Лукоморье
Встану я, благословясь, пойду я,
перекрестясь, под восточную
сторону, к окиян-морю.
В окиян-море стоит остров Буян.
Народный заговор
Присказка
Одиноко стоит остров Буян на краю Мирового Моря Окияна. Могучий Властелин, раз за разом, тяжко ухая, бьёт маслянистой волной о скалистый гранитный брег, гудя и шипя мутной пеной отката. Остров безмятежен в своей неприступности. Что его бастионам неистовый натиск седых от ярости волн, что ему трубный рёв союзных Окияну Ветров, Буян есть стержень мира, атака соперников только множит белоснежные пляжи древнего острова.
Где-то рядом, под мостом из радуги, гудит своей сверкающей стеной Великий Мировой Водопад. Излишки всемирных вод с шумом сливаются через край света - Окаём и текут по морщинистым спинам трёх дремлющих могучих Слонов, на древний панцирь Великой Черепахи, что безмятежно плывёт по Млечному Пути. Она лениво скользит по Вселенной, шевеля длинными лапами, молоко звёздной дороги дымно рассыпается звёздными туманностями, под её ластами. Мир неспешно плывёт, разлетаются в стороны, зажигаются новые и гаснут старые звёзды. Всё идёт, так как было предписано Великим Бытиём, но, рано или поздно, что-то происходит, и Мир меняется.
Не велик и не мал остров Буян, укутан он облачным туманом от чужого недоброго взгляда, а берега его надёжно прикрывают каменистые зубья береговых рифов. О прибрежный камень шумно бьёт прибой, лохматит океанскую волну, разбивает её в мельчайшую водяную пену. Она высоко взлетает, ввысь превращаясь в туман, и смешивается с белёсой пеленой облаков укутавших Алатырь Камень.
Он бел - горюч, высок и гладок, блестят на его вершине и Солнце и Луна и звёзд россыпи. Тогда когда звёздное небо затянуто тучами, а на склоны камня опускается тьма, Алатырь начинает гореть своим собственным бездымным холодным огнем, так как в нём "сокрыта сила, могуча и силы нет конца". Но чаще всего звёзды небесной тверди теряются в ветвях Мокрецкого Дуба, что растёт на самой вершине Алатырь Камня. Дуб Мокрецкий боковой побег Великого Вяза Ирия, сводный брат северного Ясеня Иггдрасиля, Великого Мирового Древа.
Дуб ни наг, ни одет, не без листьев, не гол как зимой, но и без густой плотной листвы как летом. Для Мокрецкого Дуба нет времени он живет, существует сразу во всех временах года: - «На одном боку цветы расцветают, на другом листы спадают, на третьем плоды созревают, на четвёртом сучья подсыхают». Не только меж временами текут соки древа, связывают они и иные пространства зыбкой невидимой нитью, словно низку драгоценного жемчужного ожерелья. Грозди безмолвных миров мерцают в ночи над равнодушными пажитями христианского мира над головами мирян, что редко поднимают взор свой к звёздному небу. Не ведает ни селянин, ни житель городища, ни светлый князь о мироустройстве небесной тверди, живут они своими заботами о хлебе насущном. Ни к чему им сакральные знания, своих бед хватает даже князьям – сильным мира сего. Живёт христианский, да и языческий народ в уверенности, что век его не долог, а делами в высоких сферах пусть занимается старое да новое духовное сословие. Простому человеку темень научная только жизнь облегчает, ведь неспроста говорится: - «многие знания – многие печали». Сон у простого люда крепкий, справив свой супружеский долг, спит он без задних ног, не шастает по ночам, и по крышам звёзды считать не лазит.
Однако при всей своей серости и повальной неграмотности простой народ отнюдь не глуп, многое понимает своим сермяжным нутром, что не в силах для толкования иным мудрецам. Понимает, но трактует и объясняет происходящее наивно, по-своему:
Скажем, затрясло Землю Матушку, пошли по земной тверди судороги, что даже избы прыгают, а на колокольне колокола сами по себе гудеть-трезвонить начинают. Так это всё по тому, что у одного из трёх слонов, что Диск Земной держит, нога затекла либо спина зачесалась. Да и потоп мировой случился потому как одна из рыб, на которых те слоны стоят толи, заболела, толи сдохла и утопла. Ну а коли, все те рыбы преставятся случиться Конец Света.
Вот и остров Буян, на который простому смертному вроде бы и ходу нет, изучен доморощенными географами - Меркаторами вдоль и поперёк. Знают они и про особенных змей, что живут на острове: - Агрофену и Скоропею, а ведь это сёстры не к ночи помянутой Медузы Горгоны. И про куст вечно зеленый, на котором сидит пчелиная матка – «всем маткам старшая» знают.
Да мало ли про что местные баяны с завалинки ещё вещают, как будто они вчерась оттуда, с заветного острова, а не от своей кумы давеча на бровях пришли:
В густых зелёных дебрях Буяна журчат множество ручьёв и речушек звенят струями водопады, в том числе живой и мёртвой воды. В лесах живут как обычные животные и птицы, так и твари, про которых ведают только в сказках; - василиски, мантикоры, полканы, и прочие бестии. Однако этим чудеса Буяна не кончаются. Там же на острове, в резном тереме; - «сидит, красна девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, рудо-желтую, зашивает раны кровавые». Но кроме сил дарующих человеку здравие обитают на острове Буяне дочери Лиха Одноглазого сёстры-лихорадки; - Трясея, Огнея да Ледея и ещё девять десятков лихорадок поменьше. А еще под каменной подошвой острова живет Рыба-Кит, да не одна и благодаря тем рыбам может Остров Буян плавать по «Морю-Океану», а не стоит на месте как простой остров на своём каменном корневище. Да и про «Ворона, что всем воронам старший брат» неграмотным баянам известно, а чего народ не знает, то, как известно, соврёт да придумает. И что самое смешное, всё им навранное да придуманное, в жизни где-то существует, случается или же непременно сбудется.
Редок на острове заморский гость, скрыта семью печатями и седмицей ветров дорога к Буяну. Штормовой предел, ревущие параллели закрывают сюда дорогу утлым и великим судам, кораблям да корабелам даже тем, кому страх земной не ведом. Местные обитатели, автохтоны острова, не кажут себя на брег, живут в серёдке. Потому как это им не интересно, да и боязно, вдруг твердь подними, колыхнется, а сами они утопнут в набежавшей волне. Посему одинок брег острова Буян, лишь изредка, на белый кварцевый песок бережка, что намыт Океаном - Морем прилетает отдохнуть да понежится на солнышке Илья Пророк. И так проходят дни, седмицы, годы, шумит прибой да редкая птица, - альбатрос мелькнёт над иссиня-черной линией горизонта.
И вот однажды….
На белоснежном пляже там, где кончается линия прилива, украшенная кружевом сухих рыжих водорослей, оказалась видавшие виды байдарка типа «Таймень». На старой битой брезентовой шкуре лодки с трудом, но читалась, надпись: - «Трудовые резервы». Чуть дальше, в тени финиковых пальм лежало тело мужского рода. Мужчина был бос, одет в джинсы, грубо обрезанные до колен, что за давностью лет утратили национальную и прочую принадлежность. Крепкий торс облепили остатки футболки когда-то украшенной цифрой семнадцать. Визитёр острова сжимал в руке верхнюю часть бикини и крепко спал….
Но русский человек уж любит пряное слово. [Оно ему] нужно, как рюмка водки для сваренья в желудке. Что ж делать? Такая натура: ничего пресного не любит…
Пиршество у помещика Петуха. Н.В.Гоголь. “Мёртвые души” том 2.
Тому поймай русалку, этому нимфу, третьему этакую духобабу...
Вконец спятили, по селам девок полно, ан нет, подавай им нелюдей.
Анджей Сапковский
Как ни взглянешь на Русь, — вкривь да вкось испокон,
На полях вместо ржи — лебеда и вьюн,
На иконах — упырь, и с дубинкой — закон,
На железном столбе — кот Баюн
Кот Баюн – присказка
Дуб был огромен. Складки коры напоминали трещины в скалах. Ветви были толще, чем столетние липы, а сам ствол был просто необхватен. Крона царапала низкие облака и притягивала не только гнев Перуна, но и влагу небес. Иной раз казалось, что Царь Леса хватал своими могучими ветвями зазевавшуюся легкомысленную тучку и крутил её бедную вокруг себя пока его разлапистая резная крона не выпьет её целиком. И, наверное, поэтому жёлуди у этого великана был не меньше чем большой палец у мужика пахаря. А те, что росли у самой макушки, были с хорошую еловую шишку. Шум листьев дуба, при сильном ветре напоминал морской прибой, а на мелкие зефиры исполин презрительно не реагировал.
Михайло любил этот дуб, так как внуки любят деда. Безмерно уважал и гордился его героическим прошлым. Он любил приходить к Владыке Леса весной и летом, но особенно он любил это время осени. Когда ещё тепло и сухо, но уже летит лёгкая чистая паутинка, когда лес наполнен дарами что зрели все бесснежное время.
Это тебе не мокрый голодный март, что мочит сбившуюся колтуном шкуру в берлоге. Да и апрель не больно-то лучше, кроме коры, веток и муравейников мало чем в лесу разживёшься. Лесная скотина тоща и непонятлива, ей и дела нет, что после спячки да запоров у Потапыча за ней гонятся, сил нет. Мужики по весне тоже злые и голодные, впрочем, как и скотина в хлевах. Правда, красиво весной душевно. Бегут, журчат первые соки по стволам дерев. До одури пахнут набухшие почки. А с диких яблонь белыми мотыльками слетает первоцвет. Но уж больно голодно.
А вот как только макушка лета наступит, приходит сытое, правда очень короткое время. Можно и борти порозорять, и в овсах поваляться, да и тёлку глупо заблудившуюся примять. Мужикам с их летними заботами не до тебя, они подлецы с рогатиной и собаками по зиме шастают, спать не дают.
Все эти мысли неспешно кружили в большой медвежьей голове. Михайло Потапыч местный лесной воевода вместе со своим напарником молодой рысью по кличке Куцый занимался традиционной заготовкой желудей на зиму. Рысь, отважно взобравшись на макушку дуба, бесстрашно прыгал и тряс тонкие ветки, что были обильно украшены желудями переростками. На Потапыча градом сыпались крепкие коричневые снаряды. Медведь же длинными блестящими, словно лаковыми когтями, как граблями разгребал палую листву. Листву он сгребал в охапки и отбрасывал в хлипкие заросли лещины. Урожай на орехи тоже был не плох, но разве можно сравнить эту кустарную мелкоту с царём - жёлудем. Вороватая белка подскочила к кургану шёлково блестящих даров дуба, схватила тот, что сиял поярче, и шмыгнула на разлапистую ель.
- Вот воровское отродье, - расстроился Потапыч, и погрозил белке лапой. Та насмешливо что-то протрещала и шмыгнула на соседний вяз. Михайло вздохнул, и продолжил ласково, сдувая труху от листьев перебирать желуди, освобождая их от пупырчатых шляпок.
«Обнаглел лесной народец, - печально размышлял тутошний воевода, - совсем страх потерял, от лап отбился. Ладно бы молодёжь, с неё что взять, молодняк неразумный, а вот что делать со свиньями чужеядами». Михайло Потапыч бережно и нежно притёр сырой глиной подранные клыками секачей молодые корни дубовой поросли, потом присыпал их мелким подзолом и палой листвой. Потом увидев кучки кабаньего помёта, и совсем рассвирепел: «Нет, подкараулю, точно завалю, вепрятину с желудями умять очень даже ничего перед спячкой».
Внезапно медведь осознал, что в тихом лесу наступила уж совсем беззвучная тишина. Не шумел лес, не слышно было Куцего, не сыпались жёлуди. Косолапый глубоко вздохнул, втянул полные ноздри лесного духа, взъерошил шерсть на загривке и медленно повернулся к кустам орешника. Под высокой разлапистой лещиной стоял человек. Он был одет в кожаную куртку цвета молодой дубовой коры. От ворота до подола куртка была обшита плетёными косицами из кожаных жгутов, перевязанных медной проволокой. На страннике были крепкие порты из лосиной кожи, высокие поршни с меховым подбоем и костяной накладкой по голенищу. На голове криво сидел мятый берендеев клобук с широкой медной стрелкой на переносицу. За спиной висел туго набитый яловый походный мешок и самострел на пернатую дичь. В руках, остриём вниз человек держал древнюю острогу с диковинным бронзовым наконечником.
Медведь напрягся, сгруппировал могучее тело для атакующего прыжка. Тяжело задышал, в горле заклокотал готовый сорваться боевой рёв. Но тут из-за рыжих лосин и походных поршней путника задрав хвост трубой, вышел на удивление крупный кот. Размером котяра был не меньше Куцего. Рысь первый заметил неизвестных шастающих по своему лесу, тихо спустился с макушки дуба и уселся на нижней ветви, нависающей над пришельцами. В случае чего он готов был совершить прыжок и вступить в смертельную драку.
Кот с ленцой подошёл к Михайло Потапычу, который подслеповато щурясь, рассматривал наглеца. Фыркнул, расправил усищи и мягким баритоном поинтересовался:
- Что, крестник, совсем чуйку потерял, видно грибков перекушал?? Учил же тебя дурила, нельзя есть что попало. Что глазки-то выпучил, вон какие зёнки красные, не тужься так, а то «медвежья болезнь» случится.
- Вот всегда вы дядя Баюн, обидеть младших норовите, вечно кривду придумываете, - медведь обиженно засопел.
- Лучше вот желудей покушайте, вон какие в этом году уродились, большие да крепкие. А вкусные-то какие, не поверите, ешьте, не пожалеете.
С этими словами Михайло отправил в рот большую пригоршню желудей. Заурчал от удовольствия, хрустя крепкими дубовыми плодами. Шумно, с наслаждением сглотнул. Потом вытянул чёрные губы трубочкой и метко выплюнул шелуху в сторону кучек кабаньего дерьма.
- Совсем свиньи лесные обнаглели, скоро на голову оправляться будут. Вы на охоту сходить не желаете. Они нынче жирные, сало нагуляли, вон, сколько желудей у меня с белками наворовали.
Хитрые медвежьи глазки скользнули по остроге и охотничьему самострелу. Потапыч снова отправил пригоршню блестящих рыжих желудей в бездонные недра своего брюха.
- Некогда, нам за секачами по хмызнику бегать, да и жёлуди мы не едим, - презрительно фыркнул Кот Баюн.
- Пошли-ка с нами в Лукоморье. Правда, дороги мы не знаем. Тропа исчезла, а блудить туда-сюда да около нам недосуг, миссия у нас. Сам ведь смекаешь, хронотопная дорога. Дыра исходная всё время меняется.
- Не, тут я вам не помощник, - пробурчал медведь с набитой пастью. Он уныло и уже не так метко сплюнул шелуху. И продолжил уже без чавканья:
- Мне, во первых; нездоровиться, во вторых; спать скоро пора, а в третьих; дел в берлоге топтать не перетоптать. Вам надо к Глузду идти, он из ваших волхвов- кудесников знает, поди, дорожку в Лукоморье. Вон, Куцый отведёт, он на подъём легкий, особенно в высоту.
- Ни какой я не «куцый», - подал свой хриплый голос рысь, - у меня имя есть, а у тебя самого хвост не больше жёлудя.
- Вот видишь дядя, - медведь делано вздохнул, - молодежь, какая.
- А я ведь этого ушастого, отогрел, вместо мамки выкормил, когда он зимой-то ко мне в берлогу свалился. Я же ещё и виноват, что имечко у него не выговариваемое, а коли начну говорить да коверкать, он ещё пуще обижается. А хвост у меня и вправду короток, зато репьёв не хватает.
С этими словами Потапыч почесал свой раздобревший к осени зад, где пряталась пуговка хвоста.
- Нормальное у меня имя, - пробурчал молодой рысь, - просто у кого-то всегда рот набит. Арчимбальдусом, в честь дедушки нарекли. Можно просто – Арчи.
- Во, во - промычал Михайло жуя третью пригоршню желудей, - попробуй вымолвить не подавившись. Ты давай, быстренько. Одна лапа здесь другая там. Нам ещё две ветки обтрясти надо, а то кабаны всё пожрут.
Арчимбальдус гневно потряс кисточками ушей и двинулся, обходя Царь-Дуб посолонь в сторону золотистой берёзовой рощи. Где-то за ней в дальней тихой елани пряталось жилище кудесника Глузда.
Медведь жалостливо обнял крёстного. На дорожку снова предложил перекусить дарами дуба. Простились. Потапыч грустно плюхнулся у кучи желудей, печально поморгал вслед удаляющимся путникам и запустил в пасть очередную пригоршню.
- Не люблю я дубы, - мрачно бурчал Кот.
Вслед за Арчимбальдусом посолонь обходя лесного великана. Карпус следовал за ним и рассеяно слушал кивая головой.
- Русалок с селёдочными хвостами презираю. Ни баба, ни рыба, одни претензии.
- Волхвов этих не люблю. Всяко они себе на уме.
- Лукоморье это проклятое не люблю.
- А пуще всего я цепи ненавижу, особенно золотые….
….
Кудесник Глузд
Глава первая
Хорошее время осень, в нём как в книге судеб всё собрано и расписано. Тут тебе и венец лета, подведение итогов жизни и её плавный медленный уход, конец. А за концом как водится, следует начало пусть и после долгой зимней спячки, безвременья. Время осенью не бежит, мчится. Короток световой день, да и темноват уже, а до холодов и морозов надо столько всего успеть селянину. Поднять целину и перепахать пажити под зиму, собрать и переработать урожай, сложить в закрома репу и жито с гречей, выгнать меды и пиво, забить переполненные овины, да и не пересказать, сколько надо всего успеть до стылых синих зимних дней.
Вся великая Русская равнина неспешно прощается с красным погожим летом. Строятся в запоздалый клин перелётные птицы. Кому как не птахам понимать, что такоё неумолимое прощание с Родиной. Потому-то с такой грустью провожает их взглядом пахарь осенью, и так счастлив, видеть их поредевший клин весной. Осень и самая красивая пора в этом бесконечно плоском мире:
Под небесной лазурью плывут кучерявые облака, отбрасывают свои сизые тени на разноцветные рощи и перелески. Редеющая листва лесов раскрашена пусть не яркой, но чувственной палитрой осенних красок. Все цвета уходящей зелени; - от ещё солнечного малахита до старой бронзы. Все краски земли; - от золотистой охры до насыщенной зноем терракоты. Всё это щедро сдобрено цветом кармина, киноварью, золотом уходящего лета.
Путешествие по осеннему лесу, как правило, всегда дарит удовольствие душе и телу, за редким тому исключением. В этом походе таким испытанием для организма Карпуса стала его новая справа, а именно тяжёлый кожаный куяк. Куртка была обильно прошитая медной пластинкой с проволокой и туго тёрла упревшую шею крепким воротом. Да новые поршни с меховым подбоем, которые упорно не хотели разнашиваться и изрядно набили ноги. К мозолям со опрелостями добавились и другие докучливые неприятности. Как только путники вышли на широкую луговину к Карпу прицепился злобный рой припоздавших в этом году мух и слепней, а ведь известно: - «мухи августухи злы как девки вековухи». Отмахиваясь от докучливой твари, Карпус зазря хлопал себя по мордасам, проклятые насекомые были прытки не по времени года.
Вдоль луговины шла торная хорошо утоптанная тропинка. То тут, то там встречались следы жизни; - Копенки и скирды, не убранной соломы и сена, нарубленный и аккуратно сложенный в поленницы хворост. На самом лугу среди жухлого осеннего травостоя, то тут, то там, попадались ровные ухоженные участки, засеянные кроме прозаичной репы полным набором из фармакопеи кудесника. Кроме, известных трав, правда невиданно крупного размера, клевера, щитовника, горлеца, болотного лютика и лапчатки ползучей, здесь росли неведомые глазу селянина заморские травы. Растения дивные своим цветом и формой, чудным, непривычным запахом: - мандрагора, розмарин, цикорий, фенхель, базилик и анжелика. Огородные травы волшебника, не обращая внимания на время года и поседевших понурых соседей сорняков, сверкали своей ядовитой, во всех отношениях зеленью. Возле развесистого, поражающего своим пальмовым размером папоротника путешественники коротко, по-деловому, распрощались с Арчимбальдусом.
- Побегу, я к Потапычу, - молодой рысь почесал своё изящное ухо с черной кисточкой.
- Мне, ещё желуди трясти и трясти, а то дядька косолапый за можай загонит. А с этим, дюже мудрым волхвом у меня желания встречаться нет. Я бы и вам рассоветовал, но коли уж надо. Ухо востро держите, не глядите, что Глузд похож на батюшку с сельского прихода, мой совет, ноги быстренько уносите…
С этими словами Арчимбальдус скакнул на низко весящую ветвь кривой придорожной берёзы и был таков.
- Видишь, Карп, какова молодёжь пошла, шустра и нагла, - хмыкнул Баюн.
- Но в основном Куцый прав, ты главное помалкивай, не верь глазам своим и уши не развешивай. Тут тебе не избушка-норушка, не ватага твоя умом обделённая, выпендриваться не стоит. Коль что спросят, мычи как телок малолетка и головой кивай. Говорить буду я.
Вскоре тропка настала ещё более нахоженной, молодая придорожная стерня была основательно вытоптана. И вот из-за поворота появилась изгородь усадьбы чародея, впрочем, она больше походила на убогий плетень из стеблей козьей ивы и редкого дреколья пустившего к осени дружные молодые побеги. Тропинка закончилась возле хилой калитки из ореховых жердей кое-как связанных лыком, за ней жалкой створкой темнел запущенный сад. Карпус отмахнулся от самой досужей мухи и стал пялиться через ограду. Однако сколько бы он ни таращился, увидеть что-то толком было невозможно, сад расползался, непрестанно шевелился и ускользал из глаз. Карп ещё раз отмахнулся от назойливой мухи и потянулся рукой к примитивному запору из рябиновой веточки.
- Стой, не торопись, - Кот хлопнулся на толстый зад и стал изучать невзрачную преграду. На плохо ободранном от коры колу висела связка сухих трав. Букет из белены, болиголова и паслёна с ягодами размером с вишню. Вся эта растительная композиция была собрана и замысловато перемотана стеблями чабреца и вики. Сладкие иссиня-чёрные ягоды паслёна, были причудливо переплетены, с бледно-серыми в фиолетовых прожилках цветками дурмана. Кошачий взгляд неторопливо прошёлся по цветастой икебане, переключился на рой мух надоедливо кружившихся над его спутником. Уши у Кота прижались, вокруг пышных усов стрельнул сноп мелких синих искорок. Баюн поднял левую лапу, задумчиво растопырил когти, лизнул розовые подушечки шершавым языком.…
Где-то, на самом краю мирозданья, родился тихий, но бодрый звук, отдалённо напоминающий марш-песню, «всё выше, выше и выше…», насекомые закружились маленьким чёрным вихрем и стали перестраиваться в штурмовой порядок. Эскадрильи мух под прикрытием оводов, стали в боевую мельницу и нацелилась на охранную систему волшебной городьбы, оставив Карпуса в покое. Истерически жужжа, почти завывая, инсектоиды устремились к пучку трав, густо облепили его и спустя мгновение вспыхнули, затрещали, распуская смрад, испарились сизым дымом. Растения тоже зашипели, обуглились и сыпанули в истоптанную траву вокруг калитки чёрным пеплом. Наступила звенящая тишина, и деревянная преграда, превращаясь в изящную резную створку, беззвучно растворилась навстречу путникам.
- Ну, видал! Есть ещё сила-то в кошачьих лапках!- гордо распушив усы и высоко задрав хвост, мяукнул Баюн:
- Милости прошу! - Кот Баюн гордо шагал впереди и комментировал происходящее и окружающее, заодно давая ценные указания:
- Видишь, как зайцы лужайку обкосили, полвершка от землицы, травинка к травинке. И косят, и удобряют, одномоментное действо зараз, пойди ещё поищи таких садовников.
- Зайцы, садовники, - изумился Карп, - чудеса!
- И садовники, и огородники, каких поискать, - Кот Баюн фыркнул.
- Этот, чудесник кого хочешь, припашет для своих бытовых, насущных и прочих нужд!
- Помни, что я велел, рот не открывай, коси под идиота!
Вдоль ухоженной лужайки шли ровно постриженные кусты жимолости, барбариса и боярышника служившие живой изгородью пряча жильё волшебника от любопытных глаз. Под кустами мелькали серые кролики и рыжеватые зайцы, садовникам помогали свиристели, щеглы и славки. Они весело трепали богатый урожай ягод и дружно ругались с крикливыми и коварными сойками. По дорожкам и лужайкам деловито бегали смешные ушастые ёжики дворники они собирали палую листву, сломанные веточки и поздние яблоки антоновки. Яблоки складывали в красивые корзины и перекладывали сеном, мусор утаптывали в компостную кучу. Их необычный ушастый вид охотно пояснил Кот Баюн:
- Так это не наши ёжики, среднеазиатские. Наших ежей работать не заставишь, чуть, что в клубок сворачиваются и пыхтят. Да и вообще, все они, сплошь, паразитов и заразу всякую переносят. Нашим ежам только бы грибков покушать да с белками подраться, они сейчас все к спячке готовятся. А азиаты ушастые Глузда слушаются, и работящие, хоть и бестолковые как все ежики.
В изгороди были устроены резные воротца - перголы оплетённые девичьим виноградом, от которых вели ровные тропинки посыпанные белым песочком с мелкими камушками, к усадьбе чудесника, на огород и к дворовым постройкам. Хрустя по гравию крепкими подошвами новых сапог, Карпус шёл за важно, но совершенно бесшумно шагающим Котом. Баюн гордо, как знамя, нёс расфуфыренный полосатый хвост, а Карп с интересом крутил головой на изрядно натёртой воротом шее. Постройки усадьбы, были скрыты от постороннего взгляда в не по-осеннему пышной зелени сада. Они резко отличались от незамысловатой изгороди из дреколья и плетня. Да и вообще отличались от всего виденного Карпусом ранее. Такого необычного сочетания камня и дерева покрытого искусной резьбой в сочетании с зеленью дивных растений путешественник ни разу не видел.
Хоромина усадьбы до половины была выложена большим речным голышом, на котором примостился сруб второго этажа из толстых брёвен красной ольхи. Причудливо выгнутая крыша была крыта тёсаным гонтом и слегка прикрыта мягким серебристо-зелёным мхом. Постройка была вычурно срублена и богато украшена корабельной резьбой. Резными были балкончики, наличники и красное крыльцо с замысловатыми колонами и перильцами. Вокруг хоромины, среди ровно постриженных зайцами лужаек блестели маслом изящные резные дубовые лавочки для отдыха и размышлений. Тут и там стояли большие вазоны из пустотелых комлей вербы и тополя, тут же благоухали осенними цветами многочисленные клумбы-горки. Но пытливый вооруженный ботаническими знаниями взгляд легко бы уловил ботаническую направленность растений и общую фармакопейную связь с прикладной магией.
Кот и Карп неспешно обошли усадьбу чародея, и вышли во внутренний двор, здесь в тени корявого вяза была устроена купальня. Корни старого дерева были аккуратно прикрыты известняковым плитняком ржавого цвета, камень же изрядно отполирован мозолистыми пятками. Вначале путники услышали разнообразные звуки воды, кряхтение и стоны, а затем замерли при виде удивительной картины.
Кудесник Глузд сидел в большой деревянной лохани и принимал ванну. Дубовое корыто было причудливой формы, непривычной для крестьянского уклада, да и взгляда тоже. Лохань напоминало ладью на ножках, собранную из гладких дубовых клёпок связанных медными обручами на латунных заклёпках. Высокое в изголовье она плавно понижалось к ногам, а дерево и металл корыта были начищены до масляного блеска. Сам кудесник был некрупным сухощавым мужичком неопределённого возраста, с аккуратной бородкой, розовым здоровым лицом и лысиной в обрамлении венчика седых серебристых волос. Глузд блаженно потягивался, вздыхал и пускал разноцветные мыльные пузыри самыми разными способами. Рядом с лоханью, вся мокрая, стояла слегка перезрелая, деваха годков двадцати. Из одежды на крупном теле был лишь короткий и узкий фартучек из мягкой алой юфти. Цветущая дева яростно тёрла похрюкивающего от удовольствия кудесника растрепанным лыковым мочалом. Распаренное в отваре мыльного корня мочало широко, похотливо почмокивая, прохаживалось по мосластой спине, стегну и гузну чародея. Волшебник Глузд кряхтел, издавал срамные стоны и бесстыже тянулся к мягким прелестям банщицы, что тяжело и ритмично покачивались над его плешивым темечком. Иногда Глузду удавалось ухватить мягкий влажный шар похотливой рукой, но тёплая гладкая сфера тут, же шаловливо выскальзывала из пальцев волшебника и шлёпала чародея по розовой куртуазной плешке. Затем мощная рука банщицы на минутку притапливала голову озорующего кудесника, в густой ванной пене. Тот весело хохотал, махал ручонками, поднимая брызги до нижних ветвей вяза. Купание на свежем воздухе, к милой радости обоих водолеев, могло бы продолжаться бесконечно долго.
Дева первая заметила гостей и замерла, пока Глузд хихикая, утирал пену с красных возбуждённых как у кролика глазок. Банщица нервно сдула потемневший от воды русый локон с глаз, потом уже спокойней и смелей сбросила с набухших сосков пену мыльного корня в сторону пришельцев. Подмигнула, враз сомлевшему Карпусу, небрежно сняла с сучка вяза простынку из кипельно белого рядна перекинула её через загорелое литое плечо и прекратила банные процедуры. Подмигнула пришельцам другим, левым глазом, развернулась и неторопливо, властно, с вызовом вращая бедрами, удалилась в хоромину усадьбы. Вид гордых влажных ягодиц совершенно потряс Карпа, их вращательно поступательное движение заклинило его сознание и перенесло в мир розовых облаков и перламутра. Из ступора его вывел противный пронзительный голос-вопль потревоженного в своей безмятежной неге и покое кудесника. Карпус как никогда удачно сыграл предписанную ему роль, притворившись глубоким идиотом. Всю тяжесть неожиданного визита взял на себя, как и обещал, Кот Баюн.
- Кто, такие, смерды, пошто посмели нарушить покой Великого Глузда, - кашляя и отплевываясь, верещал голый кудесник, разбрасывая вокруг себя духовитую пену мыльного корня.
- Я вас сейчас, мигом, в жаб, нет в свиней смердящих…
Глузд, протёр глаза, подлетевшим к нему магическим образом шёлковым хивинским халатом, попрыгал на одной ножке и стал нервозно натягивать непослушный скользкий шёлк на своё мокрое ухоженное тельце.
- Страх, подлецы потеряли! Да я вас, дуботолков не дотыканных!! За самое не могу, подвешу, божедурье туесное!!!...
- Здорово, Баюн, а ты тут откель, с какого такого рожна околачиваешься, буслай этакий?!..
Глузд вытаращился на Кота, сидевшего у ног Карпа, и уже без спешки стал укутывать, на редкость выпуклый розовый животик в труд бессчетного сонма тутовых шелкопрядов.
- Давненько я твою наглую рожу, охальник, не видывал, правда, но честно признаюсь, рад был бы и дальше её не видеть. А это что ещё за баламошка с тобой рядом? Ай, рынду себе на старости лет завёл?
- И как ты мохнатый колоброд проник, в моё, святая святых убежище!? Сквозь мою защиту неприступную!! Это что за подлая такая кошачья тактика приватную жизнь волшебника нарушать!? Да я на тебя, прохвост, немедля нынче жалобы, по всем инстанциям отправлю!!
- Хватит орать, курощуп старый, я к тебе по делу зашёл, по просьбе этих же инстанций, кстати, - Кот Баюн хлопнулся на толстый зад и стал, с ленцой, мыть чёрный кончик пушистого хвоста.
- Пока ты, Глузд тут с гульнёй прохлаждаешься, в мире много чего произошло. И благодаря таким как ты пентюхам и мордофилям, потом оказывается, что Мира-то больше и нет. А защита твоя запорная, мухам только насмерть. Обленился ты суемудрый кудесник, зазнался.
Чародей Глузд насупил свои густые остистые седые брови, сердито затянул пояс хивинского халата с пёстрым узором из «турецкого огурца». Сел на край дубовой лохани и стал нервно нащупывать ногой мягкие растоптанные чуни. Потом гулко, с чувством высморкался в остатки ванной пены, и сипло пригласил:
- Ладно, пойдём в горницу, откушаем, что боги послали, а там и поговорим.
Изнутри хоромы чародея произвели неизгладимое впечатление на неискушенную душу селянина. Карпус застыл столбом сразу же в сенях. У створок дубовых резных дверей переминались на задних лапах два медвежонка подростка. Медвежата были одеты как потешные рынды в высоких бобровых шапках, в шитых позументом длиннополых кафтанах, подпоясанных красными кушаками с серебряной пряжкой. Опирались охрана на секиры с длинными посеребренными топорищами, но с острыми боевыми лезвиями в виде полумесяцев. Посреди высокой горницы вокруг длинного стола хлопотала давешняя прекрасная банщица, на этот раз она была одета в яркий алый сарафан расшитый цветами и высокий кокошник, густо убранный крупным речным жемчугом. Девице прытко помогали, рыжеволосая юница, два енота в белых фартуках и три белки в поварских колпаках. Они сноровисто накрывали богатый яствами и напитками стол посреди горницы, в четыре руки и множество умелых лап. Девица в красном огладила ладошками свои крутые бёдра туго обтянутые сарафаном, шагнула вперёд, низко поклонилась и пригласила откушать. Хорезмский шёлк плотно облегал налитое тело, подчёркивая все явные достоинства и скрывая мелкие недостатки фигуры. Алый цвет произвёл на Карпа магически парализующее действо, словно цветок росянки на зазевавшуюся муху, из ступора его вывело злобное шипение Кота, и он суетливо пристроил седалище на чудную резную лавку с высокой спинкой.
- Ну, дык, с чем пожаловали, калики перехожие? – хозяин волшебного сада подтянул к себе оловянный поднос с зажаристым гусем набитым лесными дикими яблочками и хищно повёл над ним мохнатыми ноздрями, - рассказывайте не томите да и снедайте не тушуйтесь.
- Прежде чем откушать с глубокоуважаемым и чрезвычайно гостеприимным хозяином, мы хотели бы поднести ему наш скромный дар.
Кот подал знак Карпусу, тот кивнул и суетливо полез под лавку, где притулилась тугая котомка из яловой кожи. Покряхтел над завязками, выудил сафьяновую калиту, встал и с поклоном протянул её кудеснику.
Чародей не спеша развязал мошну и извлёк диковинную шкатулку из полосатого тяжёлого дерева, положил её перед собой и стал долго рассматривать. У дам, что деловито раскладывали и расставляли яства на ширинку, наметилось будущее косоглазие от любопытства. Карп тоже замер, он как мальчишка смотрел на полосатую коробочку, ожидая балаганный фокус. Один Баюн деловито накладывал себе в тарелку перепёлок двумя лапами. Глузд закрыл глаза, положил ладонь на шкатулку, пошевелил длинными ухоженными пальцами, помолчал и хрипло спросил:
- Что я должен сделать за ЭТО?
Баюн неспешно похрустел птичкой, сглотнул, утёр лапой пасть, ответил:
- Ты поможешь нам попасть в Лукоморье….
Глузд молча, погладил гладкую коробочку и к разочарованию любопытных аккуратно положил её в сафьяновый кисет, завязал крученый шнур и спрятал в глубины хорезмского шёлкового халата. Внезапно появившиеся на его ухоженном лице морщинки разгладились, глаза озорно блеснули, он потёр сухие, выдававшие подлинный возраст чародея ладошки и превратился в радушного хозяина застолья:
- Вот, медок пожалуйте, в полнолуние стужон. На травках, что в ночь на Купалу собраны, настоян! Одна чарочка пять годков снимает, как коровка языком слизала-то! – При этом он подхватил штоф резного хрусталя фряжской работы, совершил им изящный взмах и совершенно непонятным образом наполнил сразу все серебряные чарки одновременно:
- Пейте гости дорогие, - Глузд пригубил из изящного украшенного финифтью и эмалью кубка, почмокал от удовольствия и одним махом опрокинул мед, дёрнув кадыком. Мишки рынды, глядя на хозяина, тоже гулко сглотнули слюну.
- А вот разносолы и заедки, прошу, не стесняйтесь, угощайтесь, - с этими словами чародей отломал гусиную ножку, взмахнул ею как дирижёр и впился в неё на удивление белыми и ровными зубами.
Медвежата ещё раз шумно сглотнули и заурчали животами, это урчание с каждой минутой застолья становилось всё сильнее и жалостливей. Пир закипел и хоть он был не княжеский, но не уступил бы хорошему боярскому столу. На вышитой льняной ширинке ломилась деревянная, латунная, оловянная и глиняная посуда полная простой, но доброй еды. Гороховая каша со шкварками, капуста тушёная со свёклой и морковью на сале, свиная рулька отваренная в луковой шелухе и пиве. Тушёная репа с потрохами и лисичками, опята жареные на топлёном масле с диким луком и чесноком. Гречка ядрица с мясными выжарками, луком и морковью. Копченая грудинка, кровяная колбаса с салом, буженина с чесноком, пареная с кореньями стерлядь. Холодец из боровой и пернатой дичи с языком, студень с говяжьих хвостов с уткой, заливное из осетрины и белорыбицы. Солёные рыжики и подгруздки, маринованные маслята и белые, моченные клюква с брусникой и антоновкой. Печеный окорок и жареная грудинка вепря с кореньями и боровиками. И хозяин и хозяйки блеснули с наилучшей во всех знаменателях стороны.
Послушавшись великодушного хозяина, Карп стеснительно испил первую чарку. Ему тут же повторно наполнила чашу подскочившая шустрая конопатая служанка, пришедшая на помощь прекрасной банщице. Ей, голенастая дева в расшитой маками зелёной сорочке, на взгляд Карпуса, заметно проигрывала по всем статьям. Долговязая рыжая девчонка с нагловатым взглядом зелёных глаз из-под длинной чёлки, таких в каждой деревне парни за версту обходят за их длинный язык. Карп сухо, но учтиво кивнул и выпил по второй, пробурчав косноязычные слова благодарности.
«Дюже тощая», - смакуя мед из точеной с яблони чарки, решил про себя хозяин избушки норушки. «Ни кожи, ни рожи и жопа с кулачок», - сделал он окончательный вывод и смачно закусил мочёным яблочком. Девица подмигнула зелёным глазом с чайными пятнышками и налила по третьей. Карпус благосклонно встретил третью чашу и с удивлением для себя отметил: - «а не настолько уж она и страшна, да и срачица нарядная». Третья чарка разыграла в нём страшный жор, и он набросился на заячий холодец с хреном, братскую могилу престарелых садовников. Рыжая довольно хмыкнула, уселась рядком, хлопнула рюмку зелёного вина, изящно отставив пальчик, и стала энергично отдавать должное кровяной колбасе и тонко нарезанным ломтям розовой буженины.
Разговор за столом всё больше принимал форму афинского диспута, дискуссии с обильным возлиянием с монологами докладов и содокладов.
- Я, как вижу, - витийствовал Кот Баюн, - ты, Лесник, всё-таки эксплуатируешь, простой лесной люд. Котяра проглотил очередного перепела и запил его медовой настойкой калгана.
- Совести, как я гляжу, у тебя не прибавилось ни на йоту, повсеместно используешь труд детей и женщин, - Кот помахал задыхающимся от слюны медвежатам и послал воздушный поцелуй дамам в красном и зелёном. Баюн сменил сферу своих интересов в сторону осетрины и фаршированной щуки и ненадолго примолк, чем воспользовался его визави.
- Ты, милый мой Баюн, - отрывая очередную гусиную ножку, и совершая ею, сложный кульбит в пространстве, парировал Глузд, - мыслишь как отсталый обыватель, живущий в сослагательном времени! Им мещанам нет разницы, откуда свою корысть исполнить, а нам есть. Мы чародеи, есть передовой, научный, так сказать фронтир человечества! Без нас волшебников давно бы уже всё и вся скатилась туда, откуда всё началось в дыру, пещеру, в начало мира, в козью трещину.
- Вот взять, к примеру, этих малолетних охламонов, - Глузд ткнул гусиным маслом в сторону медвежат.
- Я их из берлоги слепыми забрал, пейзане браконьеры мамашу их на рогатины подняли, да и самих слепышей хотели добить, еле отнял. Козьим молочком из кулька выпаивал, да мясцо своим зубным редколесьем шамкал. Коли бы ты, Баюн, ещё знал, сколько эти косолапые недоросли гадили!? Если бы не племяшки мои совсем бы с ног сбился, - с этими словами старый волхв с чувством погладил крепкий задок туго обтянутый алым шёлком. Молодка отпихнула чародея крутым бедром и подлила мёда в ендову дорогому гостю, а Кот же не успокаивался:
- Ты мне про свою сердобольность не втюхивай, старый сатрап. Я тебя и твоих братьев кудесников насквозь вижу. Как бы ни ваши чародейства, то не ходила бы по неведомым дорожкам всякая монстра. Жили бы в лесах обыкновенные зверушки и птички.
Дальше слов Кота Баюна было не разобрать, он с чувством захрустел обычным перепелом лесным, мыча и мурча одновременно.
- А вот, милсдарь Кот вы тут совершенно и неправы, - вскричал Глузд, разламывая молочного поросёнка с гречей.
- Не буду отрицать, среди нашего сословия есть поганые овцы, инсургенты и недоучки. Родимые пятна, так сказать, на лоне магии и чародейства. Я же, как Лесник, лелею каждый кустик, каждое древо, каждый муравейник. Матушку природу, Мать вашу, берегу и охраняю, ни пичужку, ни зверушку в обиду не дам ни князю, ни смерду.
Кот шумно сглотнул, подтянул к себе блюдо с крупно нарезанной корейкой и бужениной, смахнул в сторону петрушку и вопросил:
- А как же Индрик – Зверь?
На чело чародея набежала лёгкая тучка печали, лицо приняло грустную мину, и кудесник на минуту смолк. Он самостоятельно нацедил себе горькой настойки из хрустального графина фряжской работы, вздохнул и констатировал:
- У каждого творца бывают творческие неудачи, - Глузд одним махом опрокинул серебряную стопку, крякнул и подмигнул девице в зелёном:
- Да, и у Муз бывают критические дни, не так ли?
- Однако Баюн оцени!!! Из простой землеройки и мошонки волосатого слона мамонта, что в вечной мерзлоте сорок сороков пролежал сделать такое!!! Чудеса творческой прикладной магии и биоинженерии, что и говорить!
- Да уж, - крякнул Кот, опорожняя ендову и нанизывая на когти, большой ломоть буженины, - даже сказать-то нечего, коли вспомнить, как твой элефант мышиный сквозь чащобу вековую ломился. Там с тех пор даже медведи жить остерегаются. Как говориться: - «там птицы не поют, деревья не растут»…
Чело мага вновь, на краткий миг, омрачилось неприятными переживаниями о прошлых научных экспериментах, но хороший кусок осетрины с хреном и крутобёдрый силуэт племянницы снова вернули добродушное настроение, чему немало способствовала и давешняя омолаживающая настойка. В свою очередь, с немалым ехидством, Глузд спросил:
- Ты мне, Баюн лучше про свои приключения поведай, расскажи про своё недоразумение с Андрейкой-стрелком. Правда ли что он тебя оловянными батогами охаживал? Пока ты не взмолился и не указал ему путь в Тридевятое Царство.
Тут как-то и Кот погрустнел, потом взъярился, сердито вздыбил шерсть на загривке и с шипением ответил:
- Андрейки, к твоему сведению, мой псевдо учёный приятель, все есть редкие врали и недоумки. Сочинители порочных пасквилей, и срамных картинок маратели, что все пальцы себе отсосали в сортире в поисках вдохновения.
- Ты, кудесник, поменьше бы своих сорок соглядатаев слушал, они наплетут тебе с три короба, что заправские сказочники брехунцы! До чего же поганая птица, я тебе скажу, - Баюн дёрнул своими усами, - хуже дятла долбанного, уж про мясо промолчу!! Кот с остервенением отломил утиную ножку, с хрустом разжевал и щедро сдобрил её стуженым мёдом.
Добрая сытая еда и обильное питьё всё-таки больше способствовали миролюбивому коллоквиуму-пьянке, добрым философским прениям и глубокомысленным рассуждениям.
- Расскажи мне, будь любезен, Кот Баюн, какого рожна тебе это Лукоморье надобно!? Или тебе так полюбилось на цепи сидеть, да байки травить? Былое захотелось вспомнить. Оставайся у меня жить, мои племянницы страсть как сказки любят на ночь послушать. Я уже из сил выбился, хе, хе, их сказочками тешить!
Кот задумчиво обгрыз косточку, сделав из неё трубочку. Подул в нее, смешно скосил глаза, и стал посасывать через костяную трубку коктейль из браги и пива, изрядно сдобрив оное настойкой калгана. Вдоволь посипев, котяра схрумкал парочку утиных крылышек и ответил:
- Сказку помнишь, Глузд: - «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что»? Так что рассуждать, нам, служилым котам не положено. Ты сам про цепи вспомнил, а долг он платежом красен. Давай-ка лучше вели тащить ещё стуженого медку!
Настойка своеобразно действовала и на Карпуса. После пятой чарки стужёного мёда он почувствовал, что значительно помолодел, потому не сводил глаз с «племяшек» чародея. Ноги у него сами застучали под лавкой, запросились в пляс. А после седьмой или восьмой чарки молодильные свойства калгана проникли до мозжечка, и Карп стал впадать в детство. Он всё больше и больше засматривался на пышную грудь прекрасной банщицы, к которой ему захотелось припасть со страстно неукротимой силой. Однако девятая или одиннадцатая чарка утихомирили куртуазный порыв, вновь вернув его к грешному холодцу из бычьих хвостов и заливному. Так незаметно для себя он и ушёл в царство томного Морфея, уронив голову и пуская струйку слюны в опустошенное от заячьего заливного блюдо. Ему снилось ржаное поле, полногрудая смеющаяся мамка и бездонно синее небо над головой.
…
После особо горластого третьего петуха сознание Карпуса стало медленно всплывать из глубокого омута небытия. Старый овчинный тулуп, брошенный доброй рукой на гречишную солому, неспешно кружился в холодных сенцах, как одинокая льдина посредине реки. Где-то за стеной продолжали свой диспут Глузд с Баюном, повизгивали племяшки, симпозиум чародеев был в разгаре. Стылый воздух лишь ненадолго разбудил жертву коллоквиума, Карп с усилием разлепил глаза и стал изучать тесовый потолок: - «Рано ещё, поднял проклятый петух», - с этой мыслью он вновь смежил очи, перевернулся на другой бок, закутался в кожух и огласил сени густым храпом.
Ему приснился новый сочный предутренний сон; будто он лежит уже в гречишном поле после покоса, потягиваясь в сладкой дрёме. Где-то недалеко у мелкой речки Брынки с хохотом плещутся озорные молодухи, а в высоком небе звенит жаворонок. Но тут прилетела надоедливая муха и нагло ползает по потному лицу, настырно лазает по усам, то в нос, то в рот. Карпус замахал рукой заплевался и окончательно проснулся. Свет из крохотных оконцев затянутых бычьим пузырём отбрасывал длинные серые тени на гладко обструганные брёвна стен. А у него на груди поверх овчинного тулупа топтался енот-полоскун, что давеча помогал девушкам за столом кудесника. Мокрый нос зверушки брезгливо морщился от перегара, а глазки бусинки блестели с задорным коварством.
-Ах ты, скотина полосатая, слезь с меня немедля, - было заорал Карп, но тут енот ловко, одним движением тонкой изящной лапки вырвал у жертвы пук волос из лохматых ноздрей, а другой лапой сноровисто запихнул в раззявленный криком рот пучок сладкого укропа.
Шатаясь и отплёвываясь фенхелем, Карпус бросился в погоню и вывалился на чёрное крыльцо. В хозяйственном дворе, в слабом утрешнем свете, усадьбы собирались в путь медвежата рынды, и давешняя рыжая девица, что сидела рядом за ужином. Дева была в диковинной одежде, пошитой из разноцветных кожаных и меховых лоскутков, в ней она практически сливалась с кустами жимолости, и другими дворовыми кустами. Девушка умело подгоняла на медведей зброю из вываренных кожаных ремней, обильно проклепанных медью. Увидев растрепанного путешественника, девчонка прыснула противным смешком, её поддержали весёлым фырканьем медвежата. Карп обиделся и гордо устремился на поиски нужника, не смотря на противный привкус во рту, в голове наступила кристальная трезвость, а кишки напомнили о себе победным пением боевых труб.
После быстрого, но плотного завтрака остатками вчерашнего пиршества боевой отряд выстроился у конюшни, кудесник Глузд взобрался на невысокую кадку и бравурно выступил с напутственным словом. Говорить длинно и гладко ему было тяжело, сказывалась тяжёлая философская дискуссия ночью:
- Братцы и сестры, сестра, в общем. Провожаю вас в далёкий и опасный поход. Дорога неведома и опасна! Трудна в общем, но вас ждёт великая слава, коли, конечно, вернётесь. Нелёгкая дорожка, тернистый путь. Вот…
Глузд с чувством погладил лысую макушку, поковырял пальцем в ухе и внимательно изучил содержимое ушной раковины.
- Короче, кудесник, - нервно мяукнул Кот, которому тоже нездоровилось.
- Гадкий ты Баюн, грубый и черствый, не ценишь человеческую благодарность и участие. Я же от себя отрываю, эх, идемте, познакомлю вас с главным спутником и проводником, - этими словами чародей тяжко соскочил с импровизированной трибуны и повёл отряд за конюшню.
Под грубым навесом из сосновых кольев крытых пожелтевшими еловыми лапами стоял громадный лось. Размах рогов, подобных лопатам усаженных острыми костяными отростками достигал косой сажени. Этот лось был заметно крупней своих местных лесных собратьев. В холке он достигал полутора саженей, копыта с большую миску и что больше всего поразило Карпуса - лось был под седлом. Сохатый равнодушно жевал сено клевера и косил своим карим с поволокой глазом на пришельцев. Периодически лось презрительно дёргал замшевыми ноздрями и валил горячие розочки экскрементов на подстилку из овсяной соломы.
- Это кто!? – Спросил Баюн осипшим от неожиданности голосом.
- Знакомьтесь, это Герой, - самодовольно потирая ладошки, представил Лося Глузд.
- Бестия эта не нашего мира творенье, я вам как специалист заявляю. Однако надпись у него ромейскими рунами на тавре и на сумах перемётных, - «Hiero».
Сохатый на минуту перестал жевать и стал с ленивым интересом изучать пришедших. На речи же Глузда брезгливо помахивал большими ушами, словно отгонял мух лосиных власоедов.
- Лось этот, говорящий. Правда, мурло у него так устроено, что он больше овёс да сено с мухоморами своим языком ворочать горазд, а не речи молвить. Посему глаголет он мысленно, а не вслух. Впрочем, ты, Баюн его понимать будешь, а ты смерд, вот это надень, - с этими словами волхв протянул Карпусу кожаный налобный ремешок с медной жёлтой стрелкой.
- Когда оденешь, говори про себя, мысленно, Герой тебя понимать будет. А коли вдруг свой разговорник потеряешь, можно взять его за рог, тогда контакт напрямую будет, и ни кто, даже маг, не услышит. Сохатый этот, кстати, рога к зиме не скидывает, и крепки они у него зело страшно.
Герой скосил свой карий глаз на Карпа, натягивающего налобник, насмешливо фыркнул и навалил целую кучу ароматных «розочек». При этом он кое-что мысленно отправил собеседнику, после чего хозяин норушки-избушки густо покраснел.
Меж тем чародей продолжил знакомство Баюна и Карпуса с участниками экспедиции:
- Медвежат вы моих уже видели, но познакомьтесь ближе; - Машка и Мишка, маломерки конечно, по две зимы только ещё справили. Однако в разведке, засаде да стычке быстрой сильны и смекалисты, а уж фуражиры, слов нет.
Волхв потрепал Машку по загривку, украшенному кожаным ремнём с бронзовыми кольцами:
- Вы уж их берегите, уж больно они до подвигов жадны, да по молодости глупой неосторожны, - Глузд утёр набежавшую слезу, пнул коленкой Мишку, что полез обниматься и клянчить, чем-то перекусить на дорожку.
- А это ваша, так сказать, главная ударная сила, племяшка моя,- кудесник представил им рыжую девчонку в мехе и коже.
- Следопыт, охотница от создателя, из лука бьёт во всё движимое, и на бегу и на лету, за сто саженей. Рябинкой кличут, в чащобе драную подобрал, выходил, вырастил, на путь поставил, сама себя в обиду не даст и вас выручит.
Зеленоглазая девица с лицом, щедро украшенным непреходящими конопушками молча, коротко кивнула.
- Да вот ещё, - волхв протянул Баюну увесистую перемётную суму, - собрал все, о чем вчера за полночь толковали, да кое-что от себя добавил, чтоб не думали что я жадоба какая.
- Ну и ещё, - чародей задумчиво почесал редкую бородёнку, - вот такая штука была у Героя среди сумм перемётных.
И он, сопя и ругаясь под нос, вынес из конюшни широкий ремень с кармашками и длинный узкий саадак. Из кожаного чехла, вместо лука, торчал раструб латунной трубы. Покряхтывая, Глузд извлёк на белый свет странную конструкцию из металла и дерева.
- Вот, «метатель» - самострел, работает на неведомом мне колдовском принципе. Стреляет вот этим, - кудесник достал из чудного ремня латунный цилиндр со свинцовой пробкой.
- Суёшь этот снаряд в дуло с тылу, потом взводишь вот этот рычаг, смотришь через кольцо на краю трубки, целишься, дёргаешь за крючок снизу и…
- Что И!? С хриплым восторгом спросил Баюн.
- И, старый нужник, в который я стрельнул, превратился в щепки, осталась только яма смердящая, - подытожил чародей.
- Тут в поясе сорок восемь таких зарядов, два я на научные испытания перевёл.
Прощание было недолгим. Глузд размазывая щедрые стариковские слезы, обнял всех по очереди, особенно потискал медвежат и племяшку. Пожал лапу Коту Баюну, запрыгнувшему на холку к лосю. Подержал Героя за рог, поглаживая мягкую замшу морды и что-то шепча в ухо. Простецки, похлопал по плечу хозяина избушки норушки да снова бросился обнимать Рябинку и тискать медвежат. Карпус неуклюже взгромоздился на горбатую лосиную спину, с удивлением отметив удобство чужого непривычного седла из толстой незнакомой кожи. Баюн со знанием дела примостился меж развесистых лопат рогов, изучая «метатель» с мыслью приспособить его на большой лосиной голове. Рябинка мягко отстранила от себя расчувствовавшегося чародея взяла Героя за длинный роговой вырост, что-то ему шепнула и легко запрыгнула на лосиный круп, потеснив Карпуса в седле. Сохатый в ответ издал хриплый булькающий звук, который вполне мог сойти за утробный смех и густо сыпанул «розочки». Потом задрал голову, увенчанную короной рогов, издал трубный рев, прощаясь с опостылевшим стойлом. Протрубив «в поход», изящно, иноходью ставя голенастые ноги, неспешно поплыл за шустрыми медвежатами, что убежали вперёд.
Провожатые долго махали руками и что-то кричали вслед, пока рога Героя не скрылись за молодой порослью осины.
- Ну, пойдём что ли, Купавка, - Глузд сверкнул совершенно сухим взглядом.
- Принеси мне Длиннохвоста и набор для письма. Глянь там чернила, симпатические почти кончились, да пергамент узкий, что для тайнописи.
- А что ты так на меня смотришь?
- Я же не донос писать буду. Просто надо упредить кой кого! Доклад отписать, всё, в деталях, честь по чести!
- Думаешь, это легко, быть смотрителем Мирового Равновесия!
- Вам, бабам, не понять!
- Да и воды вели натаскать, согреть. Отдохнуть хочу от гостей.