На лето мы ездили с детьми в одну живописную деревеньку, стоявшую на опушке леса, окруженного болотами, под совсем не живописным и даже каким - то птичьим названием Зобище. Когда - то, еще до войны, в деревне кипела жизнь, насчитывалось в ней дворов сто, а то и больше, но мужиков убило на войне, деревня захирела, и к нашему времени дворов было всего двадцать пять, и доживало в них восемь старух и один дед, а остальные были дачники, как и мы, или выходцы из это деревни.
Одна из старушек, муж которой был когда - то лесничим и имел карты местности, сказала нам, что на старых картах их деревня называлась Сбоище. Будто на этом месте была когда - то, в стародавние времена, битва новгородцев с литовцами. Так ли, нет, но в центре деревни, был холм, который называли жальником, а по - современному - кладбище. У подножия этого жальника стояла часовня, давно разрушенная и разграбленная, с едва державшимся на крыше крестом. На памяти старух никого и никогда на этом жальнике не хоронили, тем не менее название сохранилось. На вершине росло с десяток огромных столетних,а может и трехсотлетних сосен и елей, одну из которых, подставив лестницу, чтобы добраться до первых ветвей, каждое лето, с завидным упорством, покоряло мальчишечье племя, оттачивая свою храбрость. Однажды на верхушке ели я увидела и своего малолетнего сына и чуть не умерла от страха.
Деревья эти, за десять лет нашего там пребывания, стали по одному сохнуть, видно срок их жизни подходил к концу. В нашу бытность вершину этого жальника огородили, поставили фонарный столб и запустили на лето коров. Когда копали яму для столба, наткнулись на захоронение: скелет, обут в лапти, при всех зубах. Сразу заработала фантазия: зубы целы, значит молодой, а раз молодой с чего это он умер? Значит, убит. А раз убит, значит битва с литовцами не легенда. Но дальше деревни разговоры не пошли.
Деревня эта была хороша тем, что к ней не было дороги, а значит туда не заезжали случайные люди. На месте старой дороги образовалась тропа, которая была местами размыта, образуя овражки. Поля заросли лесом. Лошадь, велосипед, мотоцикл и ноги - вот все, на чём можно было туда добраться от станции, до которой двенадцать километров. В этом был свой плюс и свой минус. Хорошим было то, что грибов и ягод было немерено, а сборщиками этих даров были только мы, дачники, да постаревшие дети оставшихся доживать здесь стариков, давно уже перебравшиеся в города, но свято помнившие время сбора морошки, брусники и особенно клюквы, которую заготавливали здесь такими мешками, которые мы, горожане, привыкли видеть только с картошкой. Из грибов признавались только белые и подосиновики. Их и солили, и сушили. Все остальные грибы считались поганками.
Минус же был в том, что всё, что мы заготавливали для своей семьи, приходилось на своих же плечах нести до станции и дальше, уже поездом, везти в Питер, как и все, что покупалось в Питере для жизни в деревне, везти обратно, потому что магазина в деревне не было. Но все равно жить в деревне было приятно.
Утром, вставая раньше всех, я бежала умываться на реку. Прыгала на плоский камень, смотрела на журчащую воду, и мысли мои уплывали вместе с водой. Очнёшься и не можешь понять, сколько прошло времени, десять минут или час. Речка была мелкая, петлявая, с омутами, в которых цвели кувшинки и где, при желании, можно было искупаться.
Людей в деревне было немного, постоянно оставались только бабушки с внуками. У одних кончался отпуск, у других начинался, одни привозили нам городские новости, другие уезжали с нашими новостями и пожеланиями родным. Ни телефона, ни телевизора, ни радио, а иногда и электричества - небыло. Во время грозы его отключали на главной усадьбе, а включать забывали и, помаявшись без света, кто - нибудь не выдерживал и шагал добывать огонь для всех.
По пятницам из окон, как с картин, смотрели на дорогу старушечьи лица местных жительниц, долго всматриваются, щурятся, завидев кого - то выходящего из леса, с надеждой, с ожиданием, а вдруг сын или дочка приедут, навестят. Но такие подарки редкость. Внуки выросли и их уже калачом не заманишь в деревню, а стареющие дети никак не найдут время. Но, если кому посчастливится дождаться своих, как горделива становится их походка, каким счастьем светятся глаза: они не брошены, о них помнят. С каким удовольствием они рассказывают о своих детях, вот сын приехал дрова колоть, или дочка картошку окучила. Но чаще никто не ехал, и это всё им приходилось делать самим, а лет им всем было уже далеко за семьдесят.
По понедельникам пеклись хлеба, по субботам топились бани, по вечерам ставились самовары, пились чаи с различными вареньями. Потом сидели разомлевшие, умиротворённые, вели беседы. Отдыхали. Время останавливалось, во всем был покой и благодать. По воскресениям и церковным праздникам местные старушки доставали из сундуков свои наряды, слежавшиеся и такие же постаревшие, как и сами хозяйки. Собирались у одного дома, возле стены которого лежало длинное, распиленное вдоль бревно, отполированное за десятки лет до паркетного блеска. Дед, в белой рубашке, доставал свою гармонь, наигрывал мелодии своей молодости, старушки, с поразовевшими щёчками, то ли от воспоминаний молодости, то ли от принятой рюмочки, блаженно сидели, слушали.
Леса, окружавшие нашу деревню, были полны зверья. Мы, шастая по лесу большой компанией и уверовав в охотничьи рассказы, что человека зверь боится и летом, когда полно всякого корма, никогда не нападает первым, если его к тому не принудить, никого не боялись и не замечали. Только деревенские собаки, сопровождая нас в этих походах, иногда выдавали его присутствие, поджимая хвосты и прилипая к нашим ногам. Мы видели лесные поляны, перерытые кабанами, слышали медвежий рёв вдалеке, а однажды, метрах в трёхстах от нас, увидели медведя, стоящего на просеке в полный рост, который тут же встал на четвереньки и убрался восвояси. Но, всё - таки, несколько совсем близких контактов зверя с жителями нашей деревни произошло.
Так, однажды, когда мы, собирая грибы, разбрелись, чтобы не ходить друг за другом, к одной из нас подошла собака похожая на овчарку. Женщина присела на корточки, подбираясь к грибу, а когда подняла голову, собираясь встать, встретилась глазами с этой собакой, стоящей прямо перед ней.
Собаченька, ты чья? – спросила она тихим голосом, не поднимаясь с корточек. Собака глядела на неё, не мигая, затем, посмотрев по сторонам, развернулась и убежала. Мы собрались в кучку, решив не выпускать друг друга из поля зрения. Чужие люди были нам ни к чему. Мало ли кто шастает по лесу. Ни у кого из деревенских таких собак не было, а охотники, приезжавшие иногда поохотиться и останавливающиеся на постой у кого - нибудь из местных, имели собак попроще. В деревне мы рассказали об этом случае. И нас уверили, что это был волк. Собака, бегая по лесу, создаёт много шума, а здесь зверь подошёл абсолютно беззвучно. Был сентябрь, еще не самое голодное время для зверей, и его намерения были нам непонятны.
Другой случай произошёл раньше, в июле того же года. Наш сосед, военный в отставке, взял невестку, двоих внуков четырёх и шести лет и отправился за малиной. Малинники были на высоком бергу реки, километрах в двух от деревни. Собирая малину и услышав, что в малиннике шуршит кто - то ещё, они позвали, думая, что этот кто - то из деревенских, а к их ногам выкатился маленький медвежонок. Все замерли. Медвежонок понюхал детей. И, к счастью, дети не издали ни звука и не пошевелились, потому что из малинника тут же вылезла медведица. Осмотрев присутствующих, она рыкнула, медвежонок отбежал к ней, и они стали удаляться. Наши перепуганные соседи, когда медведи скрылись из виду, тоже в меру сил рванули в сторону деревни.
И ещё один случай, имевший место в конце того же лета, произошёл с Микешкой. Это был единственный представитель коренного населения мужеского пола, остававшийся на зимовку в деревне. Неприятный, злобный старик и пьяница. Местные бабки его боялись и заискивали перед ним.
Так вот Микешка, проснувшись утром с похмелья и выйдя на улицу, а его дом был крайним, увидел метрах в тридцати от себя двух волков, пивших из ручья. Его собака залаяла, и волки неспеша, трусцой посеменили по дороге прочь. Собака, подбадриваемая своим успехом, гнала волков дальше. Микешка побежал за ней, кликая её обратно. Наконец, собака послушалась, повернула. Волки тоже. Когда собака пробежала мимо него, и он, с опозданием, понял вдруг, что является первым на съедение, он рывком добежал до плетня, да так лихо перемахнул через него, что иному, помоложе, и с большим запасом времени вряд ли удалось бы это. Кто наблюдал эту картину со своего крыльца были поражены этому, прямо - таки олимпийскому рекорду. Но что не сделаешь от великого страха.
И все - таки зимой одну деревенскую собаку волки сьели. Подошла близко к деревне стая волков, собака их погнала. Волки заманили её подальше от дома, окружили и разорвали на части на глазах у заезжего охотника, выбежавшего с ружьём, но уже никак не успевшего помочь.
Жизнь в деревне катилась неторопливо, без суеты. К концу лета увозили к школе детей. К середине осени горожане вывозили свои заготовки, деревня потихоньку опустевала. Ближе к зиме разъезжались последние дачники, некоторых старух забирали на зиму в город и жизнь до следующей весны замирала.
Прошло много лет с тех пор. Старушки давно упокоились. Дети наши выросли и предпочитают отдыхать в других местах. Только иногда, возвращаясь памятью в детство, вспоминают до чего же хороша была деревенька. Как там было вольготно. Вот бы... Да где там. Да и нет там уже никакой деревни. Нет людей. Стоят сиротливо несколько домов, оплакиваемые осенними дождями, засыпаемые зимними снегами. Стоят немым укором. И сколько их, таких деревень, на Руси.
Не счесть.
2010, 2013г.г.