- Правду им подавай… Пра-а-авда, - иронично протянул он, брезгливо скосив набок нижнюю губу в небритом подбородке (когда он понял, что приговор вынесен заранее, то перестал бриться перед заседаниями). - Все беды человечества, граждане, в этой великой подмене - истины на правду. Qui pro quo, граждане. Но не в том смысле, как трактуют это выражение бестолковые англичане – услуга за услугу, но в истинном, латинском его значении - одно вместо другого, мать вашу.
Судья строго постучала карельской березы молотком председателя по круглой, карельской березы подставке, предупреждая подсудимого воздерживаться то ли от латинских, то ли от русских фразеологизмов. Тот пожал плечами и продолжал:
- Вот я и говорю, подмена, ващьчесть.
Он, хоть и подобрал презрительную губу свою, все же издевался, когда намеренно соединял обращение «ваша часть» в одно слово, как в старину соединяли «ваше сиятельство» в «вашсво». Вынесение приговора, неважно, справедливого иль нет, навсегда ставит осужденного на сторону ненависти или, как минимум, небрежения ко всему, что олицетворяет власть, государство, социальное общество, нравственность, мораль. Исправительная система и не думала никогда никого исправлять, ибо ее цель иная, а именно: устрашение тех, кто пока еще по эту, светлую сторону закона, тем более, что со времен Салтыкова-Щедрина, да и гораздо глубже в историю государства российского, «строгость законов российских извиняется необязательностью их исполнения». То есть каждый подданный страны заранее знает, что уж в чем-нибудь да виновен априори, почему и, помня о необязательности исполнения, взятку всегда несет с поклоном и благодарностью должника, а власть предержащий, будь то постовой или министр, берет её не с вороватым смущением, но с радушной и сострадательной улыбкой прощающего прегрешение благодетеля, поясняя, однако, то ли себе, то ли просителю, что деньги эти вовсе не ему, а неосязаемому «кому-то» где-то там, на абстрактном и недостижимом «верху», где владычествует истина. Он понимал, что именно в эту чертову щель, в этот зияющий кромешной тьмою зазор между истиной и правдой устремляется весь этот мутный поток человеческой несправедливости, подлости, лицемерия… М-да… Он много чего мог бы сказать суду по этому поводу, но не без оснований опасался, что карельский молоток судьи живо пресечет такие пространные речи, да к тому же и провинность его не была столь исторически значимой, чтобы сочинять эпохальную «Апологию Сократа» с все равно трагическим финалом.
- Правда, ващьчесть, есть лишь мнение по поводу факта, который, в свою очередь, хоть и является следствием истины, но никак не ею самой. Судить по правде, означает, судить по мнению, то есть по тому, что мнится одному либо группе людей, но мнится именно сегодня и именно с определенного ракурса. Я вот давеча лежал на нарах и глядел в окно, приводя в порядок, так сказать, свое самосознание. Небо было таким голубым и чистым, что на секунду почудилось, будто вот это не я за оконной решеткой следственного изолятора, а как раз оно, чистое небо в несправедливом заточении. Видите, как рознится правда от истины, смотря на то, по какую сторону клетки находится автор правды? Но суть в другом. Тут я заметил, что по стеклу, вишь ты, портя мне всю идиллическую картину непорочного, несправедливо осужденного мира, ползают две мухи, да еще и такими движениями, знаете ли, что вот-вот оскоромятся совокуплением.
По залу прокатился смех, а судья машинально взялась за молоток.
- Я взял газету, свернул ее мухобойкой, встал и направился к окну, дабы совершить справедливое правосудие над надвигающимся непотребством, однако, как часто и водится в жизни, одна быстро догадалась о моих намерениях и улетела, избежала, так сказать, вторая же… Вот тут-то, ващьчесть, и вся процессуальная коллизия, так сказать. Вторую судить никак невозможно было, ибо при ближайшем рассмотрении она оказалась… вертолетом, летящим, мать его, в голубом небе верстах эдак в пяти от потенциального и, как мы теперь видим, никак невозможного правонарушения посредством эксгибициального, так сказать, соития.
Судья произвела движение прекратить эту клоунаду и уже было опустила молоток свой на подставку, но тут и сама прыснула смешком вслед за залом, прикрывая рукой с молоточком оскоромившийся рот. Подсудимый же, глядя на проявленное аудиторией сочувствие рассказу, осмелел и продолжил апологию, перестав валять из себя дурачка своим «так сказать».
- Как я и говорил, qui pro quo, граждане, - обращался он уже больше к залу, нежели к суду. - Находясь в пяти метрах от предполагаемых событий, я был убежден в преступном намерении двух субъектов права. Я оценил видимую ситуацию, на основании увиденного предположил её развитие, вынес суждение, сформулировал приговор и приступил к исполнению посредством газеты. Но давайте представим, если бы у меня в руках оказалась не газета, а дробовик. Полагаясь на правду, которую считал неоспоримой, я бы выстрелил не вставая с нар. И что? Что в результате? Муха, которая и не помышляла ни с кем совокупляться, а лишь оказавшаяся не в то время не в том месте и, возможно, вместе со мною лишь умильно восторгавшаяся синим небом и светло завидуя свободному полету вертолета, была бы мертва, ну а вертолет, граждане…, тому ведь что газета, что дробовик…, да и за что, спрашивается?..
Тут зал разразился хохотом, а судья, наконец взявшая себя в руки, закричала: «К порядку!» и стукнула молотком так, что березовая голова его отлетела и покатилась по столу.
- Подсудимый, - строго произнесла она, дождавшись тишины, - либо говорите по существу дела, либо я лишу вас слова.
- По существу, ващьче, - совсем обнаглел подсудимый, нещадно сокращая и так сокращенное, что недолго уже оставалось и до простонародного «ваще», - разумеется… Неоспоримым является тот факт, что я ударил палкой по лицу рядового полиции, находящегося при исполнении служебных обязанностей. Если быть совсем точным – моя трость, коей я законно обладаю в силу медицинской необходимости, сиречь, хромоты, натурально явилась причиной сломанного его носа, но…, следуя принципам процессуального детерминизма, давайте проследим цепочку причин и следствий чуть глубже. Чтобы понять мотив моих действий, надобно оговориться, что собак я ценю выше людей или, уж как минимум, гораздо выше людей в полицейской форме, простите…
Судья вновь схватилась за молоток, но, увидев, что в руке у нее только черенок, лишь многообещающе строго посмотрела на подсудимого.
- Собакам не нужны тома гражданского и уголовного кодексов, - продолжал он, уже перестав глядеть в сторону судьи и апеллируя только к залу, - чтобы оставаться честными и преданными человеку, каковыми должны бы быть и люди по отношению не только к человеку и обществу, но и к собаке тоже. Согласен, человеческий закон запрещает собакам отправлять свои естественные надобности на газоне, но это касается лишь собак, рядом с которыми есть их хозяин, да и то, ошибочка, - не запрещает (как такое запретить?), а лишь обязывает хозяина прибрать за своим питомцем после. А если собака ничья, без ошейника?
В то злосчастное голубое июньское утро двое полицейских стояли у газона и, покуривая, честно несли службу стране, народу и Риму, как принято было говорить на родине юриспруденции. Рядом с ними присела, с известной своей надобностью, бездомная собачка. Один из полицейских (пострадавший то есть) был возмущен таким небрежением к общественному порядку, этим оскорблением достоинства человека и человечества, а еще более он был возмущен видимо запахом, ибо со словами «ах ты, вонючая сука!», обрушил на преступную собачью спину резиновую полицейскую дубинку общественной справедливости. Собачка взвыла и убежала прочь. Я же (здесь я напоминаю о моем сердечном отношении к собакам), оказавшись как раз рядом, со словами «ах ты, вонючая сука!» лишь повторил действия служителя закона, с той лишь разницей, что тот вроде на газон и не гадил вовсе, а удар пришелся несколько не на спину, он как-то неудачно развернулся лицом. Вот, собственно, и вся, граждане, истина, альфа и омега причин и следствий. Когда же я, весь в синяках от полицейских дубинок, очнулся в обезьяннике (уж простите, на нарах быстро привыкаешь к их сленгу), мне было предъявлено официальное обвинение в хранении двух граммов героина и в сопротивлении полиции, с нанесением при задержании тяжких телесных повреждений рядовому патрульно-постовой службы.
Истине, граждане, не нужны свидетели и доказательства, а вот правде они ой как нужны. Моей правде свидетелями лишь моя совесть да та собачка или «вонючая сука», как выразился пострадавший; но поглядите, какой легион на стороне правды иной. Тут вам и следствие, и суд, и прокурор, и заявление пострадавшего, и подброшенный героин (если не мой, то чей и откуда, спросите себя). Чтобы понять, отличить где муха, а где вертолет, не нужно хвататься ни за газету, ни за дробовик…, но нужно лишь оторвать зад от стула, встать, подойти и посмотреть сквозь мутное, усиженное мухами стекло правды правосудия в чистое небо истины, граждане присяжные. А еще, граждане присяжные, прежде чем вынесете мне свой объективный и непредвзятый приговор, задумайтесь: кто сошел с ума натурально, Дон Кихот или общество, записавшее его в сумасшедшие? Клетка на окне камеры для кого, для неба или для узника? Не ищите правды, ищите истины!
Лишь сейчас он обращался к тем, для кого и задумывал всю эту речь и взор его пылал. Статья 228 УК ч.2 грозила ему лишением свободы от трех до десяти и общественный адвокат предложил ему, в силу неоспоримой очевидности состава преступления с одной стороны, и отсутствия возможности наскрести нужную сумму на взятку с другой, признать вину и покаяться, в надежде получить хотя бы семь с учетом инвалидности. Тогда он отказался от услуг адвоката вовсе, ибо судебная система не прощает сломанных себе носов и из трех и десяти всегда выбирает десять, но присяжные – они люди, а люди любят собак, любят хотя бы за то, что те просто не умеют врать.
***
Сейчас трудно сказать, была ли на самом деле та собачка и был ли тот героин действительно не его, но я отлично помню вердикт присяжных: «Не виновен по всем пунктам обвинения». Я помню, как взорвался аплодисментами зал суда, как аплодировал стоя и я сам и даже судья, теребя в руках черенок от символа правосудия, с трудом скрывала улыбку. А еще я думал: если слово, хорошо сказанное слово может опрокинуть тщательно задокументированные факты, то где же истина и есть ли она вообще, «ваще», говоря языком оправданного подсудимого, может, преступника, а, может, и праведника… Qui pro quo.