(Из книги «О людях и для людей»)
Разыскивая в котельно-монтажном отделении ремонтно-механического цеха Ирину Чуракову, я вдруг услышал о ней вот такие слова: «Работает-то она хорошо, но с … характером! Может и не станет вам о себе рассказывать…». Это несколько обескуражило меня и осложнило мои планы. Однако, это обстоятельство ещё более меня раззадорило и заинтриговало, укрепило в желании добиться именно этой встречи и «разговорить» строптивую Ирину. «Это очень хорошо, – подумалось мне, – что она с характером, даже просто замечательно, у таких людей суждение своё имеется, то есть. свой взгляд на жизнь, пусть даже он и не всегда совпадает с общепринятым взглядом!..».
… Кузнечный участок. Отгороженный железными листами угол. Он жил своей обычной привычной и размеренной рабочей жизнью. Ухали молоты, сотрясая всё здание отделения, ярко пылали печи-горны. На толстой чугунной броне пола остывали готовые поковки, постепенно теряя свой огненный цвет. У одного из механических молотов я вижу группу кузнецов, среди которых замечаю небольшого роста хрупкую молодую женщину в ладно подогнанной рабочей одежде. Она ловко управляла ударами молота с помощью ручки-рычага. И я никак не мог сразу не догадаться: «Это ведь она!».
Однако, я молча ждал и не подходил, наблюдая издалека, пока они работали, хотя мне очень не терпелось пристать к ней с вопросами. Но случилось так, что, закончив бить, эта самая строптивая женщина сама заметила меня и подошла ко мне, так что мне не пришлось особенно и напрягаться. Она широко и открыто улыбнулась, да так, что от этой улыбки заискрились на её миловидном лице весёлые искорки в глазах. «Красивая женщина!», – невольно залюбовался я, но что-то, несмотря на улыбку, создавало какое-то между нами напряжение – на этом её лице ещё не стёрлась тень глубокой сосредоточенности и какого-то внутреннего беспокойства. Скинув рукавицы, она подошла к небольшому железному столику и обратилась к стоявшей тут же другой работнице – Нине Зябриковой: «Ты ещё не была в новом магазине, что открылся вчера в цементной столовой, говорят – там красота!..». И тут же, кивнув в мою сторону, бросила: « Этот корреспондент и к тебе, наверное, тоже!..».
«Что- то, всё-таки, её тревожит? – промелькнуло у меня в голове, – может я действительно некстати?..». Но беседа втроём к моей радости состоялась и пошла сама собой, причём самым непринуждённым образом.. Видимо, говорить о себе Ирина просто стеснялась, вот откуда и было напряжение, приглашение к беседе своей подруги Нины Зябриковой. Так что все мои опасения насчёт неудачного интервью, оказались напрасными. Помогало беседе и то, что и я когда-то сам работал в этом цехе и Нину Зябрикову очень хорошо знал. Хотя вначале и Зябрикова, не говорю уже о Чураковой, не очень-то были настроении на беседу, но потом уж так разговорились, что и не остановить, почувствовав во мне родственную душу, своего рабочего человека. И вот тогда уж без всякой утайки начали они говорить о том, что их беспокоит, и что тревожит, то есть, о своём самом наболевшем:
– Конечно же, разве вы напишете, что молоты у нас совсем старые? Менять их давно надо! Но мы к ним привыкли, силу удара чувствуем интуитивно. Менять-то их, конечно, надо, хотя нам их очень даже жаль! Они нам, как родные. Профессия наша называется – машинист молота! Не поверите, чувствуем мы их, как людей, иногда воздействуем на наши просто молоты психологически! Только вдруг подумаешь: «Нужно чуть-чуть стукнуть!..». И рука, кажется, ещё не шевелится! А молот сам уже ударил, и точно, как надо!..
… И вот вновь Ирина у молота. Передышка закончилась. Кузнецы Алимов и Селетков придерживают ярко-красную поковку большими кузнечными клещами. Ирина бьёт! В это время её работу комментирует Нина Зябрикова: «…Размеры поковок мы на глаз чувствуем. Силу удара рассчитываем в зависимости от крепости металла. И от марки стали тоже. Иногда сильнее ударишь, но один раз! Иногда слабее, но два раза! Подряд. Так что от опыта здесь зависит очень многое!..».
– А кузнецы- то, тоже, наверное, подают какие-то команды?
– Конечно. Но делать этого им почти не приходиться. Мы и без команды ужё всё понимаем. Сколько лет уже здесь отработали?! Ирина вот уже шесть лет!
– И не только кузнецов понимаем с полуслова, – вступает в разговор, завершив выполнение очередной производственной операции, Ирина, – даже иногда с ними спорим: какой удар сделать? Ведь и мы сегодня не менее кузнецы, чем они. Спорим мимикой! Команды выражаются по-разному: движением головы, глазами, выражением лица.
– И всё-таки, – удивляюсь я, – как вы решились освоить такое мужское дело?
– Судьба, наверное, – слегка вздыхает Ирина, – а вообще-то, я окончила педагогическое училище, четыре года работала воспитателем в детском саду. Но ездить-то приходилось в Криволучье?! Это очень далеко! А здесь муж говорит: « Что ты мучаешься! Давай к нам в цех!..». Он тогда здесь работал строгальщиком.
– Как же, как же, знаю! Чураковых, кто не знает в цехе?! Да и на заводе тоже?! Он и сейчас здесь работает?
– Нет. Формовщиком перешёл работать в цех фитингов. Как ни как, у нас троё детей, семью обеспечивать надо! Вот потому и я ушла из крановщиц в машинисты молота. В цехе работаю уже четырнадцатый год. Не отпускал меня из крановщиц начальник цеха: «Пока замену не подготовишь – не уйдёшь!». Четырёх человек подготовила и ушла.
– Ирина, ты родилась в нашем посёлке?
– Нет, я родилась в Макеевке. В школу пошла с шести лет. Когда училище окончила, мне и семнадцати лет не было, на работу не брали, до совершеннолетия. Заведующая детским садом меня на работу взяла под свою личную ответственность.
– Педагогика помогает в жизни?
– А как же, детей воспитываю! Ведь их у меня трое!
– Маленькие?
– Старшей дочери девятнадцать лет. Девятиклассница. Средней дочке шесть лет. Последнему ребёнку три года.
– Тяжело с детьми, в наше-то время?
– Что вы, конечно! Если бы завод не обеспечивал продуктами питания – пропали бы! Только этим и живём! Сахар, консервы, мясо и так далее.
– Успеха вам и счастья, здоровья!
– Спасибо!
Александр Бочаров.
1993.