А до чего красива степь в начале лета! Она вся цветет, пестрит и благоухает. Я бегаю по степи, не в силах сдержать своего восторга. А степь поет, звенит и стрекочет. Над цветами порхают бабочки и стрекозы, из-под ног вылетают кузнечики, от норки к норке перебегают юркие суслики, а на горизонте, где бездонное небо соприкасается с необъятной степью, вибрирует от жары воздух…
Надо ехать. Мы несемся на «газике» по проселочной дороге, а то и вовсе по бездорожью, за нами клубится пыль. Невыносимая жара! Если нам попадалась какая-нибудь речушка или озерцо, мы останавливались на короткий привал. Какое же наслаждение, во время дневного пекла и духоты, выбраться из раскаленного «газика», – в глазах пыль, на зубах песок – и плюхнуться в водную прохладу!
«А пиявки тут есть?» – спрашиваю я отца. В то время я панически боялся пиявок, представляя, как эти мерзкие существа облепят всю ногу. «Да нет! – успокаивает отец, – ты главное не застаивайся на одном месте… плыви, и все будет нормально». Я специально плыву кролем, а не брассом, усердно работаю руками и ногами, чтобы было побольше пены и шума. Теперь ни одна пиявка не прицепится, думаю я, да и змеи стороной обходить будут. Пытаюсь обогнать отца, но пока не удается. Ну, ничего, думаю я, следующим летом обязательно обгоню! После водного перекура продолжаем наш путь.
Но вот наконец день угасает, солнце прячется за горизонт и наступает летняя ночь. Все небо усыпано звездами.
Машина останавливается, кто-то из геологов зажигает спичку, чтобы посветить отцу. Он изучает карту, на которой отмечены все, даже самые мелкие населенные пункты. «Через двадцать километров хутор», – говорит он. Ни в одном окне нет света – все уже спят. Стучимся в первую попавшуюся хату с просьбой впустить на ночлег. Сонным голосом нам отвечают, что места у них нет. «А вот через три хаты живет Устиновна. Одна живет. Попробуйте к ней…» Подъезжаем и стучимся в нужный домишко. Устиновна интересуется, кто мы такие. «Геологи из Волгограда», – говорит отец. Устиновна замечает меня и, всплеснув руками, в сердцах говорит: «Батюшки, да с вами малОй! Конечно же, проходите!» Устиновна суетится. «Я сейчас», – говорит она и бежит в огород. «А что, хозяюшка, магазин-то у вас тут есть?» – спрашивает отец. «Как ни быть, конечно, есть. Только вам сейчас не в магазин, а к Зинке домой ехать надо». Устиновна объясняет, как нам лучше проехать к продавщице Зинке.
Уже глубокая ночь. Стрекочут кузнечики, да лают собаки, разбуженные нашими голосами. Отец советует мне остаться. «Мы же через пять минут вернемся!» – говорит он. Я категорически возражаю, и мы все вместе едем к продавщице домой. К нам выходит толстая полусонная бабенка в цветастом засаленном халате с большой прорехой подмышкой. Она понимает все с полуслова, залазит в машину, и мы трогаемся. Увесистым ключем она отпирает громадный висячий замок, и геологи с отцом закупают в сельмаге все необходимое.
Устиновна к нашему приезду уже накрыла на стол. Отваренная молодая картошка, малосольные огурчики с запахом чеснока и укропа, а в придачу огромная миска салата из помидор, свежих огурцов, зеленого лука и петрушки. Геологи выставляют на стол только что купленные в магазине банки рыбных консервов («килька» и «ставрида» в томатном соусе), кабачковую икру, хлеб, колбасу, водку, кто-то достает отваренную курицу, отец – котлеты, которые нажарила и дала нам в дорогу мать, и отваренные яйца. Что за стол! Дружно наваливаемся на еду. Я за день нагулял волчий аппетит, так что и упрашивать не надо, ем все подряд. Даже жирную «Полтавскую» колбасу, которую я дома никогда не ем, здесь уплетаю за милую душу. Геологи вместе с отцом пьют водку и смачно крякают.
Вот я насытился, глаза сами собой слипаются, безумно хочется спать. Отец ведет меня в комнату и укладывает в приготовленную постель. «Спи, сын. Мы еще немного посидим». Я ничего не имею против, и тут же засыпаю. За ночь просыпаюсь несколько раз – отец с геологами еще сидит на кухне. Они едят, прикладываются к водочке, о чем-то беседуют и смеются. Отец в компании или за праздничным столом выпивает всегда. Но я никогда в жизни не видел его пьяным. Представить отца пьяным невозможно даже в принципе. Он – интеллигент старой закваски, интеллигент до мозга и костей. Даже к совсем юным студентам, которые проходят у него геологическую практику, отец обращается на «вы» и по имени-отчеству.
За окном дружно стрекочут кузнечики, а в комнате над ухом звенят надоедливые комары. Я натягиваю на голову простынку и засыпаю. Утром по очереди умываемся из рукомойника и садимся завтракать. Устиновна угощает меня козьим парным молоком, налитым в большую, немного помятую алюминиевую кружку. Оно по вкусу в самом деле отличается от коровьего. Мы прощаемся с нашей гостеприимной хозяйкой и едем дальше.
Благодаря поездкам по области я ознакомился не только с ее природой, но увидел, как живут простые люди. И жизнь эта как небо и земля отличалась от того, что говорили по радио и показывали по ТВ. В начале 60-х у сельских жителей еще не было, как у горожан, холодильников, телевизоров, стиральных машин. Да что там холодильники! Свет во многих деревнях и хуторах отключали в 10–11 часов вечера, и нам частенько приходилось устраиваться на ночлег при свече или керосиновой лампе. Из средств массовой информации я знал, что в странах капитализма простому человеку живется очень плохо. Я смотрел на бедную обстановку хуторской бабушки и думал: «А все равно простые американские бабушки живут еще хуже!» Я напрягал все свое воображение, чтобы представить более скудную обстановку в далекой Америке, и не мог. Я не мог представить и самих американских бабушек вот с такими же заскорузлыми натруженными руками, с такими же лицами, испещренным морщинами, в таких же скромных платочках, как у наших…
Меня это огорчало, я понимал, что дело не в моем хилом воображении. Может, именно тогда у меня впервые зародилось недоверие к нашим СМИ. Но было и другое. Я понял: такие добрые глаза могут быть только у наших старушек. В самом деле, сельчане (а это были в основном одинокие женщины) проявляли запредельную доброту, щедрость, заботу, и это несмотря на то, что сами еле-еле сводили концы с концами. Гостеприимство, хлебосольство и сочувствие – наверное, основные свойства нашей православной души, свойства, которых, пожалуй, нет ни в одном другом народе, по крайней мере, в таком изобилии. Я тогда убедился в этом на собственном опыте и усвоил на всю жизнь.
продолжение: http://www.proza.ru/2016/01/26/2025