Мастер Шаст скорым шагом шел по темному проулку портовой гавани. Только что у него завершилась встреча с очередным заказчиком, одним из тех, кого нельзя было обидеть отказом. Таких людей в городе было всего пятеро, и надо же такому случиться, что именно сегодня К'Рай свел его с двумя из них — теми, кто был особенно неравнодушен друг к другу. Да что сказать, их ненависть была просто изощренной. Два куска одной ткани — скотских дел мастер хапуга Хок и попрошайка-вымогатель сквалыга Хон. Оба они были два сапога пара — главными пристяжными в собачьей связке теневых правителей города, и сегодня, в день открытия врат храма Раста (1), они пришли к Шасту с заказами на самих себя.
Хон был особенно велеречив. Он описывал такими горькими словами свои невыразимые страдания от необладания очередной «безделицей», что от них и самому Шасту хотелось немедленно залезть по отвесной стене башни теней на самый верх и броситься вниз в пропасть. Единственное, что его останавливало, — это неслышимый, но безудержный смех, что застыл комом у него в горле. О да, мастер Хон был поистине велик. Это надо же так суметь задурить голову простому смертному, чтобы он за жалкий десяток обуз (2) пошел на такую глупость — влезть в закрома к меняле Хоку, именуемому в народе шкуродером, и стянуть у него из-под носа статуэтку Гоэни, известной богини гнева и мести!
Немногим лучше было, впрочем, и задание Хока. Этот чудак пришел и, бухнув в чашу для подаяний десяток монет с ликом К'Рая на аверсе, потребовал от Шаста немедленно выкрасть из хранилища мастера Хона статуэтку Гоэни, богини тьмы и коварства. Какими только словами не крыл своего собрата Хок! При этом он так слезно описывал свои невыносимые муки от отсутствия у него в спальне этой вещицы, что Шаст ему поверил. Правда, потом он принял на веру и слова Хона, однако после решил, что искомой статуэтки отродясь не было ни у одного из этих проныр. Сговор между ними исключался — два мерзавца так искренне ненавидели друг друга, что любая попытка договориться о чем-то между собой приводила их к неминуемой драке с поножовщиной или еще к чему-нибудь худшему. Шаст был бы и рад отказаться от каждого дела, да только не в этот раз. Сделка была принята богами, и он в очередной раз попал в безвыходное положение. По крайней мере, в этом были уверены его неожиданные заказчики, так что ему, мастеру Грани с отличной репутацией, эти задания не выполнить было нельзя. Ведь дал их ему сам К'Рай — хранитель дорог и бог человеческого счастья, как его называли люди, да еще в день своего рождения, и потревожить повелителя неудачей он себе позволить никак не мог. Поэтому надо было срочно браться за дело и понять, откуда дует ветер, кто на самом деле владелец этой уникальной вещи и где именно она находится.
Тот факт, что статуэтки богини, скорее всего, никогда и не было ни у одного из заказчиков, никак не мог облегчить участь Шаста. Сегодня рано утром он, как и прочие мастера, встал в свой черед у статуи Раста, чтобы принять ниспосланный богами обет, если таковой случится, конечно. Все мастера Великого Харама один раз в году посвящали целый день тому, чтобы умилостивить богов. Кто-то из них отмаливал свои грехи в тени приятного храма Заи, попутно развлекаясь беседой с ее фривольными служительницами, кто-то проводил день, танцуя в храме Радости, иные ходили в храм Чистоты или ставили свечки другим богам, но Шаст был приверженцем старой традиции, и этот день посвящал известному только в узких кругах богу, покровительствовавшему людям, смыслом жизни которых было восстановление равновесия. О нет, вовсе не накопительство или желание стяжать чужое считалось уделом этих мастеров. Шаст вором не был — он являлся мастером Равновесия, помогающим людям восполнять недостающее и убирать лишнее из их жизни. Банальное воровство же оставалось злым роком людей, смыслом существования которых было получение наслаждения или потакание своим страстям.
Мастера Грани, как еще иначе именовали мастеров Равновесия, всегда ходили по самому краю возможного. Чуть отклонишься с правильного пути, и всё. Профессия ошибок не прощала, и мастерство приходило только с годами. Шаст же был мастером многоопытным для своих лет. Прошло только три года с тех пор, как его приняли в узкий круг посвященных, после долгих лет суровых испытаний, проведенных им в обители Шага. Именно шаг, всего лишь один шаг отличал человека от зверя, хранил мир от войны и отделял живое от мертвого. Умение ходить по грани и хранить равновесие было едва ли не самым важным в жизни людей, но разве они об этом знали? Один шаг, и ты летишь в пропасть, другой — и ты снова стоишь на краю. Вот так и идешь всю жизнь — до тех пор пока не найдешь искомое и не доберешься домой. Этот мир для Шаста не был домом, скорее чудесной тюрьмой, в которую его превратили люди, но мастер знал, что мир не вечен. Быстро проходили годы, и только на склоне лет люди задумывались над вопросом: а зачем они, собственно, жили? Если задумывались, конечно.
Вот и сейчас, когда Шаст в очередной раз оказался на краю, распускать мысли ему не пришлось. Этой вредной привычке он и так посвятил много времени за свою короткую жизнь, и долго потом учился держать ум в молчании. Так что ему, как всегда, оставалось только одно: сделать шаг и отправиться навстречу судьбе. Мир перемен был ему всё еще слишком близок, чтобы он мог покинуть его до срока.
Тем не менее время терять не следовало, и Шаст пробежал две оставшиеся пади (3) до ворот собственного дома и вошел внутрь. Дом принял его молчанием и окружил темнотой, в которой стерлись тени былого дня. Миновав притвор, он прошел в едва освещенный храм и остановился. Да, именно храм Равновесия и был его домом, а он являлся его единственным жителем, не считая вездесущих мышей, избавиться от которых не было никакой возможности. За долгие годы жизни этого здания грызуны прорыли в нем столько разных ходов, что теперь по праву считали его своим местом, а Шаста терпели разве что из вежливости. Что ж, это тоже была грань совместного существования, и мастер ее никогда не переступал. Сначала уговор у него с мышами был простой: они не лезли в его дела, а он не вмешивался в их жизнь. Через некоторое время грань понимания расширилась, и мастер смог договориться с крохотными соседями о большем: они на своем языке как могли рассказывали ему обо всех, кто жил поблизости, а он делился с ними хлебом и кусочками сладкого хашимского сыра, любителем которого слыл. Впрочем, мастер увлекался не только сырами, иная пища была необходима ему едва ли не важнее, чем обычная еда.
Шаст жил слухами, которыми питалась земля, искал вести, что носились за хвостами птиц и собирал камни, которые разбрасывали другие, чтобы даровать покой и равновесие миру, где он жил. Смотрящими за нитями судьбы называли иногда мастеров, умевших хранить тонкую канву событий мира нетронутой. Много разных судеб протекало у него между пальцами, и нити некоторых из них изредка затрагивали его самого, а другие скользили прочь, подобно легкой паутинке паучков-«сенокосцев», прядущих свои ловчие сети в самых непродуваемых коридорах его дома. Тонкая вязь событий дня легла перед ним на пол и растворилась в безмолвии старого дома. Мастер потушил верхний свет и разжег очаг. Он не собирался торопиться и сломя голову нестись догонять уходящие события, вернее, он просто разучился это делать, а потому спокойно позволил им уйти и освободить место для тех, что только должны были наступить.
Выполняя поручение богов, нельзя быть неосторожным: иногда и тоненькой нити, оборвавшейся от порывистого касания, хватало, чтобы ткань реальности дрогнула и сплелась в иной узор. Впрочем, этому его научили давно, когда он еще только начинал делать первые шаги на выбранном пути. Путь мастера — это движение к цели, которую нужно достичь любой ценой. Вот только почему-то зачастую цель никак не могла оправдать средства, затраченные на ее достижение. Нити одних событий, оставаясь нетронутыми, обрывали другие, и узор неуловимо преображался, являя свету иную картину, совсем не ту, к которой стремились взыскующие истину люди. Мир был пластичен и изменчив, поэтому для того чтобы понять, куда бежать, нужно было прежде всего остановиться.
Мастер на мгновение застыл в середине алтарной комнаты и сделал шаг по наитию, не смотря под ноги, словно канатоходец с завязанными глазами, идущий по тонкой веревке над пропастью. Затем двинулся вперед, и дорога появилась под его ногами. Он вышел из дома и бегом бросился в порт, чтобы понять очередной извив судьбы, узкой лентой заплетавшей ему ноги. Отходящий от причала корабль подсказал ему, что прошлое ушло и наступило время нового. Мастер присел на кнехт (4) и, закрыв глаза, всмотрелся в себя. Время поджимало, но пока его было достаточно. Зеленая луна Ина только взошла над горизонтом, и у него оставалось полчаса до пятой луны.
«Как странно рождается волна», — думал Шаст, глядя на холодную воду Закатного океана. Тонкая рябь событий прошлого расплескалась, и вот уже новая приливная волна несет его воды на берег. Океан событий прошлого не любил, вернее, в нем его просто не было, в нем вообще всё являлось настоящим, и вот сейчас мастер знал, что единственным правильным действием было прийти сюда и смотреть бесстрастно на воду.
Для чего могла понадобиться двум прохиндеям статуэтка Гоэни — богини, мягко говоря, не жаловавшей простых смертных радостными событиями? Люди всегда старались обходить стороной дорогу, ведущую к ее храмам, не говоря уже о том, чтобы поставить дома ее статую или изображающую ее картину. Вживую богиню мало кто видел, потому что повстречавшие ее раз, навеки лишались счастья увидеть ее вновь, и это было единственным утешением страдальцам, жизнь которых после этой встречи шла наперекосяк. Что тут говорить — ее попросту боялись, и лучшим подарком злейшему врагу считалась статуэтка Гоэни. Но вот чтобы человек решился выкрасть ее у своего главного недруга — это было невозможно представить. Да уж, не тонкой насмешкой над ним представлялась Шасту неумная шутка двух пройдох, а рассчитанной местью за оборванные по его вине нити давно ушедших событий.
Мастер не стал вспоминать, где и когда мог затронуть это паучье кубло. Он прекрасно знал, что один только его отказ сотрудничать на эти два проклятых дома был достаточным основанием для того, чтобы с него спустили шкуру, причем в буквальном смысле. Хапуга Хок не был приятным человеком. Добрая встреча с ним могла привидеться простому смертному разве что в страшном сне, а уж наяву с ним и вовсе не следовало встречаться. Хок был ростовщиком, менялой и скупцом, какого не видывал свет. Его боялись все, за исключением тех, кто не знал о его существовании или никогда не имел с ним дел. Пребывая в счастливом неведении об истинной сущности этого человека, многие горожане жили с ним рядом. Им, можно сказать, повезло — паук никогда не охотился на тех, кто обитал по соседству, оставляя эту пищу на черный день. А вот всем остальным угодить в его лапы было делом времени.
Рано или поздно в судьбе всякого человека наступал день, когда ему оказывались очень нужны деньги или то, что можно было на них купить. И если у такого бедняка не было друзей, которые не воротили бы от него нос и не захлопывали перед ним двери, то хапуга Хок с радостью раскрывал ему свои объятья, которые на поверку оказывались капканом из паучьих сетей. Он опутал паутиной принуждения целый город, и большая часть жителей была должна ему деньги, честь или жизнь. Именно так и обстояло дело — Хок никогда не упускал шанс пополнить свою коллекцию. Он собирал страхи и жил ими. А что может быть страшнее, если завтра тебе придется отдать за не вовремя взятую монету жизнь — свою или близких? Хок не разменивался на мелочи, и если долг не возвращали в срок, то к должникам отправлялись его слуги и выбивали из них всё подчистую, включая жизнь. Немногим приходила в голову мысль, что деньги, которые забирал паук у своих жертв, не являлись его истинной целью. На самом деле он был и оставался верным слугой мастера Смерти, его правой рукой и наперсником, через которого широким потоком на алтарь смерти лилась жертвенная кровь. Многие из тех, кто имел с ним дело долгое время, догадывались об этом, но лишь единицы могли об этом кому-то рассказать. Так, подноготная данного действа не осталась для Шаста тайной, мастер Хок хотел его уничтожить, а потребовать лишить его жизни мог только один человек в городе — мастер Хин.
Где и когда пересеклись нити судеб, связавших Шаста с Испросителем Смерти (5), было неважно. Так или иначе, это должно было произойти. Хотя мастер Грани и пытался как мог отсрочить этот момент, он понимал, что рано или поздно по его душу заявятся ловкие Тени. Такие люди просто не могли жить в одном городе вместе, — понял Шаст отчетливо. Город был слишком мал для мастера Хина и слишком велик, и безграничен для него же, пока в этом месте жил и работал один из мастеров Равновесия. Тень никогда не доходила до края, потому что понимала, что за ним для нее не было ничего, только пустота и безвременье, а потому до поры до времени и не пересекались их пути. Но, видимо, теперь путь Тени подошел к концу, сделал неожиданный вывод мастер Шаст и на мгновение утратил невозмутимость. Только в одном случае, когда земная жизнь мастера Смерти оканчивалась, и он оказывался на краю, оттуда его обычно забирала сама Хозяйка Судьба и возвращала назад в земную жизнь в новом теле. Да только не в этот раз. Очевидно, время Тени кончилось, и теперь Хину нет возврата. Мастер понял, что его первые догадки были неверны, и два негодяя намеренно решили его извести, ведь он один из немногих мог в очередной раз нарушить их планы. И это было так. Вот только зачем им понадобилась статуэтка Гоэни, и почему из всех богинь они выбрали самую непостоянную, было пока не ясно.
Гоэни вовсе не являлась чудовищем, как ошибочно полагали люди. Просто она обладала специфическими чувствами юмора, красоты и меры. Поговаривали, что богиня могла не за здорово живешь оторвать голову несчастному, бросившему на нее косой взгляд, а другому нахалу, обводящему ее затуманенным взором, — подарить ночь любви. Она была непостоянна, ветрена и невообразимо чудна. Подлинный лик богини не мог припомнить ни один человек из тех, кому она его являла, но разговоров о Гоэни среди горожан ходило множество. Одни называли ее ничем не примечательной, другие говорили, что она страшна как ночь, третьи же сравнивали ее с Прекраснейшей, заставляя вспоминать мир божественную красоту богини Тайи (6). Но всё это были слова, люди видели лишь то, что хотели видеть или то, что им показывали, а истина так и оставалась от них сокрытой. Но только не от мастера Теней. Хин знал, что Гоэни была тайной ипостасью другой богини, имя которой люди не ведали. Даже сама Невинная Тайша (7) не могла похвастаться близостью к ней. Люди долго гадали, кто это может быть, но так и не пришли к единому выводу, а потому называли ее Безымянной, или Неведомой Тайной. Жрецы богини пуще собственных глаз хранили от мира ее секрет, поэтому он так и остался неведомым большинству живущих на Гейре людей. Говорят, в давние времена все знали ее имя, но прошли века, и люди забыли его. Однако мастер Хин точно знал, что имя Сокрытой не было абсолютной тайной, и изредка в мире людей обнаруживались уникальные артефакты, которые могли пролить свет на темное прошлое. Впрочем, таковым оно было только для непосвященных, а люди Тени к ним не относились. Многие тысячелетия они старались изгнать из мира любую память о богине, но она всякий раз снова появлялась на свет, и тогда из мира исчезали Тени. Потому-то они так стремились опорочить имя богини, но рано или поздно тайное становилась явным — мир просыпался и вспоминал.
Так вот в чем было дело. В городе поговаривали, что пару недель назад купцы из далекой Вендии привезли на продажу уникальную статую неизвестной богини, которую за баснословные деньги купил один из жрецов Тайны и поставил на постамент в центре храма, пустовавший добрую тысячу лет. А наутро статуи на нем не оказалось. Кто и как смог стащить из святилища, охраняемого невидимыми стражами, скульптуру, весящую добрую сотню туаров (8), осталось неведомым, но мастер Шаст точно знал, что не Тени приложили к этому делу руки. Хотя пытались, и самые ловкие из них потеряли от этого голову, в прямом и переносном смысле. Четыре пальца руки (9) Теней были найдены в то утро в притворе храма безголовыми, а у пятого — наставника, которого обнаружили рядом с телами, — голова присутствовала, но разум повредился настолько, что теперь он смотрел на мир глазами новорожденного ребенка и ходить мог разве что под себя, а никак не на задания клана. Влезть в храм Тайны само по себе было настоящим самоубийством, его неведомые стражи не отличались человеческой добротой и поотрывали головы безумцам, очевидно, из жалости, а ведь могли бы бросить их гнить заживо в подземельях. Однако почему-то они пощадили их наставника, словно дав предупреждение неразумным Теням, покусившимся на святое. Такая шутка была вполне в духе служителей Гоэни, но что лишило предводителя лазутчиков разума, было по-прежнему неясно.
Тени вняли предупреждению и на время затаились, но при этом тайно продолжили собирать информацию о краже. Увы, безуспешно: статуя словно растворилась в воздухе, и никаких следов ее неведомые похитители после себя не оставили. Жрецы храма пообещали за ее возвращение награду, равной которой не было. Рано утром настоятель вышел на площадь и сказал, что они отдадут вернувшему статую всё, что есть в храме, без сожаления. От этой новости у жителей города захватило дух. Жрецы Тайны свое слово держали крепко. Богатства храма были бесчисленны, так что награда действительно являлась баснословной. Казалось, за ней немедленно должны ринуться толпы охотников, но кроме жадных обывателей за дело не рискнул взяться ни один стоящий мастер поиска. Мастера мысли лишь похмыкали и тоже отказались, а жрицы храма Путеводной Нити развели руками, показывая, что и они ничем не могут помочь. И это было странно: любой человек, прикоснувшийся к тайне, сам становился сокрытым ее покровом, однако его судьба обычно оставалась у этих жриц в руках. Только если человек умирал или уходил к Свету, его нить исчезала в ослепительной вспышке или таяла в царстве теней. Во всех остальных случаях нить оставалась, а это значило, что живых участников этого дела не было, кроме безумного наставника Теней, но он уже не мог дать никаких пояснений. Если нить всё же была, то только незримая, а значит, по определению, не могла принадлежать человеку.
Мастер вздохнул. Чем сильнее тянешь на себя нить, тем прочнее она затягивает упругий клубок событий. Он давно пришел к выводу, что искомая им «статуэтка» Гоэни и была той самой неведомой статуей, которую безуспешно пытались вернуть себе жрецы храма Тайны. С одной стороны, это сильно упрощало дело, так как теперь он точно знал, что именно следует искать, а с другой — ответа на вопрос, где искать пропажу, у него по-прежнему не было. Описать словами всю сложность этой ситуации он не мог. Шаст просто видел, что запутанный клубок этой истории еще не превратился в узор, и только тоненькая нить, исходящая из него, давала ему надежду на успешный исход дела.
Попрошайка Хон, люди которого изглазили все злачные места города, так и не нашел даже намека на след «беглянки». Его слуги рылись на помойках, полагая, что воры могли спрятать статую в самых неприглядных трущобах, заглядывали в места тайных воровских ухоронок, копались в грязном белье домов нетерпимости, но ни в одном даже самом «сладком» месте не пахло и тенью неизвестных похитителей, если тень, конечно, могла иметь запах. Впрочем, мастер Шаст знал, что от тени зачастую не просто пахнет, а смердит запахом смерти, лжи и коварства. Правда, вонь наживы была немногим лучше, а по сравнению с ней аромат вымогательства просто благоухал.
Люди Хона были профессиональными вымогателями. Это непростое ремесло передавалось в его клане годами, и обучение было делом нелегким. Зачастую попрошаек просто калечили в попытке придать им особо жалкий вид, или, наоборот, растили, словно молодых бычков, для бойни, под которой понималась вовсе не живодерня, а городская арена, где в промежутках между боями развлекали публику ужимками самые безобразные жители Вольного края. Попрошайки не были умелыми бойцами, их дрожащие руки едва годились для того, чтобы выманивать деньги у доверчивых простофиль, но у них всегда находилась на подкорме команда быков, или тархов (10), которые и были их главными кулаками. И если бдительный горожанин вдруг прозревал и видел, как слепой калека украдкой ловко пересчитывает звонкую монету, и пытался поднять шум, ему быстро объясняли, что к чему, и он вмиг притворялся «глухим и слепым», а если упорствовал, то становился таким и на самом деле.
Мастер Хон был еще тот хитрец. Кроме всего прочего, он заведовал в клане непыльной должностью казначея и за долгое время настолько поднаторел в искусстве «наводить тень на плетень», что его частенько за глаза называли вторым мастером Тени — после Хина, естественно. Хон был немолод, но всегда имел ясную голову на плечах, потому что никакая иная на этом месте не задержалась бы. Кроме того, он был чрезмерно богат, а значит, мог позволить себе почти любое излишество. Вот и сейчас он не сумел бы себе объяснить, отчего согласился на странное предложение своего давнего врага свести счеты с Шастом, едва не ставшим мастером Тени. И хотя тот давно не давал повода вспоминать о себе, отказ, данный им несколько лет назад, больно ударил его воспоминаниями, и Хон с удовольствием предался сладкой мысли о том, что пришла пора дать достойный ответ на сделанный однажды неправильный выбор. Отказывать делу Тени было не принято, да что говорить — по пальцам одной руки можно было пересчитать случаи, когда те, к кому обращались с таким предложением, уходили в обет и не давали положительный ответ.
Шаст был себе на уме уже давно, с тех пор когда он пришел в город и нашел в заброшенном квартале забытый храм неведомых богов, который и стал ему домом. Мастер Хон отчетливо помнил, как еще молодого мастера, только что вылупившегося из гнезда обители Шага, Тени решили облагодетельствовать своим вниманием и заступничеством. Однако нахал сразу отмел все притязания Теней на собственное время и, сославшись на однажды данный непонятно кому обет, отказал, и с тех пор навеки навлек на себя неудовольствие владыки Теней. Хон проклял Шаста и сделал вид, что позабыл о нем до поры до времени, а вчера вечером мастер Хин напомнил ему о былом провале и приказал обязать презревшего дело Тени мастера взять заказ, результатом выполнения которого могла стать только его собственная мучительная и безвременная смерть. Быстрее или медленнее, испытывая более или менее тяжкие муки, но результатом вмешательства в дела Гоэни могла стать только смерть решившегося на это безумца. А тут ему и решать-то ничего не пришлось. Всё уже было давно решено за него.
Накануне вечером Мастер Хин объяснил пройдохе Хону и хапуге Хоку, как обойти закон судьбы и всучить ненавистному мастеру смертельный заказ. Он дал им два мешочка с монетами и приказал рано утром пойти к храму Раста и, встав в очередь наравне со всеми, поочередно положить в чашу для подношений монеты и потребовать от того, кто окажется перед ними, взяться за одно и то же невыполнимое дело. Мало того, что искомой статуэтки отродясь не было в домах этих проныр, так еще только за одно то, что мастер пообещает явить статую Гоэни на свет, ему придется бежать от богини до самого края, а затем прыгнуть за него в поисках лучшей доли. План был коварен и удивительно прост. Отказать Единому в день Его праздника не смог бы никто, находился он в здравом уме либо нет. В тот день, стоя в храме перед Его ликом, многие люди исцелялись, а некоторые развязывали узлы, завязанные десятилетия назад. Почему мастер Хин был уверен, что Раст примет подношение и именно Шаст окажется перед ними, они не знали, но не сомневались ни на мгновение, и когда пришел их черед, кинули в чашу мешочки с монетами, которые тут же исчезли во вспышке ослепительного света. А значит, теперь пройдохи могли требовать всего, чего бы им ни восхотелось. Вот только одно они не сразу осознали: Раст, принимая подношение, обещал, что прошение заявителя будет удовлетворено в любом случае и им рано или поздно придется повстречать у себя в домах нежданную гостью. Впрочем, такая малость ускользнула от их сознания, и тень тонкой усмешки на губах мастера Хина осталась ими незамеченной, а Шаст сумел рассмотреть ее и через несколько дней. Поэтому незавидная участь заказчиков была ему очевидна, однако сейчас его заботила исключительно собственная судьба.
Судьба… Как много в этом слове остается непонятого и непознанного, а между тем это всего лишь следствие однажды сделанного выбора. Каждый день, находясь в здравом уме и трезвой памяти, мы совершаем свой выбор. Большой или маленький, важный или нет, хотя неважного выбора для человека не существует. Никогда не узнаешь, что для тебя на деле было самым важным и значимым в жизни, пока не увидишь, как то, что ещё вчера привлекало тебя сильнее всего и казалось необходимым, сегодня стало пустым и неважным. И так происходит вплоть до того момента, пока все дни и события, протекающие в них, не соберутся в точку, в то мгновение, которое называется «сейчас» и которое только и есть на самом деле. Умение собираться в точку и является истинной находкой для человека знания, ведь только так и нужно проходить непонятные повороты судьбы, до тех пор пока вся дорога не открывается тебе и не становится простой и понятной. Однако в жизни Шаста до этого было еще далеко.
Мастер встал с насиженного места и потянулся. Время неподвижности кончилось, и теперь его внимание захватила полная неожиданностей ночная тропа. Он встал на нее, и ноги сами понесли его в сторону городского парка. Там, в тени столетних акаций, он когда-то сделал свой первый шаг на выбранном пути и теперь готовился совершить следующий. Это место было для него своеобразной точкой отсчета, и сейчас Шаст решился довериться ощущению правильности и уместности действия, которое возникало в нем и захватывало его изнутри. Так он, словно собака, верхним чутьем подхватил след и стал вклиниваться в окружающее пространство, а через мгновение точно знал, что делать. Мастер заскользил по ставшему понятным лабиринту теней и двинулся в сторону старого дома давно ушедшего к богам каменщика, стоявшего в конце храмовой улицы. За те без малого два десятка лет, что дом провел без хозяев, он стал безлюдным и заброшенным, превратился в пристанище для уличных собак и редких птиц-попрошаек, оставаясь при этом всё еще крепким и ладным. Но сейчас в его единственном окошке, едва видимом с улицы, теплился свет, и мастера потянуло туда, как мотылька на огонь. Он сам не понял, как оказался у неприметной двери дома, напротив задних ворот стоящего у него за спиной храма Раста. Привычно многолюдная улица была совершенно пустой, и ему показалось, что присутствие, которое он впервые ощутил сегодня утром, стало сильнее, а в груди у него затеплился огонек — предчувствие неожиданной встречи.
— Кому ты служишь, мастер? — услышал он беззвучный вопрос.
— Я служу великому равновесию и иду краем бездны, — просто ответил Шаст.
— А зачем ты идешь по краю? — удивился голос.
— Потому что только так я могу найти себя, — произнес мастер.
— Разве ты себя потерял? — усмехнулся голос.
— Нет, просто пока иду, я знаю, что могу найти себя, даже если и не вижу дороги. А если остановлюсь, то точно пойду на корм рыбам, — с улыбкой сказал Шаст.
— Ну так иди. Чего ждешь? — закончил голос, и перед Шастом распахнулась дверь.
Он протянул руку и вошел внутрь дома, за ним закрылась дверь, которую не он открывал, а навстречу шагнула женщина, с головой укутанная в плащ с капюшоном.
— Ты ищешь моей помощи, — услышал Шаст слова хозяйки. — И если ответишь правильно на мой вопрос — получишь ее. У тебя есть только одна попытка, как и жизнь.
— Что главное в жизни? — спросила она.
«Найти себя?» — подумал Шаст, и молчанием отозвалось внутри.
«Спасти себя?» — и безмолвие окутало его, он понял, что если не даст правильный ответ — ему не…
— Жить! — выдохнул он слово, которое стало для него всем. — Самое главное в жизни — это жить!
— Верный ответ. Если ты не начал жить здесь, то там для тебя никакой жизни нет. А если ты жив, то можешь безбоязненно смотреть мне в лицо, — сказала хозяйка и сняла капюшон.
О чем говорили эти двое в ту ночь, нам неведомо, но рано утром из дверей дома вышел неприметный человек и, оглядевшись по сторонам, исчез в людной толчее проснувшегося города.
Мало-помалу жизнь города входила в свою привычную колею. Заскрипели отпираемые засовы, с громким стуком распахнулись двери, и навстречу новому дню побежали мгновения. Суетным колесом событий закружилась обыденная жизнь людей, ведь они спешили проводить ее в привычном ритме, потому что выпасть из него означало застыть в текущем мгновении, а значит, неизбежно обречь себя на неудобный вопрос: а зачем, собственно, всё это? Для чего? И как произошло, что круг земной жизни стал таким, что изменить его невозможно? И на самом ли деле это так? Иллюзия нужности затмила людям разум, и они, словно слепые безумцы, провожали друг друга на земные дела, занимая всё время, отведенное им для достижения великой цели пустой суетой.
Для чего ты живешь, человек? На этот вопрос немногие решились бы дать ответ, если бы задумались. Лишь те, чей срок жизни подходил к концу, могли набраться смелости задаться им. Всем остальным до этого не было совершенно никакого дела, хотя никто из живущих не смог бы сказать, что точно знает день, когда его навестит Нежданная гостья, а потому люди даже мысленно отказывали себе в таком нехитром допущении, надеясь избежать этой встречи, словно бы такая возможность была дарована им судьбой. «На всё воля Единого», — пожимали в ответ плечами знающие люди и занимались своими делами. «На всё воля Его», — соглашались остальные и приступали к работе. И лишь немногие знали, что от того, чем они заняты каждый день, и зависел ответ на этот вопрос. Что ищешь, то и получишь, к чему стремишься, то и обрящешь, — вот нехитрый закон земной жизни, но немногие понимали его истинную суть. Живое к живому, а мертвое к мертвому — вот так и человек, всю жизнь стяжавший земное, мог бы гордо сказать: «Я жил!» — и стать прахом, а другие, кто знал о жизни не понаслышке, лишь улыбнулись бы в ответ и промолчали. Потому что говорить было, в сущности, не о чем, живое живет, а мертвое существует лишь в людских представлениях и опыте, которого на самом деле и нет совсем.
Мастер Шаст куда-то пропал, и Тени обоснованно полагали, что он решил избежать своей незавидной участи и отправился в дальнее странствие, вернуться из которого ему уже не придется. В поисках статуи могли пройти долгие годы, а он должен был доставить заказ не позднее сегодняшнего края дня, на закате, поэтому Тени были уверены, что одним соперником у них стало меньше и что Шаста настигла кара богов, ведь мастера, не выполнившие святого обета, становились лишь жалкой игрушкой в руках судьбы, и за их жизни никто бы не дал и самой мелкой монеты. А потому настроение у мастера Хина было прекрасное. Тень смутной тревоги, накрывшая его этим утром, развеялась, и он лишь покивал головой на сбивчивые объяснения двух засранцев, единственным желанием которых было свернуть ему шею и добраться до истинной власти. Ах, как они ждали, что он допустит незаметную ошибку, на самую малость ослабит вожжи, и вся отлаженная структура кланового управления сама ляжет им в руки. Незатейливые мысли двух его самых «преданных» слуг были ему понятны еще до того, как они приходили в головы этим недалеким скотам. Мастер Хин улыбнулся и вежливо поинтересовался, когда, собственно, ему следует ждать, что голова другого упрямца, взбаламутившего народ (11), украсит его храмовый двор, на что получил вполне ожидаемые уверения, что вопрос будет решен в ближайшее время. А в ответ на эти слова правитель пообещал:
— Если вы не разберетесь с мерзавцем сегодня же, то завтра я украшу ваши головы железными коронами, которые вам так не терпится поносить! (12)
Вот так и получилось, что хапуга Хок и проныра Хон, поджилки у которых затряслись от слов мастера Смерти, сами упустили на миг бразды уличного правления и бросили все силы на поимку мастера Аста, а про его коллегу и почти тезку попросту забыли.
Между тем в городе стали происходить удивительные вещи. Периодически то в одном, то в другом месте людям стала попадаться на глаза огромная статуя, которая расхаживала по улицам сама по себе, а при попытке приблизиться к ней немедленно исчезала. Впрочем, тех, кто это устроил, быстро вывели на чистую воду. Тени отловили четырех своих подручных, которые, устав от бесполезных поисков, решили поразвлечься и стали носить по улицам деревянного манекена для битья, прикрываясь плащами-невидимками. Шалопаев безжалостно выдрали, но вскоре жители города вновь увидели как ни в чем ни бывало расхаживающую по улицам статую, которую уже никто не носил на руках. С этой причудой судьбы Тени тоже разобрались довольно быстро. Оказалось, что горожане решили просто посмеяться над жрецами храма Тайны и стали переодеваться в женские одежды и разгуливать по городу, изображая искомую статую. Причем в этом розыгрыше участвовали исключительно нетрезвые молодые мужчины. Еще бы, ни одной женщине подобная идея не показалась бы привлекательной, а вот великовозрастным оболтусам, только что окончившим обучение в храме Тысячи Лиц (13), она пришлась в самый раз. Спросу с них никакого, почитай, и не было: умение перевоплощаться в иных людей было не причудой, а прямой обязанностью адептов храма, но всё же, выловив мало-помалу всех шутников, Тени столкнулись с новой дилеммой.
Годных для чего-нибудь путного мастеров Тени под рукой как раз не было, а тут, как назло, среди членов клана прокатилась весть, что на улице Медников видели женщину, как две капли воды похожую на искомую статую. Истинный лик Гоэни давно был известен Теням, в свое время она ни от кого не пряталась, а потому некоторые ее настоящие изображения пережили свой срок и остались в миру. Одному из мастеров Тени, толстяку Хану, когда-то страшно повезло, и он, увидев в подвале у мастера Хина портрет богини в натуральную величину, выполненный из адонитного (14) камня, потерял разум. А потому проверять сигнал был отправлен Тень-подмастерье. Ученик быстро добрался до места и вскоре действительно нашел девушку, похожую на ту самую статую. Впрочем, она ни от кого не пряталась, а совершенно спокойно сидела на портике храма Тайны и о чем-то разговаривала с человеком, в котором без сомнений узнавался мастер Шаст. А поодаль от них почтительно стояли на коленях безволосые служители Тайны, скинувшие свои капюшоны и взглядами, полными обожания, смотрели на свою повелительницу. Ученик бросился в клановый дом, доложил об увиденном, только ему никто не поверил.
Вместо того чтобы внять словам подмастерья, мастер Хон презрительно хмыкнул и отправил его в подвалы испробовать на себе крепость неломких палок из рук клановых палачей. Мастер Хок же задумчиво потер лоб между бровей и послал другого ученика, чтобы проверить увиденное, но когда тот вернулся, оказалось, что на площади перед храмом Тайны уже никого не было, лишь длинные тени храмового ансамбля плясали в лучах закатного солнца. Что ж, оставалось подождать совсем немного — когда тени достигнут закатных ворот храма Раста, мастер Шаст должен будет сам явиться к ним в дом и принести искомое. А раз так, то и волноваться не о чем. Раз уж глупец не решился бежать, то ему, без сомнения, глубоко наплевать на то, где именно ему оторвут голову. «Тени сделают это менее болезненно, — улыбался своим мыслям мастер Хон, — страшно себе представить, как бы сделала это Гоэни, а уж про гнев Раста и говорить нечего. Глупец подписал себе смертный приговор дважды: первый раз — когда отказался служить делу Тени, а второй — вчера утром, когда зашел к нему в храм».
Принять на себя службу богу было, без сомнения, величайшей глупостью. Хон за всё время своей жизни старался держаться от богов подальше, предпочитая земных господ. Однако если бы он знал, кому служит на самом деле, то крепко задумался бы. Скрытая жизнь мастера Смерти оставалась для него тайной за семью печатями, а потому он долгое время пребывал в счастливом неведении относительно своей незавидной участи. Но рано ли или поздно в жизни человека обязательно случается момент, когда ему приходится давать ответ за действия, совершённые им при жизни.
Легкой трелью сладкоголосых птиц зазвучал дверной колокольчик, и появившийся через мгновение привратник сообщил двум господам, что у входа в дом стоит мастер Шаст со своей спутницей и настоятельно просит его принять.
— Проси, проси! — бродяга Хон скорчил уморительную гримасу и взглянул на своего извечного оппонента.
— Мы будем весьма рады его видеть! — подтвердил хапуга Хок. — Ведь мы этого так долго ждали!
Освободить мастера от обета, данного богам, не сумел бы никто, но то, что его можно отсрочить, — было известным делом. Боги милостивы, так что обычно они не требовали исполнения своего повеления сразу, давая возможность просящим благ выполнить обет, когда это представлялось возможным. Иное дело заказчики — те могли потребовать исполнения обета незамедлительно. Что с них взять? Они являлись простыми людьми, и ничто человеческое было им не чуждо, в том числе и такая особенная разновидность вожделения, как удержание в неизвестности. Никакая иная казнь не могла быть особенно жестокой, если в ней не присутствовала иллюзорная, но тем не менее страшно желанная для узника возможность получить прощение и шанс на иной исход дела, кроме смерти.
Хон и Хок не сомневались — сейчас этот упрямый мастер будет, заламывая руки, валяться у них в ногах и вымаливать прощение. И они, естественно, даруют ему его, но не просто так, а за плату. За самую высокую плату, которую только может заплатить человек при жизни. О нет, не его бессмертная душа была нужна двум негодяям, с этой выдумкой они распрощались довольно давно, оставляя возможность верить в нее недалеким людишкам. Разве кто-нибудь видел эту душу? Хоть когда-нибудь она проявлялась на свет? Нет. Никто, кроме богов, не обладал возможностью видеть людские души. А кто видел этих богов? Люди говорили, что они находятся далеко от этого мира и лишь изредка проявляются в нем, а потому боги тоже представлялись Теням выдумкой и жалкими россказнями. Настоящая, истинная власть полагалась ими в ином.
Умение править людьми, ломать их волю, заставить выполнять все свои извращенные желания, — такие, которые невозможно было представить человеку, имеющему разум, — вот в чем заключалась власть для предводителей этого клана. Мастера Тени не требовали ничего необычного от своих невольных помощников. Предаться делу Тени и следовать ему до конца — вот единственный обет, который давали им их адепты. А вольно или невольно человек становился служителем Тени, для них не имело особого значения. Мясом, неспособным на проявление свободной воли, называли они людей. Впрочем, явление в мире Хозяйки Судьбы всегда почиталось добрым знаком, а потому, если она явит на скорый суд свою волю, они будут только рады, потому что выполнить данное ими задание было нельзя, как нельзя было найти несуществующее — душу в материальном теле, поэтому исход дела для них был предрешен, а жалкие попытки мастера Шаста оправдаться будут подняты ими на смех. Если только он не решится откупиться. Очевидно, именно для того он и привел с собой свою недалекую спутницу, но для той цены, которую с него хотели стребовать Тени, этого было мало, слишком мало.
Даже самая искусная танцовщица Храма Радости, отданная им в вечное рабство, не смогла бы восполнить выпавший на его участь долг. Да что говорить, они с радостью приняли бы от него в подарок хоть десяток девиц, но в любом случае Шаст навеки остался бы слугой Тени и служил бы им тысячи лет, оставаясь бессменным рабом в мире желаний. Они прекрасно знали, что мастер, плетущий узор, пребывает в безвременье, и если он хотел оставаться жить и изредка получать возможность видеть бездонное небо, то ему пришлось бы удовлетворять любые капризы мастера Тени, оставаясь лишь собакой, которую держали на привязи. А задумай он покинуть их — пожалуйста, иди на скорый суд Гоэни или, что еще страшнее, на правый суд Раста, а если не хочешь, то так и оставайся тем, кому положено лишь лизать хозяйский зад, а не жить вольной жизнью.
Такие «приятные» мысли посетили мастеров Тени в те минуты, пока слуги вели Шаста и его неизвестную спутницу в гостевые покои Хона. Они давно с Хоком разыграли этот приз в кости, и одному из них выпал случай первому загрести свою долю событий счастья. Мастер Грани так ловко мог распоряжаться судьбой, что, говорят, был как будто ее сыном. Он запросто мог навести привольный ветер на суда конкурентов, везущих грузы товара, чтобы он доставил их в иной порт, подконтрольный Теням, или вовсе пустить их на дно. Он мог привести караван, идущий в пустыне, к другому оазису, запутав пеленой грёз разум караванщика. Шаст умел многое, но Тени предвкушали, что на этот раз им удастся добиться от упрямого мастера того, чего они не могли получить от него никогда ранее, — покорности раба. Нет ничего прельстительнее для Теней, чем ощущать чужую беспомощность и слабость. Умения управлять судьбами других людей они были лишены начисто — тут требовалось явное благоволение богов, а вот в управлении желаниями людей они были великими искусниками. Главным желанием любого человека было одно — жить, и они использовали его без стеснения. Вот сейчас и мастеру Шасту придется доказать им и себе, насколько сильно он этого хочет.
Через мгновение в комнату вошел Шаст со своей спутницей, и не подумавшей снять капюшон накрывавшего ее плаща.
— Рады видеть тебя в добром здравии, мастер! — хором поприветствовали своего заклятого врага Тени. — Надеюсь, ты принес нам ту безделицу?
— Нет, не принес, — ответил Шаст.
— Я сама пришла и рада у вас остаться, — внезапно гордо заявила его спутница, не пожелавшая по обычаю приличий показать свое лицо.
— А это еще кто тут у нас появился? — захихикал бродяга Хон.
— Разве мы тебя ждали? — поддержал его хапуга Хок.
— Я всегда прихожу нежданной, — и не подумала смутиться в ответ женщина, тонкий стан которой отчетливо угадывался под плащом. — И мне почти никогда не рады, — с печальной улыбкой ответила она. — Но я привыкла.
— Ну что ж, тогда ты, быть может, объяснишь нам, зачем ты здесь? — с усмешкой спросил Хон.
— Гости нас обычно не жалуют, — подхватил его язвительный тон Хок.
— С радостью, — сказала неизвестная спутница Шаста. — Я пришла потому, что вы страшно желали меня видеть. Ты, — она ткнула указательным пальцем в Хока, — хотел видеть меня в своей спальне. А ты, — она перевела его на Хона, — мечтал, чтобы я вечно утешала тебя в постели. Вот я и пришла к вам — не было сил удержаться.
— Ну что ж, — подхватил игру незнакомки Хок, — может быть, тогда ты покажешь нам свое лицо?
— С радостью, — ответила гостья и скинула капюшон.
Нельзя сказать, что в ее лице они узрели что-то удивительное. Многие жрицы несвободной любви могли бы дать ей завидную фору. Она была мила, не более. Выразительные миндалевидные серые стальные глаза, тонкий овал лица, темные кудри волос и бледная светлая кожа делали ее внешность привлекательной, но ничего необыкновенного в ней не было.
— Бедняга Шаст, — вдохнул Хон, — мог бы найти девушку и посимпатичнее.
— Ага, ты конечно, не красавица, но и до Гоэни тебе далеко, — хохотнул Хок. — Та будет слегка пострашнее. И как это ты додумался, Шаст, привести в наш дом бродяжку, чтобы откупиться такой малой ценой? Разве…
— Я сама пришла к вам, раз позвали, — перебила его девушка, и ее взгляд отбил у Хока желание продолжать болтовню. — И лицо у меня такое, какое уж есть, — проговорила она с милой улыбкой, — и раз пришла, то без вас не уйду. А ты, — обратилась она к Шасту, — можешь идти, я навещу тебя в свой срок. Тебе нечего здесь смотреть, ты и так довольно видел, — сказала Гоэни и махнула рукой.
— Благодарю за милость, — кивнул Шаст и с поклоном развернулся к дверям.
— Ты куда собрался? — завопил Хон. — Думаешь, теперь ты сможешь отсюда уйти? Разве эта милашка похожа на Гоэни? Вот, посмотри, — крикнул он, и, отдернув полог с кровати, показал на появившееся в глубине алькова зеркало. Затем он взял со стола лежавшую на нем картину, перевернутую изображением вниз, и поднес ее к зеркалу так, чтобы она отразилась в нем.
– Вот она! Посмотри, какая красавица! Думаешь, я не знаю, как богиня выглядит на самом деле?
— Иди и не вздумай оглядываться, — сказала девушка Шасту, и он, кивнув головой, вышел из комнаты.
— А что, довольно похоже, — признала она и, посмотрев на отражение картины в зеркале, стала меняться в лице, заставив свое отражение совпасть с ним в совершенстве.
— Но ты же не она! — кричал ей в лицо хапуга Хок. — Ты не она! Это не твое лицо!
— Я — это я, — ответила девушка. — И хотя люди называют меня Двуликой, у меня только одно лицо. И оно не такое, каким вы его хотите увидеть, — улыбнулась она чудовищной маской смерти, — для вас оно такое, какое вы заслужили…
(1) Раст — одно из имен, которым люди называют Единого.
(2) Обуза — самая крупная золотая монета в Хараме.
(3) Падь — мера длины, равная ста шагам.
(4) Кнехт — тумба на причале для крепления тросов кораблей.
(5) Испроситель Смерти — мастер Хин, подробно о нем написано в сказке «Конец пути».
(6) История богини Тайи рассказывается в сказке «Цена слова».
(7) Невинная Тайша — самая юная и непосредственная из всех богинь Гейры.
(8) Туар — единица измерения массы, равная приблизительно 1,27 кг.
(9) Рука — пятерку воинов в Хараме называют «рукой».
(10) Тархи — клановые бойцы, прозванные за свирепость и неустрашимость в схватках именем одного из крупных хищников семейства кошачьих Гейры.
(11) Речь идет о мастере Асте.
(12) «Железная корона» — вид жестокого наказания, когда голову человека сплющивали толстым железным обручем. В зависимости от того, до какой стадии его сжимали, человек становился простым слабоумным или так и оставался полным идиотом, как шутил мастер Хин.
(13) Храм Тысячи Лиц — храм, в котором обучают театральному искусству.
(14) Адонит — минерал на планете Гейра, по прочности превосходящий земной гранит.