Очень может статься, что заглавие данной заметки придётся в дальнейшем чуточку подправить, добавив единичку, например («Вместо рецензии – Борису Подберезину 1»).
Поскольку очень возможны мои отклики и на другие работы этого автора.
Поскольку, уже в свою поскольковую очередь, есть интерес и к ним.
Этот мой отклик – посвящён книге Б.Подберезина (далее – для экономии места и для удобства ремарок – я автора ещё больше сокращу, до инициалов Б.П., хотя бы для того, чтобы он хоть немного отличался от Пушкина, которого принято сокращать в таких случаях до П.).
Свою книгу «Мой Северянин» Б.П. посвятил, как и предполагается из названия – именно поэту Игорю Северянину. Это уже приятно, т.к. встречаются (на «Прозе») и иные случаи, когда, например, один «популярный» прозовский автор озаглавил одно своё произведение - «Так», а написал совершенно про «Не так», а исключительно про «Эдак». На мой же, правомерный, в принципе, вопрос: «А где, собственно, заявленное в названии?», господин блистатель мыслями – изволили гневаться. А кого это может обрадовать? Хвала небесам, Б.П. – вовсе не таков. Уверяю вас, содержимое его книги полностью соответствует названию. И, что ещё более приятно, Б.П., в отличие от цельной, не творожной, но однако – тоже массы, авторов со странными снобными замашками, пишущими: «Мою нетленку вы можете купить там-то за столько-то», свою – совершенно забесплатно выложил на «Прозе» для любых заинтересованных.
http://www.proza.ru/2015/11/21/2208
Сразу хочу предупредить. Я не собираюсь ничего говорить о самом авторе.
Ни хорошего, ни плохого, ни даже нейтрального. Вообще ничего.
Это – не потому, что мне понравилась его книга, или не понравилась его книга.
А это, скорее, потому что изложенное автором – мог изложить вовсе кто-то другой. Причём кто-то такой, кто был бы как-то обезличен. Господин N. И я хочу говорить о содержании книги, из которой, как из рыбы, удалены все косточки, сопричастные с автором. А автора – я и ни хвалить не хочу, ни ругать не желаю. Пусть бы он и трижды этого заслуживал. Я – не для выражения своего отношения к автору – пишу эти строки. Как ни странно.
В целом о книге я могу сказать лишь то, что она интересна для одного прочтения (если вдруг не запотребуются какие-то отдельные мелочухи справочного толка). Что вряд ли кто-то, даже сильно заполошный и переэкзальтированный – бросится перечитывать эту книгу второй, третий, … девятнадцатый раз. И вряд ли кто возьмётся учить отдельные абзацы наизусть, по крайней мере, добровольно.
Интересная книга? Да. Хорошо написана? Пожалуй.
Несколько суховат язык. Не беден, а именно суховат. Но это суховатость – лишь свойство определённого языка, грешащего минимально, но избыточным академизмом.
Слишком аккуратен язык, почти педантичен. Ярок, красочен, образен – но скуп.
Это и не достоинство, но и не недостаток.
Вполне может быть, что это что-то типа манеры подачи материала. Ведь разнятся же манеры преподнесения своих «острот» - Жванецким, Коклюшкиным, Задорновым, Аркановым, Трушкиным, … В таком контексте, Б.П. ближе всего к Альтову.
Но это, конечно, слишком отвлечённо-лирическое сравнение.
И конечно, почему, т.с., опять за рыбу деньги, т.е., а зачем вновь приходится прибегать именно к такой форме «обратной связи» с автором? Что мешает, как это и предусмотрено на «Прозе», выразить своё отношение проверенной в боях штукой - «рецензией»?
Причины, наверное, две.
Собственно, я над ними и не задумывался, и их не выискивал, и не высчитывал.
И этих, ведь, хватает. Первая – объём, а точнее его ограниченность. Книга Б.П. достаточно форматная, несколько десятков страниц. Стало быть, и отклик намечается не самый мелкий. Очень может быть, что автору и было бы достаточно лаконичного выкрика: «Восхищён!», да скромного, но сколько-нибудь торжественного букетика. Но даже если это и было бы так, этого явно не-достаточно мне. И второе: я вознамерился выразить своё отношение не только к субъективным сторонам (относящимся к отношениям автора), но и к самому объекту исследования – к поэту Северянину. Что тоже как-то не вяжется с изъявлением отношения в форме: «маэстро, там ля западает!».
Чем ещё наполнить ампулу преамбулы?
Даже не знаю. Необходимо, пожалуй, предупредить, что «ткать» своё полотно буду таким образом: полосочка цитированного из книги – полосочка моих восприятий, «осмыслений» и отношений. Это именно кусочки. Они выборочные. Текст не приводится целиком, взяты лишь цитаты.
Всё, наверное. Можно перейти непосредственно к делу.
Часть I (по материалам Главы 1)
//Северянин оставил немало загадок. Скажем, вот эту – почему талантливый поэт писал такие стихи, за которые критики награждали его ярлыками «безвкусный пошляк», «парфюмерщик», «писака на потребу», «куплетист на Парнасе», а творчество его породило обидное клеймо – «северянинщина»?//
*****
Ну, на этот «загадочный» вопрос автор как-то достаточно легко ответил и сам. Ведь загадочности-то тут особой и нет. Почему награждали ярлыками? Лично я думаю, что по двум причинам. Первая – потому что заслужил. Вторая – потому что не заслуживал, но надо. Разве были поэты, о которых говорили только хорошее, даже о покойных?
//Теперь о пошлости, за которую поэта бранили критики. Была ли она в его стихах? Несомненно. А был ли он сам пошляком? Об этом спорят до сих пор. Пошляк, по Набокову, носитель поддельных, лживых ценностей, претенциозности, «мнимости»: мнимый творец прекрасного, мнимый ПОЭТ, мнимый «гений», изнемогающий от стремления казаться не тем, что он есть. Пошляк свято верит в правду создаваемого им собственного образа. И по сути не ведает, что творит.
Северянин ведает!
Он пересиропил свои стихи эротической галантерейщиной вполне осознанно. Для него это как бы – литературный прием, игра в пошлость.
Во мне выискивали пошлость,
Из виду упустив одно:
Ведь кто живописует площадь,
Тот пишет кистью площадной. //
*****
Б.П. пишет, что пошлость в стихах Северянина, несомненно, была.
Но был ли сам Северянин пошляком – оставляет вопрос открытым.
Почему? Потому что человек – сложное образование?
Или где-то встречаются такие доводы, что в человеке ничего пошлого может не быть, за исключением того, что он в своём творчестве тяготеет к пошлятине?
Какая разница – верит ли «пошляк» в свои пошлости?
Какая разница – ведает ли, что творит?
Плод его труда, явленный публике – вот единственный верный критерий.
Мне, как читателю, вовсе не интересен внутренний мир писателя - певца пошлости, так как в момент прочтения его творения я не ищу этому оправданий, навроде того, что в жизни он вовсе не таков, а любит кошек и переводит старушек через улицу.
В той же фразе Набокова – что существенно?
«Стремление казаться не тем, что он есть».
«Свято верит в правду создаваемого им собственного образа…»
И это было свойственно Северянину. Трудно сказать, верил ли он сам в создаваемый о себе образ, но то что он его создавал – так это несомненно.
Но почему обязательно по-Набоковски, как признак пошляка?
Игра в пошлость – или игра на потребу?
Четверостишье о пошлости – оставил, не для рассуждений о содержании (пошляк – не пошляк). Гораздо интереснее изучать поэтов по форме, нежели по содержанию.
Вообще говоря, поэты и отличаются друг от друга – именно формой.
Как птички – окраской оперения.
Они могут петь схоже. Могут петь о схожем. Но соловья с кукушкой не спутать.
В данном случае интересно сопоставление рифм чётных и нечётных строк (пошлость-площадь; одно-площадной). Очевидно очевидное, нарочитое, видимо, непопадание в красивую рифму – одной-площадной (или одно-площадно).
// О своем отношении к пошлости поэт говорил вполне определенно:
Так страшно к пошлости прилипнуть, -
Вот это худшая вина… //
*****
Ну что тут скажешь? Вроде и не хотел прилипать к пошлости. И осознавал, как и нехотение своё, так и вполне определённую опасность унесения её течением.
И даже назвал это худшей разновидностью вины (хотя – чего уж так строго-то?).
И что? Это как-то оправдывает? Или – ну а что поделать, если на это спрос?
// Блистательный А. Вертинский в своем творчестве очень походил на Северянина. Более того – помимо своих «бананово-лимонных Сингапуров» он исполнял песни, написанные на стихи Северянина – но назовёт ли его кто-нибудь пошляком?!
Возможно... За все эти вымученные красивости, ажурности, гламурности, богемные надрывы, голубые испано-сюизы, вечерние дансинги…
Но всё это заслоняет и превращает в искусство неподражаемый, совершенно уникальный талант Вертинского – артиста, умеющего «из горничных делать королев». Так же и с Северяниным, и если называть его пошляком, придётся признавать, что и пошлость может быть изысканной. //
*****
Ну а почему бы и нет? И Вертинского. И даже больше, чем самого Северянина.
А кем его ещё считать? Гражданским лириком? Гвардейцем гламура?
Бананово-лимонное – оно и есть такое. Да и пусть. Массовая культура, попса.
Чем бы пипл, как говорится, не тешился.
Может ли пошлость быть изысканной? Да, может.
Но почему это нужно скрывать? Что в этом плохого, и кому? Людям? Пошлости?
Изысканности? Горничным или королевам? Чьё причастие станет страдательным?
Пошлость вполне может быть любой. Не только изысканной, но и честной, прямой, строгой. Любой. Ну, разве что не-пошлой – не может быть. Это уж оксюмороном будет. А так – да хоть гармоничной. Приемлемой, во всяком случае. Уместной.
Да кому до неё вообще дело-то? Нравственности?
// Г. Шенгели – друг и, в известной мере, ученик Северянина утверждал: «Игорь обладал самым демоническим умом, какой я только встречал, — это был Александр Раевский, ставший стихотворцем; и все его стихи — сплошное издевательство над всеми, и всем, и над собой… Игорь каждого видел насквозь, толстовской хваткой проникал в душу и всегда чувствовал себя умнее собеседника — но это ощущение неуклонно сопрягалось в нем с чувством презрения».
Пускай критический каноник
Меня не тянет в свой закон –
Ведь, я лирический ироник:
Ирония – вот мой канон. //
*****
Снова оставил кусочек текста, под ремарку, и стихотворный кусочек. Не помеха, напротив, о поэте ведь речь. Любое мнение Шенгели интересно, как человека, который хорошо знал предмет (стихосложение). В то, что он говорит о Северянине, – можно верить. Или не верить. Или наплевать. Видел ли Игорь каждого насквозь? Вряд ли. Чувствовал ли себя умнее собеседника? Очень может быть. Сопрягалось ли сие с чувством презрения? Почему бы и нет.
Обладал ли Северянин демоническим умом? Сомнительно.
По рифмам: «каноник-ироник», «закон-канон»; не говоря о внутренних («критический-лирический», и о никудышных местоименных «свой-мой», можно отметить лишь некие позывы затейливости формы; а сами рифмы – «ироник», не более.
// По форме ирония Северянина – классическая: «хула в виде хвалы». И навряд ли стоит всерьёз называть его певцом пошлости и мещанства, упрекать в эстетизации низкопробной гламурной салонности, провозглашать гением кича. Ведь Игорь Васильевич и сам свои наиболее вызывающие «поэзы» в узком кругу открыто называл «стихами для дураков».
Трудно не заметить: кич сегодняшний, заражённый звёздными болезнями и так востребованный «широкими массами», а по-простому – быдлом, кич, заполонивший все экраны ТВ, весь эфир и поглотивший подлинное искусство, – процветает и осознанно извращает во имя наживы вкусы публики. Более того – формирует их. //
*****
Ой, не знаю. Ну а чего бы и нет? Никто ведь не делает разъясняющих приписок, типа: «Я называю Северянина трубадуром пошлости, мещанства, кича, самого низкосортного гламура – и прошу всех учесть, что я говорю это на полном серьёзе (или шутейно, или ещё как). Окончание фразы даже читать никто не станет. Как не станут читать, и вникать, и разделять или не принимать – и того, что кто-нибудь вознамерится взять Северянина под защиту, хоть бы и от него самого.
Я себе этого даже вообразить не могу. Как кто-то с пламенем во взоре, вдруг, откинув несколько назад задиристую голову пропагандиста, тряхнув непокорными кудрями и воздев ввысь ухоженную немозолистую революционную длань (это нужно лишь для образа), заявит (очень громко), прямо по ушам: «Северянин?! Да что вы вообще о нём знаете? Не смейте называть его певцом мещанства, вы, ничтожества! Я не позволю вам!». Ну, пройдут мимо люди, чуть ускорив шаг, чтоб миновать быстрее это лютое место. Ведь мало ли чего. Голову, может, в плечи втянут, на минутку-другую. Всё почему – ведь и не покушался никто.
А уж, что до кича сегодняшнего… Нужно ещё больше ускорить шаг, и ещё чуть дальше выносить при шаге бедро вперёд, увеличивая сам шаг. По-хорошему, так и побежать бы. Да нельзя. Эти – и кинуться в погоню могут. Рефлекс.
Хорошо теперь Северянину. Он может смело назвать свои работы – стихами для дураков. Ему никто не посмеет возразить. «Быдлом»? Это, пожалуй, единственное место в книге, где Б.П. допустил крепкое, чуть недо-академичное словцо.
// Или:
Я – не игрушка для толпы,
Не шут офраченных ничтожеств!
Да, вам пою, – пою! – И что же?
О, люди! как же вы тупы;… –
Я – ветер, что не петь не может! //
*****
Эту стихотворную дольку взял как иллюстрацию поэтической техники.
«Толпы-тупы» - интересно;
«Ничтожеств - и что же» - просто отменно,
«Ничтожеств, и что же, не может» - уже ослаблено (градус понижен).
// Об обиде на свою эпоху и о презрении к толпе Северянин писал часто. Например, в стихотворении, обращенном к Бальмонту:
Мы обокрадены своей эпохой,
Искусство променявшей на фокстрот.
Но как бы ни было с тобой нам плохо,
В нас то, чего другим недостаёт.
……………………………………
С презреньем благодушным на двуногих
Взираем, справедливо свысока.
Довольствуясь сочувствием немногих,
Кто золото отсеял от песка.
«Фокстрот» в стихах Северянина – метафора. Сегодня: «опопсовиться», в начале ХХ века – «офокстротиться». //
*****
О презрении к толпе говорить не стану. Ведь Северянин уже всё и сказал.
Что тут добавить? Да и Бальмонта у меня знакомого нет. Вот о фокстроте – можно немного сказать. Это действительно какая-то навязчивая штука. Северянин так много о ней говорил, что отвращение к ней рождается как-то само. Одно тревожит. Прав ли Б.П., ставя знак временного равенства между «опопсовиться» и «офокстротиться».
Фокстротность как-то перебесилась. А что будет с попсовостью?
Сейчас, обратись к кому-нибудь: что можете вспомнить из того же Вертинского (из репертуара), или из Северянина? Из Маяковского? Ну, и назовите хоть какой-нибудь фокстрот. Из начала 20 века нам хоть фамилии достались. Пусть голые, без творчества. А что останется потомкам из начала 21 века? Рафинированная попса?
Рифмы (уж коль они были). «Эпохой-плохо» – да, в принципе, плохо и есть.
«Фокстрот - не достаёт» – это вообще пролёт.
«Двуногих-немногих» – хорошо.
«Свысока-песка» – пусть.
// За струнной изгородью лиры
Живёт неведомый паяц.
Его палаццо из палацц –
За струнной изгородью лиры...
Как он смешит пигмеев мира,
Как сотрясает хохот плац,
Когда за изгородью лиры
Рыдает царственный паяц!.. //
*****
Рифмовки:
«За струнной изгородью лиры» в
«За струнной изгородью лиры...» - вещь, безусловно классная. И к качеству рифм вопросов нет почти нисколько. Но станет ли кто спорить, что это – не поэтический подвиг, не прорыв в другое измерение, не новое слово в поэтическом ремесле?
«Палаццо из палацц» - офигительная находка.
Но это не мешает ей блёкленько рифмоваться с «паяц».
«Палацц» и «плац» - это, мягко говоря, надувательство.
И читателя, и щёк.
«Лиры»-«мира» - так себе.
«Паяц»-«паяц» - не повод, что уже было, для гордости.
Оценка в целом? Посредственно.
// Мне сказали однажды:
«Изнывая от жажды
Просвещенья, в России каждый, знай, гражданин
Тонко любит искусство,
Разбираясь искусно
Средь стихов, средь симфоний, средь скульптур и картин».
Чтобы слух сей проверить,
Стал стучаться я в двери:
«Вы читали Бальмонта, – Вы и Ваша семья?»
– «Энто я-то? аль он-то?
Как назвали? Бальмонта?
Энто что же такое? не пойму что-то я.
Може, энто письмовник?
Так читал нам садовник,
По прозванью Крапива – ик! – Крапива Федул.
Може, энто лечебник?
Так читал нам нахлебник,
Что у нас проживает: Пармошка Разгул.
Може, энто оракул?» –
Но уж тут я заплакал:
Стало жаль мне Бальмонта и себя, и страну:
Если «граждане» все так –
Некультурнее веток,
То стране такой впору погрузиться в волну!.. //
*****
Тяжело найти пару хороших слов об этом произведении.
Жажды-каждый? Ну-у…. Гражданин-картин? Это уж вообще как-то.
Всё дальше и дальше в какой-то лес, за какими-то дровами при паровом отоплении.
Это вообще мимо поэзии.
Не случайно, так получается, и перечень предложен:
«Средь стихов, средь симфоний, средь скульптур и картин» - средь всего этого – места подобному не нашлось.
Искусство-искусно. Это уже уровень плинтуса.
Проверить-двери. Штамп, фактически. Аляповатенький.
Семья- что-то я. Плинтус.
Аль он-то - Бальмонта – великолепно! Но – куда? Зачем?
Письмовник-садовник. Плинтус.
Федул-Разгул – ниже плинтуса.
Лечебник-нахлебник – где-то там же, между плинтусом и окресностями.
Оракул-заплакал? Так себе.
Страну-волну – плинтус, прямой, в отличие от волны, и длиной во всю страну.
Все так - веток? Слабо.
Вот расскажите мне, стихолюбы, - чем в этом произведении восторгаться?
В каком месте этой безжизненной раковины может поселиться благорасположение к стихосложению (не говоря о стихо- служению), пусть даже раком-отшельником?
Где тут поэзия?
В какой обрезок рельса нужно бить молотком, чтобы она хоть на обед появилась?
Как говорил Портос: «Я уважаю старость, но не в варёном или жареном виде».
// Северянин чутко угадал исторические перемены, уловил настроение эпохи. И набирающий силу буржуазный бомонд, и простой обыватель жаждали развлечений, хотели, чтобы им «делали красиво». Напрасно критики называли Северянина «продавцом мороженного из сирени» – он предлагал толпе совсем другое – иллюзорную мечту. Мечту об изящной, легкой и красивой жизни:
К чёрту «вечные вопросы»! –
Пью фиалковый ликёр. //
*****
Да, наверное. Всё очень может быть и так. И уловил, и угадал. И почувствовал. И предвосхитил где-то. И соответствовал, и держал марку, фасон.
Наверное, и в поэзии есть свои абрикосовые и фисташковые, а может и ванильные штуки. Кто против? Ведь не одной же килькой в томате она живёт.
Ананасы в шампанском – наверняка сильная вещь.
Как и более сильная – молоко и селёдка.
Мороженое из сирени? Заманчиво.
Фиалковый ликёр? Симпатично.
Иллюзорная мечта? Нет, лучше дайте морожение из сирени. Два.
// А в какую завораживающую, сказочную обёртку заворачивал он свой товар! – тут были и королевы в башнях замка, отдававшиеся грозово своим пажам под сонаты Шопена, и грёзэрки-сюрпризэрки в гамаке камышовом, и капризный, но бессмертный эксцесс, и элегантные коляски в электрическом биенье, и комфортабельные кареты на эллиптических рессорах, и желтые гостиные из серого клёна, с обивкою шёлковой, в которые приглашали на томный журфикс… Были и обольстительные мужчины с душистой душой, тщательно скрытой в шёлковом шелесте, и упоительные женщины в платье муаровом с лазоревой тальмой, и шофэры, дожидающиеся их в фешенебельных ландо… //
*****
Вот – тут уж да! Сказочные обёртки – это наше.
Нас – не корми тем, что внутри – дай обёрток побольше. Да посказочнее.
Да чтобы отдавались все кругом, и на первом этаже, и во флигеле, и на лестнице и в погребе. Пажам, шоферам, приказчикам, садовникам, портье – всем подряд желающим, под Шопена, Моцарта, Сен-Санса, Чайковского, Дебюсси (чёрт с ним, пусть и под него) – все кто под руку подвернулся – грёзэрки, сюрпризэрки, призёрки, стажёрки, сторожихи, старожилки, приживалки, повитухи, отбросив пережитки, у этажерки.
В этом процессе – вовсе не важно кто, кому, и сколько раз отдался. Или взялся. И откуда. Главное – как. Здесь антураж важнее. Элегантность коляски. Камышовость гамака. Серость гостиничного клёна. Разумеется, нельзя отдаваться под неизвестно чью сонату, да ещё и не под подлинником Боттичелли.
// Северянин, виртуозный гипнотизёр человеческих душ, показывал дорогу к этому иллюзорному счастью, дарил рецепт:
Вонзите штопор в упругость пробки,—
И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,
И к знойной страсти завьются тропки.
Плесните в чаши янтарь муската
И созерцайте цвета заката...
Раскрасьте мысли в цвета заката
И ждите, ждите любви раската!..
Ловите женщин, теряйте мысли...
Счет поцелуям — пойди, исчисли!..
А к поцелуям финал причисли,—
И будет счастье в удобном смысле!.. //
*****
Это – штука концептуальная. И на ней нельзя не остановиться.
Стих – опять плинтусовый. «Пробки-робки-тропки» – очень хорошо.
Но прижившаяся форма не-утруждания себя рифмовками:
«И взоры женщин не будут робки!..
Да, взоры женщин не будут робки,»,
способом замены «И» на «Да» - уже набрали свою силу.
«Муската-заката-раската» - уже – мама, не бросай меня в колодец!,
потому что «заката-раската» это рифмовка третьеклассника,
так ещё прикручена рифмовка «цвета заката», помноженная на себя.
«Мысли-смысле» - поэтическое пижонство,
«Исчисли-причисли» - это уже не под плинтусом, это уже провал в подвал.
И вот на эту «концептуальную» фигню – среагировал Толстой?
Который в то самое время занимался собственным переводом Библии?
// В эти годы, когда капитализм только нащупывал пути к глобальному оболваниванию, начиналось его главное преступление против человечества – замена подлинной культуры – культурой массовой, подмена искусства – шоу-бизнесом. //
*****
Вот в этом автор – бесспорно прав.
Глобальное оболванивание началось когда-то тогда.
Ведь именно массовая культура – идёт жизнерадостной толпой за гробом культуры истинной, кинуть отборных приснопамятных роз в навсегда заколачиваемый ящик.
ЧАСТЬ II (по материалам Глав 2, 3)
// «Очам твоей души» – один из первых опытов поэта в стихотворной комбинаторике:
Очам твоей души - молитвы и печали,
Моя болезнь, мой страх, плач совести моей;
И всё, что здесь в конце, и всё, что здесь в начале, –
Очам души твоей...
Очам души твоей - сиренью упоенье
И литургия – гимн жасминовым ночам;
Всё, всё, что дорого, что будит вдохновенье, –
Души твоей очам!
Твоей души очам - видений страшных клиры...
Казни меня! Пытай! Замучай! Задуши! –
Но ты должна принять!.. и плач, и хохот лиры –
Очам твоей души!..
Здесь первый и последний стих во всех строфах включает набор из одних и тех же слов, меняется только их порядок в каждой строфе. //
*****
Ну, так-то оно – так. Но и не совсем.
Комбинаторно – не стопроцентно, что очевидно из приведённого ниже:
Очам: твоей души; души твоей;
Твоей: души очам; *** [очам души]
Души: твоей очам; *** [очам твоей]
Наверняка, если бы строки «твоей очам души» и «души очам твоей» – были осмысленными, мэтр пристроил бы к делу и их. И нет смысла осуждать его за то, что он не пытался встраивать бессмыслицы.
Впрочем, опыт и так явлен достаточно интересный. Это очень поэтическое хулиганничанье. Попарные переброски несомненно интересны, и очень занятны именно в демонстрациях навыков урифмовок.
Здесь, само собой, получаемая масса – неоднородна. На фоне приемлемой, и оригинальной даже, «печали - в начале», местоименная «моей-твоей» выглядит лубочно и отстало. Примерно такой же «скошенный» эффект дают пары «ночам-очам» и «упоенье-вдохновенье», несмотря на то, что в обоих случаях по 4 буквы общих. Снижение качества происходит из-за очевидной и ощущаемой разницы входа – с гласной и согласной. «Клиры-лиры» и «задуши-души» – тоже диссонанс. Милая и привычная рифмовка множественного числа с родительным падежом – соседствует с совершенно истасканной однокоренной рифмой, наверняка уже и к тому времени являвшейся признаком дурного тона, хотя и продолжавшей наличествовать в обороте.
К чему ещё можно придраться (а нам, как вы понимаете, только это и радостно)?
В целом, творение очень интересное. Содержательное, законченное.
Но притаился в нём мелкий бес.
Вот так И.С. (так и хочется добавить – Бах) входит в цезуру:
очам твоей душИ …
моя болезнь мой стрАх …
и всё, что здесь в концЕ …
очам души твоЕй …
и литургия – гИмн …
твоей души очАм …
казни меня пытАй …
но ты должна принЯть …
Понятия не имею, какой ритмический рисунок подразумевался автором:
очАмтвоЕйдушИ -/-/-/
очАм … твоЕй … душИ -/ U -/ U -/
очАмтвоейдушИ -/---/
– я этого не знаю, да и зачем мне. Как в заключительной сценке «Иронии судьбы…»:
– Я могу сказать, что один из них Женя.
Вот и в нашем случае – важно (и принципиально) лишь то, что окончание половинки строки приходится всегда на сильный слог (акцент, ударение (мужское окончание)).
Но есть и такая строка:
«Всё, всё, что дорого,»,
Которая вынужденно читается так: «всёвсЁчтодорогО» (или «всЁвсЁчто дорогО»,
«всёвсЁчтодОрогО», …).
Вот это самое дорогО – и есть не самое великолепное место. Нет, никакого в этом порока нет. Но и прелести особой тоже. Всё, что подогнано, подпилено, подстроено, подточено, подстрочено, … – и особенно в таких местах, где оно, это подточенное, одиноко – это нежеланность.
// Вершиной подобных экспериментов стал «Квадрат квадратов» – блестящий образец поэтической техники. Комбинаторика охватывает уже все строки – каждая повторяется в новой строфе с изменённым порядком слов, образуя шестнадцать пересекающихся рифм в одном четверостишии:
Никогда ни о чем не хочу говорить...
О, поверь! – я устал, я совсем изнемог...
Был года палачом,- палачу не парить...
Точно зверь, заплутал меж поэм и тревог...
Ни о чем никогда говорить не хочу...
Я устал... О, поверь! изнемог я совсем...
Палачом был года – не парить палачу...
Заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм...
Не хочу говорить никогда ни о чем...
Я совсем изнемог... О, поверь! я устал...
Палачу не парить!.. был года палачом...
Меж поэм и тревог, точно зверь, заплутал...
Говорить не хочу ни о чем никогда!..
Изнемог я совсем, я устал, о, поверь!
Не парить палачу!.. палачом был года!..
Меж тревог и поэм заплутал, точно зверь!..
Об этом своём открытии Северянин напишет в «Теории версификации». //
*****
Вот что сообщает об измысленной им замысловатости сам И.Северянин в «Теории версификации»:
«Квадрат квадратов. Состоит из 4 строф по 4 стиха в каждой строфе, причем все эти 16 стихов по смыслу являются, собственно, четырьмя. Все 4 стиха 1 строфы, должны быть теми же и в том же порядке стихами всех последующих строф, но все 4 раза они должны иметь различную расстановку слов, благодаря чему квадрат квадратов рифмуется внутри четырежды во всех своих 16 стихах и читается сзади наперед, как спереди назад. Рифмовка: на помощь уже имеющимся Ровным, по количеству основных четырех стихов, рифмам, берутся 12 внутренних, превращаясь во внешние. В результате имеются 8 созвучий и 16 рифм.»
Да, занятная штука, кто ж спорит. Но чего в ней такого уж сверх-особенного?
Ведь волшебство фокуса – кончается уже после первого акта.
И если бы это действо показывал какой-нибудь иллюзионист, после первого четверостишья – в антракте можно было бы не в буфет за мороженкой топать, а прямо в гардероб, за пальтишком. «Усё, шеф» (с).
Да, это – шестнадцать рифм. Но как их местами ни меняй, прям как при перестановке слагаемых – сумма не меняется. Точнее, не меняется смысл строки (или стиха, кому так привычнее именовать стихотворную строку).
Никогда ни о чем не хочу говорить...
Ни о чем никогда говорить не хочу...
Не хочу говорить никогда ни о чем...
Говорить не хочу ни о чем никогда!..
В этом смысле, методология одного из японских стихотворений – куда как заверченней, если в нём первая строка имеет своё значение, вторая – своё, совершенно самостоятельное, а в сумме – они выдают уж вовсе третье, совершенно иное значение, не определяемое никак – обеими, являющимися составляющими.
Здесь-то, в «квадрате» рассматриваемом, ничего подобного даже намёком нет.
И гораздо интереснее пытаться отслеживать возможные смены смыслов – просто при смене акцентов – с «никогда» на «ни о чём», на «не хочу», и далее на «говорить».
Вообще, задача написания строфы с 16 рифмами – дело нелёгкое.
И именно потому, что при (планируемых) перестановках могут происходить какие-то нежелательности, которые уже наблюдались выше, а именно – рождение бабочек-бессмыслиц («твоей очам души» или «души очам твоей», например).
И здесь, в этом своём «образцовом» квадрате, И.С. не уберёгся от этого, пусть это и не столь очевидно. А произошло это, поскольку изначально была взята несколько «конструкторская» вещь «никогда ни о чём». Она далека от обычной речи, а при трансформации – и вовсе перестаёт на неё походить: «ни о чём никогда».
Пояснить нагляднее можно, если сделать замену «никогда» на что-то более приживающееся. Например:
вообще ни о чём не хочу говорить;
ни о чем вообще говорить не хочу;
не хочу говорить никогда вообще;
говорить не хочу вообще никогда.
То есть, как сказал бы какой-нибудь химик, у «вообще» – значительно большее сродство к другим сочетающимся, нежели у «никогда». И пойди, как говорится, пойми – почему. Сравним:
НИКОГДА НИ О ЧЁМ не хочу говорить; ВООБЩЕ НИ О ЧЁМ не хочу говорить;
ни о чём НИКОГДА ГОВОРИТЬ не хочу; ни о чём ВООБЩЕ ГОВОРИТЬ не хочу;
не хочу говорить НИКОГДА НИ О ЧЁМ; не хочу говорить НИ О ЧЁМ ВООБЩЕ;
говорить не хочу НИ О ЧЁМ НИКОГДА; говорить не хочу ВООБЩЕ НИКОГДА.
Бросается в глаза невразумительное, можно сказать, корявое - НИКОГДА ГОВОРИТЬ.
Вариант с ВООБЩЕ – этой неуклюжести лишён.
Но, вообще, зачем мастеру потребовалась такая «худая кляча» как НИКОГДА?
От неё, именно как от клячи, хорошей рифмы ждать не приходится.
А ВООБЩЕ – можно ли принять под зарифмовку? Вообще, конечно, оно рифмуется.
Но, во-первых, рифмоваться будет несколько иначе, не так, как «никогда-года».
Во-вторых, не факт, что не поползёт по шву остальной материал.
Ведь добившись встраивания в имеющуюся оправу инородного «вообще», нужно иметь в виду, что должна на новом месте прижиться и какая-то новая рифма, неизвестно какая, поскольку она ещё не найдена.
Но хоть задачу и упрощает слабая вертикальная логическая связь первоисточника (нехотение => изнеможение => палачество => заплутание), упрощение, само по себе, самостоятельно – с задачей не справится. Можно попробовать, непременно предварительно заявив, как в фильме Промокашка Шарапову: «Это и я так могу!» (в книге эпизода с игрой Шарапова на пианино нет), и попытаться «соорудить» такой «квадрат» целиком, наново. Просто как упражнение, как некий эксперимент. Для начала, мы должны в общих чертах представить – что должно получиться на выходе.
||| 01 нет житья ||| 02 мне в плену ||| 03 вот бы к ней ||| 04 невзначай |||
||| 05 под печать ||| 06 бечевой ||| 07 мне б приказ ||| 08 в две строки |||
||| 09 может я ||| 10 загляну ||| 11 ты коней ||| 12 назначай |||
||| 13 расточать ||| 14 с ночевой ||| 15 для проказ ||| 16 не с руки |||
Это очень-очень схематичный, совершенно «сырой» вариант.
Он нагло произведён мною лишь для наглядности, которая должна дать возможность не только разглядеть отдельные детали схемы, но и наглядеться на ситуацию в целом.
Все «квадратные» перестановки (по нижеприведённым схемам) опробованы.
Всё функционирует.
02 – 01 – 04 – 03 03 – 04 – 01 – 02 04 – 03 – 02 – 01
06 – 05 – 08 – 07 07 – 08 – 05 – 06 08 – 07 – 06 – 05
10 – 09 – 12 – 11 11 – 12 – 09 – 10 12 – 11 – 10 – 09
14 – 13 – 16 – 15 15 – 16 – 13 – 14 16 – 15 – 14 – 13
Особого интереса такие перестановки не представляют. Это нечто сродни: «мама мыла раму – мама раму мыла», «мы не рабы – рабы не мы». Они представляют сложность лишь одного порядка, касательно самого порядка. Чтобы иметь возможность легко переставлять кирпичики, необходима слабая связь одного элемента с другим, или же, напротив, повышенная цепляемость какого-то одного элемента к другим. Наподобие репья, который прекрасно уживается с любыми тканями.
Не связанные вещи хоть запереставляй (ночь, снег, страх, проблемы). Они иногда и вместе что-то могут образовывать, рождать какие-то новые смыслы, значения (ночь снега, снег ночи, страх проблем, проблема страха, …). И их радость – именно в их несвязанности, в случайности попадания в одно пространство, как пассажиров купе, которым просто нужно какое-то время вынужденно пососедствовать).
Иногда и связанные элементы способны к перестановкам:
я – пришёл – к тебе – с приветом я – помню – чудное – мгновенье
пришёл – я – с приветом – к тебе помню – я – мгновенье – чудное
к тебе – с приветом – я – пришёл чудное – мгновенье – я – помню
с приветом – к тебе – пришёл – я мгновенье – чудное – помню – я
А иногда – не совсем:
рассказать – что – солнце – встало передо – мной – явилась – ты
что – рассказать – встало – солнце мной – передо – ты – явилась
солнце – встало – рассказать – что явилась – ты – передо – мной
встало – солнце – что – рассказать ты – явилась – мной – передо
И, если уж всё одно, речь зашла про «Теорию версификации» И.Северянина, можно немножко посообщать и поцитировать и из неё.
Формы стилистические:
1. Сонет.
2. Триолет.
3. Октава.
4. Терцина.
5. Газэлла.
6. Рондель.
7. Рондо.
8. Канцона.
9. Сицилиана.
10. Вирелэ.
11. Риторнель.
12. Нона.
13. Баллада.
14. Секстина.
15. Лэ.
16. Миньонет.
17. Дизэль.
18. Кэнзель.
19. Секста.
20. Рондолет.
21. Перекат.
22. Квадрат квадратов.
23. Квинтина.
24. Перелив.
25. Переплеск.
Что сказать обо всём этом?
Кто-то что-то слыхал о сонетах, о балладах. Ещё кто-то – о рондо (ибо именно о нём упоминал мушкетёр Арамис, желая «шлангануть» от тупой поездки в Англию за подвесками с Д'Артаньяном).
Всё остальное как-то аккуратно загнулось само собой. И простым людям почему-то гораздо ближе оказываются совсем другие вещи: Крендель, Газель, Драндулет и Швондер.
Ещё, для пущей наглядности – пара цитат из «Версификации»:
«Квинтина состоит из 25 стихов в 5 строфах. Рифм в квинтине всего 5, т. е. два созвучия, одно в 2 рифмы другое в 3. Рифма 1-го стиха 1-й строфы является рифмой 3-го 2 строфы, 2-го 3 строфы, 4-го 4 строфы и 5-го 5 строфы. Рифма 2-го стиха 1 строфы является рифмой 3-го 2 строфы, 1-го 3 строфы, 3-го 4 строфы и 4-го 5 строфы. Рифма 3-го стиха 1 строфы является рифмой 4-го 2 строфы, 5-го 3 строфы, 1-го 4 строфы и 2-го 5 строфы. Рифма 4-го стиха 1 строфы является рифмой 2-го 2 строфы, 3-го 3 строфы, 5-го 4 строфы и 1-го 5 строфы. Рифма 5-го стиха 1 строфы является рифмой 1-го 2 строфы, 4-го 3 строфы, 2-го 4 строфы и 3-го 5 строфы.»
«Лэ состоит из 56 стихов в 8 строфах по 7 стихов в каждой строфе. В лэ 8 созвучий. 1-е и 2-е созвучие рифмуется по 15 раз каждое, 3-е, 4-е, 5-е, 6-е, 7-е и 8-е - по два раза. 1-й стих одинаков с 49 и 50; 7-й - с 8 и 51; 14-й с 15 и 52; 21-й с 22 и 53; 28-й с 29 и 54; 35-й - с 36 и 55; 42-й - с 43 и 56. Рифмовка: 1-й стих рифмуется с 3, 9, 11, 14, 17,23,25,28,31,33, 35, 38, 44 и 46; 2-й стих рифмуется с 4, 7, 10, 16, 18, 21, 24, 30, 32, 34, 37, 39, 42 и 45; 5-й стих рифмуется с 6, 12-й с 13, 19-й с 20, 26-й с 27, 40-й с 41, 47-й с 48. Лэ должна быть исполнена 5-ст. ямбом.»
Остальное – аналогично.
Я в целом отношусь к поэзии хорошо. Но кроме этого, я человек честный.
Поэтому, совершенно без обиняков (этих штук у меня наверняка нет, разве где-то на антресолях) заявляю: я не знал, что «Лэ» состоит из 56 стихов, семь на восемь или восемь нА семь. Но именно это, как мне кажется, и даёт нормальному человеку надежду – и дальше продолжать считать себя нормальным. Потому как, начни кто писать какие-нибудь «Лэ», как по селектору отчётливо объявят: «Следующая остановка – Агафуровские дачи», ну, или конкретно то место, где именно в вашей местности находится дурдом.
// Всё поменялось в один день. 12 января 1910 года писатель И.Наживин в Ясной Поляне прочитал Толстому стихи Северянина из брошюры «Интуитивные краски». Льва Николаевича, который уже завершил свой долгий путь эволюции от лихого офицера-гедониста до автора «Крейцеровой сонаты», возмутило стихотворение «Хабанера II» («Вонзите штопор в упругость пробки / И взоры женщин не будут робки…»): «Чем занимаются!.. Чем занимаются!.. Это литература! Вокруг – виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них – упругость пробки!»
Сам Северянин, отметив, что «Хабанера II» - «явно ироническая», спустя годы рассказал: «Об этом мгновенно всех оповестили московские газетчики во главе с С. Яблоновским, после чего всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала меня сразу известным на всю страну!.. С тех пор каждая моя новая брошюра тщательно комментировалась критикой на все лады, и с легкой руки Толстого, хвалившего жалкого Ратгауза в эпоху Фофанова, меня стали бранить все, кому не было лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них — в вечерах, а может быть и в благотворителях, — участие...» //
*****
Это и важные, и интересные данные. И об этом речь уже заходила выше.
С учётом того, что Толстой в ноябре того же года умер, можно сказать – это именно он «в, гроб сходя, благословил» Северянина. Причём, возраст «схождения» Толстого – 82 года (Державина – 73), т.е. ещё более «старческий», нежели у прототипа.
Одно разнится. Державин Пушкина благословил со знаком плюс, Толстой Северянина – попытался огреть минусом, да не вышло. И именно его отрицательно-негодующий посыл дал Игорю Васильичу волшебного пенделя в неимоверную популярность.
Попса? Да, попса. Да ещё какая!
Ведь если все стали дружно бранить – значит есть тому причина.
Только задумайтесь – пресса! – подняла вой.
Ну, если уж пресса, значит дела хороши, и акции уверенно прут в гору.
Чего ещё можно желать автору стишков?
Стишки каковыми были, таковыми и остались.
А известностью заволокло аж на всю страну.
В общем-то, и печали никакой. Ну что плохого, что Северянин так «выстрелил».
Гораздо интереснее другое: а не случись этой претензии Толстого?
Северянин действительно писал стихи на уровне «короля поэтов», или те самые 5-6 лет на вершинах «хит-парадов» вполне мог находиться кто-то другой?
Что было бы, если бы тот же Толстовский окрик вонзился зевсовой молнией в иное поэтическое явление той поры?
Об этом придётся поговорить чуть позже, когда настанет черёд познакомиться со 138 стихотворениями, включёнными в самый известный, «победительный» сборник Северянина – «Громокипящий кубок».
// Известность Северянина росла благодаря «грёзофарсным изыскам». Сам
он оценивал это так:
Моя двусмысленная слава
И недвусмысленный талант! //
*****
Этот маленький кусочек приведён лишь для иллюстрации.
Не «грёзофарсных» изысков, разумеется.
А несомненно изюмной (без косточек) находки, предложенной как красивейшее, изящнейшее противопоставление: двусмысленная – недвусмысленный.
Ничего не скажешь, хорошо – оно и есть хорошо.
// Но уже в те годы поэт создаёт стихи в традиции русской
классической поэзии. О них почитатели не знали, многие не знают и сегодня.
Январь
Январь, старик в державном сане
Садится в ветровые сани, —
И устремляется олень,
Бездушней вальсовых касаний
И упоительней, чем лень.
Его разбег направлен к дебрям,
Где режет он дорогу вепрям,
Где глухо бродит пегий лось,
Где быть поэту довелось...
Чем выше кнут, — тем бег проворней,
Тем бег резвее; все узорней
Пушистых кружев серебро.
А сколько визга, сколько скрипа!
То дуб повалится, то липа —
Как обнажённое ребро.
Он любит, этот царь-гуляка,
С душой надменного поляка,
Разгульно-дикую езду...
Пусть душу грех влечет к продаже:
Всех разжигает старец, — даже
Небес полярную звезду! //
*****
Чисто попутно. Тоже для иллюстрации, касательно одних лишь рифм.
«Сане-сани» - изумительно; «сане-сани-касаний» - просто хорошо.
«Олень-лень» - поэтическая пакость, даже пояснять не стоит.
«Дебрям-вепрям» - не очень, тем более, оба – мн.ч. в одном падеже.
«Лось-довелось» - это, конечно, чуть лучше, чем «олень-лень», но тоже лесное животноводство.
«Проворней-узорней» - ещё позорней.
«Серебро-ребро» - в общем хорошо, но наверняка уже было попользовано ранее.
«Скрипа-липа» - она, то есть, липа – и есть.
«Гуляка-поляка» - интересно.
«Езду-звезду» - слишком… провокационно.
«Продаже-даже» - приемлемо.
// Октябрь
Люблю октябрь, угрюмый месяц,
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса.
Люблю мгновенность: лодка... хобот…
Серп... полумаска... леса шпиц...
Но кто надтреснул лунный обод?
Кто вор лучистых тонких спиц?
Морозом выпитые лужи
Хрустят и хрупки, как хрусталь;
Дороги грязно-неуклюжи,
И воздух сковывает сталь.
Как бред земли больной, туманы
Сердито ползают в полях,
И отстраданные обманы
Дымят при блеске лунных блях.
И сколько смерти безнадежья
В безлистном шелесте страниц!
Душе не знать любви безбрежья,
Не разрушать душе границ!
Есть что-то хитрое в усмешке
Седой улыбки октября,
В его сухой, ехидной спешке,
Когда он бродит, тьму храбря.
Октябрь и Смерть — в законе пара,
Слиянно-тесная чета...
В полях — туман, как саван пара,
В душе — обмершая мечта.
Скелетом чёрным перелесец
Пускай пугает: страх сожну.
Люблю октябрь, предснежный месяц,
И Смерть, развратную жену!.. //
*****
«Месяц-месяц» - это конечно интересно, спору нет; игра слов, многозначие; но сам же Северянин в «Версификации» предостерегал от примерно подобного (высказавшись против рифмы «летний-многолетний», отнеся рифму к однокоренным, отказав ей при этом быть двузначной (со значением «летний» - «не зимний»).
«Леса-колеса» - рифма частушечная.
«Хобот-обод» - занятно, но хобот (что отмечено и Б.П.) явно притянут сам за себя, просто для непропадания хорошей весёлой рифмы.
«Шпиц-спиц» - оригинально, но не тонко.
«Лужи-неуклюжи» - ремеслуха. Да и нужно было предвидеть, что позже Шаинскому придётся писать песенку Крокодила Гены («пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам»).
«Хрусталь-сталь» - пусть.
«Туманы-обманы» - ещё во времена Северянина – всех достали (Брюсов, Сологуб, Случевский, кажется); это такое же общее место, как «осени-просини»; что ни поэт, то туман-обман; у нас свой Северянин, в этом смысле – Добрынин («синий туман похож на обман, похож на обман – синий туман, синий туман, - и далее, с 18 повторами для тупых и слабослышащих).
«Полях-блях» - тут уж и сказать что – не знаю; блях – и есть блях.
«Безнадежья-безбрежья» - это формы безрадостного поэтического бессилья, безоружья; все эти безграничные безлимитки, конечные кусочки бесконечности – они явно проигрышны, и безнаказанно не проходят.
«Страниц-границ» - да, но опять-таки мн.ч. в одном падеже; в чём великолепие рифмовок вопросов «кого-чего», а равно ответов на них?
«Усмешке-спешке» - вызывает именно усмешку, т.к. рождено было в спешке; с крайне нелицеприятной аллюзией на известную поговорку «поспешишь – людей насмешишь»; и пойди потом, докажи, что не плагиатил, а взял взаймы и творчески переработал.
«Октября-храбря» - хорошо; оригинально, лихо.
«Пара-пара» - мммммммммммм; вот, второй раз И.С. продвигает эту «двузначную» рифму («пара» в значении двойка и «пара» - нагретого воздуха); это красивые вещи, это следует приветствовать и отдавать этому должное; ведь это находки; но – не везде они «сиятельны», вот, например, строфа из творения Л.Филатова «Компромисс»
«Я себя проверяю на крепость:
Компромиссы – какая напасть!
Я себя осаждаю, как крепость,
И никак не решаюсь напасть.»
- дважды использованы двузначия, но как!, они очевидны, и очевидностью своей несомненно более милы; (иногда почему-то приводится и такой вариант: «Я себя проверяю на крепость: / Компромиссы – какая нелепость!»).
Далее: «Чета-мечта» - ровно настолько грубее остальных, что именно на это столько и ощущается.
«Перелесец-месяц» - а это уже на какой-то мизер, но вымученно.
«Сожну-жену» - для серединки – хорошо, но для «щеколды», для завершающего щелчка – (наверное) не дотягивает.
Часть III (по материалам Глав 5, 7-9)
Продолжение подготавливается.