На окраине деревни Ольховки живут-поживают два друга – Иван Михайлович да Степан Васильевич. Годики у обоих подходят к семидесяти, но они ещё крепки телом и в старики себя не записывают. Только стали мужички ощущать одиночество, особенно по ночам, да ещё особенно зимой. Домишки у них хоть и не очень шикарные, но на земле ещё крепко стоят. Крыши целы – дождь не мочит, рамы в окнах кое-где подгнили у того и другого, но прибили гвозди, да загнули их на рамы – и добро, не один год ещё простоят.
– На мой век этого дому хватит, – любит приговаривать Иван Михайлович.
– Да и на мой, пожалуй, тоже, – отвечает Степан Васильевич. Их дома стоят рядом. Иван Михайлович никогда не был женат, всё думал, что успеет семьёй обзавестись, хотелось для себя пожить, и не заметил, как время упустил. На вопрос односельчан: «Почему он не женится?» – Иван неизменно отвечал:
– Хороши жёнки все заняты, а худая – и самому не надо.
А уж сколь тошнёхонько одному приходилось, про это Иван Михайлович никому не рассказывал. Разве, что когда подопьёт, жалился своей кошке Пешке на тоскливую жизнь.
А от Степана Васильевича жена ушла лет пятнадцать назад, де-тей с ней он так и не завёл и решил, что хомут на шею больше не наденет. Но нет-нет да и вспоминал про семейную свою жизнь, особенно когда приходилось делать бабью работу.
Годы шли, и мужики с сожалением стали осознавать, что на подходе старость. Зимой в постели беда, как холодно, одному. За ночь изба так выстынет, что пол становится, как ледышка. А была бы жёнка, она бы вперёд встала, печечку истопила, самоварчик согрела – вставай, муженёк, пожалуйста. И себя обихаживать тоже стало в тягость, опять же огород – полоть, поливать – всё одному надо.
– Бабу бы нать завести, – поделился с другом Иван Михайлович. – Хреновенько одному жить стало.
– Я тоже так думаю, – согласился Степан Васильевич. И оба, не сговариваясь, поглядели через дорогу, где стояла изба Анны Павловны Смирновой. Она лет пять назад овдовела, дочь вышла замуж за американца и укатила с ним на край света, и теперь Анна Михайловна жила одна. Честь честью. У соседки всегда был порядочек во дворе, курушки порхались в травке, две козочки молочишком снабжали, да и была Анна Павловна ещё в могуте – не осямавшая*, не растолстевшая, как иные бабы, в общем – всё при ней.
– Степан, да она ещё молодая для нас, – сказал Иван Михайло-вич, поняв о чём подумал друг.
– Да какая молодая, всего на десяток годков нас помоложе.
И вот стали заглядывать мужички к Анне Павловне с предложениями, не надо ли пособить по хозяйству. Она сначала отшучивалась, а потом попросила Степана Васильевича подправить ей забор. Иван чуть не позеленел от злости, увидев Степана, работающего на огороде у Анны Павловны.
– Ах ты, старый пень, – возмущённо шипел он себе под нос. – К семидесяти годам идёт, а на молодуху потянуло.
Молодухе было шестьдесят лет от роду. Она бегала со двора в дом, что-то управляла по хозяйству, поминутно останавливалась около Степана Васильевича и спрашивала, а не надобна ли тому какая-то её помощь. Назавтра Степан Васильевич уже приколачивал на крыше у Анны Павловны оторвавшуюся во время парусины шиферину. А потом Иван увидел, что Степан несёт Анне с колодца воду. Остановив соседа, он спросил:
– Степан, а ты, часом, не в примаки ли записался?
– Пока нет ещё, Иван, но собираюсь. Мы с Анной обговорили это дело. Одна головёшка не горит, а только шает, а две головёшки – тут уже и огоньчик затеплится. Анна дала мне испытательной срок – два месяца. Если у нас пойдёт всё ладом, то к осени я к ней переберусь жить, али она ко мне, ещё не решили.
– Ну, дак я поздравляю тебя, Степан Васильевич, – а про себя подумал: «Погоди, старой хрыч, устрою я тебе испытательный срок!»
И он стал следить за Степаном Васильевичем. Следовал за ним неотлучно. И ворочал в голове свои чёрные думушки. Степан ночует у себя. А днём всё у Анны по хозяйству гоношится. Иван от злости весь изошёл. А тут и случай представился. Как-то утром видит в окно Иван Михайлович: пошёл сосед с удочкой на рыбалку.
– Ага! Рыбки голубки захотели! Будет вам рыбка!
Он взял лопату и крадучись пошёл за Степаном Васильевичем на реку. Степан закинул удочку и стал ожидать поклёвку, а Иван затаился напротив, в кустах ивняка.
– Не может быть, чтобы тебя не приспичило до кустов сходить?
Так и есть, штаны на ходу расстёгивает. Присел Степан по большой нужде, а Иван в это время лопату подставил. Сделал Степан своё дело. И потянулся за лопушком, задницу подтереть. А Иван бегом к реке. Стряхнул содержимое около удочки, сполоснул лопату и бегом обратно в кусты. А Степан подтёр задницу и повернулся, хотел дерьмо лопушком прикрыть – и застыл в удивлении. Пусто! Даже следу на траве нет. Ничего не понимая, натянул Степан Васильевич штаны и пошёл к реке. Тут его чуть Кондрашка не хватил. Батюшки-светы, а дерьмо-то вот тут и лежит. Степан так и сел.
– Кабыть я один тут, а что эко такое происходит, в толк не возьму. Подшутил надо мной, что ли кто?
Смотал он удочку и скорей домой.
– Что, Стёпушка, не клюёт?
– Не клюёт, Аннушка.
– Дак и ладно. Я трещину солёную в эмалированном блюде за-варила, поедим с картошкой. Пошли в избу.
Иван, наблюдавший всё это со стороны, ещё больше распалился. Притаившись, он стал ждать – что же дальше будет делать Степан. Немного погодя, тот вышел с косой
– Ага! Косить собрался. Да не может того быть, чтобы ты на солнышке не разлимонился* да спать под куст не завалился.
Побежал Иван Михайлович к себе на огород шуров копать. Полную банку из-под кильки в томатном соусе накопал. И на сол-нышко поставил – грейтесь покуль. Потом он с тёплыми шурами пошёл на Аннин покос. Она для козочек ставила летом пару неболь-ших копёшек сена. Степан Васильевич косил размашисто, но уже часто останавливался, утирая кепкой пот, заливавший глаза. День был жаркий, солнце пекло нещадно, да ещё оводёнки, словно пули, жалят. Степан поглядывал на развесистый куст черёмухи, которая кидала на землю такую приманчивую тень, будто звала к себе.
– Сейчас, сейчас, голубанушко, сморит тебя.
Иван дождался, когда Степан, отложив косу, лёг в тень под раскидистую черёмуху, прикрыл лицо кепкой и заснул. Обождав, чтобы тот разоспался, Иван вывалил шуров из банки себе в горсть и подкрался к Степану. А тот храпит, только вьёт. Иван осторожно подвинул край майки кверху, расстегнул ремень и верхнюю пуговку у брюк. Уставший от косьбы Степан ничего не слышит. Иван подцепил и приподнял вместе с брюками трусы и выпустил туда горсть, извивающихся шуров. Степан во сне забормотал:
– Аннушка, да ты пошто на улке-то в штаны ползёшь? Я сейчас домой приду.
Иван в кустах помирал со смеху. Наконец, Степан проснулся. Анны рядом не было, а в штанах творилось что-то непонятное. Он запустил туда руку и выдрал вместе с волосами горсть шуров. Степан изумлённо смотрел на них, не понимая, откуда они взялись да как в огузье-то попали. Поняв, что вытащил не всех, он стал обшаривать своё хозяйство и доставать уже по одному шуру. В это время подошла Анна. Она только что столкнулась с Иваном. И на вопрос – не видел ли Степана – он со смешком ответил: «Да там, под черёмухой спит». Увидев Степана Васильевича, роющегося у себя в штанах, Анна Павловна опешила:
– Степан, ты, что это у себя в штанах роешься? Сам себя удов-летворяешь? Тьфу ты, пакость какая. Я с тобой на одно поле больше срать не сяду.
– Да подожди ты, не ори. Вишь, какая оказия у меня. Полные трусы шуров наползло и не знаю, откудова? Сперва целую горсть вытащил вмистях с волосьями, теперь по одному достаю. А утре в кустах посрал, а дерьмо у реки оказалось. Не знаю, на что и подумать.
– Зато я, кабыть, знаю. Всех шуров вытащил?
– Кабыть всех.
– Тогда пошли домой.
Утром Анна Павловна опять отправила Степана Васильевича косить. Она ещё с вечера договорилась за пол-литру водки с Мишкой Поповым, что он ей поможет наказать одного поганца. Утром Мишка пришёл, как и договаривались.
– Куда пойдём, Анна Павловна?
– Обожди, сейчас пойдём, вот только соседа дождёмся. Иван из дому выйдет, и мы за ним. Ружьё-то хоть принёс?
– Принёс. Вон, у огорода поставил
Вышел из дому Иван Михайлович. В руках у него была пол-литровая банка, наполненная чем-то шевелящимся.
– Мишенька, приглядися-ко что у него в банке-то шевелится?
– Не знаю, Анна Павловна. Вроде ужики маленькие.
– Ах, гад! Гнездо ужиное в лесу нашёл. То думаю, пошто Ванька в лес под вечер побежал? Мишенька, ты соли нормально зарядил?
– Нормально, Анна Павловна.
– Ну, тогда пошли.
Степан косил не раскланиваясь. Наконец он остановился, утёр пот, попил воды из бутылки и пошёл под дерево – отдохнуть. Минут через десять к спящему Степану крадучись подошёл Иван.
– Мишенька, как только он наклонится над Стёпой, ты и стреляй в задницу нему.
– А вдруг он заявит. Неохота мне из-за дерьма в тюрьму идти.
– Не заявит. Мы его с поличным возьмём, а ответ на себя беру.
Иван Михайлович, ничего не подозревая, поставил банку и на-клонился над спящим Степаном Васильевичем и стал расстёгивать ему штаны, как в это время раздался выстрел. Ивановы штаны на заднице вмиг превратились в решето, а мелкие крупинки соли змейками впились в мягкое место. У Ивана Михайловича от боли слёзы брызнули из глаз. Он расклонился. К нему с ружьём в руках подходила Анна Павловна.
– Анна, ты, что эко творишь, солью в человека пальнула?
Ошарашенный Степан Васильевич сел. Он озирался, ничего не понимая со сна.
– Я на тебя, Анна, в суд подам.
– Ужики! – подняла банку Анна Павловна – Подавай, а я на тебя подам, что ты хотел спящему Степану в штаны ужей напихать. А ну они бы у него там всё отгрызли? Вот, – она показала на банку с ужами, – доказательство, а у меня ещё и свидетель имеется. Миша, выходи!
– Анна, давай на мировую. Я задницу свою в тазу отмочу, а вы уж на меня не заявляйте. Я Степана больше трогать не буду.
– Да тебе это зачем надо было?
– Я к тебе жить хотел перейти, да он, поперёд меня сунулся.
– Да на что ты мне сдался? Я со Степана испытательный срок сымаю. Стёпушка, переходи ко мне жить.
А Мишка не знал, то ли смеяться, то ли плакать, глядя на ша-гающего в раскорячку Ивана Михайловича. Дома Мишка не утерпел, и рассказал эту историю своей матери, а та разнесла её по всей Ольховке, и история, как снежный ком обрастала новыми подробностями. Иван Михайлович, сначала огрызался на насмешников, а потом рукой махнул, чем больше будешь оправдываться, тем дольше будут говорить.
Как-то утром к Ивану Михайловичу кто-то тихонько постучал-ся. Открыв двери, он увидел босую непричёсанную женщину.
– Тебе чего, бабка?
– Подайте Христа ради, давно ничего не ела.
– Да ты откуль такая нарисовалась?
– Оттуда, – показала старуха за дом Ивана.
– Из лесу, что ли?
– Из лесу.
– Да чего ты в нём в эком виде делала?
– Заблудилась я. Две недели плутала, и вот только выбрела. Го-лоднёхонька, сил нету.
– Дак ты пошто босиком? Эдак в лес не ходят.
– В болоте сапоги остались, едва выползла из болотины.
– А корзина твоя где?
Женщина в изнеможении опустилась на землю у крыльца.
– Да вы что допрос устроили? Нет у меня силы ни какой ни го-ворить, ни идти. Сейчас маленько отдохну и постучусь в другой дом.
– Ладно, бабка, верю, что не воровка. Пойдём в избу, покормлю малёхонько. Давно не ела?
– Давно, не помню и сколько. Мох жевала, щавелину, какая по-падёт грызла. Ягоды зелёные ела. Так от них весь живот наизнанку вывернуло.
– Поди умойся.
– Нету силушки. Дайте мне водицы да хлеба с кусочек.
– Садись эвонде на стул, я тебе каши наложу, много сейчас ись нельзя, да чайку с сухариком дам.
Женщина перекусила и тут же упала на пол и заснула в беспа-мятстве. Иван накинул сверху на неё старую фуфаину – дороднё и так, не велика барыня, неизвестно чья да откуда.
– Ладно, – истоплю баню – пусть помоется, да расскажет – чья она бабка и откудова.
Вечером, вымывшись в бане, Иван растолкал лесную гостью:
– Бабка, поди помойся в баню. На тебе чистое полотенце да мою рубаху со штанами.
Та насилу поднялась.
– Спасибо, добрый человек. Как вас звать?
– Иваном Михайловичем кличут. А тебя?
– Я – Татьяна Васильевна.
– Ишь ты, Васильевна, – усмехнулся он. – Поди Васильевна, вымойся в бане, а то у тебя одни глаза токо свитеют, грязава лесная.
– А как я баню найду, Иван Михайлович?
– А с крылечка спустишься, заворотишь за угол направу руку, и увидишь.
Женщина ушла. Иван Михайлович наставил самовар – напоить бабку чаем, да дозволить переночевать, а там пусть попадает до своего дому. Самовар уже стоял на столе, как послышались шаги, и в дом вошла моложавая женщина с полотенцем на голове, да только почему-то в его штанах и рубахе.
– Вы кто?
– Бабка лесная, – улыбнулась женщина. Ивану Михайловичу стало не по себе.
– Так это вы что ли, Татьяна Васильевна?
– Я, Иван Михайлович.
– Ах, мать твою так! Дак вы совсем ещё не бабка. Простите меня великодушно, обознался.
Иван Михайлович засуетился у стола, наливая чай, собирая на стол все свои припасы.
– С лёгким паром, Татьяна Васильевна! Садитесь ко столу. По-ужинаем, чем Бог послал, да чайку попьём.
– Да я только чаю, Иван Михайлович, нельзя сразу много ку-шать. Вы не переживайте, я завтра покину вас. Вы мне только под-скажите, откуда можно позвонить, чтобы меня забрали отсюда. Слаба я ещё, да и одеть-обуть надо, чтобы привезли.
– Да живи, Татьяна Васильевна, сколько хочешь, я только ра-дёхонёк буду. А кто приедет за вами?
– Дочь с зятем приедут.
– А откуда вы?
– Из Заозёрья.
– Эво откудова занесло! Так Вы сотни две километров отмахали! По лесу-то! А как блуднули? Сейчас кабыть не сезон грибы-ягоды собирать.
– Да я пошла до дочери через небольшой лесок, и пропустила тропинку, на которую надо было свернуть. Думаю, что-то лес больше стал, иду, и понять не могу, а тропка-то где, да видно окружалась. Пока тропку искала, а там и ночь подошла, хорошо, что ночи ещё белые, я испугалась, заметалась туда-сюда, ещё больше в лесу запу-талась. Это по дороге сотни две, а за две недели я не знаю, сколько исколесила километров.
– А муж-то почему Вас не искал? – осторожно спросил Иван Михайлович.
– Да нет у меня никакого мужа, давно развелись.
– Так это сама судьба вас ко мне привела. Я ведь тожё один-одинёшенёк живу. А годков-то вам сколько?
– Да много, скоро шестьдесят.
– А мне всего шестьдесят шестой идёт.
Назавтра Татьяна Васильевна с почты дозвонилась до дочери, там и не чаяли её увидеть живой. Дочь долго не могла прийти в себя, и пообещала завтра же выехать за ней.
На другой день Татьяна Васильевна уехала, а Иван Михайлович затосковал. Да так затосковал, что хоть волком вой. И наконец, он решился, нанял машину и поехал в Заозёрье. Там его приняли, как родного. Он, не откладывая дела в долгий ящик, сразу же завёл разговор, когда сели пить чай:
– Татьяна Васильевна, мы не молоденьки, чтобы в игрушки иг-рать, я свататься приехал. Давай будём вмистях жить. Две головёшки долго шают. Хочешь, устрой мне испытательной срок, я обожду. Только ненадолго. Как скажешь, так и будет. Поехали со мной, я на машине, ничего не бери с собой, только одёжу. Так ты мне в душу запала, сил нету ни каких.
– Я подумаю.
– Дак чего думать-то?
– Не могу так сразу, дайте хоть с недельку.
Через неделю привёз счастливый Иван Михайлович «молодую» жену в дом, а про себя без конца повторял: «Вот те и грязава лесная».
Продолжение сл.