«5»
К полудню теплоход ошвартовался в Романовке – деревне на высоком берегу Иртыша. Здесь должны были выгрузить оставшиеся в танках сто двадцать тонн дизельного топлива, после чего вернуться в порт под загрузку и потом уже идти на север до Ханты-Мансийска и далее до Салехарда. Всю навигацию предстояло работать от Салехардского порта в Надым и Ныду: завозить бензин, дизельное и вертолётное топливо. Там, за восьмидесятой параллелью, команду ждали морские оклады, высокий северный коэффициент и, как следствие, большие заработки.
Больше всех Романовке был рад стармех Шевченко, потому что в этой деревне была МТМ, а следовательно, был токарный станок и, возможно, даже токарь. Механику, край конец, нужно было проточить фланец к одному из грузовых насосов, который подтекал и запускать его было небезопасно. Не воду ведь качает. Шевченко разбудил Мазовецкого, который всё ещё отсыпался после ночной вахты:
- Пойдёшь на берег, найдёшь МТМ, договоришься с токарем. Пусть проточит фланец.
- Как договориться-то? Минимум – трояк надо!
- Найдёшь трояк! Фланец сделаешь, потом тебе кэп возместит расходы.
У Мазовецкого за душой не было ни копейки. По договору, заключённому с бухгалтерией, половина зарплаты перечислялась на сберкнижку, вторую половину он тратил «по собственному усмотрению» - пропивал всё до копеечки.
- Давай я Котяткина с собой возьму, – предложил он механику. – У него хотя бы деньги есть.
- Опять напьётесь с этим Котярой!
- Ну, что ты, Алексеич! Как можно! Ты же меня знаешь. – Юрка приложил руку к сердцу.
- Юра, знаю я тебя, знаю. Поэтому предупреждаю, если что – будешь объясняться с кэпом – с Романычем!
- Не беспокойся, Алексеич! Всё будет в лучшем виде!
Два друга, Мазовецкий и Котяткин сошли с трапа и пошли в деревню. Начал накрапывать дождь, поэтому оба были в одинаковых выцветших до желта штормовках и в резиновых сапогах. Со спины они были похожи, как близнецы: одного роста и в одинаковой одежде. Мотористы шли широкой тропинкой, окаймлённой зарослями высокой травы.
Лёнька и второй штурман - Алексей Лыжин, нёсшие стояночную вахту, смотрели им вслед из рубки.
- Хочешь, Лёха, я отгадаю, о чём они сейчас говорят? – спросил штурман, сунув руки в брюки и покачиваясь с пятки на носок.
- А тут и гадать нечего, Михалыч, у них одной лишь думы власть, одна, но пагубная страсть! – усмехнулся Лёнька.
Штурман погорячился, взявшись отгадать, о чем говорят мотористы – они шли молча. Но думали об одном и том же – как одним походом в деревню убить двух зайцев. Юра Мазовецкий: « Токарю одной бутылки за глаза хватит, одну – с Котярой оприходуем, пока фланец точат. И на судно вернемся быстро, и ни в одном глазу» Николай Котяткин: «Чтоб деньги зря не пропадали – возьму на все водки. Потом обменяю на рыбу. Одну токарю отдадим, ну, а одну и приголубить можно за ради такого дела. И все в будет в ажуре!»
Но в сельском магазине их ожидала неприятность – водки не было. Нет, спиртное-то было. Не было именно водки. Пережив стресс, мотористы молча стояли и разглядывали ряды бутылок на витрине. Шевеля губами, про себя читали экзотические названия на этикетках: «Абу – Симбел», «Рижский бальзам»… Удивлялись – зачем вообще привозят такие напитки, которые годами стоят на прилавке и никто их не берёт. Взять коньяк, например, дорогой, а пить противно. Уж лучше одеколону выпить. Тоже, конечно, противно, но зато по карману не так бьёт.
Наконец их блуждающие взгляды остановились на этикетке с надписью «Вермут». Посмотрели друг на друга.
- Сколько брать будем? – спросил Юрка и сглотнул слюну. Немного растерявшийся Котяткин стал напряженно думать. Мазовецкому даже показалось, что он слышит, как в Колькиной лохматой голове скрипят шестерёнки. От напряжения на носу Котяткина выступили бисеринки пота - его финансовые планы были в расчёте на водку. Наконец он выдавил:
- Штук семь надо… Или десять. Не знаю я.
Посоветовались, решили, что надо брать восемь: одну отдадут токарю, одну с ним же, в знак благодарности и выпьют, а шесть Котяткин возьмёт с собой. Рассчитавшись, у продавца спросили, как пройти в МТМ и двинулись дальше.
Машинно-тракторная мастерская представляла из себя захламлённую территорию, на ней стояло несколько больших гаражей из красного кирпича, которые назывались цехами. В одном из цехов они обнаружили токарный станок. Рядом два мужичка, тихонько переругиваясь, пытались поставить коробку передач на ГАЗ-52. Они подсказали, что токарь в курилке.
Войдя в курилку, где людей было больше чем в цехе, Мазовецкий громко поздоровался и для завязки разговора воскликнул:
- От накурили-то! Хоть топор вешай!
- Попробуй, – посоветовал ему один из работяг.
- Мужики, кто из вас токарь будет?
- Ну, я токарь, - ответил этот же невысокий мужичок в очках и белёсой стираной куртке, которая резко контрастировала с грязными мазутными штанами и ещё более мазутной кепкой, по калориям явно превосходившей сырую нефть.
- Понимаешь, друг, с просьбой к тебе. Насос у нас на пароходе сломался. Привезли вам солярку, а выгрузить не можем. Помоги. Фланец проточить надо.
Мазовецкий не стал углубляться в детали – два грузовых насоса на танкере, всё- таки, работали и уже качали топливо в береговые цистерны. Они вышли из курилки, достали из сумки фланец.
- Смогёшь?
- Запросто, - сказал токарь.
- Вот и ладно, а мы тебе бутылочку…
- Э, нет. Не пойдёт! – объявил токарь – метр с кепкой, - и протянул фланец Мазовецкому. – Я пить бросил! Так что не пойдёт.
- Ну, два рубля тогда.
- Нет, не пойдёт. Я деньгами не беру.
- Три рубля!
- Сказал, деньгами не беру.
Мазовецкий опешил:
- А чё тебе надо то? Тут делов-то на полчаса!
- Какие полчаса? Я за пятнадцать минут бы сделал, - сказал токарь тоном Наполеона, которому предложили сразиться с женским батальоном.
- Ну, и что нам делать? – растерянно спросил Юрка.
- А идите к начальству. Пусть оно, начальство, решает!
Мазовецкий, рассердившись, зло сплюнул на пол, блестящий от больших пятен и небольших лужиц автола. Мотористы пошли к выходу. Не дойдя до ворот, услышали окрик:
- Эй!
Оглянулись. «Наполеон» в очках подошёл к ним, мусоля в руках грязную тряпку:
- Какое у вас вино-то?
- Вот, вермут! -Котяткин запустил руку в сумку и «засветил» одну бутылку.
- Надо же! Уже неделю водку не завозят, - возмутился токарь, - травят людей всякой дрянью.
В ответ на недоумённые взгляды речников пояснил:
- Это я о людях думаю. Сам- то я пить бросил.
Взял из рук Мазовецкого фланец:
- Погуляйте часок. Счас изладим.
Дождь то утихал, то вновь начинал моросить как из сита, более походя на осенний. Юрка накинул башлык на голову:
- Давай закурим что- ли? – предложил Котяткину.
Тут выяснилось, что курево-то они купить забыли. Мазовецкий снова пошёл к токарю стрельнуть пару сигарет. Вернулся он через четверть часа уже с фланцем в руке. Следом за ним, застёгивая на ходу штормовку, семенил токарь.
- Уже готово? – спросил Котяткин.
- Готово. Долго ли умеючи! – Мазовецкий обернулся к токарю, - Правда, Семёныч?
Токаря звали Пётр Семёнович. Котяткину Юра пояснил:
- Семёныч нас в гости пригласил. Посидим полчасика, поблагодарим. И на пароход. Визит вежливости, так сказать.
Вошли к Петру Семёновичу во двор, заросший дикой растительностью средней полосы.
- Айда, ребята в мою летнюю резиденцию, – показал хозяин на небольшую сараюшку под навесом.
Вошли в «резиденцию». Пахло пылью и куриным помётом. На стенах сараюшки висели верёвки, ремни, цепи, две литовки. В углу стояли лопаты и грабли. Отдельно висел хомут. Уселись за маленький, сколоченный из досок стол. Семёныч достал мутные гранёные стаканы:
- Извиняйте, в дом не приглашаю, хозяйка ворчать будет.
- Да и не надо, Семёныч, у нас всё есть.- Мазовецкий достал из сумки булку хлеба и три плавленых сырка. Токарю понравилось, что сырка три. Значит, ребята о нем думали. Он вышел из сараечки и на огороде нарвал зеленого луку.
Разлив вермут, Юрка поднял стакан:
- Ну, будем!
Пётр Семёнович стакан взял, но предупредил:
- Чур, я только один стакан. И, ша! Я говорил – пить бросил, так что не уговаривать.
- Да, чё, ты – баба, чтоб тебя уговаривать! Ну, будем!
Выпили по стаканчику. Котяткин вытер усы и спросил:
- Давно, Семёныч, пить-то бросил?
- Уж и забыл, как пахнет, - закусывая сырком, сказал хозяин, - считай, почти месяц.
Котяткин задумался, когда же у него был такой перерыв – целый месяц! Получалось что давно. Наверное, только когда зону топтал. Он покрутил головой по сторонам:
- Добрый хомут! – кивнул на стену.- Лошадь держишь?
- Да какую лошадь! Сосед должен был. Вот хомутом и рассчитался. А куда его девать? Не выбрасывать же.
Мазовецкий разлил по второй. Пётр Семёнович вздохнул. Юрка решил сказать тост:
- За тебя, Семёныч!
Токарь махнул рукой, и все выпили.
По крыше барабанил дождь. Дождевые капли стекали по пыльному оконному стеклу. Казалось, в сарайке стало намного уютней. Вино из бутылок лилось в мужские глотки, как дождевая вода с палубы льётся в шпигаты. Мотористы на время забыли про долг, который, как в песне поётся, соткан из крохотных мгновений. Потому – что эти минуты эйфории были тоже сотканы из мгновений. Но поскольку мужики не знали такого слова – «эйфория», они были уверены, что это счастье. И сидели, счастливые, оживлённо беседуя, хохоча и хлопая друг друга по плечам.
Между тем, на судне разгрузка закончилась, и механик стал чаще поглядывать на хронометр, поджидая своих посланцев. Капитан к ужину вышел в кают-кампанию. Поел, поинтересовался, где мотористы. Шевченко объяснил, что с минуты на минуту должны подойти из МТМ. Романыч кивнул, сказал, что в двадцать два заступит на вахту и удалился. Дед подался в рубку. Там сидели второй штурман, Лёнька Королёв и семнадцатилетний матросик Валера Стручков.
Настроение у всех было паршивое – во-первых, дождь, во- вторых, все понимали, что теряют время. Все-таки, когда теплоход идет, шумят ходовые двигатели, то настроение у флотских тружеников более оптимистичное.
Когда снизу раздался шум, как будто вязанку тяжелых сырых дров бросили на палубу, все выскочили из рубки. У самого трапа, ведущего на верхнюю палубу, лежал на спине долгожданный Юра Мазовецкий. Видимо, сделав безуспешную попытку подняться, не рассчитал дифферент и завалился. Он не издавал звуков и даже не делал явных попыток подняться, только слабо шевелил конечностями, как таракан, получивший в голову убийственную струю дихлофоса. Старший механик хрипло просклонял бога, мать и Мазовецкого и скомандовал:
- Лёнька, Валерик! Тащите эту сволочь в каюту! Возьмите у кокши нашатырь, заливайте ему в глотку, в нос, в …. И чтоб через пять минут он рассказал, где фланец и другая сволочь! Хотя, если фланец найдется, то другого не надо. Без него уйдем. Суки! Не матросы…
У Мазовецкого смогли выяснить только то, что сумку нёс Николай Котяткин, больше он ничего не сказал. Пока Лёнька Королёв докладывал Шевченко результаты допроса Мазовецкого, пока механик думал, что предпринять, Стручков принёс новость – Котяткин у себя в каюте, в которую он, очевидно, пробрался незамеченным через камбуз.
- Идти может? – первым делом спросил механик.
- Лежит у себя на кровати, а на шее у него хомут, - сообщил матросик. И вдруг брякнул, чуть понизив голос:
- Похоже, он мёртвый, Анатолий Алексеич!
- Чего ты мелешь? Почему мёртвый?
- Морда у него синяя и хомут на нём.
- А ну, пошли, посмотрим! Что из того, что хомут?
- Так ведь кто-то его надел! – продолжал нагонять жути матрос Стручков. – Вот у нас в деревне мужика в конюшне убили и хомут на него надели.
Зашли в каюту. Котяткин в мокрой штормовке и грязных сапогах навзничь лежал на кровати. Его умиротворённое землистого цвета лицо действительно обрамлял хомут. Топорщились усы. Механик пнул свисавшую с кровати ногу моториста. В ответ раздался храп, похожий на рычание.
- Живее всех живых, - сказал Лёнька, - только говорить ещё долго не будет, до утра проспит. – И, повернувшись к Шевченко, обнадежил: - А Юрка, тот быстро проспится, у него рефлекс – к ночи просыпаться, к вахте.
- Раньше он у меня проснется, падла, – пообещал механик. Потом повернулся к Королёву,- Собирайся, Лёня, на тебя вся надежда! Юрку я сейчас распинаю. Пройдите с ним по всему маршруту, где эти черти лазили. Фланец - не иголка, должен найтись.
Лёнька пошел одеваться. Уже стемнело. Дождь продолжался. И хоть совсем не улыбалось ему тащиться в такую погоду, на ночь глядя, в незнакомую деревню, он даже виду не показал. Тем более - его суровый стармех Лёней назвал, обычно – Лёнька, или по фамилии. А доброе слово и кошке приятно.
Шевченко слово сдержал – Мазовецкого поднял. Но не разбудил. Тот тупо шарахался из угла в угол, под цветистую брань механика, пытаясь одеться и прийти в себя. Наконец собрались. Лёнька взял с собой фонарь и надел рыбацкую шляпу, так что ни дождь, ни темнота ему были не страшны. Механик проводил их до трапа. Еще раз напомнил Лёньке:
-Я на тебя надеюсь.
На что тот ответил в своей манере:
-Алексеич, сомненья прочь, уходим в ночь!
Спустился по раскачивающемуся деревянному трапу и пошел по тропинке. За ним – руки в карманы, съежившись и спотыкаясь, Мазовецкий.
Пока шли, Королев пытался выяснить у Юрия Мазовецкого маршрут недавнего путешествия двух мотористов по Романовке. Получалось, что последний раз Мазовецкий видел обработанный фланец в сарайке у токаря, где они бурно «благодарили» последнего за проделанную работу. Решил, что поиски нужно начинать оттуда.
Преодолевая вброд глубокие лужи и перемешивая сапогами вязкую грязь, подошли к дому токаря, который Мазовецкий с трудом опознал в темноте. В маленьких окнах горел свет. Лёнька постучал в калитку большим отполированным руками до блеска металлическим кольцом щеколды. В одном из окон дернулась занавеска, хозяйка пыталась разглядеть в темноте поздних гостей.
- Нам Петр Семеныч нужен! – Крикнул Лёнька. Калитка открылась на удивление быстро. Вышел сам хозяин. «Однако, успел проспаться», - подумал Королев, поздоровался и объяснил цель визита:
- Потеряли наши друзья фланец-то. Давай посмотрим в твоей сарайке, где вы сидели. Может быть, там оставили?
- Проходите! Только там темно щас.
- Ничего, я фонарем посвечу.
Они прошли все трое в сарай. Лёнька стал фонарем методично обшаривать все углы и полки.
Токарь сказал Мазовецкому:
- Железяку- то, вроде, твой друг забрал. Когда я ему хомут подарил. Он чтобы сумку не нести, фланец вытащил и в руках понес. Если и обронил где, так по дороге. С утра искать надо.
- Плохо дело, - вздохнул Лёнька, - до утра мы ждать не можем. Сейчас найти надо.
Они пошли через двор обратно к калитке. Королев фонарем обшаривал двор.
- Где же ты щас-то найдешь. Темень такая. И травища. Если в траву обронил, то и не увидишь! – Семеныч сочувствовал горе-мотористам.
- Ладно. Пока, Семеныч. Мы обратно не спеша пойдем. Смотреть будем. – Королев стал светить фонарем не только под ноги, но и по сторонам. Вдруг действительно где-то по дороге потеряли?
Внимательно оглядывая обочины и не глядя под ноги, Лёнька споткнулся и, потеряв равновесие, шлепнулся во весь рост на грязную дорогу. Стараясь не разбить фонарь, руку отвел в сторону и лицом въехал в лужу, больно ударившись лбом обо что-то твердое. Сообразив ушибленной головой, что это не камень, запустил руку в лужу и вытащил железяку, всю в глине. Все еще не веря такой удаче, прополоскал ее в мутной воде, освобождая от грязи. Это был он! Фланец.
- Вот, Юрка, а еще говорят – Бога нет! – Королев сунул желанный фланец под мышку.
- Ну, так! – Буркнул Мазовецкий, - Если носом землю рыть, все можно найти!
Обратно идти было веселее, несмотря на то, что из рассеченного Лёнькиного лба всю дорогу сочилась кровь. Однако, Юрка, который уже еле передвигал ноги, ворчал:
- Таскаюсь, елки-палки, целый день под дождем с этим флянцем, как дурак со списанной торбой! Как будто молодых нельзя было послать.
Он имел ввиду, конечно, Стручкова и Королева.
- С какой торбой, Юра? – Развеселился Лёнька.
- Со списанной. Поговорка такая есть,- пояснил опытный моторист молодому.
На теплоходе их встретили капитан и механик. Мазовецкий заступил на вахту. Лёнька, залепив лоб пластырем, сбегал на берег и отдал концы с мертвяков. Теплоход радостно зашумел ходовыми движками и попрощался с Романовкой.
Королев с чистой совестью зашел на камбуз, заварил крепкого чаю. В полумраке сидел в кают-компании – все освещение включать не стал – прихлебывал чай. Сахар грыз кусочками - вприкуску. Вошла Галочка Васнецова, села напротив.
- Что это с тобой? – Спросила радистка, увидев на лбу моториста пластырь и запекшуюся кровь.
От горячего чая, а больше от того, что он сидит в тепле, а теплоход бежит себе в волнах, у Лёньки настроение было приподнятое:
- Понимаешь, пришлось сейчас принять бой с аборигенами. Фланец наш не хотели отдавать, а без него нам никуда.
- Как не хотели? А как он к ним попал? – обеспокоилась Галя.
- Вот тут-то и начинается самое невероятное.- Королев понизил голос до шепота и подался чуть вперед. – Как выяснилось, Котяра его на хомут поменял! Представляешь?
- Как на хомут? Опять шутишь, Королев!
- Какие шутки?- Оттопырил губу Лёнька. – Меня чуть не убили из-за этих шуток. Не веришь, загляни в каюту, он там сейчас один – Юрка на вахте.
Радистка, сгорая от любопытства, пошла заглядывать в каюту. Через пять минут вернулась почему-то на цыпочках:
- Лёнька-а! – выдохнула потрясенная Галя.- Это ведь ужас! Это ведь на самом деле… Он же спит в нем! Зачем он это сделал? Как ты думаешь, а он не того? – Васнецова элегантно, но выразительно покрутила указательным пальчиком у виска.
- Ха! Думаешь… Чего тут думать? С какой бы стати я ушел из каюты и здесь ночевать собираюсь. – Лёнька хлопнул ладонью по скамье.
- Боже мой! Боже мой! Пойду Зине расскажу…
- Ты вот что, Галя, не просто «расскажу», а пусть она приготовит таблеток. Она знает, что давать в таких случаях. Аптечкой-то ведь она у нас заведует. И пусть с утра пораньше к нам приходит. Как только он проснется, лечить будем. Да, и пусть ремень или жгут с собой возьмет.
- А это зачем?
- А вдруг буянить начнет? Я бы его заранее связал, сонного.
Радистка ушла к Наримановой, повторяя про себя: «Ужас, ужас!» Лёнька отнес пустую кружку на камбуз и ушел спать.