Под вечер по асфальтовой дороге, в сторону Маныча мчался легко и бодро и, казалось, даже радостно, маленький автомобиль «Чарлик». Ещё бы: в его салоне сидели влюблённые.
- А почему «Чарлик»? - спросила Ирма, одетая в спортивный розовый костюм.
- Он такой же маленький и смешной, как Чарли Чаплин, - ответил Назар.
- И такой же хороший?
- Надеюсь.
Свернули с трассы и въехали в зеленеющую аллею, похожую на туннель из молодых, стройных дубов, сплетающихся вверху кронами.
- Как красиво!
- И мне нравится. Мы спустимся к реке. Там – вода и небо сливаются в один голубой океан.
Осторожно поехали по грунтовой дороге. И вдруг машина влетела в канаву с водой. Забуксовала, урча и повизгивая, и всё жалобней и жалобней. Назар заглушил мотор. Вышел, осмотрелся. Серьёзно. Помог выйти Ирме. Взял её за руку и, ведя за собою, направился в сторону виднеющейся на бугре пасеки.
Навстречу выбежала маленькая рыжая собачка, заливисто лая и оглядываясь назад. Следом вышел дедок в расстёгнутой фуфайке, мешковатых штанах, резиновых сапогах и картузе восьмиклинке. Он был невысокого роста, худощав. Редкие седые волосы давно не знали стрижки. На маленьком с кулачок личике слегка вырисовывались, будто посыпанные пеплом, брови, ресницы и недельная щетина. А в выцветших плутоватых глазах плясали живые искорки.
- А я думал наши табачку подвезли.
Он шёл, прихрамывая на правую ногу и закручивая её на себя, как это делает футболист, пасуя мяч.
- Фу, Шкет! Цыть, я сказал! - осадил он звонкоголосую собачку.
- У вас лопата найдётся?
- А табачок? Наши не едут, черти. Хоть волком вой. Та ты не спеши. Токо к утру просохнет. Сидайте на лавку. Рассказуйте. Хоть побалакаю с живыми людьми.
- А попить есть? - спросил Назар, присаживаясь и доставая сигареты.
- Токо вода… Тебя как величать?
- Назар.
- А меня Васыль. Дед Васыль. А твою кралю?
- Ирма.
Дед с интересом взглянул на девушку. Крякнул.
- Фрейляйн?
- Да, - улыбнулась Ирма.
Дед Васыль принёс в ковшике воду.
- Не холодна, но мокра, - закурил предложенную парнем сигарету. – Отак и живем со Шкетом, – продолжал он, усаживаясь напротив на небольшую копёшку сухой травы. - Весною и летом на пасеке, а осенью и зимой стережем дачи. Я думал дурна скотинка, - он ласково потрепал кудлатую голову собаки. - Сидит этот барбос на привязи, лает без толку, та еще и жрать просит…
Пёс тонко и жалобно заскулил.
- Посля смекнул: у кажной животины достаточно мозгов, шоб жить счастливо, - дед жадно затянулся дымком сигареты, стряхнул пепел в баночку, - с куревом надо осторожно, тут не шо-нибудь – пасека! И значь, взял и отпустил свого «героя» на вольные хлеба. Бегает по дачам, подкармливается, сам себе генерал. Как-то смотрю: несёт в зубах за раз пол булки и пирожок. Это ж надо так додуматься? Шоб не таскать поочерёдки жратву, запёр в пасть сразу всё. Пирожок был с ливером, свежий, почти никто не ел…
Солнышко клонилось к горизонту. Шкет, разинув пасть и высунув язык, часто дышал и вертел по сторонам головою.
- А то еще: смотрю бежит мий Шкет, шо есть духу ко двору с колбасой, а за ним – два дачника. Ругаются, камни кидают. Да токо пёс не из пугливых. Хорошая колбаса. А шо? Токо со стола…
Дед ласково погладил собаку между ушей. Загасил слюной окурок.
- Вот такая разумная скотинка! Та это еще шо… Это понятно: голод не сучка… в смысле не тётка. А то глядь: тащит мий Шкет резиновый коврик… Ну, от скажи, зачем он собаке? Если б тряпку волок – понятно: может будку утеплить хочет? А коврик? Потом подумал-подумал… А шо? Вдруг хмары тай дожди?..
«Привирает дед», - подумал Назар.
- Ну, думаю, раз такая умная скотинка, пусть послужит и мине. Утей, курей чем кормить? Пристроил я Шкету на шею оклуночек и командую: «Фас! Вперё-ё-д!» А недалече стоял фермерский ангар с зерном… И мий «герой» бежит и кидается на него, як на амбразуру. Подкопает внизу землицу и юрк внутрь. А там – передними лапами нагребёт зерница в оклунок – и гайда-гайды! За ночь до ого-го, богато!.. Отак и зимуем. И собака была человеком.
И Шкет, будто понимая о чём разговор, лизнул старика в нос.
- Дедушка, а мёд пчёлы носят?
- Воды? Щас принесу.
- А мёд?
- Шо? А? А-а-а!.. Щас усё не то. И бжёлы не те и мёд не тот. Раньше як, а? Ложечку чайну съел и сразу чуствуишь, шо ты человек – ого-го! Эх, дубинушка ухнем! А жинка як довольна! - дед кинул лукавый взгляд в сторону девушки Назара. - А щас его банками ешь-ешь, а здоровья ни гу-гу… Не тот мёд!
- Дед, а ты по-русски «шпрэхаешь»? А то как будто в Хохляндию попали, напрягаться приходится.
- Да, хлопчик, и по-русски, и по-немецки. О! Я-я! Хэнды хох! Вас из дас? Аусвайс найн? Шнэль-шнэль! - дед рассмеялся. И вдруг резко смолк. Посмотрел куда-то в сторону, вдаль. - Мине сподручней балакать…
Покряхтывая, тяжело поднялся с копёшки, пошёл, ковыляя, в сторожку, с уцепившимися за штаны устюками и репьями.
Вынес в тарелке небольшие «язычки» светлых медовых сот.
- Свежий медок. С черноклёна и жёлтой акации. Чем богаты... а до качки еще далёко.
Мёд был жидким, совсем ещё нектар.
- Вкусно-о-о! Какой аромат! - проговорила довольная Ирма, кусая медовые соты и делая огромными счастливые глаза.
- Дед, ты, наверное, воевал? - спросил Назар.
- А то!..
- На каком фронте?
Дед Васыль загасил искорки глаз.
- Э-э-э… тада куда не кинь, кругом фронт был…
- И ногу там ранило?..
- Та шо вспоминать… И в хромоте есть свой козырь: сразу и не распознаешь трезвый я чи пьяный?.. А фамилия твоя яка? - перевёл он разговор в другое русло.
- Костров.
- Ты не того Кострова, шо биля речки живе? Такий длинный, як палка сучковата?
- А вы, что – знаете его? Костров Иван. Наверное, воевали вместе? - и в обращении почувствовалось уважение к старику.
Дед Васыль посерьёзнел. Поёживаясь, укутался в фуфайку, будто на него повеяло холодом.
- Та разве всих упомнишь? Може, и не тот…
Старик покряхтел, прокашлялся и опять в его глазах блеснули огоньки.
- Я к чёму спрашую? О цэ я тут сторожую тай думаю: шо за народ дурный? Каких токо фамилий не понацепляют люди себе. И ходят в их, як в польтах и скидать не думают. О цэ гля: Дуров, Дураков, Дуриков, Дурницкий, - дед с азартом говорил и загибал пальцы перед гостями, делясь с ними своим открытием. - Слухай дальше: Свинарёв, Свинолупов, Кабанец. Ты токо подумай! Знал я двух начальников, – один Кощеев, другой Гнидин. И главно, ходят так важно, як вроде они Шоколадов и Мармеладов. А с ними инженера Калекин и Гробовой и два работника Густомясов и Костоглодов. А бугалтерша у их была Жабина. Думаешь, я брешу? Ты заглянь у телефонный справочник. Давече, встретил парубка на вокзале, где поезда, грустный такой. Была у него гарнесенька дивчина, та уехала. Казала, если возьму твою фамилию, то кто я буду така? А фамилия того хлопчика Гулящий… О цэ бачь як!
И самодовольно разулыбался. Хлебнул из ковшика воды.
- Давай еще цигарку. Давно я с такими душевными гостями не балакал. Ну и слухай: знал одного полковника – фамилия Недрыщев. Кажу: смени, будь ласка, конфузно от людей. А он: «Ничуть!» Эту фамилию, мол, прадеду присвоил сам Суворов – за храбрость! Ах, как любил тот полковник свою фамилию! Поднимет трубку и так гордо говорит: «Недрыщев слушаеть!» И главно, никто не хочет менять свои незвучные «кожухи». Привыкли и неловкости не замечают. Я так кумекаю: надо закон издать. О красоте фамилий. Это ж тебе не шо-нибудь – Человек! Буду писать президенту. Пусть собирает Думу.
- Дед Васыль, а как твоя фамилия?
- Мудрак!
- Кто?! Я?! - обалдел Назар.
- Фамилия цэ моя – от слова мудрый.
- А-а…
Девушка безудержно стала хохотать.
Разморившееся за день солнце укладывалось на ночь за деревьями и кустарниками дубравы. Натруженные пчёлы спешили к ульям, тяжело падая на прилётные доски и проскальзывая в летки. Вдруг на западе показалась чёрная косматая туча и безжалостно поглотила сонное светило. С той же стороны по макушкам деревьев пробежался невидимый порывистый ветер. Метнулся к сидящим, растрепал волосы, дохнул холодком, взъерошил копёшку травы, поддал в бок взвизгнувшую собачку и махнул на бугор. А там на сухих проплешинах закрутился волчком, вытягиваясь в столб, поднимая пыль и мелкий сушняк. И сзади зашумели ветви, дунул со свистом сквозняк, и уже на холме, словно в танце извивались два смерча. Они неистово и беспардонно выплясывали между небом и землёй, то сцепляясь, то разбегаясь, то вновь сталкиваясь. Да так, что мороз продирал по коже! У деда Васыля язык отнялся. Насилу он разнял губы и прошептал:
- Чёртова свадьба…
Два вихря сплелись воедино и мигом взметнулись в тёмное небо.
- Что-что? - переспросил Назар, заворожённый дивным зрелищем.
- Чёрт с ведьмой венчаются, - повторил старик и перекрестился. - Давайте чай пить да почивать.
Дед Васыль вынес алюминиевый закопчённый чайник с вскипячённой на примусе водой, ломоть хлеба и три кусочка сахара. Перехватив вопросительный взгляд Назара, выдал:
- Медок сладок в меру.
Разлили чай в кружки, прихлёбывали, обжигаясь. Неохотно жевали чёрствый хлеб.
- Кто плесневелый хлеб ест, тому гроза ни по чём, - уговаривал гостеприимно дед, указывая на медленно надвигающуюся тучу.
- А ты, Назарка, на ночь читаешь «Отче Наш»?
- Пока – нет.
- А я уже читаю…
Девушка, держа двумя руками кружку, улыбнулась и спросила:
- Вы, наверное, верите в приметы?
- А як же мине не верить? Вот если галки и вороны зачнуть кричать перед моей халабудой, особенно утром, – к худу! Или бжела жальнёт, или на Шкета наступлю. А собачий вой – на вечный покой. Если собака жмётся к хозяину: к несчастью, - Шкет подсел к деду Высылю и стал тереться о его ногу. – Фу, Шкет, сказився, чи шо? Пшёл отсель! Еще: собака вое в землю, значь к покойнику, а кверху – к пожару.
- И что, ваш Шкет никогда не воет? - поинтересовалась девушка.
- Та шо ж, бывае и вое. Ночами… Так я перевертаю подушку и кажу: «На свою голову, сукин сын», он и замолкнет. А если собака крох не ест после больного, то он скоро помрёт. Вы крохи хлебные не роняйте… Мыши, конешно, подберут, их тута: ого! Но если мышь попадёт за пазуху, то быть большой беде… Забросила меня как-то судьба к чувашам-мордашам, так там мордуются по-своему и приметы свои. К примеру, не к ночи будь помянуто, если покойник глядит одним глазом, значь, высматривает другого. И вот эти чуваши-мордаши, шоб не боятся усопшего, хватают его за ноги и дёргают. А потом дают ему в руки полотенце, шоб было чем пот с лица утереть во время Страшного суда и кладут в гроб бутылку водки, дабы облегчить ангелам допрос. Родственники не несут покойника, а то люди подумают, шо они рады его смерти. А садятся верхом на гроб и вскачь на телеге везут со двора, шоб покойный в последний раз повеселился. На поминках у кого нету тени, тот следующий. О так… Ну, спокойной ночи? Не хочется спать? Молодость!..
Назар крепко обнимал девушку. И она, прижавшись к нему, сидела не шелохнувшись. Дед Васыль посмотрел на чернеющее небо, на исчезающие за тучами звёзды, на бугор…
- А ведьмы, када просто веселятся, а када и мор насылают то на бжёл, то на скотину. В старину житьё такое было. От падежа, правда, находили средства: опахивали деревню, шоб за межу коровья смерть не ходила. Разжигали огонь и через него прогоняли стадо. Или первую сдохшую скотину закапывали под ворота кверху ногами. А то еще: надо в полночь украсть заставку с водяной мельницы и зарыть опять же под ворота свого подворья и падёжу от ворот поворот!
- А по-моему, на наших реках не стояли водяные мельницы?.. - вставил Назар.
- Цэ по-твоему. Ты не латашись, лопотун, а слухай дале. Ще средство. Голи бабы в полночь кучкуются, шоб шукать… кхе… искать и бить коровью смерть. И кто им первый попадётся: животина чи людина, того и лупят. А мине ж лучше заставку спереть, чем дохлую скотиняку закапывать под ворота… Луна светила, як бесстыжая девка скалит зубы!.. Не успел я к речке пробраться, глядь, из-за камышей выскочили бабы, в чём мать родила, с дрынами да палками и – на меня! Я глаза выпучил: сроду не бачил стоко сразу. Вси разномастни, распатлани, сиськами и задами трясут, аж дух заходится. Опомнился и – дёру! А они бегут за мною, орут! Оглянулся: впереди всех Клавка, на какую я глаз положил да прилабунивался. Голубая вся от света лунного, точно ведьма, ноги длиннющие широко выкидывает, титечками подрагивает... Поколотили, не буду брехать… зато, подержался за Клавкину титьку. Житьишко!..
Дед Васыль отхлебнул из кружки чайку, посмотрел с хитрецой на гостей и, убедившись, что его слушают с вниманием, продолжил:
- От када я был молодым... так вокруг меня девчат стоко крутилось!.. Всё равно, шо взять все страницы книжки и перелистнуть враз. Вот за шо, например, меня бабка в молодости полюбила? Вроде маленький, плюгавенький мужичонка, а она раскрасавица, любой богатырь жизнь свою положил бы за неё. А она обнимает, целует меня, этакого недоростка. С чего бы вдруг? Странно, однако?.. Почему? А потому, хоть и мелюзга, а дело своё любовное и нежности всякие знал. Если честно признаться, так она меня за шапку выменяла...
- Как?!!
- Дело было зимой. Встречался я со своей Валюшкой, а шапки-то нету. Гляди ухи отклеятся. А тут подвернулась Матрёна, девка из богатеньких. Купила за отцовские деньги мине шапку, только шоб я с ней ухажорничал. Я ж говорю вам: зима. Пришёл к этой девке. Она стала на кухне чай готовить, а я – в залу, жду шапку примерять. А её попугай заладил: «Дурак, дурак!..» Портит, гад, мине репутацию. Я взял его и выбросил в форточку. Стал ходить в шапке: веселее дело пошло. А тут Валюшка прознала про всё, встретила меня с мадамой. Сорвала с меня шапку, кинула Матрёне и говорит: «Отдавай мого Васеньку! А тебе, мой ненаглядный, я чепчик связала». О так... Раньше я был в любви, как горн – «тут-ту-ту-у!», а щас, как гитара: всё с переборами да с передыхами. Плохо вижу, плохо слышу, и всё остальное плохо. И мине теперь до сраци кари очи...
- И жена уже не ревнует? - улыбался Назар.
- Та шо, бувае и ревнуе... А я ж молчу. Я бы признался, если бы, лёжа в гробу, смог сказать и сразу же накрыться крышкой, шоб она не успела меня качалкой отходить... А у тебя гарна подруга. Не девка – мармелад! Кукуй кукушечка, пока молода.
Бабахнул гром! Ещё и ещё! И вдруг: тррре-е-есь!!! Будто раскололся спелый сочный арбуз, только в тысячу раз картавей и мощнее! А молния, словно росчерком пера, оставляла свои огненные росписи на растревоженном небе.
- Давайте быстрее в будку, - засуетился дед Васыль.
- Нет, мы ещё постоим, посмотрим, - прокричала в восторге Ирма. - Страшно красиво!
Назар согревал девушку в объятиях. Поднялся сильнейший ветер, загудел, засвистел, перекатывая грозовые тучи. И, казалось, планета сорвалась с орбиты и неуправляемо мчится в бесконечность Вселенной.
- Даже в природном буйстве жизнь прекрасна, - проговорила Ирма, прижимаясь к парню. - Но... в чём же её смысл?.. Кто её затеял? Зачем? Ради чего? Непостижимо!..
- Всё ради любви, - ответил Назар, целуя девушку в шейку.
Приоткрылась дверь сторожевой будки и высунулся дед Васыль.
- Вот вам кожух и накидка, а то всю любовь простудите.
Гроза не знала удержу. В воздухе пахло озоном и предстоящим дождём.
- Ну, давай же! Где же ты, дождь?! - кричала в азарте Ирма.
И хлынул ливень! Мощно, шумно, радостно! Несколько мгновений восторга и бушующая над землёй гроза уже неслась дальше... Вновь показались звёзды. Поднималась медленно полная луна.
Ирма стояла, укутанная в кожух, и, глядя парню в глаза, с нежностью проговорила:
- Я люблю тебя.
- И я тебя люблю, - подтвердил Назар. Руки его юркнули под кожух, обвив талию девушки.
- Какие у тебя сильные и ласковые руки, - прошептала она.
- Это от любви, - улыбнулся парень. - Смотри: светло, как днём. Хочешь спустимся к реке?
- Хочу...
Они стояли у реки и зачарованно смотрели на звёзды и луну, на их отражение в неспешной воде. Возникало желание, вскинув руки, взлететь в манящую непостижимую бесконечность. А в камышах всплёскивалась рыба, выводили рулады осмелевшие после грозы лягушки. В дубраве разливался на все лады разноголосый птичий грай. Всё живое вокруг признавалось в любви.
За полночь влюблённые постучались в сторожку.
- Наши вси дома, - послышалось изнутри.
- Это мы, дедушка, - отозвалась Ирма.
- А-а, полуночники, - признал дед Васыль своих, открывая двери. - Заходьте, а я посторожую.
… Утро было ясным и тёплым. Пчёлы натружено гудели, собирая нектар. Шкет лаял на ворону, сидевшую на дубе, а та швыряла в него прошлогодние сухие жёлуди.
- Просыпайтесь, сони, - будил дед гостей. - Разгорнул я землю возле вашей машины да сделал сток для воды. А щас давайте к столику, сидайте, попотчую. Мынтусов у нас нема, а вот супчик гороховый – пожалуйста. От него два раза получаешь удовольствие: когда ешь и когда уже наелся. Вот и сальца маленько. Я долго сало любил, пока колбасу не попробовал.
Назар с Ирмой сидели за столиком, переглядываясь и улыбаясь, и зачерпывали ложками суп из общей миски. Дед Васыль достал початую бутылку водки, налил в кружку:
- Приснился сон: друг пригласил в гости, накрыл стол, а не наливает. Наверное, заболеет, - глянул на молодёжь. - Пью за вашу любовь! Тебе, Назарушка, нельзя... А если, не дай Бог, приохотишься, так вот тебе рецепты от алкоголизма, - дед опрокинул кружку, крякнул, - эх, хороша, ядрёна корень! Значь так, слухай. Поймать несколько клопов лесных, зелёных, шо водятся в малине и настоять на водке. И давать пить страдающему. И всё! Другой человек! И даже на нюх не будет переносить клопов. Или вот еще рецепт: в двести граммов водки... не, лучше в двести пятьдесят, положить корень любистика и два листа лавра. Настоять дней эдак... в общем настоять и дать выпить пьянице. Отвращение к настойке гарантированно.
- А вы, я вижу, причащаетесь понемногу, - улыбнулся Назар.
- А як же без этого? Даже забор не покрасишь. Собрался, було, обновить фасад. Купил водочку, пивко! Забор красить – не шапку шить: дело серьёзное! Глядь, находят хмары, а кто ж по дождю красит? Шо делать? А водочка с пивком глаза муляют да застят. И значь, я – по чуть-чуть! Красить забор – это вам не хухры-мухры! На другой день опять та же песня. Целую неделю дождь накрапывал. Слава тебе Боже: человеком себя почувствовал!..
Встали из-за стола. Дед Васыль протянул на прощанье сухонькую руку, проговорил:
- Шо ж, будьте счастливы.
- Дед Васыль, а что такое счастье? - спросил Назар.
- Счастье – это када мимо проносются крутючие иномарки, а твоя подружка согласилась прокатиться с тобой на велосипеде. Держись геройски, Назарка. Ешь солому, а форс не теряй! Да, наговорился, як мёду напился.
- Вы так много всего нам рассказали!
- Брехать – не топором махать… Вот выйдешь, Назарка, на пенсию… Скоко тебе? Двадцать пять? Скоро значит.
- О, вы уже и по-русски разминаетесь? - удивился Назар.
- Да забалакал я вас вчера-вчёра. Так вот… Шуруй аж бегом на пасеку сторожем. Я тебе скажу – житьишко! И деньги тебе плотют и еду, и курево привозют. Мёда дают – хоть залейся! В теньке сиди и жизни радуйся. Бжёлки жужжат. Птички-синички щебечут... и шо с того, шо гадят, зато як поют! Кругом красота! Утром, раненько, на зорьке, встанешь – солнышко такое ласковое, улыбается тебе. Разнотравье благоухает! А воздух – нектар! Дыши себе во все прорехи, да наслаждайся! Так шо подумай. Покеда. И не хворать вам.
- И вам того ж.
Дед Васыль помахал рукою гостям. Постоял немного. Вздохнул:
- Уехали… а мы, Шкет, с тобою – на пост, - грустно обронил он, ковыляя к ульям. - Ну рази оцэ жизнь? Днём оводы, ночью комары. От мух отбою нет. Не обидно было б, если бы на меня бжёлы садились… Кругом, заразы, клещи – ногой не ступнуть. Жара – дыхать нечем. А пчеловоды, раздолбаи, воды не подвезли. И хлеб, и курево на исходе… Не-е, Шкет, уволюсь! Хай им грец!
А парень с девушкой ехали в обратный путь вдоль голубого неспешного Маныча, вдоль зеленеющей дубравы. Ирма помахала в окно рукой:
- До встречи, чудный край!
Нежно прижалась к Назару, улыбнулась:
- Далеко мы забрались. Можно сказать, побывали у чёрта на куличках!..
- И как?
- Хороши «кулички»!