Привет от Махно.
Ребятки мои, представьте себе 1982 год.
Длинные рязанско-тамбовские колбасные поезда из Москвы. Про ближнее Подмосковье, типа Калуга – Брянск, я вообще не говорю. Одним словом, -
страна тотального дефицита на Фсё.
В это время я работал в МАИ простым инженером. Для несведущих МАИ – Московский авиационный имени Серго Орджоникидзе ордена Ленина ордена Октябрьской Революции институт.
Ну, а чтобы быть конкретнее, обалденная секретность, и зарплата 140 советских рублей, из которых ещё выдирали, именно так мы и говорили, 10% так называемого подоходного налога, и шесть процентов налога « за бездетность», если холостой либо женат, но нет детей.
Ну, а если случайно женился, а потом расстался - 25 минимум, с привязкой к статье 120 – до двух лет, и розыск по всей стране победившего социализма.
В это время у меня, как у нормального инженера оклад был всего 140 рублей. Даже по тому курсу получалось что-то около 80 долларов США.
Мизер. И вот вдруг начальник нашего РСУ Писакин вдруг разбогател.
История дикая, а для того времени просто невероятная.
Началась история очень просто – Писакину подошла очередь на автомобиль «Жигули». Всё бы хорошо, но поскольку очередь, как всегда в советские времена подходила неожиданно, то соответственно денег в нужный момент в полном комплекте не оказалось.
Какой вывод в такой ситуации мог сделать советский человек?
Быстро по родне собирать, потому что завтра надо вносить. А тут лажа – не хватает примерно 1500 рублей (для справки – это мотоцикл «Урал»).
У жены Писакина оказалось колечко с чёрным камешком. И хоть как последнюю надежду на машину они решили его сдать в ломбард: типа даже если пятьсот рублей – то хоть какая-то прибыль.
Ну и пошла его жёнушка с бабушкиным колечком в ломбард.
Оценщик-ювелир принял его, подивился, и сказал:
– Вы можете оставить это колечко, и прийти завтра. Дело в том, что оно стоит больше пятисот рублей, которые вы за него хотите. А я не могу точно определить его цену. Необходимо, чтобы был старший ювелир – он более опытный. А он будет только завтра.
Ну что ж завтра так завтра. Жёнушка на радостях бежит к мужу. Он тоже в радости – думал за пятьсот рублей сдать колечко, а тут может 520 обломится.
На следующий день жена приходит в ломбард, и её чрезвычайно вежливый оценщик заводит в комнатку, которая за стойкой. Там её встречают два штатских «шкафа» и «оценщик» в цивильном. Сразу в упор задаётся вопрос, на который при таком прессинге вряд ли можно не ответить, а именно:
– Откуда у Вас это кольцо?
Ответ был простой и строгий:
– Бабушка подарила.
– А кто была ваша бабушка? – был встречный вопрос.
А вот тут возникли вопросы по линии родословной. Женщина вообще ошалела от страха. Она уже начала догадываться, что ребята в штатском явно
из КГБ, в лучшем случае из МУРа ( МУР – Московский уголовный розыск).
– А вы знаете, – вопрошает старшой штатский, – что это колечко из Патриаршей ризницы, которую грабанули в 1918 году, и оно уже 64 года находится в Международном розыске?
Всё, шабаш, приехали. У дамочки чуть не случился энурез одновременно с диспепсией. Никакого вразумительного ответа на вопрос, каким образом кольцо попало к её бабке она дать не могла.
А старшой опять к ней с вопросом:
– Ладно, мы, типа, вам верим, что вы ничего не знаете. Но у вас что-нибудь от бабки осталось? Фотографии какие-нибудь, документы, письма в конце концов.
– Ну, есть кое-что, – ответила жена. – Только я не знаю, насколько это нам поможет прояснить ситуацию.
Старший опер приказывает ехать всем к ней домой.
Дома они поднимают старые альбомы с фотографиями. А надо сказать, что это была семья коренных москвичей, они по городам и весям не шатались, и старые альбомы и другая всячина у них сохранилась в достаточно хорошем состоянии. И вот они натыкаются на фотографию: четыре мужика и одна молодая эффектная женщина.
Опер: Кто эта женщина?
Жена: Ну, это, разумеется, бабушка.
Опер: А кто слева от неё?
Жена: Не знаю.
Опер: А эти двое?
Жена: Не знаю.
Опер: А этот, лохматый, в центре?
Жена: Не знаю.
Опер рявкнул: Это атаман батька Махно! Кем доводилась ему Ваша бабушка? Жена в слёзы: Не знаю.
Всё кода. Приплыли – дальше некуда.
Потом началось серьёзное разбирательство, как бабка оказалась у Махно, где была сделана эта фотография, и за какие заслуги ей обломилось Патриаршее колечко. Но что-то конкретно узнать так и не удалось. Может, Махно ей в порыве страсти подарил, а может какой-то хлыщ из его окружения.
Но это не конец истории. Колечко то оказалось с редчайшим чёрным рубином, которых в мире по пальцем на одной руке можно пересчитать. Одно из них в Королевском музее Великобритании хранится за полуметровым бронированным стеклом, под лазерной сигнализацией. К тому же не просто старинное, а офигительно древнее, что-то больше 700 лет, а конкретнее, то чёрт его знает.
И вот с учётом его исторической ценности его оценили в 1200000 советских рублей. Сравните с моей ежемесячной зарплатой, о которой я упоминал выше. Эта моя зарплата за 714 лет.
А в то время, как и сейчас, существует закон, по которому нашедшему клад полагается 25% от его стоимости.
Но самое удивительное, что эти деньги этой семье государство отдало, а не закрысятничало.
Этот тип резко уволился с работы, и с семьёй куда-то уехал, бросив престижную Москву от греха подальше. Что было дальше с ним – я не знаю.
Коронки.
Эта история тоже произошла в МАИ в 1983 году.
Вообще 1983 год богат на скандальные истории. Так у нас в институте
накрыли группу товарищей, которые незаконно начисляли себе зарплату из фондов научно-исследовательских работ. Этакий доппаёк, понимаете ли.
Причём группа была целиком сформирована из высших руководителей института. А попались они совершенно случайно. Один из их подельников умер, а на его сберкнижку исправно продолжали начисляться деньги. Ну, вот работница сберкассы и обратила на это внимание, и доложила по инстанции.
Хай был жуткий. Но дело замяли, сняв с должности только главного бухгалтера. Кстати, эта расползшаяся квашня мне самому не нравилась.
Но всё это померкло в свете событий, которые последовали почти сразу за этим скандалом, о чём и будет мой рассказ. Возможно, что эти события и помогли замять дело с махинациями по зарплате. Ну не будем за давностью лет вспоминать участников событий пофамильно, а ограничимся тем, что я их всех лично знал по учёбе и работе.
На одной из кафедр 6-го факультета (факультет летательных аппаратов ) работал один мужик инженером. Звёзд с неба не хватал, а так кантовался от аванса к получке. Я не помню его фамилию, назовём его условно Петя.
Вот он и оказался в центре этой истории, а вместе с ним на всю Москву «прославился» и наш институт.
А началось всё со стоматолога-протезиста. У кого-то из контролирующих органов возник вопрос, каким образом ему удаётся ставить золотых коронок в три раза больше, чем он выписывает золото по норме расхода у себя в поликлинику. Надо отметить, что в то время технология напыления золота на «чёрные» коронки, основу которых составляет никель (нержавеющий ), и ещё кое-что, ещё не получила широкого распространения. И коронки лили из золотых сплавов. Например, из вашего обручального кольца, когда выпадает зуб, а понравиться кому-то ещё хочется. В зависимости от ширины «гайки» и её пробы можно было изготовить от 1-ой до 3-ёх коронок.
Ещё один маленький нюанс. Чтобы поставить коронку официально в местной поликлинике, конечно бесплатно, благодаря завоеваниям развитого социализма, вам надо было записаться на очередь, и ждать ёе примерно около года. И я не вру – сам прошёл через это, то есть через рот, как сказал бы. Великий Райкин.
В те времена «блатная» коронка стоила примерно25-30 рублей.
Справка №1: на 30 рублей ( аналог по курсу НБ СССР – 47$) – вчетвером можно было хорошо пообедать в ресторане с бутылочкой портвейна и с пивом и креветками количестве 1000 грамм на большом общем блюде ( Ресторан “Юго-Западный” ). В общем это стоило денег, времени, и самое главное нервов.
Справка № 2: три банковские упаковки по 25 рублей ассоциировались с автомобилем «Жигули – 2103». А если добавит ещё чуть-чуть – то получится «семёрочка». В то время престижней этой модели просто было.
А в те времена шахер-махер с золотом и с валютой почти на сто процентов расстрел. 15 лет зоны особо строго режима – как помилование.
Не долго думая, его взяли за хобот, и потянули в ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности). Он явно не тянул на Сергея Лазо или Олега Кошевого, и тут же моментально, в дружеской беседе со следователем прокуратуры сдал поставщика золотишка.
Поставщика накрыли в тот же день. Опера были поражены изъяв у простого зачуханного советского обывателя, правда, инженера из МВТУ имени Баумана, больше 1 (одного) килограмма золота и около 200 ( двухсот ) граммов платины. А последующая экспертиза вообще повергла их в шок: процентное содержание золота в слитках оказалось - 99,999%. Даже золото-афинажные заводы выдают слитки на одну девятку меньше.
Ну а дальше подключились мастера перекрёстных допросов. И выяснилась следующая схема афёры.
В то время около учебного корпуса факультета № 2 ( мой родной факультет двигателей летательных аппаратов ) располагалась громадная свалка разных использованных комплектующих и приборов. В то время учёт в МАИ был ни к чёрту. У нас на факультетах проводилось много исследовательских и испытательных работ по заказам авиационных и ракетных фирм. Денег не жалели, а использованное оборудование просто выбрасывали. Причём иногда такой стенд мог, допустим, поработать неделю, и на этом испытания заканчивались. А для нового испытания собирался новый стенд. Причём зачастую этого требовала сама специфика испытаний, например: испытания на моторесурс или на отказ до первой поломки. А в этих приборах микросхемы, а в них золото, платина, серебро, палладий, рутений. Не слабо, да?
И, как говаривал Глеб Жеглов, образовалось преступное сообщество, в простонародье именуемое шайкой. Петя был за главного, мужик из МВТУ технический помощник, и ещё одного молодого парня с 6-го факультета использовали втёмную.
Схема следующая. Петя и его молодой напарник шарили по свалке и выдирали контакты и микросхемы с драгметаллами. Потом выносили всё из института. Далее вступал в дело мужик из МВТУ. С помощью царской водки они переводили драгметаллы в раствор. Далее едким натром осаждали его и получали жидкий шлам. Убирали лишнюю жидкость, и в эту суспензию втыкали два электрода, и подключали на кухне к электросети. На электродах осаждалось химически чистое золото и платина. Очень компетентная комиссия проверила их методику, и пришла к выводу, что можно получить золото таким путём.
А теперь нужно было придумать им статью, по которой им законно можно было намазать лоб зелёнкой. А статьи-то такой в УК не было. Тут следаки растерялись до невозможности. А и впрямь за что сажать или расстреливать. Они ничего не украли. Всё оборудование списано, нигде не числится. Ни на каких бухгалтерских карточках золото и платина не фигурирует. Всё – они чистые перед УК.
И всё-таки не зря говорят: был бы человек, а статья найдётся. Им впаяли незаконный оборот драгметаллов. Кстати, по ней тоже можно вышак поиметь. Насчитали 40000 советских рублей причинённого ущерба. Помилуй бог, какой тут ущерб? У кого они ущербнули? Но такие вопросы никого не волновали – надо пресечь, и точка.
Пете с мужиком закатили по семь лет общего режима, а молодому, учитывая всё его непонимание происходящих вокруг него процессов, 3 года – условно. Соответственно стоматолога тоже прицепили, но сколько ему кинули не знаю, потому что он был не из нашей конторы.
Начальник отдела снабжения рассказывал мне, что этот Петя хотел устроиться к нему в отдел в группу радиоэлектроники. Типа, ему западло стало лазить по свалке, и он решил тырить микросхемы ещё до того как они попадали на склад.
А в институте начался большой шухер. Во-первых, стали дрючить бухгалтерию за то, что он не вела учёт, и не отслеживала дальнейшее движение драгметаллов; а во-вторых, руководство института и всех основных факультетов, где велись научные и экспериментальные работы. Причём вопрос был поставлен ребром: институт уже много лет не выполняет план по сдаче драгметаллов, а тут у вас из-под носа килограмм золото унесли.
И начали мы разбирать свалку, собирать по всем факультетам фиксаж с серебром от проявки фотоматериалов.
Примерно месяца за три свалку разобрали. Мы покрыли всю нашу прошлую недоимку по драгметаллам, и закрыли два или три года вперёд. Насколько я помню, залпом было сдано около 15 килограммов серебра, свыше 7 килограммов золота, и 1,5 килограмма платины.
Вот такая история.
А мужику из МВТУ повезло: он умер в камере вечером после суда от инфаркта в возрасте 54 года.
Квартирный обмен времён развитого социализма.
Эту правдивую историю мне рассказал один мой приятель-москвич, капитан МУРа (до того как получил серьёзное ранение).
Произошла эта история в конце 1979 начале 1980 года. Приятель жил в одном из рабочих посёлков на окраине Москвы – так назывались маленькие микрорайоны, которые строились ещё в 30-ых годах, во время индустриализации при вновь строящихся заводах для своих рабочих и ИТР. Можете представить себе качество этого строительства. Дома, как правило, три-четыре этажа. Кирпичные, очень крепкие (бомбой не развалишь), потому что красть цемент тогда было очень вредно для здоровья собственного, и членов всей семьи. Это их плюс. А минус заключался в том, что это практически повсеместно были коммуналки, с довольно, своеобразной трактовкой такого понятия, как бытовые удобства. Как пел В.С.Высоцкий: «На 38 комнаток – всего одна уборная».
Обычно одна комната приходилась на одну семью. Две комнаты на семью – крайняя редкость. И пока пары были молодыми – они были счастливы. А потом пошли дети, и стало не до смеха.
И вот в одном из таких заводских домов, в коммуналке, жил один рабочий со своей семьёй. Простой советский человек, ударник труда, в меру пьющий, любитель домино и футбола. Но вот незадача – он отковал аж пятерых детей.
И все эти семь человек проживали на 18 квадратных метрах комнатушки. Пока дети были маленькими, то как-то терпели. Но они стали взрослеть – мальчики и девочки. И это положение вещей стало уже нестерпимым.
Этот рабочий, назовём его дядя Петя, стоял в очереди на жильё на своём родном заводе. Долго стоял. Пятнадцать лет стоял. И простоял бы до конца жизни, потому что он был скромным человеком. Но первой не выдержала его жена. И пошла она обивать пороги парткомов, месткомов и исполкомов. Долго ходила, но ей улыбнулась удача, и им решили выделить квартиру из каких-то резервных фондов. Может потому, что дядя Петя был человек уважаемый, имел какой-то орден за труд по изготовлению очередной боеголовки. И выделили не просто где-то за МКАД, а чуть ли не в центре Москвы, да ещё пятикомнатную. Радости семейства не было предела, как и зависти соседей, которым такой расклад по жизни не светил.
Завод выделил для переезда машину. Провожать счастливцев вывалил весь дом, плюс все окрестные. И поехали они жить-поживать да добра на новом месте наживать.
А было это преддверие Олимпиады в Москве. Тогда Л.И.Брежнев, со своими братками из ЦК КПСС, приоткрыл калиточку в нашей границе для евреев, у которых были родственники за границей. Это называлось «воссоединение семей». Наши соседи, например, тоже ею воспользовались.
При этом, квартиры уезжавших совершенно безвозмездно отбирало государство. И это, не считая того, что они должны были заплатить какую-то немыслимую сумму за выезд каждого человека. Кроме этого вывоз валюты был запрещён, и т.д. и т.п. Вобщем, делалось всё, чтобы за границей они оказались с голой жопой. Но это так, к слову пришлось. Так вот дядя Петя получил квартиру такого вот «изменника Родины».
Эту чету в заводском посёлке не видели почти два месяца. И вот появилась эта чета.
Она – счастливая, как олимпийский рубль, а он угрюмый – как вода в Бирюсе-реке.
Естественно, что она пошла к своим бывшим соседкам-трещоткам в дом.
А, дядя Петя, угрюмо закурил около дома «Беломор».
Старые дружки по коммуналке, по подъезду подходят к нему, и спрашивают:
– Как дела, сосед?
И дядя Петя начал свой скорбный рассказ.
– Вы все помните, как мы загрузили свой скарб в грузовичок, и поехали вселяться. Подъезжаем к дому. Дом как дом. Таким в Москве пруд-пруди. Входная дверь только массивная, резная, не то, что наша раздолбанка. Заходим в подъезд. Что за чёрт!? Ковровая дорожка, а справа маленькая каморочка, а в ней мужик в штатском пиджаке. Уже тогда, у меня появились нехорошие предчувствия. Он нас спрашивает: “Вы к кому?” Мы показываем ордер. Он нам: “Проходите, пожалуйста.” Вежливый, падла. Поднимаемся на шестой этаж. Находим нашу квартиру. Красивая деревянная дверь. Я открываю её ключом, который нам дали. Заходим. Квартира, что твой стадион – хоть мотогонки устраивай. Пять комнат – каждая метров по двадцать. Кухня, наверное, ещё больше. Коридор, раздельный санузел. В общем, полный метраж почти 160 квадратов.
У слушателей аж рты открылись от изумления.
А дядя Петя продолжал:
– Стали мы мебель носить. И тут мужик выходит из квартиры напротив. Сосед типа – генерал лейтенант. Орденов, что воблы в Волге-реке. Тут-то мне стало не по себе. Ну да, ладно. Занесли мы мебель, хряпнули чуть-чуть за новоселье, и ребята ушли. Моя, курица, по хате прыгает, от счастья квохчет.
На следующий день я, как любой советский человек, решил замок во входной двери сменить. Я к ней, а она, блин, стальная, бронированная. А дальше завертелось. Сосед напротив – генерал-лейтенант из Минобороны, сосед слева – генерал-майор КГБ, сосед напротив полевее – какой-то там по счёту секретарь из МГК КПСС. Вот тут-то, братцы, я взвыл как волк на луну. Посудите сами. Распить чекушку, или «козла» забить не с кем. Друзей не приведёшь – чудило на вахте из Девятого управления КГБ хрен пропустит, если ты без смокинга. Тоска! Кинулся я в профком, который эту квартиру дал. Прошу их: “Христа ради! Дайте другую, поменьше, хоть в Чертаново”. А мне в ответ: “Нет уж, дудки! Дали – живи. Тем более, мы за тебя уже в горкоме партии отчитались, за выполненное мероприятие”. Всё, думаю, пропал. Пытался я её обменять. Да куда там! Как только узнают, в каком я доме живу, то шарахаются как от прокажённого. В общем, живу я, братцы, как в тюрьме. Из дому на работу, с работы домой.
– Да, – говорят ему дружки, – влетел ты, дядя Петя, по полной программе.
Вот так и стал дядя Петя маяться в своей шикарной квартире. Что было дальше с этой семьёй, я не знаю. Приятель мой тоже получил квартиру, и следы дяди Пети затерялись.
Хромой
Эта рассказочка про то, что не все добрые дела, которые вы делаете по первому душевному порыву, приводят к позитивным эмоциям, не только у вас, но и у окружающих вас людей, в то время ещё «товарищей», поскольку разговор идёт о вечере 18 января 1980 года.
Итак, этот вечер. В тот год зима в Москве была суровой – ночью доходило до минус 34, и мороз держался почти весь январь. Правда, в Новогоднюю ночь 1979 года у нас на Соколе было минус 42, а в районе МГУ вообще минус 45. Но это же только одни сутки.
И вот на улице уже минус 18°С. А к ночи было, примерно, минус 31°С. Мы всей толпой шли в наш клуб КСП, на улицу Трофимова, где должен был состояться первый тур Московского конкурса КСП. Как тогда это говорили – «кустовой».
Мы свой ход начали от улицы Дубосековской, д. 5, корпус 6, общежитие МАИ факультет № 2.
А мы его начали, потому что у нас были гитары, песни, мысли и уже кое-что в желудках.
Кстати, московские менты-лимитчики, нас не очень тогда тормозили. Но про лимитчиков будет другая рассказка.
Итак, мы приезжаем на станцию метро «Автозаводская», и, поскольку нас очень много, и мы все не вмещаемся в автобус – мы идём пешком.
Вы пытались при морозе уже примерно в 20 градусов петь, а тем более по гитаре что-то делать? А мы всей толпой шли в этот клуб с большой радостью.
И тут мои глаза увидели, что на обочине тротуара лежит Человек. А рядом лежат костыли. Моё сердце сжалось до диаметра мозга аллигатора, и я его пожалел. Ведь уже – 20 градусов по Цельсию. Лучше бы я не делал этого!
В экстремальных ситуациях я всегда работаю быстро:
– Танечка Рузанова, заберите у меня гитару, я подойду потом, – говорю я одной своей подруге.
– Саша Красильников, помоги мне поднять его, и доставить по адресу, – это уже приятелю Саше.
Я отдал гитару, Саша отдал ещё кое-что, и вся команда пошла в клуб Трофимова.
Я Саше говорю:
– Ну, надо же этого, придурка, довести домой, а то ведь замёрзнет.
Этот мужик был, естественно, пьян в дрезину. И, что самое удивительное, мимо него прошло на наших глазах масса народу, и никто, понимаете, никто даже не поинтересовался, может, человеку просто плохо стало. Всё-таки, москвичи дрянные людишки, по натуре
И тут я, о боже, я вижу, что у него нет одной ноги по колено. И, с другой стороны, я понимаю, что он взял на грудь, и, причём не слабо.
Я его спрашиваю: Ты далеко здесь живёшь?
Тот, лёжа в снегу оживился, и отвечает: Да нет, тут рядом.
– Ну, что ж, – говорю я Саше, – Надо доставить ,придурка, домой, а то как-то бесчеловечно вот бросать его на морозе.
Взяли мы его под шкирки, каждый со своей стороны положил одну из его рук себе на плечи, в свободную руку взяли по костылю, и «скорая помощь» приступила к выполнению задуманного.
А этому чёрту, вмиг стало хорошо, и он решил нас удивить своими вокальными данными. Мы пытались заткнуть его варежку, но не тут-то было, и мы с Сашей очень быстро с этим смирились. Хотя в душе у меня, да я думаю, и у Саши тоже, было желание заехать ему в рожу. Хорошо, что он хоть не забыл, где он живёт, и довольно уверенно показывал нам дорогу.
Подходим к дому. Обычный кирпичный дом, постройки конца 50-х начала 60-х годов – ничего примечательного.
Я его спрашиваю вежливо: У вас какой этаж?
Мужик: В-в-в-в..
Я: Второй?
Мужик: Да, третий, на лифте.
На лифте так на лифте. Вызвал я лифт. Стоим, ждём. В это время сверху по лестнице спускается мужчина. Холёный такой, лет 50-52, седоватый, с бородкой аккуратной. И идёт он с собакой. Собака тоже не простая, типа ирландского пойнтера. Такие и сейчас редкость, несмотря на то, что ради выпендрёжа некоторые личности готовы любые деньги выложить. А тогда. О-о, тогда.
– Сосед, профессор, мой друг, – многозначительно заявил нам мужичок, и уже к Профессору, – Здорово, Михалыч! Что, собачку решил выгулять? А мы вот тут с друзьями в кафешку зашли по чуть-чуть.
Этот Михалыч посмотрел на нас каким-то ошалелым взглядом из-под очков. Мы с Сашей пожимаем плечами, и всем своим видом, и одной рукой с костылём пытаемся показать Профессору, что это не так. А этот безногий придурок решил, что настало время его сольного выходы в Большом театре, и запел про славные денёчки, когда он почте служил ямщиком. Профессор быстро, и аккуратно прошелестел за нашими спинами в дверь на улицу.
От всего этого у меня закралось сомнение: «А в тот ли дом мы его принесли?»
Но отступать уже было поздно, тем более, что подошёл лифт. Преодолевая лёгкое сопротивления хромого, мы втолкнули его в лифт, и нажали кнопку третьего этажа. Выходим из лифта, и я его спрашиваю: Ну, какая квартира?
Тот боднул головой: Вот эта. Жми звонок.
Ну, я и нажал. Лучше бы мы его около двери бросили.
Открывается дверь, и оттуда появляется мадам, примерно 1 метр шестьдесят, и в высоту тоже.
И понеслось: Ах, это ты? Опять?
Мужик, вальяжно так: Да вот мы тут, с корешами….
Баба на нас покатила: Что же, это вы его напоили, так к себе бы домой и забрали бы. Это вы, с какого дома будете?
Я смиренно пытался ей объяснить, что мы решили доброе дело сделать. Но не тут-то было. И тогда я рассвирепел. Я мигнул Саше, и с криком: «Получай своего красавца!», мы вбросили его в квартиру, сбив при этом с ног мадам. Плюнули вслед, повернулись спиной, и пошли вниз по лестнице. А вслед нам нёсся дикий вой и мат этой бабы.
Мы вышли на мороз, и остановились.
Саша сказал: « Вот и делай после этого добрые дела».
В тот день я познакомился со своей будущей женой.
Сосед.
Это был 1983 год. Хорошо, что господь дал мне хорошую память.
Люди моего возраста хорошо помнят песенку про «удивительного соседа», который «поселился в нашем доме», и как какой-то идиот с утра до ночи играл « То на кларнете, то на трубе».
Вот и этот удивительный сосед поселился как раз над нами, на десятом этаже, в городе Москве по улице Константинова. Дом упоминать не хочу, по имеющимся у меня причинам.
Да, этот сосед сразу всем жильцам дома показался удивительным:
во-первых, своим необъятным брюхом; во-вторых, необъятным обилием орденов, замечу боевых, на своём 200-% -ном еврейском чреве; в-третьих, своей необъятной наглостью, и наплевательским отношением ко всем окружающим.
Моя тёща, военнопленная узница Освенцима, всё удивлялась, как это ему дали квартиру. Ей квартиру в этом доме выделил лично товарищ Косыгин С.А, по ходатайству Комитета узников лагерей, после тридцати лет стояния в очереди и обивания порогов всяких государственных учреждений, где правили бал всякие, ублюдочные личности, времён развитого социализма.
Чуть ли не с самого первого дня этот мужик затеял ремонт в своей квартире, которая представляла из себя простую, однокомнатную, «хрущёвскую» конуру. А поскольку он был «совсэм одын», то тех, примерно, 22,0 кв.м;, ему вполне хватало. При этом он заявил, что он фотограф, и ему необходимы условия для работы на дому. А ему срочно надо было соорудить фотолабораторию на дому. Но ремонт он
затеял таким образом, каким его начали осторожно делать, только лет через десять.
И ведь кто-то его в то время прикрывал!
Предела его наглости не было бесконечности. Например, этот, козёл, внаглую зажал мою молодую жену в лифте, требуя отдачи тут же. Правда, получив от неё слегка по печени, он её временно отпустил. При этом, во всей своей деятельности он прикрывался «корочкой» ветерана Великой Отечественной войны. И ни у кого даже не возникла простая мысль – сравнить его возраст, например, с документами, да просто со временем войны. Надо было только посмотреть его паспорт, и убедиться, что орден Красной Звезды, который выдавался исключительно за участие в боевых действиях, либо милиционерам при исполнении служебных обязанностей, причём последним, как правило, посмертно, он получил в возрасте, примерно, четырёх лет, не выезжая из какого-то приволжского городка, где даже пленных немцев не видели. Даже в ЖЭКе, который должен был «блюсти», ни у кого такое несовпадение не вызвало никаких эмоций, а надо бы.
Ремонт тоже вёлся внаглую. Снесли одну несущую перегородку. Благо у него был десятый этаж этого «очень» крупнопанельного дома. Строительный мусор выбрасывался прямо в окно. Строительная пыль струилась по вентиляционному каналу во все квартиры нашего двенадцатиэтажного пенала. Жалобы жильцов, и не только нашего дома реакции никакой не имели. Он продолжал приставать к моей жене в лифте, а она продолжала также тщательно месить его кулачком по печени. Один раз я ему сказал, что зарежу козла, если он будет вести себя так.
После этого он к жене не приставал. Просто такие твари, когда нарываются на конкретный отпор, сразу вспоминают своё «детство золотое», потому, что, как правило, эти подонки – трусы, и прыгают лишь на тех, кто молча сносит обиды.
А дальше – больше. К нему стало приезжать много гостей. Туда-сюда носили какие-то бутыли с мутновато-тёмной жидкостью, как он объяснял – это он сдавал государству фиксаж после проявки фотоплёнок. А у нас на кухне появился стойкий запах сероводорода – запах тухлых яиц.
В это время я у себя на работе, по долгу службы занимался сбором серебра, в том числе, и из фиксажа. И этот запах «тухлых яиц» мне был хорошо знаком. И тут я высказал своей жене предположение, что наш «удивительный сосед» прямо на дому извлекает чистейшее серебро из фиксажа. Тем более, в это время в нашем институте взяли парня с 6-го факультета за такие дела, только с золото и платиной. Этот запах до сих пор вызывает у меня однозначные ассоциации: два электрода в жидкий шлам – на одном золото ( серебро, платина, палладий и т.д. ), а на другом выделяется сероводород, как следствие распада «царской водки». Запах нужно сказать очень омерзительный.
И вот в одно июльское утро весь дом проснулся около пяти часов утра от какого-то непонятного хлопка, от которого задрожал дом. А после хлопка из окон квартиры этого жильца повалил дым. Пожарные прибыли очень быстро. Они сноровисто забрались на балкон десятого этажа, и высадили балконную дверь, поскольку входная дверь оказалась обшита изнутри металлом, и сразу им не поддалась. Пожар был потушен очень быстро. Просто там он не успел, как следует разгореться. Хозяин квартиры сидел посередине комнаты на стуле, привязанный к нему. Вообще возгорание было достаточно необычным.
Выгорела только середина комнаты, которая была застлана ковром. Деревянная «стенка», имеется в виду вид мебели, почти не обгорела. Кухня так та, вообще почти целая была, только копотью всё было покрыто. А хлопок произвёл взорвавшийся цветной телевизор. Если бы не этот взрыв, то, скорее всего, квартира успела бы выгореть дотла. Соседа извлекли из квартиры и положили на лестничной клетке, где он пролежал весь день потому, что никто ни пожарные, ни скорая , ни милиция, ни МУРовцы не хотели его забирать.
Конечно, сразу приехали ребята из МУРа. Перекрыли площадку десятого этажа, а потом начали опрос соседей. Самое интересное, что никто почти ничего не слышал. Даже соседка, которая жила точно над нами в двухкомнатной квартире, и обладающая «уникальными» способностями слышать на большие расстояния и видеть сквозь стену почти ничего не могла сказать. Единственное, что она могла сообщить так это то, что у него кто-то ночью был, и примерно до трёх часов ночи там шёл какой-то разговор на повышенных тонах, но не в крик. В «стенке» в одной из книг было обнаружено 3500 рублей – стоимость автомобиля «Запорожец». Вообще, судя по следам, к «стенке» и книгам никто не прикасался. Зато вся его фототехника ( фотоаппараты, оборудование для проявки плёнок и печатанья фотографий, и так далее) вплоть до последнего проявочного бачка исчезла напрочь.
Сотрудники МУРа опрашивали и меня. Я им указал на странный запах, который появился в доме после появления этого соседа, и посоветовал проверить поверхность кирпичей, которыми был заложен вентиляционный канал на повышенное содержание серы, на предмет выявления факта извлечения серебра из фиксажа. Не знаю, делали ли они такую экспертизу, но всё сказанное зафиксировали.
А зацепок, версий о причине убийства всё не было. И вот тут в дело вмешался Его Величество Случай. Какой-то молодой дотошный летёха из МУРа, решил ещё раз полазить в ванной комнате, где, судя по всему, находилась его проявочная комната. И вот в самом дальнем углу под ванной, куда даже рука не смогла бы дотянуться, он обнаружил кассету с проявленной плёнкой. А там такое! Снимки сексуальных оргий. Причём на снимках были опознаны девицы, с которыми милиция была давно знакома, и которые жили недалеко от нашего района. Был также установлен дом, где проходила съёмка.
Ну а дальше, как говорится, дело техники. Но это уже совсем другая история.
Уход (осеннее эссе )
Октябрьское утро. Небо как обычно для этого времени года заложено сухими облаками. Не теми, сумрачными иссиня-зеленовато-фиолетовыми облаками-тучами июля или августа, а простыми осенними облаками, с которых дождик может падать только небольшими неверными струйками.
Высокий потолок. Холодно. Здесь ещё не перешли к отопительному сезону. А комната в гостинице – общежитии, что вторая от входа, продуваема всеми ветрами. За окном гремит маневровый тепловоз. Скорее их уже там работает несколько. Зябко. В такое утро очень хочется читать Куприна, особенно «Гранатовый браслет».
Пусто. На душе, в жизни. Всё. Сегодня вечером 19 октября 1984 года он переходит в другую реальность. В этой реальности остаются: друзья, работа, жена, и самое главное дочь, Марта. Его единственное нерукотворное создание на этой Земле.
Стены пронизаны сыростью, и бесконечной безразличностью к обитателям этой комнаты. Друзья заняты своими делами, и сейчас они не придут. Они придут потом, с чёрно-красными повязками на левом рукаве.
А почему на левом? К сердцу поближе? К чьему?
Тумбочка по левую руку. На ней чашка с кипятильником – самое гениальное зоновское изобретение Советской Эпохи времён репрессий и застоя. Под кроватью непочатая бутылка пива, ещё вчера предусмотрительно закупленная в магазине на улице Панфилова. Рядом с ней недопитая бутылка портвейна № 15.
Сумрачное воспоминание: кто-то всё-таки из друзей – приятелей вчера здесь был, хотя бы потому, что он бы не смог в одиночку одолеть те семь бутылок вышеозначенного портвейна, которые стоят у стенки. Кто же вчера был? А какая сейчас разница? Ещё несколько часов подождать, и поезд унесёт его из этой насквозь гнилой, завравшейся и проворовавшейся Москвы.
Но душа, его душа, она останется на веки – вечные здесь. С Мартой.
Хочется заплакать, но слёз нет – глаза сухие. Может, следует оросить их, приняв грамм сто портвейна?
Маневровый тепловоз потянул назад в стойло-депо изрядно укоротившийся состав. Заскрипели тормозные башмаки. Мерзкий звук.
А сквозь октябрьскую хмарь уже начало пробиваться солнышко.
И тогда, чтобы не испохабить это прекрасное октябрьское утро пошлым выстрелом в висок из пистолета, и чтобы не отравлять его запахом хозяйственного мыла, которым должна быть натёрта пеньковая верёвка, он просто приказал своему сердцу остановиться. И его уставшее сердце, самый верный помощник и товарищ всей его жизни, всегда выполнявшее беспрекословно его приказы, с радостью выполнило и этот его приказ.
Театралы
(из серии «Московские рассказы»)
Эта история приключилась со мной в далёком 1977 году. Я тогда был студентом Московского авиационного института факультет двигателей летательных аппаратов. Эх, молодость! Но, это другая история.
Я всегда очень любил театр. А из московских, пожалуй, два мне нравились больше всего: имени Моссовета – за его, где-то даже академичность, и Таганка – за безудержный полёт мыслей режиссёра и таких АКТЁРОВ!!! Всё-таки Владимир Семёнович был одним из них. Но это я опять отвлёкся.
Я был большим любителем театра, тем более, что сам играл в «Агиттеатре МАИ», которым руководили М. Задорнов и А. Четвёркин.
Тогда попасть на спектакль в театр было делом архисложным. В свободную продажу попадало очень малое число билетов. Например: в Таганке при зале около 600 мест в продажу попадало 30 пар (то есть 60 билетов) билетов; в моём любимом Моссовета при зале около1200 – 100 билетов (50 пар) на спектакль. Почему я здесь употребляю слово «пара». Дело в том, что билеты продавались только по два. И в этом есть смысл – ну, чёрт побери, идти в театр одному – ну это самое последнее дело.
Да, наши дамы не знали, какой кровью достаются нам эти билеты. Ночные бдения у театров, составление списков. И там, типа «Вас здесь не стояло».
Тем не менее, у нас была налажена система распределения билетов между нами.
Каждый ВУЗ «держал» «свой» театр. Наши, конкретно, были «Сатира» и «Моссовета».
Более того – мы на этом не ДЕЛАЛИ ДЕНЬГИ!!!! Мы менялись билетами, типа, ты стоишь в Таганку, а я в «Сатиру».
Какие билеты нам попадут на руки – никто не знал, поэтому мы обменивались билетами, чтобы посмотреть ВЕЛИКИХ АКТЁРОВ,
И, вот в один из дней продаж билетов на спектакли, извините, Фаины Раневской, Ростислава Плятта, Георгия Жжёнова, Ирины Друбич.
Про Друбич, когда она играла Эдит Пиаф - зал рыдал. Это артистка с большой буквы «А» - то есть первый. Её тонкие, белые руки, вознесённые вверх.
Ребята, вы просто про это не знаете, потому, что вы были слишком молоды.
Когда Ростилав Плятт встал в стойку без поддержки, и ещё прошёл пару шагов, на руках (спектакль «На полпути к вершине»), да ему ещё было тогда 72 год.
Мы тогда просто захлёбывались театром. Потому что актёры театра играли,
как в последний день жизни. И у ВЕЛИКИХ каждый последний день начинался с момента выхода на сцену. Да благословит их память народная!
А теперь – ближе к теме.
В тот день мы стройно стояли по списку за билетами в театр имени Моссовета.
По нашим ночным спискам я уже был номер 3.
Но передо мной стояло, типа в культурной очереди, 54 инвалида.
Вы представляете парк «Аквариум»?
Это – небольшой сквер перед театром Моссовета, где ещё до Революции стоял продуктовый магазин, в котором был аквариум с живой рыбой. Вот так и стал этот сквер/парк называться - «Аквариум».
Итак, перед нами, которые по списку, стояло 54 инвалида, пенсионера, и так далее, которые в тех временах пользовались тем, что их должны пропускать без очереди, везде.
Они очень интелигентно рассказывали друг другу, как они поняли новый пассаж Плятта.
Особенно мне понравился один седоватый дед с тросточкой. Он так хорошо всё рассказывал, что даже я заслушался.
И – вот звонок. Касса открылась!!!!
Мы все спокойно встали по списку, я в этот день был третьим.
А перед нами 54 инвалида разыграли истинную баталию, в стиле Ватерлоо.
Особенно меня поразил этот ......... , вы сами понимаете, как я хочу его назвать. Он своей тросточкой очень активно пытался попасть в глаз той женщине, с которой только что они говорили о нюансах искусства и игры актёров.
Когда прошли все эти 54, мы спокойно взяли то, что хотели.
А вечером, когда я шёл с любимой девушкой в театр имени Моссовета, этот тип, падла, с тросточкой продавал билеты приезжим по тройной цене.
Грустно, господа!