Дмитрий Ровинский (1824) – явление в русской истории культуры значительное и выдающееся. И не столько как юриста-правоведа, стоящего у истоков судебной реформы Александра II, сколько в истории русского искусствоведения, основателем которого он и был.
К сожалению, мы так мало знаем об именах русских подвижников, выходящих за рамки официальной истории Отечества, что впору вновь вспомнить Николая Васильевича Гоголя с его призывом «Преодолеть незнание России», произнесенное почти двести лет назад.
Дмитрий Ровинский действительно явление уникальное, если учесть, что пятьдесят лет из своей семидесятилетней жизни он посвятил собиранию и коллекционированию всего русского – от народных картинок и старинных икон до портретов и гравюр высших особ царского двора и светского общества.
Любовь ко всему народному у него сложилась еще в детстве. Мальчик рос в старозаветной московской помещичьей обстановке со всеми ее атрибутами: няньками, многочисленной дворней и приживалками. Отец, участник войн начала девятнадцатого века, в том числе и войны с Наполеоном 1812 года, позже назначенный полицеймейстером Москвы, был большим любителем русской старины и известным славянофилом.
В его помещичьем доме всегда жило много сказочниц, об одной из которых, Марье Максимовне, Дмитрий Александрович вспоминал: «Она знала неимоверное количество сказочных эпизодов, которые перемешивала между собой и составляла сотни новых сказок».
Но любовь к русской старине не мешала главе семейства установить в доме армейские порядки: начав служить с тринадцати лет, Александр Павлович привык командовать солдатами и в семье установился дух строгой армейской дисциплины и неукоснительного повиновения полковнику Ровинскому.
Позднее он стал действительным статским советником, что соответствовало званию генерал-майора. А семья была большая: пять сыновей и четыре дочери. Сыновья пошли по военной части, кроме младшего Митеньки, которого отец определил в привилегированное учебное заведение, открытое в начале тридцатых годов в Санкт-Петербурге для детей дворян – Императорское Училище Правоведения.
Это спасло его от домашней армейской муштры, но семейная прививка оказалась очень плодотворной: она приучила его к порядку, честности и строгости, прежде всего, по отношению к себе. В одиннадцать лет мальчика отправили в северную столицу с большим отцовским списком того, чего надо опасаться и сторониться. В этом списке был пункт: не пить пива и вообще спиртного.
Но на первой же станции мальчик купил бутылку пива и всю ее залпом выпил. Так началась его самостоятельная жизнь. Учеба в Училище продолжалась долго – до двадцати лет. Здесь, в закрытом учебном заведении, были те же строгие порядки, что и дома, и не давали возможность своевольничать.
В Училище юноша вел себя очень скромно, не выделялся из общего числа учеников и запомнился его однокашникам как молчаливый и замкнутый. Здесь он, кстати, познакомился с К.П.Победоносцевым, с котором потом приятельствовал и ходил в пешие походы по русским деревням собирать старые иконы. Здесь его другом стал и будущий критик-искусствовед В.Стасов.
После окончания Училища Дмитрий Ровинский четыре года работал в Петербурге, но очень быстро его перевели в любимую им патриархальную Москву, которую всегда любил больше северной столицы, холодной, чопорной и пропитанной чиновничьим духом.
В Москве он прожил двадцать два года, его карьера складывалась как нельзя лучше: в двадцать четыре года - стряпчий, в двадцать шесть - заместитель председателя Уголовной Палаты Москвы, в двадцать девять - московский губернский прокурор, в сорок четыре – председатель Уголовного департамента.
И если на первых порах ему помогал авторитет отца, которого в Москве помнили и почитали, то через несколько лет уже сам Дмитрий Александрович - признанный авторитет, с которым вынужден был считаться даже губернатор-самодур Закревский.
Позднее Ровинский писал о нем: «Высокомерный, с маленькими глазками на круглом лице, полный и осанистый старик, поставленный на эту должность, чтобы противостоять всем либеральным веяниям Запада, он не признавал никаких возражений и творил быстрый суд и расправу отнюдь не законную, а своевольную».
Сухой перечень должностей, однако, не отражает всех перипетий юридической практики Ровинского. Сам он был отнюдь не подарок, особенно когда дело касалось отстаивания справедливости в судебных решениях относительно малоимущих.
Как губернский прокурор, он имел право надзора за всеми решениями, которые приводились в исполнение только тогда, когда на них стояла прокурорская виза «Читал». Было несколько случаев прямого столкновения прокурора и губернатора, в результате чего Ровинский чуть не поплатился своей должностью, если бы не заступничество того же губернатора.
Известный правовед Анатолий Кони, вспоминая о Ровинском, приводит примеры, решения по которым были вопиющими по своей несправедливости, но даже губернский прокурор был бессилен что-либо в них изменить, поскольку с формальной точки зрения все было исполнено с безукоризненностью. Вот только некоторые из таких дел:
«…дело помещика, нанесшего своему больному, девяностолетнему слуге, вымогая для себя у него его скудные сбережения, 28 рубленых сабельных ран, от которых тот на другой день умер,-- и не признанного виновным в убийстве;
или дело надворного советника, наглым образом надругавшегося над невинною и беззащитною девушкою в обстановке, чрезвычайно напоминающей сцену покушения Свидригайлова на честь Дуни Раскольниковой в "Преступлении и наказании", и оставленного в сильном подозрении;
или, наконец, ужасное дело о 17-летней фигурантке, проданной своим отцом, театральным музыкантом, знатному молодому человеку, который напоил ее возбуждающим раствором и привел тем в состояние полового бешенства, коим воспользовались, кроме него, и другие негодяи, окружавшие его.
Несчастная девушка была возвращена домой лишь на третий день в состоянии полного сумасшествия, из которого не выходила до самой своей страдальческой кончины. Московские судьи того времени нашли справедливым ограничиться отдачею главного виновника в солдаты или военные писцы с выслугою и без потери прав,-- и присуждением отца жертвы за потворство разврату дочери к трехмесячному лишению свободы...»
Видя несправедливость, моральное разложение судей и всей старой судебной системы, Дмитрий Ровинский стал одним из активных сторонников и разработчиков реформы судебной системы 1864 г.. Сопротивление со стороны старой гвардии юристов, правоведов-теоретиков, сторонников западной модели судебной системы было колоссальным и требовалось немало усилий и знаний, чтобы сломить их сопротивление и довести дело до логического конца.
В сорок семь лет Ровинского переводят в Петербург на высокую должность сенатора. К тому времени он уже был личностью легендарной, в высшей степени своеобычной, о которой ходили разного рода были и небылицы.
Жил Дмитрий Александрович очень скромно, в его московской квартире было место только для книжных шкафов, книг и папок, в которых хранились его коллекции гравюр и народных картинок. В Подмосковье он купил дачу, где выращивал цветы и запускал вместе с братом фейерверки. Еще в детстве они любили всякие эксперименты с огнем, а брат к тому времени служил по пиротехнической части.
Одевался Ровинский очень скромно, если не сказать бедно, несмотря на высокую должность, и терпеть не мог носить всякие «железки» и «погремушки», которыми любили обвешивать свои мундиры чиновники. Все деньги (а он был человек отнюдь не бедный) Дмитрий Александрович тратил на свои знаменитые коллекции, начало которым было положено еще когда он учился, а потом служил, в Петербурге. Страсть к коллекционированию и собирательству обессмертила имя Ровинского не только в России, но и за границей.
Авторский блог
http://sotvori-sebia-sam.ru/rovinskij/