МИША
Ой, Иячка, еще руки мокрые, на журнальном столике немытая чашка, а ты уже за машинкой.
– Ага, привет, миленький. Да вот с дачи, проголодалась ужасно. Перекусила, руки помыла, и, действительно, за машинку. 3 дня на даче вкалывала.
– Безобразно пошло свой родительский дом называть дачей.
– Верно, но мои домашние меня приучили. Для них ведь этот дом, не что иное, как дача.
– Ладно, Иячка, не развивай. Можно, конечно в связи с этим рассмотреть некоторый ряд вопросов, но об этом попозже.
Ты мне сначала скажи, что за столпотворение происходило здесь в мое отсутствие? Что за троица давних воздыхателей? Неужели только для того, чтобы доказать от противного, что ты, в общем, была ничего, замуж тебе выйти – раз плюнуть. Действительно, научный работник: один маленький тезис, и уйма фактиков – доказательств. Видите ли, как вас, мадам, задело, что кто – то, читаючи сей опус, мог бы подумать, что оная дама имела лишь один жалкий шанс свить свое семейное гнездышко.
– Да вовсе не так. Просто в соответствии с принципом: «не будите спящую собаку». Моя голова несколько дней занималась некоей сортировкой. Эти трое хороших парней оказались в одном, так сказать, кластере, под названием «те, кто меня любил сильно».
– Так, так, это уже интересно. Значит, на наши бедные головы еще должно посыпаться барахло из сундука: «те, кто меня любил несильно».
– Нет, мы это опустим. А, собственно, почему ты меня спровоцировал в первых же строках своего писания на любовные истории? А общие меты жизни, семейные корни…
– Хорошо. Держи это в уме. Но, уж если начали так, то тоже не беда. По форме. Гораздо больше меня смущает постановочная часть. Ты стараешься увязать вот что: внешнюю привлекательность и вызываемые ею, чувства. Во-первых, ты ломишься в открытую дверь. Во-вторых, очень уж хочешь пролезть в эту дверь с другой стороны: «меня любили, значит, я была привлекательная». Неинтересно. Вот если бы: «невзирая на…». Впрочем, и тут мало, что нового могла бы поведать. Все давно разложено по полочкам, даже в презренном тобой жанре. И там, может быть даже лучше, потому что нет запрета на темы звериного влечения, гона, где партнер угадывается из тысячи, и отнюдь, не по чертам лица. «Запах женщины» – классика. Сексапильность. Слово противное, но без него не обойтись, ни в первом, ни во втором случае. Концентрация, конечно, разная. И твои беседы со своими давними знакомыми, не сомневаюсь, открыли тебе глаза на внутреннее присутствие оного качества. А хотелось не этого, потому что вас воспитывали по другим меркам. Вы должны были получаться умными для других и красивыми – для себя. Помнишь бабановский голос: «Айога – га-га, красивая я» Бесконечное верчение перед зеркалом, и тряпочки, тряпочки, тряпочки. И все это вовсе не для того, чтобы поддержать стратегию продолжения рода. Это условие коммуникации «дамов», абсолютно, всех возрастов! – между собой. Даже не приближаясь друг к другу, будучи вовсе незнакомыми, но одна дама дает знак другой, всем своим видом, вызывая бесконечное соревнование по укорачиванию юбок, изобретению прибамбасов модного, косметического и иных свойств. Это та благодатная почва, на которой произрастает твоя клумба – толпа. И все было бы достаточно мило, если бы эту почву не облюбовали всяческие кровососы, делающие состояния, выколачивая последние, иногда, рубли у многочисленных дурочек, поддавшихся искушению «красотой». Что-либо нового не скажешь – страшная эта сила и к спасенью мира отношения не имеет. Скорее наоборот. Но во всем этом деле все-таки интересен вариант взаимосвязи физиологии и психологии, если опять вспомнить твоего приятеля Зигмунда: врожденная сексуальность девочки перерождается в нечто другое, хотя и не далекое от вопросов пола, но лишенное открытой чувственности. Но здесь что-то не так. Я еще подумаю над этим. А пока продолжай. Итак, кластерный анализ – ты в нем сильна. Еще разочек только повтори принцип, по которому ты классифицируешь, то есть загоняешь в клеточки – кластеры своих знакомых. Правильно ли я понял, что все это происходит у тебя в соответствии с мерой любви: от высшей и по убывающей.
– Правильно.
– Значит, в другом крайнем кластере окажутся те, по ком ты безответно сходила с ума, а они на тебя – ноль внимания.
– Ну, по логике так. Но в жизни чистых таких наблюдений, пожалуй, не было. Если только Митя Синицын из музыкальной школы.
Мне было 9 лет, а ему, соответственно, 14. Его ко мне прикрепили. Он очень хорошо играл на скрипке, а я для своего возраста играла очень неровно. Поэтому наша общая учительница попросила его пройти со мной мою программу. Этот очень воспитанный мальчик не смел отказаться, и в течение месяца, после занятий я приходила к Мите в дом, и после самого вкусного в мире ужина – вермишели в сухарях, приготовленной его милейшей бабушкой, мы шли заниматься в другую комнату.
– И тебя ждал сногсшибательный успех на отчетном концерте.
– Нет, почему-то на отчетном концерте я не выступила – кажется, сильно заболела. Но в тот год я бегала в музыкальную школу с гигантским удовольствием на все предметы, и особенно любила хор. Но я принадлежала к младшей группе хора, а Митя – к старшей. Они заканчивали заниматься в восьмом часу. Я сторожила его у угла соседнего здания, и, прячась, смотрела ему вслед. В памяти остался холодный зимний вечер, я смотрю, не отрываясь на окна второго этажа старенького дома с печкой, называвшегося гордо «музыкальная школа». Вдруг, во всем городе гаснет свет. На несколько минут здание погрузилось в кромешную тьму, я могла подойти совсем близко – меня теперь никто не видел. И потом в окне на втором этаже, где шли занятия старшей группы хора, затрепетало слабое пламя свечи, и полилась чарующая хоровая музыка с дивным многоголосьем. Моя душа трепетала вместе с пламенем свечи от невыразимой любви к Мите Синицыну, и ко всему прекрасному миру.
– Да, тетечка, но не издеваешься ли ты надо мной?
– Почему это? Я не только не отрекаюсь от своих детских любовей, но и, сравнивая их с более поздними, могу сказать, что они не только такого же качества, но и может быть, еще более сильные, по зависимости жизненного пространства от них.
– И все детские любови были безответными?
– Нет, конечно, но их удельный вес был выше тогда, чем потом. Иногда они были очень молниеносными: могла почувствовать себя влюбленной в полчетвертого в пятницу, и уже к вечеру воскресенья быть совершенно свободной. Так было с соседом – голубятником. Я просидела полутора суток у окна, наблюдая все его священнодейства. Волны любви подкатывали с периодичностью запусков стаи. Но потом наступило изнеможение, и я сказала себе, что все это ни к чему. И действительно, тотчас, пелена спала с глаз, с большим аппетитом поужинала, и пошла спать. А наутро уже и вспоминать было смешно об оконном бдении.
– Да, интересно. Но я вдруг подумал о другом. Слушай, а ты меня за кого держишь. Кто я такой – объясни читателю.
– Я не забыла об этом, и все объясню в нужном месте. Но пока вполне достаточно назвать тебя родственником. Ты младше меня на 21 год. Тебя зовут Мишей. Ты многое обо мне знаешь, и с тобой легко разговаривать. Мой собеседник.
– Пусть будет так. А «нужное место» это когда семейные корни будешь корчевать?
– Правильно понял – работа предстоит трудная. А то, что мы с тобой делали до сих пор – собирали кубики, какие тут оказались под рукой. Вот. А сейчас нужно бежать на электричку – купила сезонку на три месяца, вспоминать молодость по всем правилам. Итак, до завтра.
– Ну что, дорогой, поехали. И так полдня потеряла – уже начало первого, хотя встала сегодня ни свет, ни заря – полшестого. Утро теплое, с мелким дождичком. Запах берез и свежеструганных стволов осин – мы, видишь ли, баню собрались ставить – обалденный. В электричке даже стихи сложились: «О чем бы мне хотелось написать – о том, что жизнь прекрасна бесконечно» Вот так, миленький! Похоже, что зимняя спячка, действительно, прошла. Перебираемся на другую, восхитительную половинку времени – с легкой эйфоричностью, с мышцами, полными сил, с быстрой реакцией. Хотя вчерашних две странички, пожалуй, еще зимние.
– Да ничего. Хотя, конечно имеет смысл связать некоторые торчащие ниточки. Про твои любовные рассуждения. Во-первых, может показаться, что ты без должной теплоты отнеслась к симпатичной троице. Скажи, что это не так. Ты только понарошку «классификатор». Ты человек, чтящий всякую индивидуальность. У всех троих такой вот индивидуальности – море. Правильно я говорю?
– Да, мой миленький.
– Во-вторых, не совсем понятно, почему во взрослости у тебя было меньше безответных влюбленностей, чем в детстве. Так сильно расцвела?