29 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. День. « Скажем слов так пару, и чувство новое уже здесь, стоит прямо перед опущенным взглядом. А если не скажем, и действиями своими откроем чей-то секрет, может тайну, тайну, которую охраняют иные светящиеся шарики, пропитанные солнечным светом, то чувство новое так же станет глядеть, ломая построенную хрупкими нитями структуру. Этими нитями будут непременно обвиты руки, а ноги, запутавшись в их концах, наступят на пламенный пол в зале души, и тут же упадет это чувство, еще больше впитается в ядро шарика. Попытается даже разорвать окружившие по всему телу нити, но те неприкасаемые, запутаны, они расстилаются по всей поверхности тогда, когда еще больше чувство начинает перебирать их острыми пальцами. Они всегда и показывают так явно, насколько силен тот или иной гость, на какое количество часов он задержится возле человека. И гостем часто представляется какое-нибудь чувство, посланное вероятнее всего Судьбой. Тут стоит сказать, что со служащими Распорядительнице жизней нити обращаются не жестко, почти всегда отступают, падают на колени, и чувство, подняв голову ввысь, встает, встает победителем. Дорога к сердцу горящей души открыта, и на нее вступает это самое новое чувство. А, что если гостью стала служница Черной Подруги, той, которая, как и сама ее хозяйка, не пропитана солнечной энергией? Непременно, после того, как распахнуться с трудом оконные рамы, и новое чувство поникнет внутрь, перед ее глазами выступит едкая темнота, темнота, которая забирает все подсказки. И всем продуманным хитростям, как обойти запутавшиеся нити, придет конец. У чувства остается надежда только на себя, с каждым шагом, сознанием уже строится преграда, что путает еще больше незваную гостью. Но с каждым вздохом становится странно, что нити все еще не коснулись заледеневших, но уверенных ног. Будет пройден весь коридор, откроются золотистые двери, они загорятся черным золотом, и как только чувство обернется назад, оно увидит все те нити, которые покорно лежали на середине, словно прибывали в дремучем сне. А все потому, что перед ними прошла не просто служница Черной Подруги, каких много нынче у нее, а прошла с гордой с виду походкой Правда, настоящая Правда….» - днем предпоследнего осеннего месяца никто из наших героев не мог предположить, ощутить, что встретится с Правдой, с той, которую никогда не ждут, а когда ждут, то всегда надеются на светлые слова. В первый час дня, когда ливень перестал бить по стеклу знакомого балкона, Тишина с обыкновенным для нее настроением, с печальным лицом, сидела на кровати Алексея, обняв колени, прикрытые темным голубым платьем. Она давно не одевала его, и вот сейчас, почему-то вспомнила о нем, наверно потому, что она не редко ходила в нем по крышам панельных домов весной старых лет. В ее голове крутилась неожиданная встреча с Привязанностью в новом веке. Конечно, она знала в глубине сердца, что так произойдет, но о Созерцательнице и думать не смела. Все мысли о ней, казалось, на протяжении всех десятилетий хранились в запертом на замок сундуке всего нехорошего, и вот сейчас Аринка, та, которой она начала доверить уже давно, открыла перед ней вновь ту самую Привязанность, и с неимоверной легкостью взглянула в ее глаза, что были уже без серебра. Как она хотела отвлечься от всего, просто сидеть на кровати, глядеть за Эльвирой Николаевной, что стояла спиной у двери балкона. Но мысли шевелились так назойливо, громко, что Свидетельница многого могла успокоить их лишь любимой «Божественной комедией» Данте Алигьери. Она читала ее каждый раз, когда находила в какой-нибудь библиотеке. Жаль, в нашем Евпаторском Заведении подобных книг нет, есть лишь слова, что остались в ее памяти после последнего прочтения выученной наизусть книги: «Бояться должно лишь того, в чем вред, для ближнего таится сокровенный». Она вспомнила невольно именно эту фразу, и принялась рассуждать над ее дальнейшим смыслом…
Нельзя не добавить, что сегодня утром я попросила Свидетельницу многого приглядеть за этой женщиной на всякий случай. И Тишина пообещала мне, что во время всех занятий, она будет ходить за ней следом. Хотя, может быть, на счастье матери Лешки идти было никуда, она второй час проводила в комнате, то сидела за столом, разбираясь в бумагах, что касались ее мебельной фирмы, то глядела на мокрые, корявые деревья. Те портили ей настроение, и от скуки на ее лице появлялась бледность. Одетая в малиновую юбку, желтую, кислотного цвета блузку Эльвира Николаевна, вновь уселась за стол, широко расставив локти. Тишина улыбнулась, заметив, что наш герой Алексей делает точно так же. Привстав с кровати, Тишина босиком прошлась по теплому на удивление полу, наклонилась над сосредоточившейся женщиной. В ее глазах забегал мелко напечатанный текст, черные буквы почему-то плыли перед глазами Тишины, и та, отвернувшись, принялась смотреть на забытую садовниками, полумертвую траву. Женщине вдруг надоело думать над всеми листками, разбросанными на столе, как откинувшись на спинку стула, она взглянула на свое уставшее отражение в зеркало. Преподнеся левую руку с черными часами к глазам, она тяжело вздохнула, поняв, что до обеда остался целый, но пустой час времени. Право, когда она собиралась ехать к своему сыну, она не думала, что эти четыре дня будут настолько утомительными, но все же она была рада увидеть Лешку, да еще и с такой подругой, как Аринка. Она почему-то понравилась Эльвире Николаевне не сразу, но уже после трех минут разговора, она смеялась, и испытывала любопытство в дальнейшей беседе.
Развернувшись в сторону балкона, она задела локтем листки бумаги, как те посыпались вниз. Тишина, услышав это, в одно мгновенье подошла к женщине, присела на колени, а после спрятала руки за спину. Не могла же она помочь ей поднять лист одним лишь взглядом, и чтобы тот летал в воздухе, поэтому, Свидетельница многого продолжила лишь глядеть на нее. И тут произошло то, что и заставило прийти Правду в этот обыкновенный на вид день! Подняв последний лист, Эльвира Николаевна коснулась ручки выдвижного ящичка, как тот открылся, а она не сразу обратив на это внимание, начала собирать листки в одну стопку. Открытый ящик заставил Тишину вздрогнуть, как та, окаменев на мгновенье, уже было решила закрыть его самостоятельно, и все равно, что подумает мать Алексея. Оставалась какая-то немыслимая секунда до того, как женщина опустив глаза увидит, увидит две вещицы из холодного стекла. А те лежали мирно в картонной, белой упаковке, словно молчали, и ждали, ждали раскрытия тайны .А Свидетельница многого оставшись сидеть на коленях, уже услышала внутри себя тихую мелодию, в ней содержались грустные ноты, напоминавшие непревзойденную « Сарабанду» Генделя, ее любимого композитора жившего в семнадцатом, мнимом столетье. Но быстро выкинув из головы ноты, облокотившись левой ладонью на пол, она вдруг поняла, поняла, что Эльвира Николаевна уже второй миг глядела на болезненную темноту, и вычерпывала из ящика слова, нужные слова, чтобы, наконец, разобраться, что было тогда…
Да, тогда, еще в начале сентября, когда Аринка не была со мной близка, когда Лешка казался нам обыкновенным юношей, когда о тебе я еще совсем не знала, и произошел один случай, леденящий душу. Как мы все-таки порезались о неровные осколки, и сколько волнений они принесли в нашу мирную жизнь. А вы помните? Вы помните, как я волновалась все те дни, когда из маленького мира воображенья стекляшка попала сюда, в нашу реальность. А после Эльвира Николаевна, которую мы ещё совершенно не знали, приезжала разбираться, почему ее Лешка потерял сознания в библиотечном корпусе, и почему в его крови обнаружили препарат, название которого на холодную букву «м». А я до сих пор не могу объяснить себе то, почему весь этот случай быстро утих, его мать уехала, а Лешка промолчал. Впрочем, очень часто случается так, что Правду видят не в первую минуту, а только в третью, или четвертую...
Именно этот сентябрьский случай тогда всплыл в сознание у Эльвиры Николаевны, она даже попыталась вспомнить это самое слово, хотела дотронуться до вещицы, чтобы повертев в руки, найти какую-нибудь надпись, найти слабую подсказку. Но стоило двери распахнуться с неимоверной силой, как краем глаза она увидела вошедшую девушку лет двадцати пяти, с короткими рыжими волосами, что убраны за аккуратненькие уши. Резко повернувшись к ней лицом, мать Алексея опустила руки, вопросительно взглянув на незнакомку в темном коричневом платье, что закрывает ноги в бархатных синих сапожках почти до конца. Не успев сделать и шаг, незнакомка стояла перед ее невнятным лицом, улыбнулась белоснежной улыбкой.
- О, новый мой герой в созвездье девы, и героиня с тем же знаком! А может совпаденье это, или маленький такой проказ. Ну что молчишь, шалунья, вялых лет? Внутри тебя опилки разгораясь, потухают, и за спиной стоит она, вся служница иного дня.- Правда начала говорить твердо, но в речи ее, в совсем немягком голосе можно было отыскать явное притворство.
Приподнявшись, приоткрыв рот, Тишина по привычке положила руки на плечи Эльвиры Николаевны, не моргая глядела на давнюю знакомую, двоюродную сестру Привязанности. И тут женщина вздрогнула, повернулась к столу спиной, нервно взглянула на чужие лица перед собой, рукой незаметно для них, как она думала, задвинула ящик.
- Вы, вы кто передо мной? Стоите, говорите...- удивленно произнесла Эльвира Николаевна, презренно глядя на вошедшую Правду, которая положила руку на руку, выпрямив спину.
- Ах, да! И как же нам без представлений обойтись? А общество культурное имен скрывать не станет. Но вот тебе они зачем? Я скрою смысл буквы «п», а буквы «м», ты мне сейчас сама откроешь. Ну, мы же все-таки должны понять, о чем ты знаешь, дорогая, о чем успела Ветру прошептать, о чем успела Богу помолиться. А жаль, что наш Творец тебя сейчас совсем не слышит, и через крики бьющегося сердца, волна эмоций, захлестнув весь голос, стучащими руками стискивает горло. И гордо так, на нас, ты свысока, не смей глядеть. А то оступишься, и стекол свет глаза уж явно так загородит…-договорив, Правда, прикусив губу, внезапно дернула Эльвиру Николаевну за левое запястье, потянула в сторону заправленной кровати. Та совершенно этого, не ожидая, смиренно села, обомлела, на лице выступил румянец. Свидетельница многого при этом не присела рядом, глаз не сводила с Открывательницы тайных домыслов. – Вот, так уж будет все верней! Долой вся ложь, да здравствуй Правда! И как спокойно мне сейчас, что вот никто не выступая со словами веры, не лезет мне в объятья умолять. А умолять о том, чтоб больше я не появлялась здесь, чтоб вещи с собой я не забрав, ушла с душою новой, ушла я с той, которой тайна приоткрылась вот сейчас.
Дослушав молча незнакомку, Эльвире Николаевне видимо надело сидеть на мягкой кровати, встревоженно глядеть по сторонам. Не взглянув на Тишину, а быстро встала, тут же заговорила:
- Могу я все же знать, кто говорит со мною так? Я гостья в этом месте, не навсегда, на пару дней. И правду никакую я не знаю, одни догадки пляшут под струю, я слышу звук текущей лиры, и ваши все неровные слова, ломая каждую секунду, меня в запутанность уносят.
- И все же не ошиблась я, назвав тебя шалуньей вялых лет. Ты оглянись назад! Кого-то видишь? Ах, эту, эту Тишину, борца невидимого фронта? А я не вижу никого, сильна я здесь одна. И волосы, убрав назад, я не уйду пока тебя с собой не уведу. Не стоит возмущаться, может быть кричать, и от холодного стекля бежать. Взгляни в мои глаза, и смелость в руки собери, пойдем, пойдем, оставив всю легенду, оставив мебель роковую, познаем милую свободу мыслей. Познаем то, уж без чего они, конечно, обойдутся, тебя в твои дела не посветив. А знаешь, по какой такой причине они молчат при стенах и дожде, при мутной и недорогой луне? Не знаю, право, тоже. Но уж догадок у меня сундук из злата полон. Один лишь миг, одно прикосновенье, и ты уже со мной, всю тайну до конца узнаешь, а руки вскоре заживут, как все на свете заживает, и ничего никто не забирает!- тут Правда истерически засмеялась, посмотрела ввысь, будто бы отвлеклась от беседы, но вновь жестко схватив Эльвиру Николаевну за запястья обеих рук, стала тянуться кончиками пальцев друг до друга.
Свидетельница многого, растерявшись поначалу замерла, как только увидела те полыхающие огненным светом глаза Правды. Она видела их когда-то, видела тогда, в 1980 году весной, тёплой весной, когда ее любимая героиня со светлыми волосами, и ангельским голосом тоже, как и эта женщина, узнала, узнала обо всем. Но Правда вовсе не собиралась отправлять ее в какой-нибудь сад, она просто смотрела, как и Тишина. А сейчас, сейчас пытаясь опустить Эльвиру Николаевну на пол, Открывательница тайных домыслов, всерьез решила забрать эту невинную ни в чем женщину. Постояв без движения еще секунду, Тишина, немедленно открыв полку, вытащив стеклянную вещицу, вытянула руку над пустотой, над собравшимся воздухом, который не мог удержать в своих объятьях стекляшку, и в любой миг она могла разбиться, но Свидетельница многого отчетливо знала, что делает. Ведь если главный предмет истории будет уничтожен двумя руками разных служащих, то проснется потухший вулкан, протрет красные глаза, и заплещется лава по венам. Об этом отчетливо написано в законах Черной Подруги, И Правда, кажется, позабыла об этом, позабыла, так увлекшись своей бессмысленной, а самое главное несправедливой игрой. Да, ее имя, ничего не говорит о ее грубом, несносном характере, в котором заточен весь смысл тех слов, которыми люди обвиняют самих себя, после того, как их молчаливость врезается в чью-то душу.
- И явно так не смей сопротивляться, прекрасно зная половину правды. Меня к себе позвав, не думай отказаться так легко от тех, кому принадлежишь. А принадлежишь, известно, ты кому, конечно, нам, конечно мне! Условий тут не стоит ставить. Твоя-то жизнь в руках не у Судьбы, она в глазах моей хозяйки, царицы черноты. Вот небо все покрывшись ливнем, тревожно спит, закатывая рукава во сне, оно всех ждет, всех объяснений. А безрассудство так коряво черкает остренькой иглой слова всей правды ядовитой, слова истории второй. И как они, похоже, право, но вот беда одна пришла, тебя оставить не могу, я не могу позволить им, чтоб те узнали про тебя, в глазах-то синих опустившись, увидели существ в обличье белом! Прости, пойми, усни!- Правда, продолжая не отпускать ослабевшую Эльвиру Николаевну, давила ей на запястья, опускалась сама. Но вдруг остановилась, еще туже сомкнула пальцы, увидев то, как Свидетельница многого, полная решимости, и мимолетной отваги, стояла прямо перед ней, держа скользкую стекляшку над воздухом. – А вот и храбрость века, и руки вовсе не причем! Совсем другой такой уж способ, всю кровь, выбрасывая из соседней стенки сердца, мои поступки на заплатки рвет. И что, и что сказать? Мне тут становится ужасно горько, и я боюсь, своих-то дальних слов. Но погоди, мне дай решиться.
Тишина хмуро смотрела на Правду, а после, перейдя на закрывшую глаза, женщину, мгновенно опустила руку с вещицей вниз, расслабила три пальца, как открыв рот, слегка улыбнулась, улыбнулась победой. Она знала, что еще секунда, и Правда отпустит несчастную мать Алексея. Не уйдет Открывательница тайных домыслов, обязательно что-нибудь произнесет, да такое, что внутри себя Свидетельница многого явно вспыхнет, но виду не подаст. Так и произошло, ее умные мысли подтвердились, а Правда, оттолкнула от себя женщину вперед, что та слегка ударилась шеей о кровать. Тишина тот час, упав на колени, прислонила испуганную Эльвиру Николаевну к себе. По полу промчалась струя ледяного воздуха, принесенная из коридора. Гладя испуганную женщину по голове, Тишина не сводила взгляд с Правды, и та, отряхнув ладони о потемневшее платье, хмыкнула носом. Отвернувшись от них, она будто побежденный воин, направилась к двери комнаты, как обернувшись, сказала:
- Сюда идет твой мальчик. Встань, и виду не о чем ты не подай! А то ошибка, вылетев из уст твоих, нам будет стоить целой жизни, теперь по-настоящему вернусь, когда захочешь ты об этом рассказать, о том, что знаешь половину правды, о том, что в море по-иному вода теченье поменяв, плескаться будет у тебя в руках. И все же встань, шалунья вялых лет!
Едва Правда коснулась ручки двери, ее открыл с другой стороны вошедший Алексей. Вынув руки из карманов серых брюк, он направился к столу, не глядя на мать. Та успела приподняться на кровать, быстро перемениться в лице. Держа за руку смиренную Тишину, она глядела за уходящей гостью, в то время, как ее сын, взяв со стола цветную тетрадь, был готов уйти. Думая о чем-то своем, Лешка не заметил, что полка, которую он открывает каждый день по два раза, не задвинута, а Эльвира Николаевна сидит в состояние потерянности, хотя и уверенно скрывает ее. Но он быстро опомнился, опустив левую руку, взглянул на мать:
- Ну, что с тобой? Иль нынче в фирме вот опять дела? А знаешь, отвлекись ты от всего, и пообедай с нами… Я за тобой зайду с Аринкой, и не успеет и дести минут пройти.
Женщина кивнула, улыбнувшись, она, выпрямив спину, спрятала взгляд. Уставившись на Свидетельницу многого, которая держала вещицу в руке, она тут же выхватила ее, впервые тогда коснувшись такой близкой искусственной радости. Подняв голову, она, зажмурившись, вдруг осознала, что это непременно связано с ее сыном, и с этой гостью, назвавшейся Правдой. Но все в ее голове как-то перемешалось, жутко болели запястья, поэтому повертев вещицу в руке, она немедленно убрала ее в полку, встала к ней спиной, как Тишина протянула ей смятый пополам листок бумаги. Не охотливо взяв его, Эльвира Николаевна прочла вслух:
- Не Скромность я, и не Судьба, родная всем я Тишина! Ко мне с доверьем обращайтесь, и в раз любой зовите вы к себе, я помогу и вам, и Лешке, и милой девушке, Победой названной в начале сего века.
Она читала эти слова не своим голосом, звучал какой-то иной, мягкий, приглушенный, немного с нерусским акцентом, но по-настоящему родной. И она, владелица мебельной фирмы, своенравная, не верующая в Творца женщина, в один миг поверила в Тишину, и во все, что произошло секунду назад. Ее внутренний мир, и все, что она только знала о нем, поменялась до неузнаваемости, что ей стало безумно страшно, страшно за Алексея, за себя, и за, то, что будет дальше, когда вновь перед ее лицом предстанет незваная гостья. А может, и нет, вовсе не незваная? Ведь Эльвира Николаевна непременно позовет ее, чтобы выяснить все до конца, даже если придется дорого заплатить за все. Но на эту секунду было довольно размышлений, а перестановка ее сознания давала о себе знать. Прислонив лист бумаги, написанный маленькими прыгающими буквами, на конце каждой из которой была завитушка, к груди, женщина, тяжело вздохнув, ощутила то, с чем долго не сможет свыкнуться каждый…
« Встретившись с Правдой в мирный на первый взгляд час, никогда не сможешь предположить, что, что будет дальше, и приглядишься ли Открывательнице тайных домыслов сразу! Но кое-что можно утверждать наверняка, утверждать без всяких споров то, что она, эта самая Правда, не видела многого, что случалось с некими душами, но всегда знала об этом подробно, словно слышала все разговоры светящихся шариков. А все потому, что правда, она, прежде всего при какой-нибудь беседе и находится в одной из говорящих душ, сознательно слышит, понимает, и ждет, когда наступит ее время. А оно всегда наступает в день дождя, в день палящего солнца!»
***
1978 год. 14 января. Квартира на Малой Грузинской улице. День. « Когда однообразие исчезает до того, как о нем задумывается светящийся шарик, ощущаешь, несомненно, неимоверную пустоту. А, когда, долго долго хранишь его в своем сердце небрежно, то приходит вовсе не пустота, а одиночество. Оно приходит, несмотря на то, что в округе крутится множество людей, любимых людей, за которых начинаешься бояться потому, что одиночество, набросив на запястья невидимую цепь всех последствий несовершенных действий, упрямиться и не дает помочь тем, к кому рвется сердце. А не дает помочь по очень известной причине, в которой говорится о том, что помогать, предотвращать какое-либо действие может лишь душа в настоящей физической оболочке, а те, которых мы называем Свидетелями и Чувствами не способны на это. Но кто, и кому сказал об этом столетья назад? Кто осмелился так явно твердить о том, что душа, заточенная в теле, созданным Судьбой, а не солнечным светом, не имеет право вмешиваться, браться за теплые плечи, и мягко так шептать, шептать слова, которые отгоняют отчаяние. Верно, ответ неизвестен, ведь никто никогда не знал этого человека, или наоборот закона, в котором бы было написано подобное. Стоит сказать, что даже хранители Земного шара, Распорядительница жизней упоминала об этом крайне редко, но не выступала против того, что светящийся шарик, созданный ею миллионы лет назад, не мог повернуть день истории в иное направление. И так можно делать, можно рвать связки, сопротивляться, отгонять от себя тех, кто мешает наблюдать за определенными лицами, можно, но с условием, что все это будет держаться на грани, грани равновесия. А в соблюдение равновесия всегда главное - аккуратность не только мыслей, но и поступков.»- год начался не гладко, но первые его дни шли спокойно, Тишина провела их в Ланосском дворце Судьбы, где и встретила 1978, год, в который в своем воображение я познакомилась с ними. Но до месяца апреля было далеко, а до иного апреля тем более. Оставив героев на пару дней, оставив заваленную снегом крышу панельного дома с номером 28, Свидетельница многого больше не бегала, не смеялась, с Ветром не говорила глазами еще ни разу за четырнадцать дней. С тех пор, как он не разделил ее беспокойства за любимого поэта, она отстранилась от него мгновенно, что даже на балу по встрече Нового года, танцевала, вяло вовсе не с ним, а с Терпеньем. Молодой человек с этим именем еще никогда не представлялся перед ее героями, и она совершенно не представляла его себе таким вежливым, галантным кавалером. И жаль то, что по счастью им не дано шагать по одной дороге, видеться каждый день, сидеть за столом в кухоньке, чьи окна выходят на развалены ее любимого собора. Это Тишина поняла сразу, как только увидела его синие, синие глаза, в них бушевал океан, такой же правда океан, как у ее героя. И тут же появилась ясность, ясность того, что она осталась одна с ними, одна хранительница тайны, одна Свидетельница многих вещей, происходивших по чужой воле. И тогда, танцуя с веселым Терпеньем, она сознанием была не там, где зажигаются тяжелые люстры небесным светом, не там, где блестит мрамор неизведанностью, а там, где горит настольная лампа, где Привязанность глядит с ухмылкой на лице на человека, человека, выбранного ее…
Но все же на четырнадцатый январский день, Тишина ощутила внутри неимоверную тягу к тем, к кому так привыкла, ей хотелось ощутить тепло, посидеть на кровати, прикрытой клетчатом пледом, ей хотелось слышать голос Вдохновенья. Как раньше, как год назад, как месяцы назад, когда оно приходило, не спрашивая никого, приходила то ночью, то туда, где не парят отважно птицы. Расстраивалась Свидетельница многого в подобные моменты, когда не могла услышать голос, голос, исходивший от пустоты, рожденный каким-то помощником, который никогда не показывал свое лицо, не думал ни о чем, посылал слова, и желал того, чтобы они, они были написаны на мятом листке, обязательно были. Единственное, что ей безумно нравилось в невидимом друге так это то, что он замечал ее, часто кружил вокруг ее силуэта, поражался красотой молчаливой души, души, которая всегда пыталась кричать, отвлекать. А смотрела она, смотрела на пустоту, на струю золотого света, что исходил с потолка, с неимоверным забвением, замирала, клала руки на плечи любимого поэта, чуть приоткрывала рот, и, вытягивая шею вперед, тоже мечтала ощутить на себе ласку, ласку Вдохновенья. И друг этот, нельзя не сказать, что не тянулся к ней, к служнице Судьбы. Ведь он каждый раз, меняя направление, отходил чуть в сторону, касаясь, пряди ее золотых распущенных волос. Он чувствовал на себе ее свободу, ее любовь, а самое главное то, как в ней била струя всех несказанных слов, тех, которые должны были родиться из ее розоватых, мягких губ. А она, Свидетельница многого прекрасная понимая это, прятала все задуманные речи вглубь сердца, отворачивалась, подходила к полке, усеянной книгами, и, не смея больше поднять и взгляда, она бегала глазами по переплетам прочитанных ею книг, правда среди всех них, она не ходила ни строчке о себе. Хотя про многих, о ком было написано, она знала намного больше, чем неизвестные авторы с громкими фамилиями. А все потому, потому, что была рядом с теми, недолго, но была, видела, и молчала. А после ей становилось до ужаса обидно, что о ней забыли те, кто видели, и те, кто лишь чувствовали прикосновение ее гладких пальчиков. А в последнее время она начала бояться того, что спустя года о ней не вспомнят даже те, кто остались, те, к кому она приходила всегда, пытаясь помочь. Но, как-то случится день, который подарит ей Вдохновенье, подарит ее любимому поэту строки о Тишине, в теплом месяце мае через несколько лет, она прочтет эту строку, строку, которая была создана для нее. И до нового века она будет проговаривать ее мысленно, стоя под суровым дождем, стоя на крыше, она будет знать, что ее присутствие чувствовали, ее заботу, и помощь подсознательно принимали, и друг ее невидимый проговорит первую фразу из длинного стихотворения, проговорит: «Общаюсь с тишиной я…» Общаясь с ней мысленно, улавливая тонкие звуки вселенной, ее герой всегда догадывался об ее присутствии, всегда. Только она это до нужных лет опровергала.
А сейчас, сейчас в зимний день, она лишь по зову сердца шагала тяжело босиком, проваливаясь в сугробы снега, соскучившись окончательно, она, дотрагиваясь до темных веток деревьев, смотрела под ноги. И стоило ей поднять голову, Тишина, увидев знакомый подъезд, была в предвкушение подняться по ступеням, услышать после голос Вдохновенья. Но больше всего ей все же хотелось просто подняться, подняться. Ведь нельзя утверждать так наверняка, что ее герой дома, дома в этот ясный, но пасмурный день, и что невидимый друг царапает себе горло, пока ждет, ждет, может быть ее? Нет, ее никто никогда не ждал, и даже таинственный свет, проливаясь на сознание, особо не обращал на нее внимание, а когда отвлекался от строк, и глядел на нее, рука поэта останавливалась, строчки кончались, становилось как-то пусто, казалось, что цель не достигнута потому, что последнее заветное слово уловила она, Свидетельница многого. Да, пожалуй, ее заколдованный взгляд заставлял оставить всех, непременно всех, но хотела ли она этого? Разумеется, нет, она всегда хотела одного, просто быть рядом, летать, как настоящий пассажир, на железных птицах, смотреть завороженно на облака, которые всегда готовы принять ее в свои объятья. Правда, стоит сказать, что вместо этого завороженно смотрели в ее сторону, на тот прозрачность мгновенье…
Выйдя из снега, отряхнув незамёрзшие босые ноги, не обняв локти рук, она лишь поправила воротник шерстяного, серенького платья, как сделала шаг на мокрый асфальт. В одночасье она замерла, увидев, увидев его, ее героя, который совершенно не изменился в лице, и словно не прошло, бесконечно тянувшихся для нее четырнадцати дней. Улыбнувшись уголками губ, она стояла в десяти шагах, увидела его в темных, расклешенных брюках, в знакомой ей светлой куртке, зимней кепке. Он быстро зашел в подъезд, Тишина не успела и опомнится, деревянная дверь захлопнулась, как она, опустив глаза, продолжила идти следом. Но почему-то куда-то подевался весь настрой, весь огонек, вспыхнувший в ее душе, пропал, и уже через секунду она нашла этому причину. Нельзя было не заметить шагающую так же быстро девушку лет семнадцати, в этот раз она была одета по моде, в клетчатой юбке, в голубоватой рубашке с коротким рукавом, которую прикрывала малиновая накидка на плечах. На ногах ее были высокие сапоги, бардовые сапоги на каблучке, такие обычно носили те, кто служат Черной Подруге. И Тишина тут же поняла это, вмиг ощутила неимоверный холод в ногах, ее пальцы покраснели, она ощутила насколько жесткий, островатый асфальт, и, расширив глаза, подняла руку. Так она делала всегда, когда пыталась кого-то остановить. Конечно, не успела пробежать и минута, как Привязанность, повернула в ее сторону кудрявую голову, и, улыбнувшись, помахала рукой.
- Спеши, спеши хранительница нужных душ! А, не успев потом исправить все, о чем задумал твой герой, меня во всем не обвиняй. И помни, и прими, что гостья не былого постоянства. – проговорив это с иронией, она поспешила в подъезд.
Поставив ногу на ногу, опустив замёрзшие руки, Тишина тот час сорвалась с места, словно поверхность Земли превратилась в пружину, а рассыпанный на асфальте песок покрылся тоненькими иголками. Как она бежала, как пыталась коснуться рукой отдаляющейся от нее Привязанности, она не помнила этого. Казалось, что пару минут в один миг растворились в ее памяти, а лестницы, о ступени которой она спотыкалась, после вставала, тяжело дыша, и вовсе не существовало. В новом веке она, правда, будет пробовать восстановить утерянные моменты, но все будет безрезультатно. А все потому, что ее сознание, сознание Свидетельницы многого не могло позволить своей хозяйке жить всем тем, о чего по телу бегут мурашки, от чего синие вены меняют цвет в черный.
Январский воздух, заполонивший город, перестал шутить, как только повернулся ключ в замочной скважине на восьмом этаже. Он больше не кружился вокруг развалин Собора, он больше не дергал занавеску, которая выглядывала из окна в гостиной комнате. Все эти игры пропали сами! Их не убила Привязанность, их не потревожила Тишина. Это была воля Ветра, нашего смиренного Ветра, который никогда не пытался защитить героя Свидетельницы многого, не пытался показаться ему на глаза, или хотя бы сказать пару нужных слов. Может быть, они бы вернули однообразие, или призвали разумную мысль на помощь тому, кто уже какой раз решил встретиться с искусственной радостью. А ведь ее, эту радость Свидетель многого совершенно не воспринимал в серьез, ни за одно столетье он не столкнулся с ней лицом к лицу, и уже через секунду его ждала первая встреча с ней, с невоспитанной гостью, с настоящей служащей Черной Подруги. Конечно, в первую очередь, стоя в гостиной около распахнутой рамы, а распахнулась она по его воле, он ждал ту, по которой впервые за пять лет безмерно соскучился. До этого он просто приходил, встречал ее на крыше, но в этот час он понял, что если не поддержит ее, не скажет и слова, то потеряет всю теплоту, с которой к нему относится Тишина. Понял ли он это конца? Утверждать наверняка не следует. Ведь от вранья краснеют не щеки, а ладони, единственные, живые, никогда не противоречащие желанию души, руки. Ветер в очередной раз, спрятал их в карманы черных брюк, заправленных в зеленые, цветом лайма, сапоги. Они достались ему от итальянского мастера как раз в тот день, когда его подруга впервые увидела его, человека, зашедшего в одинокую, холодную квартиру. Еще вчера, темнота не видя ни Тишины, не хозяйки квартиры, плясала от радости, нервно касаясь настольной лампы. Та окончательно перегорела после всех неловких прикосновений, и оживить ее могла лишь Тишина, скромная хранительница собственных героев.
Не отходя от окна, Ветер медленно развернулся в пол оборота, как приподняв голову, увидел вошедшую развязано Привязанность. Созерцательница одного взгляда, косо взглянув на него, хмыкнула под нос, а после, взглянув на снимавшего в коридоре куртку, героя, заговорила серьёзно, но внутри она сгорала от приближения всего удовольствия, которое она получит вместе с тем, за кем бежит, спотыкаясь, Тишина, упирается глазами в плотно закрытую дверь. Да, Свидетельница многого в десяти шагах от нее, с нетерпением мечтает отворить дверь на глазах у темноты, и, и.… Но что она, она может перед Привязанностью, перед ее сильнейшем на свете чувством? Вот и Ветер не находил на этот вопрос ответ, по его телу с тяжестью били секунды, но он представился перед служащей Черной Подруги с достоинством, не убрав черных кудрей со лба, положив руку на подоконник, он дал ей первое слово.
- Кого представит мне зима? Не знала я еще вчера. И в теплы дни бросала стружку, кокосов объедаясь далеко, ходила в низеньких сапожках по мирному его песку. Ах, старый мой герой, невнятен был, всегда со мной боролся, как Тишина с проклятым даром, и, обвиняя всех вокруг, он каждый раз меня, к себе позвав, все время обзывал, и торопил, в руках его сверкали иглы, в глазах моих одни лишь игры. И что сказать мне в этот чудный раз? Не у что ль повезло со внятностью в сознанье, не у что ль угодила в нужный час, и подоспела к встречи с тем, о ком слагала полны мысли… Знаком со мной? А я знакома, видала я тебя со стороны, отважный воин короля Гвидона, и бравый рыцарь короля Сомнений. Ну, что мой новый дружный гость, а может быть Свидетель, угомонишь подругу встреч своих, угомонишь ты ту, что вот сейчас сюда ворвавшись, всему захочет помешать? А ты, я вижу уж не хочешь! Желаешь оставаться у окна, и руки за спину раз спрятав, молитву прочитав, ты будешь так глядеть, бороться с правотою глупеньких законов, о них, наверное, не слышала она! – сказав это, она, подняв левую руку не выше головы, указала на появившуюся в дверях Тишину. Замершая, с белыми ресницами, на которых кажется, поселился иней, она упала на колени, зажмурилась, но заметив стоящего с чуть приоткрытом ртом друга, она, положив ладони на посиневшие колени, медленно приподнялась. Чувствуя, как скрипят ее колени, словно у фарфоровой куклы, она ждала секунды, а после бросилась к Ветру.
Положив руку ему на грудь в белой рубашке, она посмотрела на него с необыкновенной верой, верой в то, что он осмелится прогнать незваную гостью, поможет ему, поможет хотя бы один раз ее герою. Хотя нет, это и его герой, герой Свидетеля многого. Ведь тогда, несколько лет назад, Судьба познакомила их обоих, чем и дышит Тишина. И он просто обязан сделать что-нибудь. Ветер, взглянув в молящие глаза любимой подруги, взяв ее за руку не спеша заговорил.
- Не можем мы, ну мы не можем, так просто им помочь! Еще в столетье прежнем, пытаясь императора спасти, о чем кричала Черная Подруга, о чем предназначенье говорило в след? Мы наблюдатели, мы лишь они, и наш весь путь, следить за жизнью вялой иль живой, но только вот следить. Не следует события швырять, и слезы выливать наружу. Нам этого совсем уж не дано. Сопротивления убрать назад, откинуть беспокойство все, и просто так на то взглянуть, на что давно уже упали стены. – говоря все это, Ветер и вправду верил во все то, о чем мыслил. А все потому, что очень часто он опускался в глазах у Тишины именно тем, что всегда был верен законам, тем законам, о которых не желала слышать Свидетельница много.
И сейчас она тоже не отстранилась от зова сердца, которое начинало биться сильнее, звало в сторону. Но Ветер, сильно взяв ее за руку, глядел на нее тяжело, пытался предугадать дальнейшие действия Свидетельницы многого. И как только та опустила послушно глаза, он, разжав ее руку, направился к выходу из гостиной, продолжил:
- И нам пора, моя родная. Пойдем на чай к Судьбе, пойдем, побегаем по крышам, и ангела былого телом вмиг создав, мы упадем в холодный снег. И он растопит все, что есть, ненужное, сплошное в вялом сердце, и вдалеке увидим берег, увидим берег молодой…
Разумеется, Свидетельница многого совершенно не собиралась вникать в слова Ветра. Она вдруг поняла, что он здесь для того, что увести ее, действительно на берег Агиростского залива, заслоненного облаками тумана. А залив этот, прежде всего там, где дворец Распорядительницы жизней, где нет тревог, и хрупкого звука, когда разламывается холодное стекло. Ах, этот звук, уловив его через весь падающий отвлекающий снег, через ровное дыхание Ветра, она сразу поняла, что еще пару мгновений и Привязанность получит свою награду за хорошо проделанную работу. А она, Свидетельница многого… Не став больше рассуждать про себя, заметив, как друг пройдя мимо комнатки, где находился ее герой, стоя спиной к знакомому столу, на котором рождались ее любимые стихи, она неожиданно повернулась в эту сторону. Успев дотронуться кончиками пальцев, до ручки открытой двери, оказалась в комнате, как перед ее лицом выросла, словно вторая стена, стена из непробиваемого стекла. Привязанность, ожидая эйфорию, сидя на застеленной клетчатым пледом, кровати, в одночасье заметила взволнованную Тишину. Та, подняв ладони, прислонила их к стеклянной стене, на секунду повернув голову в сторону Ветра, она поняла, что ее молчаливый друг, не смея ни помогать ей, не останавливать, просто стоит позади, облокотившись спиной об стену.
Привязанность засмеялась, после встав с мягкой кровати, не глядя на остановившегося героя, повертела отрицательно головой, подняла руку, тоже прислонила к стеклянной стене. Изобразила печальное выражение лица, прекрасно понимая, что Свидетельница многого больше не сможет помешать ей. Она отошла через секунду к герою, что держал в левой руке уже открытую стекляшку. Она взглянула ему через плечо, вытянув шею, закрыла глаза. Уже через мгновенье она, она будет самой радостной на всем Земном шаре…
Но, Тишина, все-таки смогла опомниться. Что-то немыслимое подтолкнуло ее на неожиданный для всех шаг, сделать то, о чем никогда не задумывалась раньше. Солнечный свет души, энергия, соединяющая ее с любимым поэтом, могла предотвратить все. Потому, что если однажды столкнуться две души, одна из которых будет уже испытывать предназначенное для нее чувство, то другой светящийся шарик уже не будет нуждаться в этом. Да, об этом сказано на четыреста восьмидесятой странице второго тома в книге «Обмани реальность». Именно ее тысячелетия назад написала сама Судьба, обдумав все до таких мелочей, что каждый, кто решится попробовать испытать ее совет на себе, обязательно получит желаемое. Правда, стоит сказать, Тишина была единственной, которая так усердно первые годы жизни изучала небесную литературу. В отличие от Ветра, вчитываясь в каждую строчку, она старалась запомнить все, все, чтобы в один миг, например такой, какой случился в том дне, остановить неверные действия не только души, но и спасти себя. И она была полностью уверена в том, что именно без этого героя, вторая половина века, очаровавшая ее еще пять лет назад, превратится в совсем иное, пустое, слабое.
Осталась секунда до того момента, когда Созерцательница одного чувства растает в сердце так, как на солнце обычно тает эскимо. Она ляжет на кровать, руки бросит над воздухом, новым воздухом, закрыв глаза, она исчезнет, исчезнет туда, откуда пришла и будет это до тех пор, пока сама душа не посмеет прогнать незваную гостью от себя. Конечно, нельзя не утверждать, что чем дольше эта особа находится рядом, тем сложнее отказаться от ее иронической улыбки, улыбки, в которой обман, сотканной из мимолетного счастья. А чего нужно человеку так, как нужна свобода Свидетельнице многого? Счастье даже если оно созданное не душой, а посторонним. Все это промчалось в огромных глазах Тишины, как внутри, разжегся костер, доски стали развалится на три части, горели ярко, и все потому, что молча она приговорила ту самую фразу, выведенной рукой дочери Творца: « Сольются в зимнем дне души. Овраги темные, сольются в ручейке, как в маленькой воде, два отражения взглянув на час, минуту так к себе прижав, на миг неведомый и страшный местами обменявшись, пройдут в сеченье золотом. И цвет златой, к себе вдруг чувство заберет, и к жертвенной душе прильнет сиянье». Вот оно, решение, настоящее, честное! Увидев, что Привязанность отвела взгляд в сторону, Тишина, воспользовавшись этими, подняла рукава шерстяного платья выше локтей, прислонилась ими к стеклянной к стене, и улыбнулась так облегченно. Ведь не успела она закончить и мысль, как вся эта стена превратилась лишь в иллюзию, не больше, крохотные осколки, посыпались на пол, некоторые из них задели лицо, не ожидавшей ничего подобного, Привязанности. Та, окаменела во взгляде, упав на кровать, она закрыла ладонями рот, пораженно взглянула на стоящего Ветра, тот приоткрыв чуть рот, тоже замер. Они стали, словно не живыми, хотя Тишина, как ей казалось самой, ни совершила ничего особенного. Как она удивилась, когда сделав первый шаг, Созерцательница одного чувства, молча сидела, уставившись на нее.
- И все же повороты нынче, меня сбивают с толку! Скажи мне Ветер, дорогой, как можно до подобного дойти, и о стекло не спотыкаясь, самой к нему заведомо со счастьем все руки протянуть? Так слов чудесных не сказав, принять все на себя, как будто бы впервые, живя на свете, и служа Судьбе, увидеть оболочку тела в опасности и лжи самой себе.- говоря все это, Привязанность медленно приближалась к Ветру, что желая сделать шаг к потерявшей разум Тишине, уже хотел крикнуть что-то своей подруге. Но все слова закрыла в нем выросшая вновь стенка из стекла, осколки в одну секунду, как ни в чем не бывало, собрались в единое целое. – Чудно, вот так вот на тебя глядеть. Но что поделаешь, когда вокруг одна ограда, дремучие шипы, запрятав вглубь, себя теснят и миленьких друзей желают. Прощай, мой новый друг, и служащий Судьбе, дорога наша разошлась, и Тишина осталась в середине, а может и уже в конце. Тебе пора вернутся в город, в какой-то малый городок…
В это время, Свидетельница многого, собрав со всей души, все теплоту, положив ее на ладони, коснулась плеч любимого героя. Тот, конечно не почувствовал чужое, но родное прикосновение, но с сомнением взглянул на еще нетронутую вещицу. Ее острый конец стал вызывать уже маленький соблазн, искусственная радость отошла на второе место, как вспомнив про еще одну героиню Свидетельницы многого, чей образ она вообразила сию секунду, он решительно поставил стекляшку на стол, взглянув синими глазами вниз, направился в сторону Ветра. Тишина, повернувшись лицом к Привязанности улыбнулась еще шире, но все же печаль не переставала витать вокруг ее рук. А когда Созерцательница одного чувства хотела подойти к ней, взглянула немного вопросительного, то Тишина, прикрыв тяжело глаза, прикусив губу, с неимоверным облегчением взяла со стола открытую стекляшку, а кончиками пальцев провела по лежавшему рядом шприцу… Теперь это нужно было ее душе, и весь соблазн перешел на ее сторону. Привязанность, убрав руки за спину, посмотрела в профиль, а потом, подойдя к ее силуэту, взглянула так же через плечо. Она делала так всегда, когда приходило время предвкушения эйфории. Но в этот раз незваная гостья находясь рядом с Тишиной, услышала как стучит ее сердце, сердце той, которая кажется, будет бороться еще множество дней, и всякий раз Созерцательница одного чувства будет наблюдать одну и ту же картину.
Ах, как картина, будет долго мучать дочку Черной Подруги! Она поймет, что в ней, в ней проснулось то, чего ни за что не одобрит ее мать. И в действительности Черная Подруга совершенно не разделяла переживании дочери. Ведь у нее на все был один ответ: « Это твое предназначение. Ты создана для того, что бы совершать подобное ни смотря, ни на что». И в течение всех этих лет, до 2018 года Привязанность будет пытаться, смирится с тем, от чего так хотелось убежать в детстве. Она помнила, как лет в семь желала играть с ровесницами, но вместо этого мать посылала ее к тем, за кем ей нужно было наблюдать, а после получать от них радость. Но жалость, жалость ко всем победит в ней однажды. И будет это тогда, когда история, наша история уж очень будет похожа на эту, случившуюся в 1978 году, но только похожа.
« Когда-то все задумки возникают в светящемся шарике впервые. Он выдвигает для себя новые цели, новое то, чем будет жить и дышать. И это не значит, что прямо сразу так, все поменяется до неузнаваемости. Нет, это будет лишь развиваться, ловить каждый случай, когда что-то определенное будет кричать, неистово выть разуму души. И когда-нибудь, обязательно все будет услышано, в жизнь войдет то, ради чего захочется видеть иных».