.
Лёнька хорошо запомнил Лариску, сестру Амины и сразу узнавал таких девчонок, которых тайком от родителей называл ругательным словом: «дура!» Почему? Это было выше его понимания. И сейчас он сидел и заглядывал в розовый ротик говорящей Эллочки и, любовался ей, вспоминая Амину.
После утренника было двадцать минут игр на свежем воздухе и первосентябрьский полдник, как объявила Регина Казимировна.
Лёнька, как капитан взобрался по лестнице на площадки и, сделав руки биноклем, наблюдал за происходящим в порту. Он собирался отплывать, но он был один и не хватало команды, чтобы «убрать швартовы и поднять якоря». Ударить в рынду он мог и сам, изобразив её командным голосом, как учил демобилизовавшийся краснофлотец Марат.
Он увидел в дальнем углу двора, «на рейде», стайку девчонок, которую возглавила Эллочка. «Пираты!» - подумал Лёнька, начиная игру, – где же моя команда? Хоть бы один матрос прибежал! И он скомандовал самому себе:
 - Всем по местам стоять! Поднять якоря. Убрать швартовы!» -Эти команды он узнал от Марата и гордился, что он уже моряк и капитан.
Он увидел, стайка девчонок, возглавляемых старшей Эллкой,  рвут сливы с деревьев школьного сада, через штакетник невысокого забора. Они, передавая сливы друг другу, делили и тут же их и ели. Воспитательницы рядом не видно было. Она играла с детьми на спортплощадке в «догонялки».
Лёнька увидел, что Эллочка полезла за забор, чтобы сорвать сливы повыше. Там их было больше и крупнее. Забор качался под ней и Зинка с Клавой держали её за ноги в синих ботинках, чтобы она не упала. Эллочка рвала сливы и передавала девочкам вниз, а те передавали их другим девчонкам, через  неширокую, но глубиной «по колено», дождевую канаву с водой.
Лёнька проглотил слюну и уже хотел отдать команду своему кораблю: «Полный вперёд!», но увидел, как Эллочка пошатнулась и, замахав руками, стала терять равновесие и, наконец, опрокинулась на спину головой вниз. Своей головой она подняла тучу брызг, девчонки взвизгнули и разбежались, а Эллочка повисла вниз головой, с ногами в синих ботинках застрявшими между штакетинами.
Лёнька видел, как Эллка борется, пытаясь поднять голову из воды и отплёвываясь, но силы её покидали.
Лёнька, стремглав скатился с лестницы и помчался на помощь: «Чип и Дип спешат на помощь! Чип и Дип спешат на помощь! Дядя Стёпа - милиционер! – повторял он про себя.
Подбегая к забору, он увидел: вокруг никого. Даже Зинка, верная подруга, «слиняла!»
- Предатели! - подумал Лёнька. Элка уже захлёбывалась, что делать? Он попытался дёргать, чтобы вынуть её ноги из щелей забора, но Эллка была тяжёлая и ноги даже не сдвинулись.
Лёнька вспотел от волнения. Вдруг он догадался, схватил Эллку за руки и потянул её висящее и бьющееся тело на себя, вытащил её голову из воды и подтянул её на бровку канавки и она оперлась на неё темечком.
Она начала отфыркиваться, косы смокли, банты пожухли и стали серыми от дождевой воды. Вода полилась у неё изо рта и из носа, она закашлялась, начала дышать и вдруг заорала, как гудок лесопилки.
Лёнька не испугался и крепко держал её с напряжением и терпел, как военный солдат, думал он.
На крик прибежала со спортплощадки Регина Казимировна. Она была взволнована и смогла только выдохнуть:
- Как ты туда забралась, глупая коза! Парфинчук, что случилось, - в сердцах закричала она и дрожащими руками приняла девочку у Лёньки, подняла её и, освободив ей ноги из капкана штакетника, обняла её и заплакала.
- Лёнечка! Какой же ты умница! Так долго, наверное, держал её! Из последних сил?
- Да, Регина Казимировна, терпел из последних сил. Она так кричала, но я не испугался!
- Молодчина! Ты же спас и её, и меня! Иначе мне несдобровать, что недосмотрела! Ты – настоящий герой! Ты спас человека! Иначе бы она – захлебнулась!
Посадив, орущую в безутешных слезах, Эллочку на скамейку, воспитательница стала быстро ощупывать её щиколотки руками.
- Деточка! Здесь болит? А здесь, болит!? А здесь, ну, слава Богу! А встать можешь! Ну, хорошо, нет-нет, не вставай! До смерти напугала! Ну, успокойся, миленькая! Всё – хорошо! Всё позади! А вот и, Лёнечка, твой герой и спаситель! Он спасал тебя, пока я подбежала! Вот так утренник сегодня! Вот так Первое сентября! Век не забуду! Пойдём-пойдём детки! Что-то мы увлеклись сегодня и «дядей Стёпой» и «догонялками!» Пошли в группу, раздеваться и мыть руки на полдник. С вами будет Татьяна Фёдоровна, а мы с тобой, Эллочка, к Марии Алексеевне! – сказала она, всё ещё дрожа.
Взяв девочку на руки, она понесла её в медпункт.
- Я сама! - пыталась вырваться девочка.
- Вот Мария Алексеевна, врач, осмотрит тебя, тогда и сама, хорошо!? Лапушка ты моя, глупенькая! – сказала Регина Казимировна со слезами на глазах. Они скрылись за дверью медпункта, а дети подготовительной группы с Татьяной Фёдоровной, воспитательницей младшей группы, пошли готовиться к праздничному полднику.
А на полдник было «счастье», как определил Лёнька. Давали какао с молоком и бутерброды  белого хлеба с маслом и пахучей краковской колбасой. Лёнька был в восторге. В этот день он прославился и стал настоящим героем. Он любил это "счастье" больше всех на свете, после мамы, папы, Вальки и собаки Джека – пойнтера Нил Ильича.
Конечно, Эллочка, которая сидела рядом, как он понял, наверно, тоже входит в это число, как и Амина, но он этого ещё точно не знал, так как они ещё были мало  знакомы, если не считать знакомство на этом заборе со штакетником и водяной канавой.
Как потом Лёнька узнал, Эллочке на три дня были рекомендованы малоподвижные игры и  полуденный сон для «укрепления нервов».- А Лёньке? Она ведь так орала! Но он и здесь перетерпит без отдыха, подумал он.
С тех пор Лёнька стал её «лучшим» другом, но всё равно он считал её «красивой дурой». И все пацаны с ним согласились: «Не «девчонское» это дело за сливами на забор лазать! Они не солдаты и не пацаны! А они пацаны – и солдаты, и командиры! Будущие, конечно!»

Часть 2.  Сюрприз из страны «Детство»,13 лет спустя

1. Зачётный прыжок.

Прошло 13 лет с того солнечного летнего дня, когда Лёнька уезжал в Задвинье с коммуналки на Верхнем Замке исторической части древнего города Полоцка, а Амина стояла у парадного с куклой Маше-Барби и махала ему рукой.
Ей было почти пять лет, но она была младше Лёньки на целых три с половиной месяца, чем Лёнька несказанно гордился.
Сейчас Лёнька заканчивал курс обучения на военной кафедре Витебского высшего специального колледжа, выпускающего бакалавров и инженеров с воинским званием младший техник-лейтенант и лейтенант спутникового спецсегмента связи, называемой общим словом - ЗАС.
Лёнька готовился в парашютно-десантные войска разведки и посещал на кафедре военной подготовки парашютную секцию, в которой занимались добровольцы, и все желающие с четвёртого курса, заключившие договор со спецуправлением.
Они изучали не только парашюты и парапланы, но и дельтопланы и мотодельтопланы, а также другие средства беспилоьной авиатики, необходимые для скрытной разведки и развёртывания закрытой спутниковой связи в горной местности.
На парашютной секции они по очереди висели на стропах в лестничном проеме на уровне четвёртого этажа с полной связистской выкладкой и учились управлять полётом купола.
Это был не полигон, где всё регламентировано и на который выезжали, в основном, пятикурсники на зачёты.
Здесь было страшно и жутко, по ногам бежали мурашки, особенно если посмотреть вниз и только присутствие Галки Лукашиной, вообщем-то девчонки«чужого парня с пятого курса», придавало Лёньке тинейджерский драйв и отвагу. Он был влюблён в неё тайно и безответно.
Но он хотел «выглядеть» перед ней на «все сто», как и перед Эллкой Парфинчук, оставшейся в том далёком-далёком году его детской жизни, где оставалась и Амина.
- Правой рукой нос утри! – кричал инструктор, старшина Палыч, - поворот налево!
-Левой рукой нос утри! Поворот направо.
- Подтянуть передние стропы – снижение, со скольжением вперёд по касательной.
- Подтянуть задние стропы! – скольжение назад и снижение.
- Резко подтянуться на стропах! Резче, резче! Рывком! Внизу земля! Приземление падение набок, погасить купол, сильнее выбрать нижние стропы Хорошо!
Вот и вся наука ценой в человеческую жизнь, плюс преодоление себя на высоте 800-900 метров, ну а в учебном классе на высоте сперва на этого лестничнго марша пятиэтажного здания, потом на вышке пятьдесят метров, потом на «колбасе» с высоты 200 метров. «Колбасой» студенты-курсанты называли учебный дирижабль.
Только после этого им давали «кукурузник» и 400 метров страха для зачётного одного-единственного прыжка и знак парашютиста 3 степени.
Укладка парашюта – самое сложное и самое ответственное, но случаев «нераскрытия» за всю историю закрытого учебного заведения не было.
 Старшина Палыч и  его три помощника-инструктора, все старшие лейтенанты ВДВ - зорко следили за подготовкой каждого курсанта.
Для страховки всегда применяли «принудительное»,  по словам Палыча, «как барана», выталкивая в люк молодого, упирающегося всеми четырьмя конечностями, героя, защелкнувшего карабин своего фала за рею в салоне десантного самолета.
Все, конечно, падали от «ржачки», пока до них не доходила очередь. И с каждым из них повторялось то же самое. Но только не с Лёнькой.
  Лёнька тогда спокойно подошёл к люку и , впервые в жизни, посмотрел вниз. Его сразу же замутило, а ветер попытался сорвать шлем и защитные очки с лица.
Лёньку передёрнуло от стыда за свой несовершенный и трепещущий организм.
 Он судорожно сглотнул слюну, выпрямился и крикнул своё любимое, гагаринское: «Поех-хали!» - и ринулся в люк.
Он почувствовал упругое скольжение фала выдёргивающего вытяжной парашют и через несколько секунд такой рывок, от которого, если бы у него  был не вырезан аппендицит, то он обязательно оторвался и упал бы вместе с сапогами вниз, которые к счастью удержались на ремешках туго затянутых под коленками на военных пряжках комбинезона и к поясному ремню.
Вверху, как трактор, протарахтел «кукурузник» заполнив голубое пространство сизой вонью выхлопа, и, отбросив зловещую тень на голубой купол Лёньки, стал удаляться.
- Лети, «засранец» - весело чихая, прокричал ему вслед Лёнька. - Слава Богу, хоть несколько минут побыть одному, а то – надоели! - С улыбкой он пошутил про себя и стал озираться.
Он видел только свои ноги внизу, слепящее солнце и вращающуюся под ногами землю. Тогда он стал смотреть вдаль где была река, его любимая Западная Двина, на которой он вырос. Стало легче, спокойнее.
«Эх, жаль! Полоцка не видно! Посмотрела бы мама, как её сынуля, Лёничек,  рассекает просторы воздушного океана!» - думал он, ликуя всем сердцем с которым начало происходить что-то странное.
Он отчетливо услышал джазовую пьесу Глена Миллера на «Саночках!» и во-время насторожился. Его сносило на крыши домов города, а это - незачёт.
Лёнька вспомнил инструкции Палыча, определил направление ветра по флажкам на стропах, и, ловко манипулируя наклоном купола, почти по касательной полетел в сторону аэродрома.
Вот если бы попасть в центр перекрестья наземной мишени, то он сразу бы стал отличником!
Но высоты оставалось мало и Лёнька, с риском погасить парашют, так натянул передние стропы, что его, буквально камнем понесло на мишень, и он по касательной так и «плюхнулся» в центр перекрестья, успев подтянуться и смягчить удар о землю запасным парашютом, тугим хлопком сев на него.
Когда рассеялась облако поднятой им пыли, он увидел бегущую к нему судейскую коллегию во главе с полковником ВДВ Тимошиным, который издалека отчётливо  выговаривал слово «мать!»
 - «Видимо напишут письмо домой! Вот – незадача. Что-то не так!!!» - подумал Лёнька.
Он по инструкции погасил парашют, подтянув передние стропы, пока купол не завалился и стал собирать его, «через локоть узлами», как учили.
А когда запыхавшийся полковник спросил:«Ну, ты, как? Курсант! Фамилия!» Лёнька отрапортовал.
 – Смело! – сказал полковник, - так немногие могут собраться! Но рисковал, мог бы погасить!
- Я контролировал, да и запасный наготове! – сказал Лёнька расслабившись, - кажется пронесло, - подумал он.
- Молодец, курсант!Не растерялся! Высшая оценка! Умело, прямо в яблочко! Помогите ему собраться! Не ушибся, пацан!? – уже по-отечески, неформально спросил он, положив ему руку на плечо.
- Никак-нет, Ираклий Павлович! – отрапортовал Лёнька.
- Ну- ну! Не тянись! Ты ещё не в армии! Но военную косточку чую, молодец! Горжусь! – сказал он и направился к судейскому столу, потому что начали спускаться другие курсанты и требовалось его судейство.

2. Солист – значит первый, «звезда»!

В свободное от учёбы время, занятий в читальном зале и от парашютного спорта, Лёнька самозабвенно играл на трубе в факультетском духовом оркестре.
Это было его давнишнее увлечение ещё со школьной скамьи, где он прославился лагерным горнистом, занимающим первые места на областных конкурсах и сейчас всех будил по утрам певучим голосом своей блестящей медной трубы.
Потом у него появилась собственная труба «Лигнатон», серебряная, помповая – корнет-а-пистон и он стал активным поборником джазовой музыки любого течения. Конечно, традиционный джаз и его любимец Луи Армстронг были его кумирами, но мало кто мог играть диксиленд здесь, в провинции и даже в  таком большом городе как Витебск.
Поэтому Лёнька впитывал сам импровизационный стиль и технику исполнения, занимаясь по четыре часа через день в репетиционной комнате колледжа и выработал, начав с подражания, индивидуальный стиль и достиг совершенства.
Занятия в духовом оркестре были вынужденными, потому что больше играть в этом городе любителю-корнетисту было негде. Тайком от руководителя Бенды он ходил в созданный им и его другом Генкой-барабанщиком джаз-квинтет, где был солистом.
Ему было семнадцать и он уже жил, наслаждаясь свободой выбора по интересам. Он вышел из тинейджерского возраста и стал юношей допризывного возраста, чем особенно гордился.
Он вырос среди династии военных специалистов и это был естественный ход развития его жизненного пути.
Лёнька ещё не курил и не участвовал в студенческих попойках, где было «море по колено» и комендант общежития Муравьев, время от времени «отстреливал» наиболее отличившихся и оголтелых «юных алкоголиков» и систематически представлял к отчислению из колледжа.
И не потому, что Лёнька был «синий чулок» или «закоренелый девственник», нет! Просто у него на это времяпрепровождение не хватало времени.
Он ещё был и страстный радиолюбитель и участвовал в выставках, что естественно для его будущей профессии. Времени на бокс или на велоспорт у него совсем не хватало, хоть он и пытался сходить на бокс, откуда возвращался с синим «фингалом» под глазом и отмачивал его до следующих занятий.
Ленька жил в водовороте событий юношеского ускорения и только успевал поворачиваться и урывать немного времени на восстановительный сон.
И хоть эти случаи аутодафе отчислений «за юный разгул» не нарушали средне-статистических показателей закрытого учебного заведения, его начальник генерал-майор Сизова всегда была неумолима.
Она всегда ходила в генеральской форме вдоль анфилады классов, давая ценные указания по ходу учебного процесса. Её поход заканчивался в аудиториях военной подготовки. Так как все выпускники спецгруппы выходили с начальными офицерскими званиями и готовились для службы в спецвойсках, то и контроль здесь был особый лично начальницы, генерал-майора войск космической связи.
К этому времени у Лёньки была симпатия: синеглазая красавица Нина из Железнодорожного района. Лёнька не был в неё даже слегка влюблён, но Нинке он был положен по «рангу» или «по «штату», потому что он был джазовая звезда в городе и только он мог «ходить» с самой красивой девушкой района. За этим строго следила железнодорожная шпана, опекающая свою девчонку-фаворитку.
На Нинку уходили дорогие часы полуночного сна. Он и «ходил» - то с ней уже второй месяц. На правах уже старого друга пытался её поцеловать. Но каждый раз встречался с непониманием и тайком смотрел на часы. За это время он уже кончил играть в танцевальном оркестре Дома офицеров, но всё равно был публичной личностью и Нинке было с ним престижно.
Такой студенческо-условный мезальянс стал тяготить Лёньку и он искал повод «соскочить». Ему всегда было жаль потраченного времени, точнее выражаясь, бездарно потерянного. Его 300 анекдотов благополучно иссякли и начинали второй круг, так как говорить с ней было не о чем, а целоваться она не хотела.
В местный театр она тоже не ходила, артистов не знала,  кино избегала и училась ещё в десятом классе. Ленька предполагал, что она только и умеет подавать гудки как электрички, пробегавшие около окон её дома. Танцы!?  Вот только это и оставалось и то, чтобы на него с ней посмотрели!
Вот, мол, я, Нинка, со «звездой» солистом-трубачом Лёнькой из спецколледжа, будущим офицером спецслужб! У Нины были строгие родители и она в десять вечера должна была быть дома, и, провожав её, Лёнька стучался в высоченные «сталинские» двери своего общежития на берегу Двины, которое пропускало до часа ночи, но своей охраной закрывалось раньше. Здесь был строгий контрольно-пропускной режим, как в армии.

3. Предчувствие 23 февраля.

Близилось двадцать третье февраля, что можно было видеть по ближайшим магазинам и вокзальным буфетам из которых исчезли дешёвые вина и всякие портвейны с роковыми цифрами, как 13, «три семёрки» и другие «бормотухи». Это коллеги Лёньки вели заготовки к праздничному столу, как они выражались, добывали «чернила».
 К застолью, которое, как затяжной прыжок на парашюте, обещало быть долгим, не менее трёх дней с выходными, аж по двадцать пятое, Лёнька мог бы съездить домой, в Полоцк, навестить маму и папу, который давно уже был в отставке. Он занимался научной работой и писал диссертацию.
Обстоятельства сложились так, что он должен был выручить руководителя духового оркестра Бенду. Он пообещал поиграть за него первую трубу и поруководить на праздники танцевальным духовым оркестром Областного управления связи. Здесь Бенда был штатным руководителем и играл первую трубу. Сам он срочно уезжал по каким-то семейным торжествам, то-ли крестил, кого, то-ли свадьбу играл.
Лёнька не мог ему отказать и согласился, а, чтобы не было скучно, пригласил свою синеглазую красавицу Нинку на семь часов вечера в актовый зал Управления.
Настал праздничный вечер.
Играл духовой оркестр.
В перерывах ожидалась «Битлз» - новинка, дошедшая в то время «через тернии цензуры», и в этот провинциальных город Шагала. А где Шагал – там местечковость и в лучшем случае духовой, а «Битлз» - это как Хиросима и Нагасаки, вместе взятые, в одном флаконе!
Лёнька был равнодушен к «жукам», только Элвис волновал его душу. Особенно буги-вуги, рок-н-рол, которые были переходным мостиком из его любимого на всю жизнь джаза. Потому что они основывались на блюзовой гармонии и остинантном ходе баса.
Поэтому он снисходительно относился и к эти «пацанам» - пусть поют, это же лучше, чем: «У самовара я и моя Маша!».
Лёньку, как солиста и авторитета, музыканты оркестра знали давно и охотно выполняли его указания и «отмашки» дирижирования. Лёнька, глядя в ноты одним глазом, другим высматривал в зале Нину. Назначенное время наступило, но она не пришла и Лёнька понял, что уже не придёт.
- «Как же я скучаю! Наверно!»– с неуверенной улыбкой подумал он, играя сольную партию. В его соло даже послышался меланхолический надрыв, отчего танцующие пары теснее и чувственно прижались друг к дружке так, что некоторые девушки стали отталкивать своих чересчур уж горячих и навязчивых партнёров. В конце сольной партии Лёнька утвердился в мысли, что он точно скучает и сейчас, и с Нинкой скучает всегда, и, что ему нужна новая девушка, тем более повод есть - раз она не пришла.
Надо познакомиться с другой интересной девчонкой, думал он, а то развели скукотищу с этой красавицей Нинкой, что поговорить не о чем! «Что мне её красота? С лица воды не пить!» - уговаривал он сам себя, точно зная, что железнодорожная шпана не простит – накажет и даже могут побить за измену ихней фаворитке.
Но он всё же он –«звезда» и, стоя на сцене  у края рампы, он начал высматривать в зале танцующих девушек. «А со шпаной – разберёмся!» - подумал он. Внизу, прямо у ног, стояла миниатюрная девчонка лет семнадцати с большими синими, как у Нинки, глазами, короткой прической и с приятной белозубой улыбкой.
«А это, что за «Барби!?» - подумал он, - интересно чего она, такая «симпатюшка» ,стоит у стенки одна?
Может она станет его подружкой? – подумал он и стал поглядывать на неё сверху вниз. Он ожидал перерыва и «Битлз», чтобы потанцевать с ней по аудиозапись.
Девушка заметила его внимание и визуальный контакт был установлен, но Лёньке почему-то этого было мало. Он ожидал от неё телепатической связи, о которой недавно читал у писателя-фантаста Казанцева. Сколько он ни напрягался, но никак не мог проникнуть в мысли этой «Барби».
Она была закрыта для него, несмотря на то, что он проштудировал недавно и томик очерков Зигмунда Фрэйда. «Опять что-нибудь индифирентное, как Нинка!?» - подумал и сказал он про себя вслух, - «Да и маленькая что-то, хоть и красивенькая!» - критически оценил он девушку, оглядывая зал с каким-то тянущим чувством неудовлетворения.
Какое-то предчувствие будоражило его, вызывая дискомфорт и нервозность.
Вдруг, в дальнем углу зала, он заметил высокую девушку в красном платье с симпатичной коренастой подругой державшей её под руку.
Длинные чёрные волоса девушки ниспадали до пояса, струясь по плечам шёлковым водопадом. Подведённые сурьмой глаза и как она опустила глаза под его пристальным взглядом, о чём-то знакомом и далёком неуловимо напомнило ему и улетело за калейдоскоп новых впечатлений, потому что девушку пригласил какой-то парень кавказской национальности.
Лёнька почему-то заволновался, что звук его корнета задрожал и слегка «киксанул» на ноте третьей октавы.
Он уже забыл про «малышку-Барби» и весь последний танец смотрел только на девушку в красном, которая отказала кавказцу и тоже стала посматривать в его сторону, время от времени белоснежно улыбаясь, на слова подбадривания своей подруги и искоса поглядывая в его сторону.
«Малышка» у подножия сцены стала проявлять признаки беспокойства, так как визуальный контакт с трубачом-солистом был снова потерян и её настроение испортилось, что она посреди танца извинилась перед пригласившим её парнем и совсем ушла из зала.
Лёньку к концу пьесы почему-то начало трясти от волнения. По спине потекли холодные струйки пота. Он ослабил модный галстук, который начал душить его.
Он не мог предположить, что с ним и что за лихорадка-«трясучка» напала на него. Похоже на малярию, о которой он слышал от бабки-знахарки Добуш у них во дворе.
Какое-то предчувствие звало его в дальний угол зала, где стояла девушка в красном и смотрела в его сторону.

4. Первый танец Судьбы.
Оркестр наконец закончил последнюю пьесу. «Вещь», как говорят музыканты, которые сложили на полу инструменты и разошлись на перерыв.
Кто пошёл потанцевать, как Лёнька, кто покурить на лестничную клетку, а кто постарше «бухнуть» за кулисами, закусывая мандаринами из буфета.
Лёнька, легко спрыгнув с подиума сцены, устремился к «девушке в красном». Ему наперерез спешил всё тот же кавказец. Он был среднего возраста, но уже взрослый мужчина высокого роста.
Лёнька не успевал. Он чувствовал это и уже готов был испить чашу неудачи и разочарования, но вдруг увидел, что девушка в красном сделала несколько шагов в сторону и сама пошла ему навстречу. Дорогу кавказцу закрыла своим телом, как амбразуру, её подружка, встав во весь рост. Это - была Зинка, как позже узнал её имя Лёнька, когда познакомился с ней.
Зина была на несколько лет старше их обоих, она уже побывала замужем и поэтому легко перехватила внимание кавказца. Он, похоже, и забыл о цели своего устремления и тут же пригласил её на танец.
Лёнька так разогнался навстречу девушке, он так стремился успеть, что они столкнулись и по инерции так соприкоснулись лбами. Она схватилась за лоб, а у Лёньки даже искры посыпались из глаз.
- Простите, я такая неловкая! – тихо сказала она.
- Извините, здесь так тесно! – сказал Лёнька, краснея, он поклонился и промолвил, волнуясь, - разрешите Вас пригласить на танец.
- Да, пожалуйста, я и сама хотела это сделать! – просто сказала она и, отняв руку ото лба, где было небольшое красное пятно, подала её Лёньке, положив другую ему на плечо.
Лёнька посмотрел на неё озадаченно и обнял за талию, успокаивая своё сердцебиение. Он удивился её словам. Ведь это был не дамский танец. Девушка тоже не могла скрыть своего волнения, время от времени потирая свой ушибленный лоб.
- Зато, это - «Битлз!» И я люблю эту ливерпульскую четвёрку! – словно прочитала она его мысли, дав ему обстоятельный ответ. Снова чем то неуловимо знакомым повеяло от её слов и исчезло в жужжащем фоне песни:  «Can't buy me love».
 - Во-о! Телепатия наверно, или совпадение, но здорово! – сказал про себя Лёнька, не решаясь высказать своё предположение вслух, - «Любовь не купишь» - круто! – наконец проговорил он.
- Вы читаете мои мысли! Мне тоже очень нравится эта песня битлов! Она такая энергичная: «Can't buy me love». Под неё даже танцевать не хочется, а только слушать и наслаждаться. Там такие простые слова, что я задыхаюсь:
"Can't buy me love, everybody tells me so
Can't buy me love, no no no, no..."
вот их перевод:
"Любовь не купишь - так говорят все вокруг,
любовь не купишь - нет, нет, нет!"
- Здорово! Интересный ход мыслей у Вас, а давайте познакомимся. Я ведь тоже люблю музыку и нам будет о чём поговорить! Меня зовут Лёнька. Точнее, Леонид! А Вас!?
- А меня, Фотина! У меня в детстве тоже был друг Лёнечка, который всегда звал себя Лёнькой. Это было так давно, а я была совсем маленькая, но я всё время помню о нём. Такое редкое у нас греческое имя: Леонид – «льву подобный»,- задумчиво продолжала она. -. Я ещё не встречала это имя среди своих друзей и знакомых.
- А Ваше имя Фотина! - тоже редкое!
- Это тоже древнегреческое имя, данное мне при крещении. А по паспорту я - Света. Это светский синоним этого имени - почти точный перевод: "фото” ведь - свет!" Но эти два имени - по крещению, а детстве меня звали по другому.
- Меня тоже в детстве звали: «Рыжий бык!» - сказал Лёнька, не дослушав её. Она снова напряжённо потрогала ушибленный лоб, как будто вспоминая что-то, потом её лицо снова прояснилось.
- Так Вы же, русый не рыжий! – засмеялась она, - и у Вас такой высокий русый кок, можно потрогать? И пиджак у Вас какой-то длинный, супермодный! Вы стиляга!?
- Нет, вроде не стиляга, просто одет так! Трубач-джазист всё-таки! Надо держать форс!
-У нас таких светлых переплетённых пиджаков в продаже нет! – просто сказала она, -  только у стиляг! И где они берут!?
- Этот пиджак мне папа из Германии привёз! С симпозиума! Что ещё? Ах, кок? – Потрогайте он настоящий, не начёсанный.
- Ха-ха-ха! Вы такой простой и, в самом деле, не стиляга, но модный мальчик - просто сказала она, смеясь и потрогав его высокие русые волосы,  - мне нравится.
- Фотина! Сейчас мы снова будем играть и я буду занят почти до конца вечера.
Давайте договоримся о встрече, где у нас будет много времени и мы сможем поговорить и о битлах, и о джазе, и обо всём. Хоть я и не очень люблю Битлов, но я всё о них знаю. Правда из вокалистов я больше люблю Элвиса Пресли, и конечно джаз – все направления, в том числе и песенные с классическими Эллой Фитцджеральд и Луи Армстронгом, и более современными Энгельбертом Хемпердинком, Фрэнком Синатрой.
- Давайте! – спокойно сказала она.
Они договорились о встрече в воскресение у булочной перед вокзальной площадью.
- А сейчас, давайте «тряхнём антресолями», - прокричал ей Лёнька на ухо и они начали танцевать рок-н-ролл в лучших традициях провинциального танпола. Ленька прослыл «второй парой» в городе, и знал толк в этом деле.
«Первой» был Антон, его друг, с параллельного курса. Они танцевали и с новых магнитных записей, и со старых «на костях» из ренгенплёнки, но всё это был контрабандная музыка, которая не поощрялась в их закрытом учебном заведении. А  здесь была свобода, но такой музыки было мало. «Битлз» это – удача вечера, праздник.
Фотина тоже была «не промах» и они дружно изображали классический рок-н-рол.
Лёнька даже перебросил её через плечо, отчего она долго заливалась смехом, от того что её платье сделало такой немыслимый парашют и, раскрасневшись, она продолжала танцевать «правильно» и темпераментно.
 Смех ещё произошёл, когда Лёнька с маху пропустил её по полу сзади, между своих ног. Она оказалась длинноногой и не успела во-время подобрать ноги и утянула его за собой.
Они завалились друг на друга посередине круга зрителей, которые смотрели на их танец, хлопали в ладоши, а потом вместе с ними хохотали до упаду. Он помог ей подняться. Она оперлась рукой ему на плечо.
Было весело, и легко, и просто.
Сеанс «Битлз» закончился и нужно было идти на сцену к оркестру.
Они попрощались до скорой встречи.
«Фотина – И-вет-та, Фотина – И-вет-та», - повторял он, прыгая на пандус сцены, не задумываясь над таким редким именем девушки. Музыканты уже сидели на местах. Он взмахнул дирижёрской палочкой.
Праздничный вечер продолжался

5. Замерзшие стрелки часов.

Прошло два томительных дня ожидания свиданья с Фотиной.
Лёнька назначил ей свидание у остановки автобуса, перед булочной, перед хорошо освещённой витриной магазина на углу. Это было удобно, потому что справа была привокзальная площадь и огромные куранты на фасаде трёхэтажного здания вокзала были видны издалека, чуть-ли не от парадного его общежития, и можно было с большой точностью «опоздать» ровно на пять минут, чтобы показать девчонкам свою «звёздность» и «позадаваться».
Поэтому Лёнька  всегда назначал здесь свои свидания. Кроме того рядом был сквер, длиннющий, до самого моста через Двину украшенного колоннами с рострами и рестораном «Двина» слева внизу, на набережной, так что было очень удобно, красиво и романтично, но всё же, главное, близко от его общежития. Лёнька всегда дорожил своим временем.
Но сейчас, несмотря на лютый февральский холод, он примчался за пятнадцать минут до назначенного времени и подпрыгивал на ледяном ветру, дующем с привокзальной площади.
Его серое демисезонное, драповое пальто в косой рубчик выдерживало натиск и было «ветронепробиваемо», как бронежилет, но вот туфли-лодочки на высоком каблуке для танцев, не выдерживали никакой критики. Они моментально замёрзли и «задубели» вместе с ногами и превратились в монолитные ледяные ходули.
Он выглядел, как истинный студент «продающий «дрожики» «оптом и в розницу», как могли шутить его безжалостные коллеги с факультета. Особенно язвил демобилизованный с флота мичман Кулагин за то, что Лёнька никогда не одевал его только что купленные туфли, несмотря на один размер ноги.
Этот изувер-мичман, выбирал тех мальчишек у которых нога была на размер больше и давал на танцы свои новые туфли– разнашивать. Бедные ребята, соблазнившись на новую блестевшую лаком обувь, соглашались, а потом с проклятиями, хромая, возвращали её жестокому хозяину.
Лёнька со своим «сорок третьим размером ноги» всегда исправно «посылал» его, за что мичман так невзлюбил его.
Но сейчас и его собственные разношенные мокасины превратились в кандалы и стреножили ноги с каждой минутой – всё больше и больше.
Стрелки вокзальных часов не торопились, они тоже словно замёрзли, пройдя цифру «семь» и теперь  стояли. Ленька вглядывался и вслушивался, пытаясь обнаружить признаки жизни курантов.
 Он уже не надеялся услышать их бой в семь часов, как вдруг что-то несмазанно заскрипело и Лёнька начал считать скрипучие удары.
Есть всё-таки правда на земле даже у привокзальных часов, подумал он. На этот раз они не ошибались. Лёнька заволновался и начал вглядываться в подходящих женщин.
На свою беду он совсем не представлял образ существа женского пола, которого хотел видеть. Помнил только милую «мордашку» и имя: «Фотина-Света».
Поэтому он жадно бросался на каждую встречную фигуру, пытаясь заглянуть под капюшон или под платок, отчего встречные женщины шарахались в сторону, как от чумного.
Наконец и часы на башне оживились. Они тоже задвигались и уже приближались к половине восьмого вечера.
Фотина безнадёжно опаздывала и Лёнька сжал в кулак свою гордость и решил умереть на свидании от «замерзания», как полярник Георгий Седов.
Жаль, что с ним не было его любимой собаки-хаски, по его мнению: «волкоеда».
Он никогда не видел своей новой девушки в зимней одежде, они ни о чём не успели договориться, поэтому ею могла быть любая, идущая навстречу или мимо, что он загрустил.
Но надежда цеплялась за каждый порыв ножевого ветра и, казалось, собралась «умереть последней», и после него, как кто-то осторожно тронул его за рукав и коснулся его плеча. Лёнька открыл «умирающие» от замерзания вежды», которые вдруг полезли ему на отмерзший лоб и мгновенно ожил!
Высокая девушка в пушистом оренбургском платке и в красном осеннем пальто запахнутом правой рукой, стояла перед ним, чуть сутулясь под ударами февральского ветра. Она смущённо улыбалась.
- Лёня, извините, такой холод! Я думала Вы не придёте. Это - Зинка выгнала меня. Хотя время свидания прошло. Вот я и прибежала. Ведь здесь недалеко, через мост, мимо вашего колледжа. Я живу временно в общежитии Управления связи, на третьем этаже. Где и все курсанты повышения квалификации начальников отделений связи, а обедаем в вашей столовой.
Ленька аж закашлялся. Ну и ну! Как всё просто. Он мог бы тысячу раз видеть её за эти два с половиной дня, если бы знал. А потом он ведь часто бывал и там. Но это очень далеко если пешком. Как же она добралась, обязательно спрошу. Наверное взяла такси.
- Фотина, не оправдывайтесь. Главное, что я дождался Вас и почти живой. Не знаю, почему, но я потерял всю мужскую гордость и удивился на себя, когда собрался здесь на полярную зимовку здесь у порога булочной, голодный и холодный. Жаль, что у нас нет полярной ночи, а то смог бы напоследок полюбоваться северным сиянием, пока лёд сковал бы мои глаза.
- Вы всё шутите, фантазёр, как мальчик Кай, сквозь лёд во всём теле!? Просто, Вы мой герой, - горячо сказала Фотина, - и нужно отогреть Вас. Побежали в булочную!
Она подхватила его под руку и он, на не сгибающихся конечностях, поковылял за ней и ввалился в стеклянные двери.
Тепловая завеса при входе слегка оживила его и напомнила о простых радостях жизни.
В замерзшее сердце, как из капельницы стала просачиваться кровь и растекаться по жилам. Лёнька образно представил это и понял, что лицо его розовеет то ли от поступающего тепла, то ли от волнения и заботливой руки Фотины гладящей его волосы.
Он пытался пошевелить пальцами ног, но кровь туда ещё не «докапала» и они были «скованы льдом».
«Фантазёр» - говорила и его мама Аня в этих случаях, и тогда когда он зимой  влетель в прорубь пруда в шестилетнем возрасте и соседский подросток Серёга спас его. 
-Мой, бедный герой, как же Вы замёрзли! Какая же я бестолковая!- причитала она, - никакой ответственности.
Лёнька вспомнил, как «динамил» девчонок на свиданиях и теперь сам находился в их «шкуре». «Да, - подумал он , - больше никогда так поступать не буду!» – твёрдо решил он.
Он отметил про себя, что девушка отличалась тем, что точно и незатейливо проникала в суть явлений и незатейливо, и точно формулировала свои мысли в самой сложной ситуации, принося покой и определённость.
- «Обстоятельная, надёжная девушка!» - подумал Лёнька, но промолчал. Он успокоился и предложил взять кофе и булочку в кафетерии, который был здесь же, в булочной и красиво назывался: «Кофе-клуб». Это позволит хоть чуть-чуть согреться, так как никакой мочи не было сделать и двух шагов к стойке бара.
- Да, давайте присядем!» Я так виновата перед Вами, но вы устояли, как полярник.
- Ага, как Георгий Седов, - я думал об этом! На самом деле студент-полярник в танцевальных тапках! – пошутил он и удивился совпаденью их мысленных образов: - «Опять телепатия?» – подумал он.
- Ну, не сердитесь, Лёнечка! – а то и я буду чувствовать себя виноватой ещё хуже, чем сейчас.
Лёнька заказал ей чащечку кофе с пирожным, а себе огромный бокал какао с молоком, с колбасным бутербродом и маслом похожим на «счастье», которое ему, ой, как было нужно в этот момент, потому что Фотина ещё не была его счастьем, хотя и подавала надежды, с юмором думал Лёнька, постепенно отогреваясь.
Он так и хотел «сморозить» девушке за стойкой и попросить «счастья», но во-время одумался.
«Не поймут, у них свои заботы: план, выручка, и – домой! – а я здесь со своими отмороженными приколами и сам отмороженный» - он засмеялся смешной ситуации разыгранной им в своём воображении.
- О чем это Вы, Лёнечка!? – Можно я Вас буду так называть! – тихо спросила она.
- Да! Это согревает! – засмеялся он.
  Через пять минут они уже весело смеялись по самому незначительному поводу. Хоть они были ещё юными, почти «тинами», но всё же легкий стресс ожидания и ответственности за опоздание уже поселился в них и теперь выпаривался маленькими порциями из их сердец с каждой весёлой шуткой.
Наконец их сердца очистились от обид и недомолвок и они были девственны и чисты, как первый снег и могли, как дети, радоваться, глядя в глаза друг-другу. Да, собственно, они ещё и были детьм. Просто им хотелось побыстрее стать взрослыми.
Им было весело от этого происшествия этого  морозного вечера двадцать пятого февраля.
Они эмпирическим путём шуток и всхлипываний от смеха пришли к утешительному выводу что во всём виноваты стрелки вокзальных часов, что примёрзли к циферблату и Лёнька из-за них чуть не замёрз.
Это вызвало новую волну нервического извинительного хохота. Лёньке было хорошо и весело с ней. Она была такая простая и умная, что Лёнька никак не мог привыкнуть, что такое может быть.
Он вспоминал Нинку и ему почему-то было стыдно, хоть и пока безотчётно.
Но «простушкой» её, Фотину, никак не назовёшь, как строптивую красавицу Нину. Просто, Фотина была «свой парень» - дитя своего времени, как говорили у них на военном факультете их спецколледжа и, как потом пришёл к выводу Лёнька в своих собственных размышлениях, вспоминая этот вечер.
Их готовили к выпуску и направляли в войска для пополнения  ПГД – превентивных групп десанта, короче, оперативной радиоразведки. Перед этим они проходили ещё один курс спецподготовки в войсках, где им давали новое звание старший лейтенант, а кому повезёт по результатам зачётов, и капитана – досрочно и они начинали сразу же, после принятия Устава, участвовать в спецоперациях радиоразведки и спутникового радио-визуального обнаружения целей. Но это, должно было случиться ещё через несколько месяцев, после сдачи и защиты курсантами и Лёнькой, в том числе, зачётной дипломной работы, после выпуска из стен их высшего учебного заведения.
Лёнька вернулся из своих размышлений за стойку бара, к спутнице: - «Фотина, как мы проведём сегодняшний вечер. Уже восемь вечера и поздновато и в кино и в театр, да и с билетами будет аншлаг. Ещё можно попасть на танцпол,  в клуб студентов-медиков. Можно пойти в Дом Офицеров, где я месяц назад ещё играл в диксиленде, но меня заменили из-за экзаменов в колледже.
- В колледже? Это около Двины?
- Да!
-Вот как мир тесен! Так мы же соседи! Мы там обедаем и занимаемся  у вас на «лабораторках».
- Замечательно! Тем более лучше! И трамвай оттуда ходит до Управления.
- Здорово! Тогда давайте в Дом Офицеров.
На том и порешили, тем более, что у Лёньки было не просроченное удостоверение, разрешающее посещение на «два лица» любых мероприятий, кроме официальных совещаний командования военного округа.
Они вышли на морозный воздух и февраль показался им не таким уж и лютым.

6. Первый поцелуй.

Дом Офицеров встретил их мягким золотистым светом в вестибюлях, паркетными полами с малиновыми дорожками на мраморных лестницах.
- Даже не верится, что здесь танцуют рок-н-ролл и буги-вуги, - сказала Фотина, начиная раздеваться.
- Ну почему же? – возразил Лёнька. Здесь есть спортзал, где проходят армейские соревнования по баскетболу и волейболу. На стенах акустика, есть радиоузел пандус для оркестра и ди-джея!
- А специальное освещение!?
- И это предусмотрено: цветные софиты, световые пистолеты, зеркальные шары. Но есть и актовый зал, где ежегодно проводятся офицерские балы, там вообще роскошь! – сказал Лёнька.
Их пропустили по Лёнькиному удостоверению. Они разделись, получили номерки и прошли на танцпол в спортивном зале.
Гремела музыка: играли какого-то модного итальянца, то-ли Челентано, то-ли из Рики и Повери.
Ленька, как всегда, прошёл в центр зала и остановился, положив руку Фотине на талию.
Он наконец мог хорошо рассмотреть её. Девушка была красивая, с чуть раскосыми глазами роскошными прямыми  волосами, которые он заметил и в прошлый раз и неуловимо знакомой,  смущённой улыбкой.
Теплая волна доброты накрыла Лёньку с головой и ему стало тепло и уютно, что он так и стоял, ожидая, когда она подаст ему правую руку.
- Почему мы не танцуем! – спросила она и, наконец, подала ему руку, положив левую на плечо.
- Я что-то растерялся и не могу сосредоточиться. Какая-то волна безотчётных воспоминаний «загрузила» меня, а потом эта «дебильная» музыка!? Не люблю «попсу».
- И меня тоже, что-то встревожило, что я не сразу собралась…
Наконец музыка сменилась записью оркестра Каунта Бейси. Саксофоновый блюз сопровождаемый синкопированным риффом и остинантным  аккомпанементом заполнил зал.
  Фотина была в том же красном платье, оттенённым ниткой жемчужных бус. Скобка-заколка придерживала её длинные волосы. Это напоминало, что возможно ещё совсем недавно, а может быть и сейчас, за ними скрываются толстые косы по пояс и может быть с трогательными бантиками.
 Лёнька улыбнулся своим собственным мыслям, поправив свой огромный «тропический» галстук из зелёного шёлка.
К своей традиционной униформе стиляги - длинному пиджаку с брюками «дудочки» и белоснежной рубашке, он добавил сегодня этот галстук с пальмовым кругом посередине и обезьянками на ветвях. Он знал, что это – последний писк моды в танцевальных залах провинции.
- Вау-у! – протянула Фотина, рассматривая галстук, - откуда такая роскошь загнивающего капитализма, Лёня!? Они рассмеялись.
- Не обращай внимания! Так надо! – сказал Лёнька и, крепче обняв её за талию, сделал первое «па».
В это время кто-то сильно толкнул их, что они отлетели в сторону и Лёнька чуть удержал Фотину на ногах.
На них налетела пара, которую толкнула группа подростков, стоящая у стены справа. Среди них Лёнька увидел Нинку, которая что-то говорила высокому парню, показывая в его сторону, и сразу всё понял: «Шпана! Сейчас будут бить! Надо немедленно уходить. Своих сегодня нет. Все «просыхают» от армейского праздника».
Он в танце начал увлекать Фотину к выходу, высматривая своих пацанов. Даже его сокурсника, Антона, завсегдатая танцпола, сегодня не было со своей девушкой.
К тому времени вокруг образовалось плотное кольцо и их начали теснить в угол, в сторону от спасительного выхода.
- Что происходит, Лёнечка? – тревожно спросила она.
- Уходим, Фотина, уходим! Сейчас твоего героя будут «метелить!»
- За что!?
- Видишь ту красивую девочку в углу. Это - Нина, а остальное потом расскажу. Главное, успеть к выходу до окончания этого танца.
Они, танцуя, энергично пробились к выходу и исчезли в раздевалке, оставив теснивших в замешательстве. Они быстро оделись и выскочили на улицу к трамвайной остановке невдалеке и, наконец, вскочили в вовремя подошедший трамвай.
Они заметили, что два парня тоже вскочили за ними на ходу в переднюю дверь, а трое других не успели и бежали вслед, маша руками вслед, что-то крича и, наконец, отстали.
Лёнька совсем успокоился: двое не пятеро! А у него по боевому самбо уже малиновый пояс и скоро будет чёрный. Надо только дождаться соревнований.
Фотина держала его за локоть и, ничего не понимая, требовательно ждала ответа.
- Ну, что Вам сказать девушка, - официально и высокопарно-напыщенно начал Ленька, искоса поглядывая на железнодорожную шпану на передней площадке. Одного из них он помнил: значит, это точно – были они, Нинкины защитники.
– Та красивая девушка Нина, моя девушка, должна была придти на вечер к семи часам 23 февраля в клуб, на свидание, где мы с Вами познакомились, но не пришла. Теперь понятно!?
- Не совсем! А сегодня Вы пришли с другой девочкой, со мной!? – начала догадываться она.
- Вот, вот! А она фаворитка этой шпаны, которая её защищает.
- Так Вы – изменщик и Дон Жуан!? – воскликнула она и, шутя, легонько шлепнула его по руке, - а я выходит, Ваша соучастница! И – разлучница!? – рассмеялась она.
Но ты - то – не против!? Давайте на «ты», Фотина! Как-никак произошло боевое крещение нашему знакомству!
- Давайте, на «ты»! Я согласна! – сказала она. Они оба громко рассмеялись, что парочка мстителей за «поруганную честь» их фаворитки, стали внимательно смотреть в их сторону. Потом они переглянулись, сказав что-то друг другу и, махнув рукой, выскочили на следующей остановке.
- Нас простили и мы - свободны! – хохотал Лёнька. – Теперь ты - моя подруга! – уже серьёзно сказал он
- Да! Они тебе разрешили и меня не спросили! – смеялась она, - как всё здесь у Вас сложно, прямо Сицилия какая-то! Хоть и у нас в районе это заканчивается драками «стенка на стенку», да ещё с кольями, а если пьяные, то и поножовщиной. Дикие люди мужчины, и все за нас, за девчонок!
Они ещё немного посмеялись, волнение и напряжённость проходили и Лёнька спросил её: «А почему ты держишь запахнутое пальто руками? Тебе холодно или пуговиц нет?»
 - Всё есть, но это – привычка! Просто оно не модное и мне стыдно в нём ходить. Но другого нет, а новое купить пока не могу.
Мама купила, какое было у нас, в сельпо, и сказала – носи! Вот заработаю и куплю! Ведь я работаю только первый год после школы
- Понятно! Это – образуется! А я даже не работаю. У нас «стипуха», да родители ежемесячно подбрасывают «пенсию» размером в двойную стипендию! Вот так и боремся!
- А сколько тебе лет, Лёня?
- Мне!? Скоро 18! Вот-вот загремим в армию! Пока отсрочка по учёбе!
Она замолчала, задумалась.
- Не грусти, что вечер не задался,- решил он отвлечь её от грустных мыслей. Поедем домой, я тебя провожу.
- Нет, почему же! Мы могла бы не встретиться, если бы ты не дождался! - возразила ему Фотина.
- Это - всё из-за мороза! Я замёрз как «ямщик» и «давал дуба»! Ты меня «откопала в феврале» и спасла!
- «Откопала в феврале» - ты что поэт!?
- С чего ты взяла? Точнее, откуда знаешь!
- Сам проговорился! Мыслишь интересно, но скажу и жаргончик у тебя ещё - тот! Колоритный! - улыбнулась она.
- Да я немножко интересуюсь поэзией!
- Кого ты любишь?
- Пушкина, Лермонтова и Есенина, ну, ещё Маяковского!
Это как!? – вскричала она. – Маяковского?
- Я тебя понимаю, успокойся! У него есть прекрасная лирика, только почему-то об этом мало кто знает, а прилепили к нему ярлык «горлана-главаря» - тьфу!
-Я посмотрю его! Интересно, а почему ты не зашёл в булочную погреться!? – продолжала допытываться она о степени его слабоумия, как понял Лёнька, но ответил совершенно серьёзно.
- Боялся пропустить тебя. Я же не знал, как ты выглядишь на улице.
- Мой, верный рыцарь, хоть и не посвящённый! Но, всё равно, ты – герой, мой герой! – сказала она и, сняв его меховую шапку-пирожок погладила его кок, - можно! – спросила она и весело рассмеялась.
- Можно – можно,- сказал он и неловко чмокнул её в щёку.
- А вот это – «не можно!» - строго сказала она.
- Ну, а если очень хочется!? – лукаво спросил Лёнька.
- Ну, если очень хочется, то вот! - сказала она и, обняв его голову за шею, крепко поцеловала его в губы.
Лёнька ошалел от неожиданности, даже лоб покрылся испариной. Вообщем-то он сам ещё ни разу не целовался с девушкой, и чтобы так…неожиданно…
«Ну и ну! Первый поцелуй и – девушка!» - Переживал он и уже не сомневался, что Фотина будет его девушкой. Она нравилась ему, но сейчас он не знал, что делать и что говорить, и куда руки деть.
- Ты, очень милая девушка, Фотина, и ты мне нравишься, - сказал он и снял с её руки перчатку. Он взял её красивые длинные пальчики и поцеловал её в ладонь!
- Ой, как щекотно, Лёнечка! Ты оказывается такой скромный, и такой смешной! – засмеялась она.
- Я догадываюсь, что я – нормальный!
- Ну, не обижайся! Я пошутила! Сельские девчонки привыкли к грубости и ничего хорошего от парней не ждут, поэтому я и замечаю, что ты, не такой как все! Ты - другой!
И ты, мой герой и рыцарь.
- Непосвященный!?
- Нет, Лёнечка! Уже посвящённый!- серьёзно сказала она. - И ты мне нравишься!
- Смело! Я даже робею от твоей смелости!
- Как говорит мой папа: «С возрастом, это – пройдёт!»  Они засмеялись.
Трамвай подошел к остановке, напротив Управления связи, где было общежитие Фотины.
Они поднялись на лестничную клетку третьего этажа и стали прощаться.
Было уже десять часов вечера.
Они договорились о следующей встрече, ведь они должны были скоро разъехаться и она обещала всё рассказать.
Теперь они стояли около огромного фикуса, который вытянулся у батареи отопления и смотрел в окно на проходящие трамваи.
Молчали.
Каждый думал о своём, о быстротечности событий и о непредсказуемых встречах и прощаниях.
Им было немного грустно, что вечер кончился и им хотелось укрыться как цыплята в скорлупе, как улитки в своём домике, ища защиты друг у друга, спрятаться от всего этого, что называется борьбой за выживание и они бессознательно соприкоснулись губами и стояли так, касаясь друг друга и, лаская губами, податливую мякоть влажных губ друг друга.
У неё почему- то потекли слёзы и он, расчувствовавшись, обхватил своими губами её губы, и сильно и нежно привлёк её к себе. Было тепло и покойно. Наверное, такое бывает настоящее счастье, с нежностью подумал он.
Она была дорога ему.

7. Фотина- Амина.

Она, на свидании с Лёнечкой, во вторник собиралась сообщить, что она уезжает домой в среду.
Что во вторник утром состоится последний экзамен.
Затем вручение свидетельств и групповое фотографирование на память и что билеты на поезд уже заказаны.
 Лёнечка собирался придти в общежитие и она познакомит его с подругами Зинкой и Галей.
Пока он ни о чём точно не знал, хоть и догадывался. Она сама сказала ему, что они скоро заканчивают курсы и уезжают.
Перед последним экзаменом она не могла сосредоточиться. Этот парень не выходил у неё из головы и ночью она не могла заснуть. Казалось, всё ещё горит на губах его властный, мужской поцелуй, и всё также дрожат коленки, прерывается дыхание и тянет низ живота.
Что-то неуловимо знакомое и неуловимо родное было в нём и ей так хотелось, чтобы это был тот Лёнечка, друг её далёкого детства, ставший её идеалом с тех пор, когда она с сестрой Лариской жили на Верхнем Замке древнего города в коммуналке, 13 лет назад.
Однако, много воды утекло  с тех пор и она не могла узнать своего друга детства в этом высоком парне, того белобрысого мальчика с белыми волосами, которого отец ласково называл: «Ленок!».
Так как в их местности выращивали лён, который трепали и расчёсывали в небольших мастерских, вили верёвки и канаты, то это было очень похоже.Она  хорошо помнила цвет и шелковистость этой льняной кудели, напоминающей шелковистые вихры мальчика и была всецело согласна  с этим нежным прозвищем его друга Лёнечки - «Ленок».
Это всегда напоминало ей поля засеянные льном, которые в начале июня превращающиеся в бескрайнее голубое море. Потом когда голубые цветочки сменялись коричневыми коробочками с маслянистыми семенами, начиналась страда.
Комбайнами, а в неудобьях, серпами и косами лён убирался сперва в снопы, а потом в скирды. Дети лазали по этим исполинским горам, а лён трещал и кололся, распространяя вокруг запах осени.
 Всё своё детство и юность она помнила и скучала о нём. Эта встреча как-то наполнила её сердце, вселила призрачную надежду, хоть она и знала, что того Лёнечку она уже никогда не  встретит.
Если бы судьба и сделала бы ей такой подарок, то  всё равно не узнала бы его. Всё вокруг и она сама так изменились, от неумолимо шагающего времени, а фамилии  его не помнила.
Она всё-таки она сдала зачёт и экзамен на «отлично», а после обеда пришёл парень, студент колледжа, по имени Антон, с букетом цветов и запиской от Лёнечки, что пришла разнарядка и они срочно уезжают на двухнедельные парашютные сборы, а потом их призывают и при первой возможности он напишет.
Мобильного телефона в то время ни у него, ни у неё не было, да и «базовые станции» с «антеннами» только-только начинали строиться в их местности, обещая мобильную связь через несколько лет. Поэтому она дала ему свой домашний адрес и номер телефона родителей.
На следующий день, простившись с подругами Зиной и Галей,  которые её провожали на перроне, она садилась на поезд.
Знакомая привокзальная площадь с курантами была перед глазами и остро напоминала о том, их «ледяном» вечере.
Ведь всего три дня назад она встретила его, и февраль продолжал ей напоминать об этой встрече суровыми ветрами, сквозившими с Двины.
После окончания курсов она стала работать в новой должности начальника отделения, но новая работа почему-то не увлекла её, потому что она всё время думала о нём. Это стало похоже на тяжёлый рок, на шизофрению – она не находила себе место ни на работе, ни дома. Она иногда  даже плакала по ночам, приходя к утреннему чаю с опухшим лицом и грустными, потухшими глазами.
Мать Ольга Георгиевна с тревогой наблюдала за дочерью, которая приехала с учёбы «сама не своя». Она перестала ходить с девчонками в танцевальный клуб и в кино. Она похудела, глаза провалились и её новое джинсовое платье падало с неё и вертелось как на вешалке.
Её друг Алексей понял, что что-то случилась, когда она перестала улыбаться ему и постепенно потерялся среди вялотекущих дней и  перестал заходить.
Это случилось не сразу, а после прогулки в начале апреля. В березовой роще, за школой парни с девчонками «встречали весну». Это не был какой-нибудь старославянский праздник, если не считать Благовещение, просто, молодёжь отмечала Всемирный день здоровья.
Весна в этом году выдалась ранняя. Появились первые подснежники и первая капель. 
Было немножко шампанского, немножко шашлыка на мангале, что проявился из снежного сугроба и чернел среди талого снега у беседки. Зато было много веселья, песен и плясок под огромный бум-бокс Алексея,  её парня.
Когда пары разбрелись по парку и уединились, Алексей повёл её на берег речки Хворостянки, где лёд потемнел и поверх его кое-где уже бежали ручьи.
Невдалеке сидели рыбаки подводного лова и вытаскивали маленьких красных окуньков и, время от времени, пили водку из «горла» без закуски.
Пригревало весеннее солнышко. Было покойно и хорошо. Каждый думал о своём. Она думала о Лёнечке, а Алексей думал о ней.
Позади них, в березняке, орали грачи, только вчера прилетевшие из дальних стран, а как будто договаривались: кто, где, и с кем будет вить гнездо и жить.  Разговор не клеился.
- Что происходит? – спросил её Алексей, неожиданно привлекая к себе.
Она деликатно отстранилась и сказала: - «Ничего не происходит, если не считать, что мне как-то не хорошо на душе!».
- А что случилось? Ты больше не любишь меня? Ты разлюбила? – допытывался он.
- Не спрашивай, Алёша! Я ничего не знаю. Но я места себе не нахожу!
- А я было подумал,- ты часом не заболела!?
- Заболела-заболела! Болезнь детства через много лет снова вселилась в меня. Я в Витебске встретила парня, по счастливой случайности, носящего имя друга моего далёкого детства: Лёнька, как он себя называет - и я всё время думаю о нём.
- Ты влюбилась!? – с дрожью в голосе спросил Алексей, - а как же я!?
- Ничего я не знаю. Мы ведь с тобой друзья, а с ним я всего два раза виделась на танцах. Но это, как вирус: я всё время думаю о нём, - повторила она, - и не могу освободиться.
Когда солнце засверкало сквозь вершины деревьев, приближаясь к вечеру, пикник закончился и они расстались.
Алексей был расстроен, что даже не решился поцеловать её в щёку, как делал всегда. Думая о своём, она тоже не смогла ему улыбнуться на прощание.

8. Первое письмо Лёньки.

Через два месяца почтальон принёс заказное письмо с обратным адресом  почтового ящика полевой почты.
Её дома не было и мать, расписавшись в журнале, получила его.
Вечером, придя с работы, она застала мать и отца, на кухне. Отец был серьезно болен и почти не вставал. Он мало ходил. Родители сидели в темноте и о чём–то тихо переговаривались вполголоса.
- Что за таинственность? – спросила она, снимая  пальто и сапоги и, заглядывая на кухню, - Свет-то можно включить!?
- Включай, дочка!
Она включила свет и увидела на столе заказное письмо на её имя и нетерпеливо схватила его.
- Что за письмо? И почему девчонки не передали его мне на работе?
- Его принесли утром,  сразу как ты ушла. Видимо с ночной сортировки! – ответила мама Оля.
Да, по штемпелю ночное, точно!- она, волнуясь, вскрывала письмо,- извините, я к себе, на минутку, - сказала она и побежала в свою комнату, оставив родителей в недоумении. Дрожа вскрыла конверт на котором был обратный адрес полевой почты. Фамилия и инициалы были Лёнечки, «её Лёнечки», как она звала его про себя.
Из конверта выпала фотография молодого старшего лейтенанта с автоматом на груди и огромной папкой в руках,  принимающего присягу  у развернутого красного знамени полка. Рядом стояло бело-голубое полосатое знамя полка воздушно-десантных войск - ВДВ. Не в силах оставаться одной от переполнявших её чувств, она с письмом и фотографией вернулась на кухню. Родители молчали пока она читала, рассматривали фотографию лейтенанта.
- Это – он! – наконец нарушил молчание отец Фёдор Алексеевич.
- Кто, он? – оторвалась она от письма.
- Да, он! Несомненно - он! И очень похож на Фёдора, твоего тёзку! – сказала мать.
- И кто этот лейтенант? – строго спросил отец. - Это по нему ты сохнешь целых два месяца, как приехала!? Вона как исхудала вся!
Она уже ничего не слышала.
Лёнечка писал, что после сборов, была досрочная защита дипломных работ, призыв на срочную службу и отправка, что он даже не успел повидаться с родителями и они сами приезжали к нему в колледж.
 Был месяц переподготовки в войсках и теперь он уже служит где-то в средней Азии. Где точно, он сказать не имеет права. С ним попало несколько однокурсников и они охраняют российский дипкорпус и «параллельно» работают по антитеррористической организации: «Тигры Ислама»
Она, не отрываясь от письма, плакала, не умея объяснить причину своих слёз. Это радовалось и освобождалось от тяжести разлуки её ожидание.
Её чувства вновь засверкали, как бриллиант, омытый чистыми девичьими слезами. Она счастливо улыбалась, читая долгожданные строчки.
Так вот почему он молчал целых два месяца. В их районный центр со Средней Азии приходили тревожные вести о боестолкновениях с моджахедами,  об учебных лагерях террористов и боевиков – наёмников в Пакистане, подпитывающих сепаратистов Южной Африки и Сомалийских пиратов свежими силами.
Он писал, что у него всё хорошо, и, что он аттестован за участие в боевой операции на внеочередное воинское звание старшего лейтенанта и скоро после новой боевой операции на границе, он улетает в оперативную командировку или в Юго-Восточную Африку или в Центральную Африку где обострилась международная обстановка с сепаратистами и сомалийскими пиратами.
Она волновалась за него.
Но её сердце стало наполняться теплом, как нечаянно опрокинутая девушкой амфора на фресках Веронезе, которую бережно подняли и поставили вод струю живительного горного ручья с ключевой водой.
Она распрямилась и если бы у неё распахнулись крылья, которые она отчётливо чувствовала у себя за спиной, она бы рванулась и улетела к нему на берега Мраморного моря или в джунгли Калимантана.
 Отложив дорогое письмо, она обняла родителей счастливая: «Папа, мамочка, как я Вас люблю! Это он,  Лёнечка! Он пишет, что у него всё хорошо! Как я счастлива! Но меня тревожит, что там не всё спокойно и связано с риском.
- Это - тот парень о котором ты нам рассказывала?
- Да, мама!
- С которым ты виделась всего два дня?
- Да, мама!
- И успела влюбиться!? Отец, ты смотри какая скорая, коза-дереза!
-Да, да! Это он - Лёнечка! И я поцеловала его первая. Он так понравился мне!
А потом и он меня! А потом мы целовались! – призналась она, утирая счастливые слёзы!
- Ну, дети! Что с Вас возьмёшь! У нас с тобой, Оля, разве так было!?
- И не вспоминай, Федя, мы сперва проснулись, а потом поцеловались!
- Да-а-!? – смущённо потянул Фёдор Алексеевич, - давно было дело, позабыл ужо-тко многое.
- Да уж, не притворяйся, Федя! Ты-то был, ещё какой казак!
- Он необычный! И очень хороший! Как он танцует!? Вы бы видели! – уйдя в воспоминания и освещённая внутренним светом, говорила она о своём переживании.
- Ну, это и у тебя не отнять! – сказал отец, вставая.
- А ты сказала, как тебя звали в детстве по метрикам, до крещения, что ты - Амина!?
- Нет, не успела! Я начала говорить, но потом мы переключились на другую тему, а что!?
- А то, мы с отцом пришли к заключению, что это тот мальчик Лёнечка, друг детства твоего и Лариски!
- М-м-м-ма-а-а! – Жалобно застонала она. - Что ты такое говоришь! Это же невозможно! - Она растерянно всхлипнула и, неуклюже затоптавшись на месте, пискнула: «Ой!» - и шлепнулась на кафельный пол.
- Дочка, что с тобой? Ты не ушиблась!? – испуганно спросила мама, – что ты молчишь?
Она, наконец, улыбнулась, сидя на полу и глядя на них снизу вверх: «Это я от неожиданности, - счастливо засмеялась она, - столько новостей, что ноги не держат и голова закружилась! Ну и денёк!»
- Ты так нас больше не пугай, дочка!  – сказал отец.
- Так это он!? Не могу поверить! Мне, кажется, я догадывалась, но чего-то «чуть-чуть» не хватало для полной уверенности… А как Вы узнали?
- Так фамилия же на конверте Феди и Ани!
- А-а-а! Ни я, ни он - не помним своих фамилий в детстве! Я для него – другая, наверное! И он для меня, хоть я и сомневалась.
- Чудны дела твои, Господи! Это ж вы случайно встретились через 13 лет и снова познакомились!? Чудо, да и только!- воскликнула мама Оля и снова перекрестилась.
- Ну всё! Это - знак! Быть свадьбе! – сказал отец и встал, наконец, из-за стола, - вопросов не имею!
- Да, ну Вас, папа! Глупости Вы говорите! Вы в каждом мальчике видите моего жениха. Мы с ним едва знакомы! Вот возьмите, например, Алексей!
- А, кстати, как же твой Алексей? – спросила мама.
- Не знаю! Он не мой! Мы просто друзья, – сказала она.
- Значит уже отставила! Ах, егоза! Ах, озорница! А этот лейтенант? Так-ли, дочка!? А почему так переживаешь, если вы едва знакомы?
- Не знаю, папа, может голос зовёт оттуда? – сказала она и указала на старинную фотографию, цвета сепии, на стене, где они с Лариской Лёнечкой и их родителями их семей, снялись в группе на дне рождения Лариски.
- Откуда «оттуда!?» – не понял отец, вполоборота уходя из кухни.
- Оттуда, из детства!
А-а-а-а!?  Напиши и расскажи  ему об этом открытии. Пошли такое же фото. – указал он на фото на стене. - У нас по-моему есть несколько копий поменьше, и, кажется, есть  размером 9х12, как раз в конверт.
- Хорошо! Я так и сделаю! Вот он удивиться! – пропела она. Она была счастлива и душа её тоже пела.
- Дочка! Так ты часом не влюбилась!? – спросила мама Оля.
- Влюбилась, мамочка, влюбилась. Только не «часом» как ты говоришь. А 13 лет назад! Вот когда! –проворковала девушка и счастливо засмеялась, показывая ладонью от пола, а потом на фотографию.
- Слава, Богу! Спаси и сохрани! – снова, в который раз перекрестилась мать, в юности работавшая в отделе атеистической пропаганды, - чует моё сердце: мы-то – породнимся, а вот ты намаешься с ним! Он был такой озорной!
- Не волнуйся, мама! Пусть будет так! Я всё приму, что твой Бог мне не даст!- Сказала девушка и глаза её мечтательно засветились.
- И твой, Бог, не забывай! Ты ведь у нас крещёная в православии, и не озоруй!
 Девушка согласно кивнула, прошла в свою комнату, села за стол и включила настольную лампу. Она взяла лист бумаги, девственной в своей чистоте, и, сбиваясь, начала писать ответ своему Лёнечке, своему герою и рыцарю.
Душа её отправилась в полёт, вслед за  горячими строчками,  выпорхнувшими из сердца влюблённой девушки, по пути заглянула в детство и снова помчалась навстречу своему счастью.

9. Гром небесный для курсанта Леонида Быкова.

После свиданья, с девушкой в красном платье, Фотиной он всю ночь не сомкнул глаз. Её образ стоял перед глазами, множился и уходил куда-то, затем снова и снова возвращался. Её губы шептали что-то приятное и захватывающее, но недоступное пониманию, но отчего замирало сердце, Её глаза звали откуда-то издалека - знакомо и волнительно.
Он проснулся совсем ошалелый и разбитый, но утро обещало быть спокойным и радостным. Завтра во вторник, в семь часов вечера, он снова увидит её.
Однако, в 10-00, во всех аудиториях и классах раздался звонок общего сбора старшекурсников и все четыре выпускных курса и дипломники с пятого, собрались в актовом зале. Начальник спецколледжа, генерал-майор Сизова объявила о старте ускоренной программы выпуска, уменьшении учебных часов теории и увеличении часов лабораторных и практических занятий.
Защита дипломов с сентября месяца переносилась на апрель.
Четвёртый спецкурс в среду улетал на парашютные сборы, связанные с апробацией дипломных работ: приборов и методик и изобретения курсанта Быкова.
Сборы продолжатся две недели в условиях приближенных к боевым. Леньку это оглушило, как громом небесным. А как же свидание с девушкой!? А как же его новая симпатия Фотина отреагирует на то, что он не придёт. Он так мечтал увидеть её. Хотелось прижать её к сердцу и никогда не расставаться. Хотелось коснуться щекой её обнажённой девичьей груди и замереть. Он хотел этого и был уверен, что сделает это, если она, конечно, позволит. Ему казалось, что он знаком с ней уже тысячу лет и больше ни о чём не мог думать.
Однако, объявленная программа не оставляла времени на размышления и ломала все личные планы и Лёньки, и других курсантов. По залу с передних рядов прошелестело слово «кандагар». Это где-то на границе с Пакистаном. Очевидно, их готовят туда. Там будет проводиться операция в горных районах, где важное значение придаётся спутниковой радиоразведке и беспилотной авиатике.
Он купил цветы, написал записку Фотине и поручил миссию своему другу, третьекурснику и знаменитому «плейбою танцпола», Антону, чтобы предупредить её и, по возможности, все объяснить.
Этой же ночью они вылетели на десантных самолётах на Акмолинск, где и будут проходить учения курсантов, совместно с действующим подразделением инструкторов корпуса спецсвязи ВДВ.
Акмолинск встретил их пронзительными ножевыми ветрами, постоянно меняющими направление и пониженной температурой, которая ночью достигала 40-47 градусов Цельсия ниже нуля.
Одетые в полярную униформу и меховые собачьи унты, курсанты не очень-то переживали, и даже куражились на теми, у кого вдруг белел нос или уши из-за не застёгнутых десантных шлемов на меху цигейки.
Они с воодушевлением, присущим юности, впитывали новые впечатления от их романтического броска в казахстанские степи и предгорья Ала-Тау, куда их сбрасывали с Ан-24 с полной выкладкой вооружения и спецоборудования спутниковой связи.
Для них это было, как игра.
Они должны были в регламентные сроки развернуть спутниковый чемодан станции спецсвязи, который весил около двадцати килограмм. Организовать телефонную засекреченную связь передачи данных - ЗАС с Москвой, где дежурили операторы-третьекурсники их колледжа с инструкторами.
При этом группа из трёх человек и инструктора из сержантского или младшего офицерского состава корпуса спецсвязи ВДВ, должна была занять круговую оборону станции. При необходимости группа должна была имитировать учебный бой холостыми патронами и взрывпакетами. Через час, после зелёной ракеты, их всех собирали вертолёты, или «вертушки», как их здесь называли военные. Каждая учебно-боевая группа была обеспечена радиомаяком, поэтому эвакуация проходила в обстановке секретности, скрытности и маскировки.
Учения так же быстро закончились, как и начались. Опыт, полученный курсантами на учениях, входил в дипломную работу разделом оперативного обеспечения разведсвязи.
Только тогда Лёнька понял причину этой гонки.
Через две недели они все сидели в читальном зале библиотеки колледжа и дописывали недостающие главы своих дипломных работ. Лёнька, несмотря на напряжённость учебной суеты, не мог не думать о Фотине, о словах Антона, который уже четвёртый раз рассказывал о встрече, мешая заниматься студентам в «читалке».
Начатое письмо оставалось недописанным. Раскаты «грома небесного» для Лёньки продолжались, хоть он и любил всякие неожиданности и экстремальные ситуации. Даже в школьные годы его любимым словом было слово «вдруг».
Корпя в классе над сочинением, он прежде всего думал куда вставить это своё любимое слово от которого можно было оттолкунуться и описать какое-либо экстремальное действие героев своего сочинения.
Когда стали изучать немецкий язык это слово перекочевало туда. Это слово «plotzlich» - без которого он не чувствовал полноты школьных занятий. Потом и состояние неожиданности и экстрима: «вдруг!» - стало маяком его солнечной и горячей натуры, определило его увлечения и дальнейшую судьбу офицера спецсвязи, тесно связанной с ВДВ.
Близилась защита дипломов, появились «покупатели» из воинских частей, подбирающие будущих «молодых специалистов» офицеров, что совсем огорчило Лёньку.
Он голову потерял от таких темпов завершения учёбы, которая уже не приносила никакого удовольствия. Ему только что исполнилось восемнадцать лет, а ему уже предлагают играть в игры взрослых, да ещё с автоматом наперевес, думал он.
Если бы не Фотина, он счёл бы это нормальным и захватывающим явлением, романтическим зовом юности его экстремальной натуры. Сейчас же вектор его интересов сместился в противоположную сторону. Он разрывался, как легендарный Бурриданов осёл, как известно, голодный до смерти, между двумя стогами сена.
Дипломный проект Лёньки был засекречен и проходил госэкспертизу на патентную чистоту изобретения.
Это был спутниковый регистратор мобильных групп на Земле
В президиуме Государственной экзаменационной комиссии, Ленька заметил двух незнакомых человек в штатском. По их выправке и манере держаться он без труда узнал старших офицеров спецслужб.
Лёнька знал, что его тема ещё месяц назад была одобрена научно-техническим советом, оформлена заявка на изобретение и он, при выпуске из стен колледжа, досрочно, через две ступени, будет представлен к присвоению воинского звания старший инженер-лейтенант.
Суть его изобретения была предельно проста и, одновременно очень прогрессивна по своей дерзости. Она гласила: «В любом металлическом предмете: оружии и аммуниции или других токопроводящих предметах снаряжения мобильной единицы, охваченных двумя обнажёнными руками, возникает разность потенциалов и замкнутая электрическая цепь за счет пересечения магнитных силовых линий Земли при движении.
Возникают микротоки и микроэлектрическое поле, улавливаемое спутниковым приемником-регистратором. Сигнал передаётся оператору Центральной наземной станции связи и оперативной земной станции наблюдателя. На дисплее можно видеть координаты точек местности и движение мобильных групп в районе станции наблюдателя.
Наблюдатель может управлять спутниковой антенной, сканируя поверхность земли в окрестностях своей земной станции. При этом можно составить карту размещения мобильных сил противника».
Изобретение Быкова должно было сделать огромный шаг вперёд по ведению разведывательных операций, особенно в горной местности.
Одна из таких станций участвовала на учениях в степях Акмолинска и горах Ала-Тау и показала высокую эффективность. У Леньки была и специальная «прога» для этой темы.
Спецслужбы ухватились и сразу же все засекретили, включая и самого Лёньку. Поэтому защита происходила при «закрытых дверях», а несколько опытных образцов проходили испытание на парашютных сборах с участием курсантов спецколледжа в Н-ской части ВДВ.

10. Неожиданная встреча призывника Лёньки с родителями.

За день до отправки к месту прохождения службы, к Лёньке неожиданно приехали отец Фёдор Васильевич и мать Анна Евменовна.
Они остановились в гостинице Аврора на набережной Двины, напротив спецколледжа, и пришли к нему в общежитие с коробками и сумками гостинцев и угощений.
Лёнька лишился дара речи. Это было – так непредсказуемо и он уже потерял надежду увидеть родителей и попрощаться перед призывом.
Его однокашники, друзья по комнате: Витька, Владимир и Алексей знали их в лицо и, приняв гостинцы: фрукты, конфеты, печенье, потихоньку, под разными предлогами, исчезли из комнаты.
Был конец апреля.
Лёнькин день рождения уже прошёл, но отец вытащил из портфеля бутылку сухого молдавского вина «Фетяску», бокалы и шоколад.
Мать вынула из необъятной сумки кольцо краковской колбасы, масло, сахар, сливки, белый пшеничный хлеб и какао-порошок.
Налив из «куллера» горячей воды в электрический чайник, она поставила его закипеть и стала готовить Лёньке бутерброды для его, любимого с детства угощения - «счастья».
Лёнька сиял, как медный таз, уписывая бутерброд и запивая сладким какао со сливками.
 Это был самый лучший подарок к его дню «варенья».
 Мама передала и подарок от сестры Валентины. Это был красивый пушистый свитер из исландской шерсти – «мохера». Сестра знала, что у них в армии это разрешалось для утепления.
Они чокнулись втроём, выпив и за рождение, и за восемнадцатилетие Лёньки.
Подоспело ещё какао, подтянулись и друзья и вот уже вся компания «уминала» Лёнькино «счастье», с полным ртом.
Они оценили Лёнькино пристрастие детства и молча наслаждались соцветием запаха и вкуса, вообщем-то простого, но изысканного угощения.
Что и говорить, несмотря на получение дипломов и воинских званий студенты всегда были голодны и растущий организм неумолимо требовал ресурса для своего роста и развития. Студент - всегда хочет есть! Это - аксиома.
Поговорили об армии. О скорой отправке в войска - через «двадцать четыре часа». О дипломных работах. О защите. Лёнька вытащил свой диплом с вкладышем, где красовалась «пятёрка» по госэкзамену и уведомление Военного отдела Роспатентэкспертизы о принятии Заявки на изобретение.
  Витька тоже показал свои оценки. Мама Лёньки расхваливала его успехи и ему было приятно. Он был детдомовец и очень чутко воспринимал проявление душевного тепла.
Вскоре весь стол был занят «корками» всех товарищей Лёньки.
 Папа, как волшебник, вытащил из портфеля ещё бутылочку молдавской «Фетяски» и ещё три бокала.
Снова друзья поздравили Лёньку с прошедшей «днюхой».
Выпили за призыв, чтобы служба шла хорошо, и, - главное, - сказала мама Аня, - чтобы всем вернуться домой к родителям живыми и здоровыми.
Все дружно чокнулись и вдруг стали серьёзными. Возможно только сейчас, от этих слов они поняли, что, что-то важное происходит в их жизни.
Они прощаются с детством и отрочеством, и открывают новую страницу своей жизни в юность, где они уже взрослые. Их поступки будут измеряться по-другому – ответственно и бескомпромиссно. И первый шаг к самостоятельной жизни предстоит  сделать через воинский строй, о котором многие мечтали, но многие и боялись.
Но все они выйдут из него возмужавшие и окрепшие телом и духом, чтобы идти дальше по жизни, созидая и украшая её своими руками.
Потом друзья, перемигнувшись, снова «растворились в эфире, отставив Лёньку наедине с родителями. А они стали расспрашивать Лёньку обо всём: о жизни, о сборах, о музыке, о девочках, с кем он танцевал, с кем дружил, где играл на своём серебрянном корнет-а-пистоне «Лигнатон», который однажды отец подарил ему ко дню рождения. Их интересовал каждый шаг, каждый мгновение его жизни вдали от родного дома.
Лёнька без утайки рассказал о своих приключениях в этом городе. Что он «вторая пара» по рок-н-роллу и буги-вуги. Что он был солистом диксиленда в Доме Офицеров. И, главное, что он, более месяца назад, познакомился с замечательной девочкой Фотиной и поцеловал её в первый вечер встречи. Всё потому, что она ему очень понравилась и он  сейчас всё время думает о ней.
- А как фамилия девочки!?
- Шумилова! Я ей письмо начал писать месяц назад, но всё откладываю. Осталось закончить и отправить, но нет времени.
- Ну, как же ты, герой! Две строчки было бы достаточно! – сказал отец. – Шумилова, говоришь!? – Он вопросительно посмотрел на жену.
Та пожала плечами: «Всё может быть, Федя! Хоть это и маловероятно и имя незнакомое».
- Это имя дали ей при крещении: Фотина-Света! – серьёзно уточнил Лёнька, в пол уха слушая их разговор и не замечая их молчаливый диалог.
Ну вот, видишь, Аня! - сказал отец, - напиши ей, сын! Спроси, как зовут отца и мать, это интересно. И - дружите. Это – хорошая семья, если это то, что мы думаем.
- Хорошо, папа!
Ну и порядок! Ты уже совсем взрослый, сын! Кстати, а почему у тебя и в офицерской книжке и призывном свидетельстве воинское звание не проставлено!? У друзей твоих есть, а у тебя – нет!?
- Не расстраивайтесь! Завтра впишут не младшего лейтенанта, а старшего, досрочно!
- Это как, за какие такие заслуги, скачок через два звания!? Для этого должны быть очень серьёзные, ну очень веские основания! Минобороны званиями не разбрасывается, а тем более Ваша Служба! – удивился отец.
- За моё изобретение, и за успешные его испытания в Акмолинской степи и горах Ала-Тау! Приказ на меня уже пришёл и меня заочно уже поздравили, вот!- гордо доложил Лёнька.
 Родители изумлённо переглянулись.
Мама прижала его голову к груди и горячо зацеловала своего любимого сына, первенца, а папа обнял его, с удовлетворением и гордостью жал ему руку и приговаривал: «Молодец, Ленок! Твой шаг – первый, сын! Всегда! Так держать!» - и гладил его стриженную «под ноль» русую голову, сокрушаясь, - жаль, волосы такой шевелюры ушли под машинку! – говорил он. – Ну, да ничего! Была бы голова, а волосы отрастут!
- Что ты говоришь, полковник!?
- Мне можно! Я командир, да, Ленок!?
- Да, папа! Ты командир на пенсии! Тебе можно! – и они весело рассмеялись.
Только мать, всплеснув руками, укоризненно смотрела на них, как на шалунов из недалёкого Лёнькиного детства.
Ей всё казалось, что её сын ещё маленький и без неё он – никуда. Она не могла поверить, что он уже офицер, защитник и завтра у него начнётся суровая жизненная школа.
Начали прощаться.
Лёнька вызвался провожать их на вокзал.
Они пошли по апрельскому яркому солнцу и по раскисшей снежной каше на асфальте. Сперва прошли к Двине и задержались на гранитной набережной. Река была подо льдом, который посерел посередине.
У опорных «быков» вездесущие рыбаки, огромными коловоротами сверлили лунки, собираясь ловить рыбу.
Потом родители, держась под руку, поднялись на мост с ростральными гранитными колоннами, посмотреть на открывающуюся панораму, на красоты старинного города, район Лучёсы, что сверкала крышами домов вдалеке. Затем зашли в гостиницу, выписались и, забрав вещи, не спеша, отправились на вокзал, который был рядом, в пяти минутах хода от «общаги» спецколледжа Лёньки и от гостиницы.
Широкая аллея по которой ещё недавно гулял он с Фотиной в том лютом феврале, была в чёрных проталинах. Около булочной зияла огромная лужа в которую с наслаждением «бух-хал» шинами очередной автобус, обдавая незадачливых пешеходов с головы до ног и, заодно, стеклянную витрину булочной.
- Да, городские службы не справляются, как и у нас,- заметил отец. - Ранняя весна нынче.
- А вот здесь я встретился со своей девушкой!- перебил его Лёнька, указывая место на углу магазина, ближе к часам. – А вон вокзальные часы-куранты! Как же я тогда замёрз, до всех косточек. Был праздник Армии, прямо до 25 февраля
- Да зима и у нас в Полоцке тоже была такая же суровая. Даже кора на моих яблонях потрескалась на участке. Зато апрель в этом году пришёл с ранней весной!
- Смотри, какое чудо! – сказала мама, - настоящая весна и птицы в городе! Кто это - грачи или скворцы – с восторгом воскликнула она.
Лёнька нёс вещи, родители шли налегке и все весело общались. Леньке хотелось подольше побыть с ними.
Ведь они прощаются не на месяц, а на годы и он расспрашивал о сестре, о друзьях, о своём огромном сибирском коте Горыныче, который явно скучал без его дрессуры.
Поэтому от одиночества расплодил свое потомство по всему Задвинью, смеясь рассказывал отец.
Сестра Валя поступила в медицинский и учится первый год.
Валерка Зверев наконец женился. Он было сватался к Валентине, но что-то у них не сложилось.
Павлик - в суворовском.
Его поклонница, спасённая в детстве, Эллка – тоже выходит замуж.
Жизнь распределила его друзей на исходные жизненные позиции юности, как а армии - по боевым постам, где каждый продолжит свой путь только ему предназначенный судьбой, самостоятельно, и уже без опеки родителей.
Поезд ушёл, выдохнув белым паром и мягким дымом дизельных двигателей. У Лёньки снова началась гонка, бег с препятствиями, который закончился в Пакистане, в дипкорпусе. Он подробно написал Фотине обо всём, разумеется, в рамках военной цензуры.
Он поведал о приезде и свидании с родителями в спецколледже, на встречу с которыми уже не рассчитывал, так как отпуска не предвиделось.
Затем рассказал девушке о принятии присяги и присвоении ему звания старший лейтенант, досрочно. При этом вложил свою фотографию, где читает текст присяги. Фото было сделано еще на переподготовке в Средней Азии, в Таджикистане, на военной базе Н-ской части,.
Он написал главное, что он всё время думает о ней и, только начав служить, уже считает дни до «дембеля» и попросил девушку прислать фотографию.
Отправив письмо диппочтой, Лёнька теперь ждал от неё ответа. Он, конечно, обратил внимание на интерес родителей к его девушке и её родителям и, хоть не придал этому большого значения, но всё время возвращался к этому вопросу.
Он любил её.

11. Увольнительная и Любовь капитана Лёньки Быкова.
Прошло два года со дня их прощания в городе Шагала, на третьем этаже общежития Управления связи.
Эти годы, насколько это было возможно, их соединял эпистолярный мост, раскинувшийся над континентом Евразии и полуострова Индостан, как Млечный путь  своим Звёздным мостом объединяет нашу Галактику.
Дипломатическая почта не знала покоя от их переписки. Старшего лейтенанта Быкова, а потом и бравого капитана Быкова хорошо знали все дипкурьеры и даже звонили ему если его ждало письмо от его девушки.
Для выполнения нового задания он прибыл в Красноярск для переподготовки  прямым рейсом из Пакистана. Затем ему предстояла переброска на Берег Слоновой кости, по новому месту службы.
Поэтому в сентябре капитану Быкову полагался двухнедельный отпуск. Ехать на побывку к родителям не могло быть и речи. Туда и обратно на дорогу с пересадками нужно было потратить почти трое суток, что было безумной роскошью и они договорились с Фотиной, что встретятся в Красноярске и проведут отпуск вместе.
Потом он напишет родителям письмо и обязательно вышлет фотографии. Так и порешили.
Для этого она, в начале сентября, взяла трёхнедельный отпуск в педагогическом институте, где училась уже на втором курсе биофака. Она заранее приехала в этот большой сибирский город и поселилась в гостинице «Енисей».
Её Лёнечка должен был прибыть до десятого числа. По характеру своей службы, время и дата хранились в строжайшей тайне и он не мог указать в письме точные сроки.
Однажды, рано утром, её разбудил крик журавлей. Она встала в нежно-розовом пеньюаре и вышла на открытый балкон своего двухместного номера посмотреть и заодно подышать свежим сибирским воздухом начинающегося бабьего лета. Невдалеке сверкал Енисей. Здесь он был уже судоходный. Дальний берег скрывался в сизой утренней дымке, а на этом берегу , заглушая крики пролетающей стаи птиц, громыхал порт. Козловые краны трудились, не переставая. Колонна новеньких грузовиков в камуфляжной расцветке ждала своей очереди на погрузку  на палубу огромного сухогруза. Какие-то тюки грузились стреловыми кранами поменьше в трюмы кораблей стоящих у стенки причала.
Раздавались гудки и крики команд: «Майна! Вира! Давай!»
Вдруг она услышал стук в дверь гостиничного номера. Стук был настойчивый и она поняла, что стучат уже давно. Просто она забылась, глядя на панораму просыпающегося города и бессонного порта.
Она метнулась к двери на стук и, сперва глянув на себя в зеркало, накинула поверх пеньюара махровый белый халат, спросила:
- Кто там!?
- Шумилова Амина здесь проживает!?
Амина!? – бессознательно пролепетала она, как бы вспоминая. Ноги её ослабли и она стала слегка приседать на паркетный пол. «Амина!» - она не верила своим ушам. Это мог быть только он.
- Лёнечка! – выдохнула она и усилием воли преодолела себя и, сорвав цепочку, повернула задвижку и широко распахнула дверь в коридор.
На пороге стоял незнакомый молодой человек. Он был высокий, с русой бородкой «канадкой» в тёмных очках и модной велюровой шляпе. Элегантный светло-серый костюм облегал его подтянутую спортивную фигуру. Узкие модные туфли уже готовы были нарушить границу её владений. Он улыбался
- Ой! – пискнула она! - Вы наверное ошиблись, извините я Вас не знаю! – и она захлопнула дверь перед его и быстро повернула задвижку. Вот, «сельпо!» подумала она, Это только у них в райцентре может «сойти с рук» такая беспечность! А здесь портовый город, причём в Сибири!
- Амина, глупенькая, открой! Это же я, Лёнька!
Амина уже не раздумывала, она поверила голосу за дверью и своему сердцу. Она, дрожащими от волнения, руками сбросила все запоры и, распахнув двери, ринулась в неизвестность навстречу своей Судьбе! Была ни была! Это он! Это его голос!
Мужчина ворвался как ураган, подхватил её на руки и, быстро пронеся по коридору в номер, закружил по комнате.
- Ну, здравствуй, милая! Не узнала!? Не ждала!?
- Лёнечка! Это – ты!? – бессильно пропищала она тонким голосом, - ждала, но не узнала! Что за маскарад? Где твоя форма? И очки и борода?
- Не положена нам форма в городе. Тем в более я с сегодняшнего дня в увольнительной на две недели. Вот к тебе на побывку! – шутливо сказал он. - А костюм мне в «каптёрке»  прапорщик выдал и галстук и туфли, даже запонки – всё и всё новое, с иголочки.  Я уж и отвык «от гражданки» за два-то года службы в пустыне и он бережно усадил её в кресло.
- А очки!?
- Для маскировки, не настоящие! – сказал он, сложив очки в футляр, и спрятал в карман пиджака.
 - Тебя никто не узнает, даже я! Только голос. Родной ты мой, долгожданный! Как же я рада, что сил моих нет!
- Но ты-то узнала, правда, со второго раза!
 - А бородка!?
- Бородка – настоящая! Отпустил, тебя позабавить! Ведь я уже капитан,  и нам разрешается даже на задании - для имиджа и маскировки!
- Прикольно! – пролепетала она и, задыхаясь, вскочила, обняла его, и приникла губами к его губам! Милый, я люблю тебя! Как  долго я ждала этого мгновения, чтобы сказать тебе, как я люблю тебя!
- Милая! Я ни минуты не могу прожить без мыслей о тебе! Я тоже люблю тебя!
Он снял с её плеч халат и в пеньюаре отнёс её в постель, ещё хранящую её тепло.
У них было много времени – впервые за два этих года.
Они не могли наговориться и насмотреться друг на друга.
- Да! Совсем забыл, мои вещи-то остались за дверью! – вдруг вскричал Лёнька. – Ты так странно встретила меня, что я уже бывалый разведчик, совсем потерялся.
Он накинул на плечи её халат и босиком прошлёпал к незапертой, после его вторжения, двери. Через мгновение, он, как волшебник, высоко поднял в одной руке огромный букет алых красноярских роз, в другой втащил такую же огромную спортивную сумку и вместительный кейс-атташе.
- Это – тебе! – сказал он и понёс ей букет прямо в постель.
Он вдруг расхохоталась.
- Не понял, что здесь смешного!? П-пазволь-т-ти уточнить! – картинно изогнулся он в позе Хлестакова, подавая ей огромный  букет.
- Совсем как мой отец, Фёдор Алексеевич и мама, - заходилась от смеха она, - Они сперва проснулись, а потом впервые поцел-ло-вал-лись! – хохотала она. – Так и у нас!
-А-а-а!? Де жа вю! Сит-туэйшн!  - Засмеялся и Лёнька.
- Фотина взяла цветы, и, встав, в юном неглиже, направилась в ванную к раковине, чтобы подрезать их и поставить в воду.
Лёнька накинул ей халат на плечи. – Простудишься, Амина! Балкон-то открыт.
- Почему ты меня зовёшь этим детским именем: Амина.
- Тебе не нравиться!?
- Нет! Очень нравиться! Очень даже интимно и сексуально!
- Даже так!? Теперь я тебя всегда буду так называть…- сказал он и добавил, - в определённых случаях, конечно, хорошо!?
- С радостью! – смущённо улыбаясь, тихо ответила она и горячо поцеловала его в губы. Её сердце пело переполненное радостью и счастьем. Она тоже мурлыкала какую-то мелодию про себя.
 Она подрезала крупные местные розы, по красоте не уступающие голландским, и поставила в большую вазу с водой, стоявшую на столе в гостиной её номера.
- Иди ко мне! Позвал он её.
12. Романтическое путешествие в Красноярске

 В те солнечные и ласковые дни «бабьего лета» в Красноярске, их две недели прошли, как желанный морской штиль в бухте счастья, которая прерывалась романтическим путешествием по реке и рыбалкой на тайменя.
Тогда Лёнькина увольнительная незаметно закончилась и его любимая, его Амина, уезжала домой вечерним поездом: Красноярск – Москва с фирменным названием «Енисей». Его офицерский сертификат от дипкорпуса давал право поездки на два лица в вагоне купе или СВ в любом направлении и обратно.
Он не мог забыть горестной минуты прощания. Она с любовью и тревогой махала ему тонкой ладошкой с площадки купейного вагона уходящего поезда, сжимая в руке его первые стихи, посвящённые ей, за которые он взял обещание прочесть в дороге..
И этот взгляд остался с ним навсегда, как оберег, в его полной опасностей службе военного разведчика.
О своей помолвке и решении обручиться, они, в первый день встречи, сообщили родителям по телефону.
Сперва трубку взяли родители Лёньки. Они говорили попеременно, познакомились  с девушкой, поздравили сына и выразили надежду, что у них всё сложится и они с радостью примут её, как названную дочку.
Но самый первый вопрос матери: нужны-ли деньги? Ленька ответил, что – нет! У него на сберкнижке, хоть и небольшая, но накопилась заграничная зарплата офицера за два года, у неё были сбережения с работы до поступления в институт. Поэтому, несмотря на ощутимые расходы в Красноярске, они не нуждались в деньгах и благодарили родителей за поддержку.
Потом они дозвонились до мамы Амины, к которой присоединился и отец Фёдор Алексеевич.
Мама Оля была так растрогана, что поздравила их и остальное время проплакала в трубку.
Вообщем, все были возбуждены и все смеялись и плакали. Всем было весело от необычности происходящего. Они желали влюблённой паре «дожить до свадьбы и не рассориться», чтобы «погулять как следует!» В тот же вечер, когда они пошли ужинать в ресторан гостиницы, Лёнька задумал очередной сюрприз девушке. Он сделал ей предложение - стать его женой!
- Лёнечка! Всё это мне кажется не сном, а сумбурно несущимся поездом. Куда мы спешим!? Мы любим друг друга и у нас есть - всё, и, главное, время!
- Как куда!? – искренне удивился Лёнька, - на службу! Ведь у нас только две недели и так не хочется снова расставаться и служить вдали от тебя. Поэтому всё должно быть, по-моему, как на марше, по-военному.
- Я и так служу с тобой второй год: день в день, ночь в ночь! Считай, что у нас не помолвка, а «медовый месяц!»
- Так ты - согласна!? Быть моей женой ты – согласна!? – задохнулся от радости и восторга Лёнька.
- Спрашиваешь!? – Я давно согласна, но позвали меня замуж только сейчас и моё сердце выскакивает из груди от радости, - просто сказала она, - ведь у меня было столько девичьих сомнений: а вдруг ты меня не любишь, а вдруг у тебя кто-то есть, а вдруг… - она замолчала и слёзы полились у неё из глаз…
- Двое суток ареста в номере за сомнения, - шутя, приказал он, нежно целуя её глаза, - ведь всё хорошо и не надо расстраиваться понапрасну.
- Есть двое суток в номере, - утирая слёзы платком, сказала она, - мне страшно, что я такая  счастливая, как дура,- всхлипывая, сказала она.
Первые два дня «ареста» они гуляли по Красноярску. Вечером ходили на остров Татышев, в филармонию, в большой концертный зал на Вагнера. Они добирались по  полукилометровому пешеходному мосту, который называется «Виноградовским».
Мост был вантовый, двухпилонный через протоку реки Енисей являлся частью архитектурного ансамбля Стрелки, где в Енисей впадает левый приток реки Кача.
После концерта они ходили по пешеходно-автомобильному Коммунальному мосту через Енисей, целых пять километров.
Могучая река разделяла город на две части. Она, как меридиан, пересекает весь красноярский край с юга на север, притягивая к себе города и села. Лёнька знал, что принято считать, что Енисей разделяет Сибирь на Западную и Восточную. Он рассказывал Амине всё, что успел узнать об этом красивом сибирском городе.
Они гуляли среди фонтанов в парке. Фигура Енисея-батюшки в каскадном фонтане «Реки Сибири» в центре Красноярска покорила их своим величием.
- Похоже на каскад фонтанов «Дружба народов», в Москве, - сказал Лёнька, ты – видела?
-Да, обязательно схожу на ВДНХ и посмотрю на всё новыми глазами, - сказала Амина.
- А как твой институт!? – спросил Лёнька.
- Отлично, мне очень нравиться, - называется он: «имени Крупской». Девчонки у нас хорошие, преподаватели, есть и мальчики-студенты.
На левом берегу располагался старый город. Здесь веяло стариной от деревянных домов и лабазов.
- Лёнечка, а это и есть историческая часть города? - спросила Амина.
- Да, вот это - знаменитый острог-крепость Красный Яр, основанный в 1628 году и положивший начало городу. А там камень с закладкой будущего памятника
На табличке было написано: «Первопроходцу вокруг света Резанову И.П».
- Возможно, ты слышала о нём. Тебе ведь знакомы слова из рок-оперы: "Я тебя никогда не забуду", "Я тебя никогда не увижу" – сказал он.
- Что ты говоришь? А какая связь!? - оживилась она.
- Так вот это он, Иван Петрович Резанов, камергер Александра Первого, командор и флотоводец и является прообразом главного героя. Его романтическая любовь с испанской красавицей с Кончитой, которая ждала его 45 лет и которой восхищался весь мир, легла в основу многих романтических романов и этой рок-оперы: «Юнона и Авось». Либретто, кстати, Андрея Вознесенского из Москвы.
- Ой, как здорово, Лёнечка! В Москве студенты только и говорят об этом событии, а его истоки, оказывается, находятся здесь в Красноярске, - удивилась она.
- Да, генералу Резанову мы обязаны и Аляской, и Курилами, и Сахалином, - сказал Лёнька.
Амина задумалась. «Ты что загрустила!?» - спросил он.
- Какая-то грустная история, - сказала она и передёрнула плечами, - 45 лет разлуки, жуть! Как это страшно! После этого наши два года покажутся двумя месяцами, - и она обняла его за шею.
Было тепло от осеннего солнца и светло от рыжей листвы. Деревья ещё стояли в осеннем убранстве, не спеша расставаться со своим красочным одеянием. Клёны полыхали ярко-рыжим цветом расплавленной стали. Вдоль берега Енисея и в садах старого города красным пламенем горели рябины. Калина свешивала с оград свои рубиновые гроздья, раскачиваемые лёгким ветерком.
На второй день они пришли к храму Праскевы Пятницы и поставили свечи за скорую встречу после окончания срочной службы капитана Быкова и, конечно же, за любовь.
- Лёнечка! А когда срочная служба закончится, ты останешься служить!? Ведь тебе только двадцать один год, а ты уже капитан, - спросила она.
- О-оо! Я понял Ваши устремления, «медам!» Ты хочешь быть женой генерала!?
- А какая же жена солдата, не желает быть женой генерала, - лукаво перефразировала она известную поговорку.
- О-оо!? Yes! Understand! – Всё понял, всё понял!- воскликнул он. - Здоровый женский карьеризм!- и рассмеялся. – Мне даже нечего добавить. Ты утащила мою любимую поговорку, хитрюшка. Мне остаётся только согласиться.
- А если серьёзно? – требовательно спросила она.
- А если серьёзно!? То время покажет! Но я люблю службу, люблю армию, люблю порядок и дисциплину, которую, кстати, люблю и нарушать!
- Да!? Шутник! И, в самом деле, не будем загадывать так далеко, - согласилась она, - главное, чтобы мы были вместе.
- Верно, милая! А у меня идея! – сказал Лёнька.- Давай порепетируем бумажную свадьбу.
- Это экспромт!?
- Нет! Не просто экспромт, а хорошо подготовленный экспромт и, который называется – «сюр-прайз!» Я его задумал к твоему приезду, заранее.
- Сюрприз!? Давай! Это как!? Ждать два года? – недоумённо спросила она.
- Ну, нет! Условно и сейчас! Будем считать, что два года с нашей первой встречи уже прошло!
- А зачем!? – трезво спросила девушка.
- Зачем-зачем!? – Для романтики! – Засмеялся он, - Смотри! – И он протянул ей два красочных листа, сложенных пополам.
- Это бумажные подарки!? – спросила она, - посмотрим- посмотрим, что ты здесь нафантазировал? – и она развернула два билета на недельную туристическую поездку по Енисею в двухместной каюте первого класса, с рыбалкой на тайменя и кемпингом.
- Здорово! Выдохнула она! А одежда, а снасти! Ой! Какая экзотика! Девчонки лопнут от зависти! Ой, Лёнечка, не могу, аж голова закружилась, так здорово! Но это ведь денег стоит!? Особенно экипировка! Ведь я - в столичном, а не в таежном!
- Не переживай! Я об этом позаботился заранее, помнишь мою пузатую сумку в номере, но, кое что мы, конечно, докупим! А всё остальное нам выдадут на туристическом корабле: спасательные жилеты, снасти, удочки, спиннинги, палатки, спальные мешки, я узнавал, – сказал он, а потом там всё написано - на обороте путёвки.
- Согласна! Хороший подарок на бумажную свадьбу, - сказала она, - я буду чувствовать себя невестой в романтическом путешествии. Капитан Лёнечка, а Вы – неисправимый романтик, - сказала она и поцеловала его в губы, - спасибо!
Когда они вернулись в номер, то сразу же начали готовиться, так как туристский пароход «Кальмар» уходил завтра, после полудня.
Ленька вытащил из объемной спортивной сумки два комплекта утеплённой десантной формы, бушлаты в стиле «милитари» и армейские ботинки – берцы двух размеров.
- Вот, на складе выпросил на время у прапорщика Петра Ивановича. Он сказал, если ботинки тебе будут велики, то через день будет 36 размер.
- Мы не успеваем, - сказала она, примеряя не тяжёлые с виду, офицерские берцы. Если на тёплый носок, то будут – в самый раз, - сказала она, - а лёгкие-то!?
- Ну и, слава богу! - он вытащил из отдельного кармана два полевых бинокля, два компаса и два охотничьих ножа в поясных чехлах и две пары кожаных перчаток. – А что легкие, так  чистая кожа! Десантные! – сказал он.
Ещё купим в спорттоварах ветровки и теплые вязаные шапки, чтобы хоть чуть отличаться от военных.
- Лёнечка! А когда мы приедем, вернее, выражаясь морским  сленгом, - придём домой в порт, у нас ведь будет ещё три дня в городе.
- Да! Мы забронируем номер на эти дни, а вещи сдадим в камеру хранения, - сказал он. – Здесь так принято. Номеров ведь не хватает, для приезжающих.
- Всё складывается замечательно, - сказала она и замурлыкала про себя песенку.
- Мы туристы - авантюристы, мы брачные туристы-аферисты!
Фу, ты, ну ты! Что ты такое там бубнишь не совсем поэтическое!? Ведь ты же хотела «медовый месяц!? – спросил он. - Незачем сидеть в четырёх стенах!
- Лёнечка, ты фантазёр, маг и волшебник. Но, это – нечестно! Ты знал и молчал до последнего!
- А сюрприз!? Я же должен был его подготовить и чуть-чуть удивить тебя?
- Ты сам – сюрприз для меня!
- А ты – для меня! – сказал он, - причём второй раз в моей жизни. Первый раз было в детстве, помнишь, на Верхнем замке!?
- Помню! Конечно, помню! Хоть и была во-о-от такая кнопка!
И они счастливо засмеялись и замолчали. Наступила тишина и каждый слышал биение своего сердца и волновался от того, что они были рядом, в этом сентябре на пороге Юности и их будущего.
- Милая девушка, - сказал Лёнька, - а хочешь я тебе сделаю ещё один необычный «бумажный» подарок, адресованный тебе из того романтического февральского вечера, когда мы встретились, а ты была ещё Фотиной – Светой.
- А я могу догадаться, какой?
- Думаю нет, вряд-ли!
-Да-а!? – удивилась она.
- Это - мои стихи!
- Но ты никогда не говорил, что ты пишешь стихи! – пропищала она, задыхаясь, - это так неожиданно, Лёнечка, что у меня сердце останавливается.
- Я спасу тебя, - сказал он и нежно поцеловал её, - только успокойся! Эти стихи – проба пера начинающего автора, поэтому я и боялся тебе их показывать.
- Почитай, прошу тебя!
- Ладно. Слушай! И не перебивай…
«Стихи!» – объявил он, как со школьной сцены в далёком детстве.
- «День Юности», в память нашего первого свиданья и посвящается тебе!
Он собрался читать стихи-воспоминанья по памяти, не заглядывая в листки.
Она превратилась в слух, а он почему-то раздумывал.
- Нет! – сказал он наконец. Я хочу, чтобы ты прочла их в поезде, когда будешь возвращаться домой. Обещай мне!
- Ой, как жалко! – игриво простонала она и добавила огорчённо, - обещаю, раз ты просишь.
- Не огорчайся! У нас приключения ещё все впереди, а пора воспоминаний не настала. – Он аккуратно положил стихи в её сумочку и нежно поцеловал её пальчики, её искрящиеся глаза, её влажные губы.
Сказка продолжалась.


Вместо ЭПИЛОГА.

Вечерний фирменный поезд «Енисей» увозил Фотину домой из Красноярска. Он дал прерывистый гудок к отправлению состава. Прокатившись железной волной в конец поезда, лязгнули буфера. Локомотив дал последний гудок. Состав, наконец, тяжело дыша, стронулся с места. Ему предстоял шестидесятичасовой долгий путь в Москву.
Глаза Фотины застилали слёзы она стояла на площадке вагона CВ и махала рукой удаляющемуся Лёнечке. Его фигура наконец пропала в конце перрона в свете фонарей.
Проводница попросила пройти из тамбура в вагон и слёзы ручьём хлынули из её глаз. Её сердце разрывалось. Её любимый остался на перроне и разлука была так неожиданна, что она была к ней просто не готова.
Она знала, что через сутки Лёнечка будет переброшен к месту нового назначения, откуда переписка будет затруднена. И, хотя она пережила два года разлуки, но привыкнуть к ней так и не смогла. В её купе был ещё один человек – пожилой полковник-пограничник.
Места в их купе СВ вагона напоминали номер-люкс в гостинице в которой она жила эти две недели в Красноярске. Комфортабельные, кожаные диваны с мягкими спинками, огромные зеркала на каждой стене, зрительно увеличивающие пространство, шторы из дорогих тканей. Она сидела на диване и плакала. Её рука сжимала листки её весёлого и друга, её боевого «капитана Лёнечки» и, казалось, частичка его мужественного и нежного сердца осталась с ней.
Постучала проводница и предложила чай, кофе или напитки покрепче. Через минуту за окном загрохотал железнодорожный мост через Енисей. Собственно, это было странное сооружение из трёх параллельных мостов на одном из которых, при свете прожекторов, велись какие-то работы.
- Разбирают старика!– сказал полковник, вглядываясь через окно, в проносящиеся мимо, стальные фермы моста.
- Почему разбирают? Зачем разбирают!? – не понимая спросила Фотина.
- Демонтируют на металлолом! Старый потому что! Ещё при царе, в конце позапрошлого века, его построил инженер Кнорре для Транссибирской магистрали. Сперва он был одноколлейный.
- Что, он такой древний, больше ста лет? – с мокрыми глазами, заикаясь спросила она.
- Да! В 1900 году он получил Гран-при и золотую медаль одновременно с Эйфелевой башней и упоминается в Атласе чудес Света!
Как жалко! – утирая слёзы, сказала она, понемногу успокаиваясь.
- Не переживайте! А кто, этот капитан на перроне? Ваш муж или брат? – вдруг спросил он.
Она, не слыша его, рассматривала, проносящиеся мимо, мелькающие в сумраке, дома и парки,. Вдали синими тенями виднелись горы, лесной массив. Начиналась тайга. Было таинственно и жутко.
Стальные зелёные фермы исторического моста, с грибами заклепками, бегущие справа кончились и она подумала, что видит его в первый и в последний раз. Ведь его скоро разберут и только в каталогах, да в Атласе, о котором упоминал полковник, найдут его следы, как о величайшем сооружении современности. Что это он спросил? Ах, да!
- Это мой жених, Лёнечка! – ответила она ему запоздало.
- Понимаю! – протянул полковник, - не переживайте так. Всё образуется. Меня зовут Николай Иванович, а Вас?
- А меня Фотина! Я студентка, учусь в Москве.
- Значит нам ехать вместе, до конца, - сказал он.
Она перестала смотреть в окно заполняемое синим мраком сибирского вечера и, наконец, до конца осознала, что в её руке смятые листки это - его стихи. Она распрямила их на коленях джинсов и попробовала вчитаться в строчки, утирая слёзы: «День Юности», в память нашего первого свиданья и посвящается тебе, моей Амине.»
 Ей показалось, что в купе наступила торжественная тишина. Она слушала этот мерный укачивающий ритм-перестук совпадающий с ритмом стихов и перед глазами проплывали картины того морозного вечера четырёхлетней давности. В этот вечер 25 февраля они встретились у булочной, на остановке автобуса, под вокзальными часами-курантами.
Она платочком вытерла слёзы и, всхлипывая, начала снова перечитывать всё сначала.
«Я помню свой февральский звездопад: «День Юности» я жду и чуть болею,
Волнуясь, двадцать лет шагнуть назад – в ту нашу привокзальную аллею...
В студенческий мороз, что жёг до слёз, в свирепый ветер, что с часов вокзальных -
Так дул, казалось, циферблат замёрз и стрелки к цифрам греться уползали...
Свиданье первое, я – ждал, вот зло: не только образ! – имя улетело!
Мне как студенту снова повезло: экзамен, я – пришёл, но всем нет дела....
Автобуса, горя, бежал батон, и люди мимо булочной сновали,
К тебе я красноухий как пион, бросался, но...глаза - не узнавали...
Качался в них лишь танцевальный зал, джаз-бенд весь в медно-бликовых отсветах
Сверкал, танцпол, огромные глаза, словно аккорд, арпеджио – Я С-вет-та...
А, может, просто показалось так, ведь в девятнадцать не сдержать волненья:
Желанный вальс, знакомства первый шаг...О, Юность! – ты не знаешь повторенья..
Ведь первый опыт дорогих минут, когда глаза в глаза скользнут украдкой,
Сердца открытий с любопытством ждут, а Жизнь, вообще, как чистая тетрадка...
Пусть первого признанья честный труд, бессонность и романтику волненья –
Всё будни в повтореньях перетрут, но первое свиданье - вне забвенья...
Всё – будет! - Но тогда искрился вальс: подружки у стены друг к дружке жались...
Я – опоздала!? – Я узнала Вас! – девчонка щебетала, приближаясь...».
***
  Она перестала читать и молчала, вглядываясь в темноту за окном. Она всё ещё, находясь в очаровании воспоминаний того февральского вечера и того волшебного вальса снежинок вокруг фонарей на аллее парка, видела его пушистые юношеские волосы, высокий лоб, голубые глаза и курносый нос, короткое пальто и узконосые, тонкие туфли-лодочки для танцев, в которых он смешно подпрыгивал на февральском морозе.
 Как пронзительно ясно сверкали тогда на морозе огни ночного города и звали под уютный кров укрыться от лютой стужи.
Но они не замечали холода.
 Им было весело рядом шагать по скрипучему снегу и разговаривать, разговаривать обо всём. Облака пара от разгорячённого дыхания, поднимались над ними и оседали инеем на электрических проводах.
Они были интересны друг другу и всё в их жизни было важно и всё в этот вечер имело для них значение.
И вот теперь эти стихи на мгновение снова вернули её тот миг первого узнавания друг друга и таинство первой встречи.
Она ещё не знала, что тот вечер был знаковый, а та встреча - судьбоносной.
Это воспоминание было и будет торжественным гимном в их Книге жизни, и тем праздничным титлом каждой страница их нового дня.
- Милый!- счастливой тихой улыбкой осветились губы Фотины. - Спасибо, Лёнечка! Это так неожиданно и так тепло! – прошептала она. - Эти воспоминания в стихах – самый дорогой подарок, о котором я не могла даже догадываться... Возвращайся скорей, я буду ждать тебя, любимый...

Конец повести.
03.11.2012г.ред.- 19.12.2015г.