Тихонечко. Неспешно. Семидесятнически. В ритме и тональности психоделического рока, на меланхолично-упаднических волнах, подслащённо-горьковатых мелодических конструкциях, предшествующих появлению готической культуры, неофолка и дума. Во взглядах у невыразимо настоящих, до глубины очеловеченных, осязаемо эстетизированных Адама и Евы — вековое страдание, почти не заметное с первого раза и оттого ещё более надрывно-безмолвное. Сердца вампиров устали от бессмертия в стремительно теряющемся мире, не способном более на красоту ради красоты, давно растоптавшем все свои тонкие материи и забывшем ключи от реальности грёз. Всё, что остаётся, — испивать перед сном изящный стаканчик добытой контрабандным путём крови да писать депрессивный рок на одной из десятков антикварных гитар. У Евы, к слову, имеется пятый айфон; но Адам не таков — в годы, очевидно похожие на наше время, он всё ещё там, в эпохе декаданса и низких частот, в проводах, катушках и электрических системах пытается выжать хоть что-то из почти безнадёжного новейшего времени.
Удивительно, как Джармуш, несколько раз перевернув временные рамки и стереотипы, умудрился сотворить единое повествование, ни разу не заставив усомниться в его логичности. Ранее романтизированные донельзя, но всё ещё слишком сказочные кровопийцы в «Любовниках» внезапно обращаются в ретро-эстетов, навсегда оставшихся вспоминать своих старинных (в прямом смысле) друзей в опустевшем пост-панковском Детройте. Образы, пойманные Джармушем, прекрасны, но не до щенячьего восторга: они остаются внутри зрителя и становятся его недостающей частью, прививкой любви, молчаливо-восторженным экстазом души — прямо как сами герои после дозы жизненно необходимой алой жидкости, похожей на вишнёвый ликёр. Фэнтезийная в «Нарнии» Суинтон здесь угловато-женственна, сухо-бела, как кокосовая мякоть, Хиддлстон — чудесно-большеглаз и дымчато-чёрен, а глаза обоих напоминают птичьи, и жизни в них намного больше, чем в «зомби» — так Адам называет всех без исключения людей. В то же время нет в «Любовниках» того слепого тимбёртоновского упоения картинкой, лишённого последних частиц живого — и даже Миа (чтоб её) Васиковска, жестоко убившая «Алису в стране чудес» отсутствием какой бы то ни было игры, у Джармуша вдруг оживает и вносит в картину собственную, индивидуальную краску.
Вампиры в «Любовниках» — это метафора. Речь совсем не о Дракуле и даже не о неправдоподобно утончённых выдумках Анны Райс. Речь — о людях. О художниках и поэтах, вынужденных вырывать саму эссенцию космоса любыми возможными способами, предсказуемо почти всегда незаконными. О том, что иначе выжить бывает невозможно. Истинно субкультурное — и одновременно общедоступное творение, которое должно приглянуться буквально всем, в том числе и ненавидящим фильмы о вампирах, которых здесь, как ни странно, практически нет.
8 из 10.