Отделение неврозов, ординаторская с тремя письменными столами, шкафом для одежды, диваном. По стенам книжные полки, грамоты, сертификаты врачей, в углу – икона.
1
Утренняя оперативка. Лицом к залу сидят Ж а д о б и н а и П е т р о в. Она листает узловатым пальцем страницы айфона, он пишет. На лице её восторг сменяется старческим умилением. Слева от неё, на диване, боком к залу, сидят с о т р у д н и ц ы. Справа – Л а в р е н к о. Ближний стол пуст.
Д е ж у р н а я м е д с е с т р а. Зорина после разговора с мужем по телефону – тревожна, суетлива…
Ж а д о б и н а (бормоча под нос). Телефон бы у неё забрать…
Д е ж у р н а я м е д с е с т р а. Что? Не расслышала.
Ж а д о б и н а (не отрывая взгляд от айфона). Ничего. Продолжай.
Д е ж у р н а я м е д с е с т р а. …жалуется на сниженное настроение, головную боль, онемение лица, каждый час меряет давление. Ночь спала хорошо. Давление сто на семьдесят. (Смотрит на Ж а д о б и н у. Пауза.)
Ж а д о б и н а (любуясь фото). Дети всё же красивые.
Л а в р е н к о. У вас новые фото Андрюши появились?
Ж а д о б и н а (оживляясь). А я тебе не показывала?
Л а в р е н к о. Нет. (Тянет шею, неудобно изгибаясь, заглядывает в айфон.) Ой, какой костюмчик красивый!
Ж а д о б и н а (не поворачивая айфон к Л а в р е н к о). Кирюша специально в Мариуполь ездил. Там дешевле.
Л а в р е н к о. А через блокпосты как?
Ж а д о б и н а. Наши – без проблем, а для украинских – Андрюшу берут.
Л а в р е н к о. Дочка моей соседки целые сутки с месячным ребёнком на блокпосту просидела. Просила пропустить, а ей ответили, нечего ребёнком спекулировать.
Ж а д о б и н а. С ребёнком полбеды, моя знакомая с трупом народного депутата Украины на блокпосту ночевала.
Л а в р е н к о. Что вы говорите!
Ж а д о б и н а. Да, муж в Киеве умер, везла в Донецк хоронить и до закрытия не успела. Двадцать народных депутатов звонили, просили пропустить, а им: «Нэ можна».
Л а в р е н к о. Представляю, что они с обычными людьми творят!
П е т р о в. Грабят, Евдокия Степановна. Раньше утюг на живот ставили, а теперь блокпосты создали.
Ж а д о б и н а (рассматривая фото). Детское питание, Дуся, и на Украине дорогое. У них по сравнению с прошлым годом раза в три всё подорожало.
Л а в р е н к о. Ваши-то хоть продуктов накупили?
Д е ж у р н а я м е д с е с т р а (на ухо санитарке). Не успеем. До вечера будут цены обсуждать и фотки рассматривать.
С а н и т а р к а. А чё им? Две пенсии, гуманитарка и полторы ставки за просмотр фоток и трёп по телефону. Чем не жизнь?
Д е ж у р н а я м е д с е с т р а. А я с ребёнком на ставку корячусь, без мужа и гуманитарки.
С а н и т а р к а. Кто на что учился.
Л а в р е н к о (заметив шум). Галина Наумовна, может, вы персонал отпустите?
Ж а д о б и н а (любуясь фото). Да, пусть идут. (Сотрудницы встают.) Я вот ещё, девочки, что хотела сказать… (Приподнимает голову, пытается вспомнить.) Внимательнее надо быть, не забываем про отработку рабочего времени, время военное, не дай бог остаться без работы… (Смотрит в айфон.)
Л а в р е н к о (громко). Работа, Галиночка Наумовна, поставлена хорошо. Что сегодня забыли, завтра скажете. Девочки пусть идут?
Ж а д о б и н а. Да.
С о т р у д н и ц ы уходят.
Л а в р е н к о (смотря в айфон, громко). Внучок-то как вырос! Тоже врачом, небось, будет, как бабушка и мама?
Ж а д о б и н а. Конечно. Я, наверное, уже не доработаю, чтоб ему отделение передать.
Л а в р е н к о. Ну, что вы, Галина Наумовна, вы ещё ого-го.
Входит запыхавшийся С е л и н.
С е л и н. Извините, трамваи не ходят.
Л а в р е н к о. Вас вчера, Иван Иванович, сильно обстреляли?
С е л и н (переодеваясь). Как обычно. Рельсы разбили и женщину с ребёнком возле детского садика убили.
Ж а д о б и н а (отрываясь от айфона). Бог ты мой, когда всё это закончится?
С е л и н. Когда их от Донецка отгонят.
Л а в р е н к о. А когда, Иван Иванович?
С е л и н (улыбаясь). Сначала Украина, как сказал их министр обороны, построит вокруг ДНР двести пятьдесят блокпостов стоимостью в три миллиона гривен каждый, а потом ДНР пойдёт в наступление.
Л а в р е н к о. А почему не раньше?
С е л и н. Сначала надо украсть, а потом заметать следы.
П е т р о в. Вы так думаете?
С е л и н. Я думаю, что блокпосты за миллиард – это странный путь к единой Украине.
Ж а д о б и н а (вставая). Мальчики нас, Дуся, выкуривают политикой. Пойдём ко мне.
Уходят. В ординаторскую входит м е д с е с т р а.
М е д с е с т р а. Доктора, а Зорина сейчас чья?
В р а ч и переглядываются.
С е л и н (пожимая плечами). Не наша.
М е д с е с т р а. Зябликов с сегодняшнего дня в отпуске.
С е л и н. Опять? (Смотрит на П е т р о в а.) Больные его чьи?
П е т р о в. Не знаю.
С е л и н. А что с Зориной?
М е д с е с т р а. С врачом хочет побеседовать.
С е л и н. Это та, с Песок, такая крупная?
М е д с е с т р а. Ага.
С е л и н. Будет ей врач. Сходи к бабке, пусть распределит.
М е д с е с т р а уходит и вскоре возвращается со стопкой историй болезни.
М е д с е с т р а (С е л и н у). Все вам.
С е л и н берёт истории и ждёт, когда м е д с е с т р а уйдёт.
С е л и н. Опять этот придурок смылся! День работает, два – гуляет! Не пойму, что его тут держит? Смылся бы в Киев и трубил о том, как мы себя обстреливаем. Он же в «Донецких новостях» писюкал.
П е т р о в. Там своих бездельников хватает. Вы знаете, что он в туалет прячется во время обстрелов?
С е л и н. Поносит, что ли?
П е т р о в. Не знаю. Медсёстры говорят, после первого взрыва – пулей туда.
Стук в дверь, входит м е д с е с т р а.
М е д с е с т р а (неприязненно). Извините, но Зорина копытом бьёт…
С е л и н. Что-то вы, Шурочка, не шибко её любите?
М е д с е с т р а. Насмотрится российских каналов и сочиняет ерунду об Украине.
С е л и н. Зови.
М е д с е с т р а уходит.
П е т р о в. Вы этой укроповской дуре почему не вставили?
С е л и н. Шуре я после объясню, что её политические взгляды не должны отражаться на работе, но сделаю это так, чтобы больная не пострадала. (В кабинет осторожно заглядывает З о р и н а. С е л и н жестом предлагает войти.) Здравствуйте. Садитесь. (Кивает на стул перед ним.)
З о р и н а. Здравствуйте. (Садится.)
С е л и н – вполоборота, З о р и н а – лицом к залу.
С е л и н. Павел Иванович в отпуске. Я буду вашим лечащим врачом.
З о р и н а. Очень приятно.
С е л и н. Расскажите, пожалуйста, что вас привело к нам.
З о р и н а. Не знаю с чего начать.
С е л и н. Первое, что приходит в голову.
З о р и н а. Первое – это нереальность пережитого мною.
С е л и н. В чём она?
З о р и н а. Не знаю, как объяснить… Меня словно в фильм ужасов поместили. Я с детьми вырвалась, а муж там остался. (Пауза.)
С е л и н. Лично вас, что больше всего тревожит?
З о р и н а. Не знаю, может, то, что я, как ни крути, потерпевшая, а меня никто слушать не хочет. Почему меня не спрашивают, кто по нам стрелял, и кто нас оккупировал?
С е л и н. Ложь всегда угнетает, а государственная – особенно. Но тут вы, к счастью, не одна. Пережитое в Песках как-то изменило вас?
З о р и н а. Конечно! Я стала раздражительной, злой. Иногда видеть и слышать никого не хочу, а бывает, особенно когда накатывают воспоминания, взяла бы автомат и всех перестреляла. Больше всего боюсь воспоминаний о первом ночном обстреле, после которого Даша заикаться стала. Я даже думаю, что это я её испугала. Но она так кричала, что я чуть с ума не сошла. Я, доктор, тогда потерялась. Если б не муж, то я бы с ней из погреба вылезла и побежала, куда глаза глядят. Он удержал. Ужас какой-то! Темнота кромешная, на голову всё сыпется, банки падают, бьются, а наверху бах и бах. Я чувствую, что сейчас попадут прямо в меня. Казалось, что они специально в меня целятся. Дашу чуть не задушила.
С е л и н. У вас двое детей?
З о р и н а. О Пете я тогда забыла. Он молчал, а я металась. Ногу порезала и не почувствовала. Муж лампу зажёг, я кровь увидела и сознание потеряла…
В ординаторскую заглядывает м е д с е с т р а.
М е д с е с т р а. Извините, Иван Иванович, к Зориной мама с детьми пришла.
З о р и н а (оживляясь). Можно?
С е л и н. Даже нужно. Слёзы только вытрете.
З о р и н а. Извините. До свиданья. (Вытирает слёзы, уходит.)
С е л и н. Девушка, между прочим, интересная.
П е т р о в (поднимая голову). Я её по докладу Шуры иначе представлял.
С е л и н. Она к ней не объективна. Вы знаете, что муж Шуры с июля из дому не выходит?
П е т р о в. Нет.
С е л и н. А то, что старший брат мужа строчит о нас гадости в Киеве?
П е т р о в. Тоже нет. А почему муж дома сидит?
С е л и н. Так на улицах Донецка, как пишет брат, людей хватают, в подвалы сажают, расстреливают…
П е т р о в. Старший врёт в Киеве, а младший, читая его враньё, дрожит в донецком подвале, так что ли?
С е л и н. Да. Они ждут армию освободительницу, а Зорина мешает им смотреть на мир через жёлто-синие очки.
П е т р о в. Понятно, почему она для Шуры «дура набитая». Вы считаете это нормой?
С е л и н. Шуру с мужем или Зорину?
П е т р о в. Шуру.
С е л и н. Психиатры занимаются людьми, у которых искажения реальности индивидуальны. Толпа скакунов – вне нашей компетенции.
П е т р о в. Но ведь есть же индуцированные психозы?
С е л и н. Есть, но это позапрошлый век. Нынешние скакуны либо дураки, либо подлецы.
П е т р о в. Но их поведение напоминает поведение психически больного!
С е л и н. Вы хотите медикализировать дураков и подлецов и, тем самым, освободить их от уголовной ответственности?
П е т р о в. Нет, конечно.
С е л и н. Мне кажется, что методы объяснения, диагностики и лечения современного мира надо заимствовать не у психиатров, а у онкологов.
П е т р о в. А они-то каким боком?
С е л и н. Когда в теле человека появляется группа клеток, которая разрушает окружающие ткани и заставляет организм работать на себя, мы говорим о раке. А когда в государстве появляется группа людей, которая перестраивает финансовые потоки так, что они текут в их руки, надо говорить о финансовой опухоли (финоме), ибо, достигая определённых размеров, она метастазирует во власть, в общественное сознание и за пределы своей страны.
П е т р о в. Вы хотите сказать, что клетки умирающего от рака украинского организма выбирали своим президентом опухоль, от которой умирают?
С е л и н. Блестяще! (Аплодирует.) Надо перенести опыт онкологов в социум и финомистов, имеющих миллион баксов, ставить на диспансерный учёт, а при дальнейшем росте их кошелька – лечить хирургически. Миллиард баксов подчиняет человека и, как рак, работает на себя.
П е т р о в. А если копить, манипулировать другими людьми – основная потребность финомистов?
С е л и н. Лечить их, как людей с общественно опасной патологией.
П е т р о в (смеётся). Начали хорошо, а кончили социализмом.
С е л и н. Если первый социалистический блин вышел комом, то это не значит, что идея не жизнеспособна. Кстати, обливание социализма грязью – это симптом метастазирования финомы в общественное сознание. Если бы раковые клетки могли говорить, они бы согласились на оперативное лечение?
П е т р о в. Нет, возопили бы о своих правах и наняли журналистов для воспевания раковых благодеяний.
С е л и н. Финома – это метафора, которая позволяет увидеть один предмет в свете другого, применить знания и опыт одной области в другой. Маркс общество сравнил со зданием, а я – с организмом.
Занавес.
2
Ординаторская. С е л и н беседует с З о р и н о й.
С е л и н. Вчера вы сказали, что у вас бывают наплывы неприятных воспоминаний?
З о р и н а. Да. Иногда без причины, но чаще их провоцируют напоминания о войне. Когда же на украинском заговорят, то сразу слышу вонь изо рта… Мужа моего «пыкой до пидлогы» положили, а меня над ним, простите, лапали и какой-то гнилью в лицо дышали… Бр-р-р! Можно я об этом не буду?
С е л и н. Конечно. Если вопросы неприятны, то отводите. Потом, когда будете готовы, эти эмоции надо будет проработать. На украинский флаг такая же реакция?
З о р и н а. Не только на флаг, но и людей, которые с ним бегают, на украинские новости… Раньше Ротару любила, Макаревича слушала, а сейчас смотреть на них не могу. На Песне года увидела Ротару в жёлто-синей одежде и заплакала. Она поёт, а я не только вспоминаю, я реально чувствую, как в погребе с детьми сижу. Ей цветы несут, а я её люто ненавижу, думаю: «Ты-то зачем меня мучаешь?» Гранату б ей без кольца подарила.
С е л и н. Что ещё беспокоит?
З о р и н а. Память хуже стала. Читаю и не могу запомнить. Такое ощущение, что поглупела.
С е л и н. Память не хуже, вы невнимательны. Читаете, а думаете о пережитом.
З о р и н а. А куда от него деться? Я стараюсь забыть, а оно облепило мозги, как паутина. Раздражительной стала, агрессивной.
С е л и н. Пример можете привести?
З о р и н а. Перед больницей женщину чуть не ударила. Всю ночь мне снилось, что нас в погребе засыпало. Дети рыдают, я откапываюсь, пальцы о стёкла режу, ногти срываю, а вылезти не могу. Утром ещё мужу не могла дозвониться. Вот с такой головой (показывает руками) вышла на улицу, развеяться. Она подходит, год в Киеве просидела, хочет меня послушать, никак не определится, кто кого. Я от неё, она за мной. Я ей рассказываю, а она мне: «А я в новостях слышала…» Не знаю почему, но я вдруг почувствовала такой прилив энергии и силы, что за волосы её и на крышу девятиэтажного дома закинула бы.
С е л и н. Окружающее в это время хорошо воспринимали?
З о р и н а. Нет, видела только её ухоженную, ненавистную рожу.
С е л и н. Потом слабость была, разбитость?
З о р и н а. Да.
С е л и н. Возможно, вы перенесли физиологический аффект.
З о р и н а. Это не страшно?
С е л и н. На крышу же не забросили?
З о р и н а (улыбаясь). Нет. Она, видимо, что-то почувствовала и больше с расспросами не лезла.
С е л и н. Муж ещё в Песках?
З о р и н а. Да.
С е л и н. Геройский мужик.
З о р и н а. Я его, сразу после возвращения, почти ненавидела.
С е л и н. За что?
З о р и н а. Я из Песок случайно уехала. В конце октября человек сказал: «Жить хочешь? У тебя двадцать минут на сборы». Схватила трусы, детей, села в машину и в Донецк. Потом два месяца ждала, что муж придёт к нам и освободит нас.
С е л и н. От кого?
З о р и н а. Понимаю, что глупое чувство, но хотелось, чтобы он пришёл и освободил меня от всего, что я пережила. Освободил бы от необходимости перебирать и перестирывать чужие вещи. Мы ведь нищие стали, чужие обноски донашиваем. Это всё не моё. (Показывает руками на свою одежду.)
С е л и н. Хорошо сидит. И цвет вам к лицу.
З о р и н а. Стараюсь, ушиваю, перешиваю, комбинирую, но если б вы знали, как это унижает. Был двухэтажный дом в Песках. Не полная чаша, но всё-таки… Разбили всё, разграбили. За что? Если б вы знали, как тяжело отдавать своё. Может, потому, что я устала переживать за своё добро, за жизнь детей, у меня уже в Песках появилось ощущение, что я не человек, а дешёвая кукла без лица. Я потеряла там себя, смирилась, что по моему дому ходят чужие люди, обыскивают меня. Душила обида на то, что они опять пришли и сломали мою жизнь, как раньше, в ту войну, сломали жизнь моей бабушки. Какая-то смесь ненависти и отвращения. Презрения, может быть.
С е л и н. Что вам ещё запомнилось в Песках?
З о р и н а. Такой беспомощности я никогда в жизни не переживала! Ходят по дому с автоматами и высматривают, что забрать. Когда ничего не находят, говорят: «Щось вы так бидно жэвэтэ?» (Пауза.) И на всё один ответ: «Не нравится, валите в Рашу». А куда я с детьми поеду? И почему я должна из своего дома ехать?
С е л и н. Можно вас спросить?
З о р и н а. Вы же доктор.
С е л и н. Что хорошего дали вам эти ужасные события?
З о р и н а (оживляясь). Я сама уже об этом думала. Есть две Тани, одна – до войны, другая – после. И та, что после, лучше той, что до. Я поменялась в лучшую сторону. Я стала как-то шире, перестала сканудить и ругать детей по пустякам. Сейчас у мамы все обои разрисованы, мебель в мелках, а я смотрю и радуюсь, что у меня есть дети, что они живы-здоровы, руки-ноги у них целы. До войны я была домашней клушей, а теперь повзрослела. Сама принимаю решения, сама за них отвечаю. Ни на кого не надеюсь. Отношения с мамой стали лучше. Она меня понимает и поддерживает. Мы живём на её иждивении. Я не работаю, на детей ничего не получаю. Денег нет, а все у нас довольны. Раньше каждый год отдыхать ездили, а сейчас мама с детьми путешествует.
С е л и н. Как это?
З о р и н а (смеясь). Садится на диван и едет с ними то в Москву, то в Петербург, то в Крым. Детям нравится. Каждый вечер пристают к ней: «А куда мы сегодня поедем?»
С е л и н. Молодцы! Планы на будущее какие?
З о р и н а. Мужа дождаться, детей растить. До суда хочу дожить. Мне иногда снится, как я стою за судебной трибуной и, положа руку на сердце, рассказываю о том, что пережила.
Занавес.
Между четвёртым и пятым действием проходят два месяца.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2015/12/17/1642