Не находя себя среди людей дела, не выполнив той программы, что была ему внушена ещё в детстве его, он обращается к средствам простым, незамысловатым, обещающим ничтожество и унижение. Например, к вину. Неодушевлённая среда становится ему ближе. Входя в интимное соприкосновение с жидкостью, насыщенной чем-то в процентах, он, словно оперируемый на столе хирурга, получает анестезию. И ему начинают сниться сны.
Нет, не сны: реальность становится сном, воздух приобретает свойства жидкости – плотен и колеблется; не мираж, лишь смещение чувств и ощущений на шкале привычного. А что же сон? – его черёд наступит позже; сон станет наводнением, потопом, тьмой кромешной, за которой настанет бледный рассвет и проступит вершина горы над бескрайней водной гладью. Наверное, Арарат.
Спасаясь в чтении он доходит до края, до невозможности свести жизнь к чтению. Тогда начинает писать. Жизнь становится книгой, реальность обретает черты сна. Сюжет делится на дни, в днях путаются времена суток: вечер думает про утро, ночь становится днём, следующее утро спрашивает, – куда ушёл вечер, с кем он, кто забрал его? – не было вечера, сразу ночь и в ней потоп, тьма.
То, что он пишет, вызывает у меня интерес и озадачивает.
Гляжу на него трезвым взглядом и стараюсь не осуждать, но огорчает очевидная слабость характера автора.
Труд, труд и труд – вот что спасает.
Кстати, не осталось ли в шкафчике полбутылки красного после выходных?…