Огромное облако мелких, черных точек плавно текло по небу, медленно огибая высоко этажный жилой комплекс. Словно исхудавший великан, тощий кирпичный дом утопал в сумраке надвигающегося вечера. На предпоследнем этаже одиноко светилось окно чьей-то квартиры; на фоне густых, темно-синих туч и небольшого светло-серого просвета над горизонтом, она казалось единственной, где все еще обитали люди. Будто сейчас, когда вот-вот должны загореться огоньки комнат других жильцов, когда пришло уже время вернуться домой, включить свет и заняться обычными вечерними делами, все последующие часы, дни и ночи никем, кроме пролетающих ворон и жителей освещенной квартиры не произнесется больше ни одного звука и не будет сделано ни одного движения.
Тимофеев стоял возле дороги, тянувшейся вправо и влево длинной прямой колеей, собираясь перейти на противоположную сторону. Машины одна за другой мчались по оба направления, пешеходная дорожка была не по пути, поэтому пришлось выжидать подходящий момент, пока автомобилей станет меньше.
Парень смотрел куда-то ввысь и вдаль и что-то рассматривал. Будучи среднего роста, он заметно сутулился, точно нес на спине скрытый под одеждою груз. В его одежде преобладали темные и в меньшей степени коричневые тона.
Спустя минуту снова взглянув перед собой, Сергей быстро сориентировался и перебежал на другую сторону. С этого места дома не было видно, только другие, уже во всю сверкавшие сооружения и различные здания. Отсюда он двинулся дальше по переулку. Бывший студент шел в кафе на долгожданную встречу. Сквозь шум проезжающего транспорта и сигналы водителей слышались отдаленные птичьи голоса.
***
– Сколько же лет мы не виделись, Сережа? - спросил Мерцаев, бегло изучая меню.
– Год, наверное, Миша, – ответил Тимофеев, позвал официанта и тут же добавил:
– Я даже точно сейчас не скажу.
Перед ним сидел старый университетский товарищ. Чернявый, с живимы, проницательными глазами и мягкими чертами лица. За то время, пока они не виделись, внешне он почти не изменился, разве что немного похудел. На Мерцаеве был великолепный темно-синий костюм под светлую рубашку, без галстука; верхняя пуговица воротника была расстегнута, а на рукавах красовались новенькие запонки.
Ребята сделали свои заказы. Записав их пожелания в блокнотик, официант поспешно удалился. Друзья сидели за простеньким деревянным столом, без скатерти, друг против друга. Учась на одном потоке, в студенческие годы они неплохо общались, имея схожее мировоззрение, а также обоюдное равнодушие к учебному процессу.
«Sonata, K.332 in F major – I Allegro», – произнесла девица в красном платье, сидевшая за соседним столиком с двумя подружками. Они очень эмоционально говорили о классической музыке, а именно о любимых произведениях, поэтому название одного из произведений Моцарта услышало едва ли не все кафе. Девушки преподавали в музыкальном училище. Сегодня они просто пришли поболтать после занятий.
Михаил уже почти допил томатный сок, пока Сергей рассказывал ему о своих теперешних делах. Смакуя вязкую, прохладную красную жижу, он лишь кивал да улыбался словам своего друга, который только пригубил свой зеленый чай.
Во время этого рассказа из центрального столика (всего их было четыре) время от времени звучал громкий, почти женский смех. Он был до того заразительным, что невольно улыбались не только другие посетители, но даже бармен за стойкой, поскольку женщин за этим столиком не было – компания из четверых мужиков допивала вторую по счету бутылку водки. Подчас из чьих-то уст смех подкреплялся крепким, режущим слух словцом, но оно, тем не менее, вписывалось в общественные рамки приличия, расширяющиеся с каждым опрокинутым стаканом.
Рассказ Тимофеева получился незамысловатым, поскольку ничего особенно интересного за последний год у него не приключилось. Окончив университет, выпускник устроился на работу в одну рекламную компанию, заняв должность менеджера среднего звена. Каждый день, пять дней в неделю с 9.00 до 18.00, с часовым перерывом на обед, он находился в офисе и часами просиживать за компьютером, хотя по большей части Сергей (как и многие другие) лишь занимался имитацией бурной деятельности, известной им еще со школьно-студенческой скамьи. Выполняя свою дневную работу за три-четыре часа, все оставшееся время он либо без толку рылся в интернете, либо запоем читал электронные книги.
– На жизнь более-менее хватало, однако быть целый день на этой работе было настоящей мукой. Не очень приятно ежедневно вдыхать тяжелый воздух набитого людьми помещения (особенно в теплое время года), а также испытывать частую головную боль (пусть и не сильную) от нахождения за монитором. К тому же по распоряжению начальства официально-деловой стиль в одежде был в нашей конторе обязательным, – говорил менеджер с оттенками грусти в голосе. Я знаю, что сам выбрал такую жизнь, но от этого не легче на душе. Но что поделаешь, если мне, как и всем нужно где-то работать? Сегодня пятница, впереди выходные. Это единственные дни, когда я сам себе принадлежу. Когда могу ходить по любимым паркам и скверикам в поношенной, местами заштопанной одежде; сутками находиться дома и что-то рисовать, или часами, до изнеможения, играть во дворах в футбол со школьниками. Когда я сам выбираю, чем заполнить свой день, то ощущаю себя свободным человеком, а не офисным рабом в начищенных туфлях и выглаженной рубашке, – отчеканил Тимофеев злобно-сдержанным тоном.
Под конец монолога товарища Михаил все же перестал улыбаться, в некоторой задумчивости сдвинув брови. Короткая стрижка оголяла его лоб, поморщившегося от мыслительного процесса; чуть побледнев, скривив немного рот и сгорбившись на своем стуле, он словно отравился, проглотив только что услышанную историю. Большой палец его правой кисти упирался в мягкие ткани под подбородком, а согнутые в фалангах оставшиеся пальцы руки уютно расположились под нижней губой. Глаза уже не смотрели на собеседника. Он тщательно подбирал слова для ответа.
Для буднего дня в кафе собралось на редкость много людей. За каждым столиком обсуждалась совершенно разная жизнь: преподавательницы музыки продолжали весело трезвонить о своем; мужики, работавшие на стройке, употребив изрядную порцию спиртного, принялись на откровенно-душевные разговоры о семьях и бригадирах.
Глубоко и с шумом вздохнув, Тимофеев залпом допил оставшийся чай и заказал еще. Все посетители сосредоточились на своих разговорах, ничего не видя и не слыша вокруг. Официанту пришлось четыре раза повторять свой вопрос, прежде чем девушки услышали его. Ни они, ни тем более, пьяные мужики не заметили молодую пару, заглянувшую выпить по чашечке кофе. Ребята тоже не обратили на них внимания.
– Ты ведь знаешь, что я тоже после окончания учебы работал в похожей конторе. И тоже просиживал днями в этом чертовом офисе. Однако меня хватило ровно на два месяца. По прошествии этого времени я твердо решил, что уйду, как только найду такое дело, которое будет приносить не только деньги, но и удовольствие. Но это оказалось не так просто, и я несколько недель находился в полной неопределенности, не зная, чем бы себя занять. Как раз под стать мне попалась на глаза довольно известная фраза Конфуция: «Найди себе дело по душе и не будешь работать ни дня». Она чем-то зацепила мой ум и я стал постоянно думать, что-то вспоминать, создавать идеи. Вначале появлялись лишь какие-то бредовые, примитивные варианты новой работы. Сколько я не размышлял, ничего стоящего придумать не получалось. Несколько раз я разуверивался, что возможно ли вообще найти так называемое «свое» дело? Но слова китайского философа раз за разом появлялись в моей голове, заряжая новым поисковым порывом. Так продолжалось около месяца. Я все также ходил на работу и, как ни странно, уже не так ненавидел ее. Да, она по прежнему не вызывала энтузиазма, однако тусклое, но ощущаемое предвкушение чего-то хорошего помогло мне перестать воспринимать трудовую рутину как каторгу. Я просто старался добросовестно выполнять свои служебные обязанности, начал больше общаться с коллегами на профессиональные темы, даже возглавил специальный проект для одного иностранного заказчика, – сказал Мерцаев с некоторой гордостью.
Сергей внимательно слушал, и чем больше воспринимал, тем серьезней становился в лице – глаза прищуривались, и меж бровей вырисовывалась все более заметная морщинка; нос тянулся к низу, а тяжелеющие брови точно впитывали в себя скапливающиеся на голове напряжения. Казалось, что даже его светлые, коротко подстриженные волосы, приобретали более темную окраску.
Михаил заказал себе свежевыжатого соку, и через минуту ему подали стакан с жидкостью оранжевого цвета. Пахло апельсинами. Сделав глоток, Мерцаев продолжил:
– В тот день я, как обычно, вернувшись с обеда, уселся за свое рабочее место. Офис был полупустым, многие еще не пришли. Раздумывая о своем, я лениво осматривал затертую клавиатуру, как вдруг, услышал от сидевшей за соседним столом девушки, отвечающей у нас за дизайн рекламных макетов, совершенно обыденную, на первый взгляд фразу: «Так, нужно срочно полить свои растения». Она бросила ее как бы невзначай, сама для себя. И тут во мне что-то вспыхнуло, словно из бездонной темной пропасти на поверхность неожиданно взлетел крохотный, сияющий мотылек. Это было нечто вроде озарения, немного напоминавшее то ощущение, когда пытаешься вспомнить название какого-то фильма или чье-то имя, потом бросаешь это занятие, но позже, оно само по себе внезапно приходит. Но тогда это чувство словно многократно усилили, искрой проникнув в сознание, оно вспыхнуло ярким, теплым пламенем вдохновения. В меня вдохнули свежую порцию жизни.
После этих слов глаза Михаила загорелись, чуть приоткрылся рот, и участилось дыхание. Он посветлел на лице и излучал неподдельную радость. Вдохновленный, Мерцаев был не в силах остановиться:
– Меня будто осенило в тот миг: «Растения… Точно! Ну как же я раньше не догадался?» Ведь в прошлом, пока я жил с родителями в селе, мне нравилось возиться с отцом на огороде, ухаживать за различными растениями, собирать урожай и так далее. Но я не придавал этому особого значения. Сколько раз в детстве я шел утром по полю, по узенькой тропинке, ведущей к нашему участку. Дорога занимала всего десять минут, но я намеренно шел медленно, пытаясь растянуть эту приятную прогулку. Меня окружали всевозможные растения, цветы и травы, хаотично росшие в степи; их ароматы смешивались воедино и словно несли в себе запах наступившего лета. Иногда мне везло созерцать солнечные лучи, пробивающиеся сквозь многочисленные мелкие облака. Они проникали в дыры между мягких комочков облаков, и все оставшееся пространство от неба до почти самой земли было наполнено длинными потоками направленного света. Он словно приглашал меня. И я с наслаждением трудился на грядках, вдыхая тонны чистейшего воздуха и наслаждаясь запахом свежей земли. Прокрутив в памяти то время и вернувшись тем вечером с работы, я окончательно решил – ухожу с конторы. Через неделю я официально уволился, а еще через семь дней уехал в Германию, работать у одного немца, которого каким-то чудом нашел через интернет. Немецкий я знал хорошо, поэтому, не сомневаясь, махнул из родной страны.
Тимофеев вслушивался в каждую фразу, стараясь ничего не пропустить. Он так увлекся рассказываемой историей, что совершенной забыл про принесенный официанткой чай. Поставив локти на стол, и подперев ладонями подбородок, Сергей с жадностью ловил все слова Мерцаева, который говорил почти без остановок:
– Не без проблем я нашел отдаленный участок этого фермера, у маленького городка, настолько неприметного, что я даже не помню его названия. Ферма располагалась в нескольких километрах от провинциального городка. Более полугода я пахал там, как лошадь. С утра до вечера я занимался разнообразными делами, коим все не было конца. В основном они касались обработки земли, полива и выращивания различных овощных культур; также периодически приходилось выполнять некоторые работы по уборке территории, помещений и много чего еще. Мой хозяин, уже немолодой немец, был тем еще трудоголиком, не зная покоя даже по воскресеньям. Порой я уставал так, что едва поднимался утром с постели; от ежедневной ручной работы ломило в предплечьях, перед сном они нестерпимо ныли. Ощущение такое, будто болят не мышцы, а кости: от локтя и до кончиков каждого пальца. Сжать после пробуждения руку в кулак было невероятно сложной задачей, словно ее поместили в липко-вязкую смолу. Зато ночью я спал как убитый, мертвым сном без сновидений. Невидимая чернота поглощала меня и уносила в неизведанные глубины подсознания, стоило лишь коснуться головой подушки, а утром выталкивала на поверхность, вытянув из тела черные энергии усталости. Приходилось нелегко, и я частенько ненавидел Фридриха за его неуемную натуру, не имеющею, наверное, даже намека на представление о таком понятии, как «отдых». Лишь вечерами, после восьми-девяти он унимался и до ночи пребывал в крытой беседке возле своего дома, развалившись на просторном лежаке; включал старую немецкую музыку, курил сигару, попивал дорогое вино и как истинный ариец, практически не реагировал на укусы комаров. Я же ночевал в маленьком домике, больше напоминавшем хорошо ухоженный сарай; первый этаж занимал инвентарь и разная техника, там же располагалась и печка. С конца весны и почти до середины октября мы топили ее считанное количество раз. В основном всегда было тепло. Я спал на пустующем и еще меньшем по размеру втором этаже, который скорее можно было назвать самым обычным чердаком. Но в этой комнатке, под самой крышей, Фридрих поддерживал чуть ли не идеальную чистоту. Мне там нравилось. Не знаю, откуда, но у немца в его скромной домашней библиотеке нашлось пару книг из классической русской литературы. После работы я лежал на своей новенькой одноместной кровати, и когда были силы, читал. Однако, несмотря на все, я радовался и ликовал. Мне нравилось физическая усталость, во сто крат более приятная, нежели усталости после дня «офисной» работы. На этой ферме я вновь обрел себя. Да, проклятый немец выжал из меня почти все соки, но заплатил, в итоге, следует отдать ему должное, по полной программе. С Германии я уезжал в приподнятом настроении. Разбитый чисто физически, я, тем не менее, испытывал небывалый душевный подъем. В России я меньше месяца, но уже успел отдохнуть и присмотреть неплохой земельный участок для покупки. Пришло время заняться настоящими делами», – сказав последнее предложение, Михаил с чувством выполненного долга откинулся на спинку стула и с наслаждением потянулся, широко зевнув.
Сергей поначалу молчал и пребывал в легком ступоре, но быстро пришел в себя и тягучим голосом произнес:
– Я ведь тоже пытался это понять, открыть в себе что-то. Несколько раз я силился найти то, что смог найти ты, но тщетно. Ничего не произошло. Кроме рисования я больше не способен на что-либо стоящее.
В глазах собеседника Мерцаев разглядел набирающею силу тоску – они резко теряли глубину и приобретали некий примитивный оттенок. С сочувствием, он ответил товарищу:
– Сережа, я тебя очень хорошо понимаю. Не сдавайся. Просто попробуй еще. Попробуй и у тебя должно получиться. Главное отыщи в себе силы начать.
Тимофеев слабо улыбнулся, и хотел было что-то сказать, как вдруг Михаил резко встал и объявил:
– Ну все, мне пора, меня еще сегодня люди ждут. Будь терпеливым и не останавливайся!
От неожиданности Сергей словно пропустил те секунды, когда Мерцаев подошел к нему и на прощанье по-дружески обнял, оставил деньги за напитки, на чаевые и вышел. Потерявшись, он заметил лишь спину своего друга, скрывшегося через мгновение за дверью.
Мужики к этому времени уже разошлись, а барышни-музыкантки все не прекращали своих разговоров. Официантка несла новые чашки со свежим кофе паре за четвертым столиком.
Тимофеев сидел и буравил взглядом гладкую поверхность стола, выполненную в светло-коричневых тонах. Что-то расшевелил в нем Мерцаев. Что-то такое, что, казалось, уже давно и безвозвратно погасло…
Перед Сергеем все еще стояли два стакана: один пустой, с редкими остатками томатной массы на стенках и дне; второй только немного надпитый, ярко-оранжевого цвета. Их содержимое было таким разным, но в тоже время и очень похожим. Эти неодушевленные предметы остались после Михаила и мозолили Тимофееву глаза. Официанты как нарочно забыли о своих обязанностях. По какой-то причине на стаканы не хотелось смотреть, они что-то напоминали и наталкивали на разные, не самые приятные мысли: «что я сделал не так?», «почему все так сложно?», «неужели все так и останется, как есть?»
Оставив эти тяжелые размышления, он встал и медленно побрел к выходу.
***
Сергей стоял возле своего письменного стола и долго смотрел в окно. С самого утра шел дождь, зарядивший, похоже на весь день. «Воскресенье придется провести дома. Ну и ладно», – подумал опытный художник-любитель. Он достал из толстой пачки бумаги чистый лист и взял несколько цветных карандашей, разбросанных на подоконнике. Еще не решив, что рисовать, парень внезапно ощутил странную эмоцию. Поддавшись новому чувству, он начал переносить его на бумагу.
Делая секундные перерывы, Тимофеев иногда поглядывал в окно. Усилившийся дождь создавал плотную водяную стену, сквозь которую едва просматривались очертания соседнего дома. Город промокал и натягивался сыростью.
Белоснежный листочек медленно преображался, впитывая в себя тонкую творческую энергию. Через три часа рисунок был завершен – на фоне непроницаемого мрака виднелось множество маленьких, сияющих существ…
Сергей обязательно попробует еще. Обязательно…