Труба за трубой, колодец за колодцем, кирпичик за кирпичиком, почка за почкой, листочек за листочком, а история за историей – все мирно двигались к своей кульминации теплой приятной и чирикающей песнями воробьев весне мая, самого яркого месяца года. Тополя и березы набирали ярко-зеленую сочную красоту липких молодых листочков, сирень и абрикосы аромат и благоухание мохнатой пыльцы белых и розовых цветов…
- А знаешь, помощник, какой марки цемент замешивали при строительстве шлюзовых стен и днища камер? – неожиданно спросил меня Иваныч, красиво ровно, словно циркулем, выкладывающий последний верхний ряд очередного колодца, возведенного на краю тротуара, на самом виду у пешеходов.
- Нет, а какая разница? – недоуменно ответил и спросил одновременно я.
- Эх ты, строитель, вот у нас с тобой четыреста или четыреста пятьдесят марка, самый слабенький для таких работ, все равно землей присыпят и так держаться будет вечно, если какой пьяный дурень на тракторе не свезет. А там стенки сооружения, о которые шоркаются железными бортами теплоходы вот уже тридцать пять лет, обдирают, а он держится, только обсыпается слегка. И, представляешь, помощник, до сих пор не отбить кувалдой стенки-то, - нравоучительно повествовал Иваныч.
- И какая же там марка?
- Шестьсот и семьсот, представляешь, какое скрепление песка, железобетонное на сварке слабее, усек? А еще… - он на мгновение задумался, словно не хотел говорить или вспомнил что-то неприятное, - а еще там люди замурованы в стенах.
- Зачем? – вдруг искренне испугался я.
- Человеческие кости имеют свойство не разлагаться сотни и сотни лет, представляешь, какое скрепление для цемента.
- Да ладно, Иваныч, заливаешь! – в сердцах крикнул я и отшатнулся от него.
- Если бы, - вздохнул он, - они, бедные, мерли, а их, чтобы не хоронить, тощих и хилых, одна кожа на костях, замуровывали в ближайшие секции возводимых стены.
Он надолго замолчал, пустил слезу, действительно, тогда ему приходилось видеть, как это было, ведь, они, молодые ребята, пришедшие на великую стройку коммунизма, работали и зарабатывали. Мирно жили бок о бок с теми, кто делал это бесплатно, за миску баланды, за топчан в тесном бараке и не знал, останется в живых или не доживет до окончания стройки. Да что там, окончание стройки или срока, до утра бы дотянуть и увидеть очередной рассвет жизни…
Как только выдерживала молодая неокрепшая психика вчерашних школьников. И, немного успокоившись, Анатолий Иванович повествовал мне историю, как Пятиморский отряд строительства канала сильно опаздывала с рытьем котлована в установленные сроки, грунт очень плотным был, работал в три смены, заключенные питались прямо на дне котлована, когда вертухаи привозили еду, падали от усталости и тут же умирали. Здесь же они и хоронили друг друга, вывозя на одноколесных тачках трупы к стенам шлюза, где другие, такие же зеки «комсомольцы» месили цемент и замуровывали своих соседей по баракам в конструкции. И все это под дулами автоматов и страхом расстрела на месте «за дезертирство»…
Я слушал своего наставника, слушал и представлял себе эту действительную ужасную картину, ведь, в кадрах кинохроники, которые когда-то показывали, все были такими счастливыми, веселыми и белозубыми, словно в фильме «Веселые ребята» или «Ленин на субботнике», где вождь пролетариата с улыбкой на лице носил бутафорское бревно…
- А знаешь, как мы, каменщики, учим уму-разуму жадных и прижимистых заказчиков на дома и гаражи? – неожиданно для меня, спросил он, пытаясь, наверное, уйти от больной темы далекой суровой молодости.
- И такое бывает? – весело поддержал я разговор, тоже пытаясь переключиться от рассказанного Иванычем.
- Конечно, они же, богатенькие, всегда норовят нас трудяг обмануть, все самогонкой расплачиваться хотят да сигаретами, деньги жалеют, зачем, мол, пьянице деньги, все равно пропьет. А мы их учим за это, - совсем повеселел мастер.
- Ну, расскажи, все равно закончили колодец, сегодня, думаю, больше месить не будем? - поддакнул я, вымазывая последний мастерок раствора на стенки верхнего ряда, оставшегося на поверхности.
Мы сели на перевернутые ведра, в которых я носил воду, и полилась очередная правдивая история моего наставника.
- Заказал как-то мне один мужик, приехавший из города и купивший участок под дом, сам дом поднять. Моя бригада тогда в почете была, мы и коровники в совхозе строили, и гаражи добротные, и дома, вот ему нас и присоветовали. О цене договорились, только кормить нас должен был, а деньги по окончании работы. А о нем молва уже пришла, что обманывает он работяг, перед началом работы говорит цену одну, большую, а потом, после окончания строительства недоплачивает много.
Я внимательно его слушал, говорил он медленно, словно псалмы читал, иногда заворачивал для красного словца матерком, удовольствием было слушать. Мне даже казалось, что если бы не русская матерная речь, связывающая обычный наш язык, рассказы Иваныча потускнели бы и стали неинтересными. А он тем временем заливал, вклиниваясь в мои раздумья:
- Я ему еще в фундаменте, в надземной его части, одну штуку сделал, думая, если обманет с оплатой, оставлю на месте, пусть помучается. Взял полукруглый осколок стенки стеклянной водочной бутылки и засунул между кирпичей так, чтобы чуть-чуть воздуха проходило, замуровал для неприметности, но так, чтобы легко выковорить можно было, и проход воздуху оставил. А оно так и вышло, стал он нам деньги за работу давать, а зажал третью часть. Я и оставил свою бяку. Въехал мужик с семьей в дом, живет, а тут наши знаменитые ветра начались осенние, да постоянно дуют, спасу нет. У мужика дом так засвистел, что в ушах звон стоял, а он ничего не мог понять, да и не знал вовсе, от чего свистит, просто выносило тонким писком мозг всей семье. Однажды к нему сосед зашел за огород поговорить, тот и пожаловался на свист постоянный в доме. А сосед возьми да и спроси, кто дом строил. Хозяин и ответил, что Гришков Иваныч, на что сосед рассмеялся и спросил, не зажал ли хозяин с оплатой. Тому уже невмоготу было слушать свист, и пришлось признаться, что пожадничал, а сосед ответил, ищи мол, мастера того и проси убрать свист да денег дай сколько зажал и еще столько же, а то не урезонит головную боль, только сам каменщик знает, что и где, - Иваныч довольный рассмеялся, понимая, что и на таких ухарей существует управа.
Я тоже сидел, смеялся хитростям профессии и спросил:
- Ну, и чем кончилось дело? Нашел он тебя, заплатил?
- А куда ему деваться, хоть, дом продавай. Нашел он меня и сразу пожалился на бедность, денег мол, не было тогда, сегодня появились, а сам совал мне в три раза больше, чем недодал. Я его и спросил про совесть, а он возьми да и признайся, что свистит дом, продыху нет. Пошли мы к нему домой, я вытащил мастерком кусочек стекла из фундамента и отдал жадюге на память, а сам довольный собой пошел домой. Так и проучил его.
Мы дружно смеялись над рассказом Иваныча, сразу вспомнив всех, кто обманывает народ, попало и правительству, и барыгам, и всем, всем, всем.
- Ладно, помощник, день рабочий кончился, по домам, завтра последний колодец перед выходом в основную линию, - спокойно сказал мастер и направился в сторону своего дома, до которого осталось десять шагов.
Так я научился работать с кирпичом, и слушать рассказы о истории становления поселка, в котором предстояло жить с семьей, о житие-бытие его строителей и заезжих, а точнее, завезенных насильно, обитателей, тонкостях приобретенной смежной профессии, слушать, слава Богу, меня научили.