Я совсем не собиралась писать фантастический рассказ. Просто в одну из ночей, когда дождь хлестал в окна, а по комнатам ходили сквозняки, от которых хлопали двери по всей квартире, мне вдруг показалось, что дерево за окном -то вовсе не дерево, а живое существо, которое пристально всматривается в темные окна...
Сила притяжения была в 2,4 раза больше, чем на моей планете, от этого я поначалу чувствовал(о) себя скверно. Но тем не менее, это не мешало мне принимать сигналы. Сигналов было огромное множество. Они обрушивались на меня со всех сторон. В первые дни такое количество информации меня просто оглушило, в какие-то моменты это становилось невыносимым, словно ты стоишь под могучим водопадом. (Я уже научился оперировать их понятиями.) Постепенно я стал(о) вычленять из сигналов главные и второстепенные. Прежде всего я определил(о) химический и физический состав планеты. Затем обратил(о) внимание на живых существ. Очень быстро я сумел определить господствующий тип жизни — Homo sapiens, Разумные, — так они сами себя называют.
Впрочем, мне больше по душе поначалу были другие создания, которые мыслили почти так же разумно, только не желали подавать вида о своей разумности. Их называли собаками. Очень много собак слонялось вокруг моего дерева, почти все они чувствовали меня, поэтому каждая стремилась облаять, а некоторые довольно нахальные особи пытались допрыгнуть до меня. Черта с два! Я оградил (о) себя защитным экраном, через который даже баллистическая ракета не прорвалась бы. Впрочем, каждая собака в знак протеста обязательно поднимала ножку возле ствола. Но это я отвлекся (лось).
...Итак, я нахожусь на дереве и наблюдаю за жизнью этих Разумных. Все, что я наблюдаю, ретранслируется на мою планету, где у приемников находится большое количество моих собратьев, которые тут же расшифровывают полученную отсюда информацию. Я очень горжусь своей миссией, ибо я — один из первых, кто сумел добраться до этой, находящейся на обочине Вселенной планеты. Итак, я наблюдаю за их жизнью. А жизнь у них такая...
— Е... твою мать! Е... твою мать! — очень звонко и энергично произносил молодой sapiens. Он произносил это в своей квартире (крошечное, специально отведенное (кем?) место, где они отдыхают, спят, размножаются, прячутся от атмосферных явлений и поглощают энергию). Я уловил очень сильный сигнал агрессии, исходящий от него. Агрессивность вылилась на другого sapiensa — более слабого и несколько другой формы. "Жена Валька", — так называл он ее. Он дергал ее за растительность на голове и наносил рукой удары по лицу. Валька очень громко рыдала. Я ощущал сигналы боли и нестерпимой обиды. Мне стало чрезвычайно жаль Вальку, но вмешаться я не имел права. Я был наблюдателем, и даже в случае ядерной войны мне оставалось только одно — смотреть во все глаза и фиксировать. Итак, он ее бил. Валька громко кричала (орала?) и бегала по комнатам. По ее лицу текли слезы, сопли и кровь. Визжал их детеныш. Валька выскочила на балкон и заперла за собой задвижку. Тогда sapiens стал бить стекла. Стекла очень сильно звенели.
На некоторые балконы повыходили другие Разумные. “Опять пьяные Астаховы дерутся, — громко сказал чей-то голос с верхнего этажа. — Милицию вызвать, что ль?" "Не твое дело, не лезь", — ответили ему. Sapiens бросил вниз сигарету (?) и ушел вглубь своей квартиры. Я мог одновременно наблюдать то, что происходило в разных местах. Поэтому, продолжая следить за событиями в семье Астаховых, я пошел вслед за sapiensoM Васей. Мне хотелось выяснить, почему никто не спешил на помощь слабой Астаховой. А вдруг муж забьет ее насмерть? Ведь sapiensbi, как я уже знал, смертны. Причем умирают они не только от старости. А так как они не умеют восстанавливать себя, то любые повреждения их оболочек, как то: ушибы, падения, раны и т.д., могут оказаться для них смертельными. Sapiensbi очень хрупки в отличие от нас.
Итак, повторяю, я последовал за Васей вглубь. Вася пошел на кухню (?), где стал жадно поглощать энергию, он называл это "пирожки с капустой", и съел их штук десять. Потом он запил их компотом прямо из кастрюли. А затем Вася устремился к тому, что они называют телевизором.Это для них, кажется, один из главных способов получения информации. Есть еще газеты, журналы, книги, радио, но телевизор — самый удобный. Вася лег на диван перед экраном и стал смотреть. Я смотрел вместе с ним. Мы провели у телевизора, не отрываясь, около четырех часов. Информация, которую получал Вася, была чрезвычайно поверхностная, и я никак не мог понять, зачем он тратит столь драгоценное время жизни на такое бесполезноё занятие. Пока Вася смотрел передачи, его жена стирала белье в ужасном приспособлении, называемом стиральной машиной, развешивала его на балконе, одновременно она варила борщ и жарила котлеты. Она была вся мокрая, потная и измученная. В голове ее почти не было мыслей. Потом отправились спать. Их дочь Катька все это время сидела под моим деревом с молодыми sapiensami, лузгала семечки и хохотала.
...В некоторых квартирах есть книги. Я познакомился со всеми имеющимися в домах экземплярами, и теперь у меня есть некоторое представление об эмоциональной жизни Разумных. Я знаю имена их выдающихся писателей и могу цитировать Шекспира и Данте. Я знаю, с каким ужасом sapiensы относятся к смерти. И это неудивительно — их ученые до сих пор не сумели успокоить их, доказав, что души бессмертны. Кроме того, смерть всегда сопряжена с телесными муками, со страданиями духовными и физическими. Я наблюдал несколько смертей и пожалел зар1еnsов. Они, к сожалению, не приспособлены и к жизни: с большими трудами добывают себе пишу (из которой извлекают энергию), одежду, жилье, укрывающее их от холода. Поэтому основная часть жизни, необходимой всякому разумному существу во Вселенной на поглощение существующей информации и приобретение новой, т.е. на осмысление себя в Пространстве и во Времени, у них уходит впустую. Хотя их счастье, возможно, заключается в том, что большинство из них этого не понимает.
Но они не виноваты в этом — их цивилизация выросла, как в поле трава, как плесень в теплом, темном и мокром месте. Сама по себе, без особой напряги. Случайно, когда во время очередной Большой Экспедиции кто-то, зазевавшись, обронил на эту планету семена жизни. Белок. За что и получил строжайший выговор.
...Итак, это жизнь, которая возникла без смысла и цели Это мое первое, быть может, поверхностное заключение.
...Впрочем, их существование достаточно трагично. Это я говорю сейчас, познакомившись с некоторыми $ар1еnsaми
поближе.
Так, однажды вечером я уловил острый сигнал одиночества, исходящий из квартиры на четвертом этаже. Я пошел на зов одинокого зар1еnsа. Им оказалась довольно молодая особь женского рода, которая, лежа в кромешной тьме, горько плакала. Из множества мелькавших в ее сознании эмоциональных образов я смог уловить, что Разумная страдает по своему мужу, который умер несколько месяцев назад. В ее памяти очень ярко всплывали картины их совместной жизни. Все они трогали меня, я беспокойно метался под потолком, стремясь помочь ей преодолеть страдания, не нарушая при этом Закон о Невмешательстве. Я, к сожалению, не мог вылечить ее от одиночества (для этого мне пришлось бы уничтожить половину ее памяти). Кроме того, Разумные не способны жить самостоятельно. Они разнополы, и каждый ищет свою вторую половину. В этом заключается одна из трагических ошибок их создателей. Но чтобы немного отвлечь ее, я показал ей несколько картинок из жизни параллельных Пространств, я почувствовал, что они восхитили и ошеломили ее. Проснувшись утром, она немедленно схватилась за акварельные (?) краски и попробовала воспроизвести то, что увидела во сне. Ей это удалось в какой-то степени. С тех пор она рисует картины. Ими увешаны все стены ее квартиры, к ней приходит множество людей, чтобы посмотреть на них. Короче, она стала известной в своем городе.
А на картинах изображены сиреневые миры Верхнего Солнца, и зарождение жизни на Бенешамеле-П, и полет над пространствами Зеленого Дракона, и некоторые небелковые формы жизни, о которых здесь понятия не имеют.
Но главное — в сознании этой истерзанной муками души возникла идея о множественности миров. Если она не перестанет думать об этом, то эта мысль, как трамплин, приведет ее к пониманию вещей более глубинных...
Я долго наблюдал за зар1еnsom, который называется у них писателем. Это старый, по их меркам, Разумный, ему семьдесят пять. У него почти нет своих зубов, и он ужасно страдает от того, что не может есть все, что хочется. Кроме того, у него больные сердце и почки. Писатель тяжело ходит по квартире и почти не выходит на улицу. По вечерам он долго сидит на балконе и смотрит на звезды. У него живой ум, богатое воображение, и как-то в одну из ночей я с удовольствием подбросил ему в сознание идею о бессмертии. Я даже показал ему несколько видов бессмертных, из которых его особенно потрясли те, кого они называют ангелами, и чьи изображения украшают все их храмы.
...Он всю ночь ходил по комнате, курил трубку' и думал... "Но ведь бессмертие — это невыносимая ноша... А может, она для нас невыносима, потому что дай нам бессмертие, и мы устанем от жизни, так как не будем знать, чем ее заполнить. Наши мозги не доросли до бессмертия... Но как жаль, — прошептал он, — как все-таки жаль расставаться с этим звездным небом..."
Тут он стал думать о том, с чем еще жаль расставаться. И вышло этих вещей не так уж мало! Звездное небо, море в любую погоду, стихи Пушкина, Пастернака, сонеты Шекспира, осень, которую любил писатель. И тут я увидел его, гуляющего по осеннему парку. Он был намного моложе. Моросил мелкий-мелкий, почти неосязаемый дождик, пахло мокрой листвой. Писатель шел по парку об руку с прелестной женщиной. Женщина откидывала голову, смеясь, и светлые волосы шелком лились по ее черному пальто. Щеки женщины были мокрыми от дождя... На этом воспоминании писатель уснул, и сон его был радостен, ибо во сне он все так же продолжал идти с ней по мокрой дорожке парка. А вокруг трепетали желтые березы и низко висело промокшее серое небо... Дорога казалась бесконечной...
...В пятнадцатую квартиру меня привело ощущение тоски смертной. Баба Вера уже два месяца не вставала с постели. Иногда по ночам она ощущала, как близко подошла к ней смерть. И каждое утро с удивлением обнаруживала, что еще жива.
Жить было невероятно гадко: день начинался с клизмы - желудок совсем не хотел работать. "Господи, до чего же гнусная штука — старость", — говорила она про себя.
Дети забегали покормить, подставить “утку", поговорить, при этом старались побыстрее уйти, словно им неприятно было смотреть на нее.
По ночам накатывалась боль. Она была всеобъемлюща, не помогали уже никакие уколы. Баба Вера даже кричать не могла, а только протяжно тянула: "О-о-о-о-". Это нескончаемое "о-о-о замучило домочадцев и всех соседей. Оно проползало сквозь плотно закрытые двери. Хотелось заткнуть уши ватой и трясти головой, чтобы его не слышать.
"Бедная, — говорили в соседнем доме. — Когда же она отмучается".
Впрочем, это “о-о-о“ и раздражало. Оно мешало смотреть телевизор, слушать музыку и жарить котлеты. Два дома с тайным нетерпением ждали бабы Вериной смерти.
А баба Вера тянула свое бесконечное "о-о-о‘‘, и в этот момент что-то большое и теплое коснулось ее лица. Дышать стало легче. “Ты кто?" — спросила она.
" Не бойся, — произнес чей-то голос, прямо у нее в голове.-Больно уже не будет. Я тебе помогу. Дай мне руку".
Баба Вера протянула вначале одну, а потом и вторую руку и уцепилась всеми пальцами за что-то пушистое.
Пушистое понесло ее по длинному коридору. Баба Вера шла по коридору быстро, не шла, а летела даже. Она летела так легко, словно знала, что впереди ее ждет огромная радость.
— Отмучилась, — громко сказал кто-то у нее над головой.
...Сегодня я совершил должностное преступление — помог бабе Вере из пятнадцатой квартиры перейти в Иной мир. Но зато я точно знаю: там ей хорошо.
...Вообще так часто хочется протянуть рецепторы и помочь им. Убрать опухоль, и заменить сердечную мышцу, И исправить почку, и сотворить чудо. Но всякий раз я отступаю. Вот только с бабой Верой не выдержал: уж очень громко она кричала.
...Иногда я чувствую себя почти sapiensом. Я понимаю, отчего они радуются, и когда им больно. Я знаю о них почти все. Я знаю их имена, знаю, что варят на ужин их жены. Знаю, с кем изменяют им мужья. Слышу, как матерятся их дети. Мне до чертиков надоела их порнуха, их глупые песни и разговоры. (После этой командировки мне необходим будет длительный отдых с регенерацией нервной системы.) Я научился плакать вместе с ними. Любоваться восходом их солнца и их звездным небом. Но чаще всего мне бывает отчаянно жаль их...
...Алена шла с Ванюшей - по улице. Он бежал впереди, она ловила его за капюшон куртки, когда они подходили к перекресткам. Он был весь теплый, похож на пушистый шарик. Алена почти не вслушивалась в его болтовню, мысли ее были заняты другим.
Она думала о том, что все чаще и чаще ей не хочется просыпаться по утрам. Вот бы так упасть в сугроб постели и уснуть. Навеки. ‘‘Умереть. Уснуть. И видеть сны, быть может... Вот в чем трудность. Какие сны приснятся на смертном одре, когда мы сбросим этот бренный шум...'1
Она вспомнила, как сегодня посреди презентации, когда вокруг все пили шампанское и хватали бутерброды с красной икрой, ей вдруг отчаянно захотелось выскочить оттуда и, сбежав по лестнице, прямо в нарядном платье кинуться под первую попавшуюся машину. И желательно, чтоб это был ‘‘КамАЗ"... Она так и увидела себя: молодая, красивая, в блестящем платье, разметавшись, лежит на булыжниках Французского... И платье порвано, и кровь вокруг, и в открытых глазах отражается небо...
Ванюшка Тем временем подошел к дереву и стал бить палкой по стволу.
-Не бей, ему больно, — привычно уговаривала его Алена.
-А там кто сидит? — спросил Ванюшка, указывая на¬верх.
—Там — никого. Там — только кошка сидит.
—Нет, там Бабай, — уверенно сказал внук.
Алена взглянула наверх. Ветви, ветви, ветви.
—Оно косматое, зубатое, у него много глазок и пальчиков, — продолжал сочинять Ванюша.
—Не выдумывай, — устало сказала Алена и поволокла его домой.
Стоял первый день зимы. Все скукожилось и затаилось. Ощущение безнадежности было таким густым, что его можно было потрогать руками.В наступающих сумерках шел, покачиваясь, интеллигентного вида человек. Подошел к дереву, расстегнул брю-ки и долго мочился под ним, озираясь вокруг.
Я лежал на ветвях, смотрел в зажигающиеся окна и страдал. Ощущение было почти человеческим. Раньше я никогда такого не испытывал. Я лежал и думал, что если я не могу вмешаться, и помочь, и исправить, и улучшить, и убрать болезни и смерть, и сделать их по-настоящему разумными, то зачем я здесь... зачем я здесь...зачем я здесь...
Наталья Симисинова 2000г