В Пекин поезд прибыл ранним утром. Было еще темно, когда мы добрались до гостиницы. Все наши вещи занесли в номер на первом этаже, и отец тут же умчался по своим делам. «Дети, сидите здесь и никуда не уходите!» — строго сказала мать и тоже исчезла в неизвестном направлении. Мы сидели на чемоданах в одиночестве довольно долго. Кругом все было незнакомое и чужое. Периодически дверь в номер открывалась, и к нам заглядывали китайцы, узкоглазые и черноволосые. Они с изумлением глазели на нас, как на пришельцев с другой планеты, и говорили что-то непонятное.
Нам с сестрой, сидящим на чемоданах в незнакомом помещении, стало в конце концов страшно. Я уже готов был расплакаться, но тут пришла мать. Оказывается, она договорилась, чтобы нас перевели на четвертый этаж. Жить на первом она всегда боялась. «На первом этаже опасно! Вдруг через окно залезут воры и все утащат», – обычно говорила она. Вскоре все разъяснилось и с китайцами. Их поразили, как объяснил переводчик отца Сун Ван-чин, наши белые, будто снег, волосы. Нас это успокоило, и очень скоро со многими из них мы подружились. Китайцы называли меня по имени, но на свой лад, так что вместо «Лёня» выходило «Люня». Мы с сестрой выучили несколько китайских слов и там, где это было нужно, обязательно использовали их. Когда мы встречались с ними в коридоре гостиницы или в лифте, всегда говорили: «Нихао!» Что в переводе с китайского означает «здравствуйте». Китайцев приводило это в восторг, они смеялись, тоже говорили нам «нихао» и с благоговением дотрагивались до наших белоснежных волос, желая лично удостовериться, что они настоящие.
Мы жили в комфортабельной семиэтажной гостинице, входившей в состав гостиничного комплекса. Концы крыш на зданиях, как и положено в архитектурной традиции Китая, были загнуты кверху. Помимо русских тут проживали специалисты из стран народной демократии – чехи, поляки, болгары. Наш микрорайон был великолепно благоустроен: всюду асфальт, клумбы с разнообразными цветами, хорошо оборудованные детские площадки. И, конечно же, идеальная чистота. Было здесь необычайно популярное и всеми любимое учреждение – Дом культуры. Тут демонстрировали художественные кинофильмы и детские мультфильмы, драматические и оперные спектакли, выступали наши эстрадные и цирковые артисты, регулярно приезжавшие в Китай на гастроли. Словом маленький островок отечественной культуры. Мы тут часто бывали всей семьей. На территории микрорайона были расставлены многочисленные деревянные будки зеленого цвета, похожие на милицейские. Здесь всегда находился охранник в военной форме, рядом с которым на полочке стоял телефон. Любые беспорядки при такой четкой организации наблюдения и взаимодействия были абсолютно исключены. Поскольку отец, как всегда, был на работе или в командировке, а мать занималась по хозяйству или уходила на репетицию в хор, то мы частенько гуляли с сестрой одни, без взрослых. Это было совершенно безопасно. Мы катались на качелях и каруселях, съезжали с горок, которые были разной высоты, а некоторые были волнообразные. Я играл с мальчишками в «войнушку», сестра с девчонками в куклы. В догонялки и прятки играли все вместе.
Я любил пещеру, которая была, конечно же, рукотворной, но мне в то время казалось, что это древняя пещера, чудом уцелевшая с незапамятных времен, –сотворена самой природой. Пещера являла собой нагромождение глыб. Я залазил на верхотуру и смотрел вдаль, представляя, что там море. Я наконец видел долгожданный корабль, который должен забрать меня с этого необитаемого острова. Вдруг я понимал, что это не долгожданный корабль, а пираты. Я немедленно спускался в пещеру, чтобы приготовиться к бою. Оружия у меня было предостаточно: ружье, пробочный пистолет и деревянный меч, который совсем недавно мне привез из командировки отец. Меч был покрашен серебряной краской, поэтому смотрелся как железный. В моем воображении всплывали кадры из фильма «Пятнадцатилетний капитан». Я – конечно же, отважный Дик Сенд, а на корабле подлый Негоро со своими бандитами. Ну, ничего, сейчас на помощь мне придет капитан Гуль, фантазировал я, и мы навсегда разделаемся со злыми пиратами.
У сестры была подружка – Нинка Кулькова. Она приехала с родителями из Ленинграда. Ее мама, Татьяна Федоровна, мягкая, улыбчивая женщина, дружила с нашей матерью. Они часто ходили друг к другу в гости и брали с собою нас. Потом мы сдружились с Нинкой и стали ходить друг к другу уже без родителей. Играли вместе на детской площадке.
Татьяна Федоровна во время войны жила в блокадном Ленинграде. Она иногда рассказывала матери о том суровом времени. Чтобы не умереть с голоду, она лазила по помойкам в поисках чего-нибудь мало-мальски съестного. Я тут же начинал фантазировать: представлял Татьяну Федоровну, совсем еще юную девушку, в грязном рваном платье. Только что пролетели немецкие самолеты, вдалеке дымятся разрушенные дома. Я видел что-то подобное в военных фильмах. Татьяна Федоровна перебирает содержимое помойки, наконец, находит и с жадностью набрасывается на картофельную кожуру, обгладывает говяжьи кости. Нинкин отец, Евгений Васильевич, на войне потерял ногу. У него был протез, который совсем не отличался от настоящей ноги. Он ходил с палочкой и немного прихрамывал. Однажды я заспорил с Нинкой, у кого старше отец.
Я сказал: «Моему папе 46 лет». Я в то время уже знал, что врать нехорошо, поэтому приврал совсем чуть-чуть, всего один год. Нинка рассмеялась и сказала: «А моему – сто». Я был искренне возмущен Нинкиным враньем, так же нечестно! Неужели она не знает, что врать нехорошо? В общем, у меня появились жгучий азарт и неодолимое желание победить в споре эту бессовестную врушку. Мать в подобных случаях говорила: «И понеслась душа в рай…»
Когда через несколько минут Нинка заявила, что ее папе двадцать пять миллионов лет, я задумался: а есть что-нибудь больше миллиона? К счастью, я вспомнил, что есть: «А моему папе… моему папе, – торжественно произнес я, – пятьдесят миллиардов лет». Но Нинка и тут не растерялась: «А миллион больше, чем миллиард! Ясно? Спроси, у кого хочешь!» Я не стал откладывать дело в долгий ящик и тут же помчался к отцу, который в это время был дома. «Пап, что больше – миллион или миллиард?» Отец, не отрываясь от книги, сказал: «Миллиард». Я от радости запрыгал и завопил на всю гостиницу: «Ура! Я победил!»
Отец отложил книгу, внимательно посмотрел на меня, и попросил рассказать, в чем дело. В двух словах я поведал о споре. Его лицо сделалось серьезным. « Не знал, что мой сын – врун», - сказал он. Я сразу сник и опустил голову, мой радостный пыл мгновенно угас. «Это все Нинка… Это она… это у нее…» – попытался оправдываться я. Потом повернулся и с поникшей головой поплелся на улицу. Я был раздавлен и изничтожен. Я понимал, что отец прав: врать нельзя, но все равно было обидно, обидно до слез. Что я скажу Нинке?
По воскресеньям, когда отец был дома, мы ездили на экскурсии. Мы очень любили экскурсии, потому что, во-первых, ездили всей семьей, и это уже замечательно. Во-вторых, посещение исторических мест – это интересно, увлекательно и весело.
Отец нас много фотографировал, причем не только на черно-белую, но и на цветную пленку, что было тогда, в середине 50-х, невообразимой редкостью. Он фотографировал нас везде и всюду: в гостинице, на детской площадке, на экскурсиях, в ресторане, на берегу Желтого моря, вместе с нашими друзьями и знакомыми. Возможно, именно благодаря обилию фотографий, я так хорошо помню Китай, хотя был совсем маленьким. Фотографии не позволяли забыть прошлое.
Мы добирались до места на специально выделенном для таких случаев автобусе. Программа была насыщенной и многообразной. Мы посещали императорские дворцы и примыкающие к ним парки, высокие пагоды и храмы. Отец брал напрокат лодку, и мы плавали по озеру, расположенному в парке. Мы с сестрой дурачились, брызгая друг друга водой. Весело светило солнце, щебетали птицы, кругом улыбались люди, и было ощущение непрекращающегося праздника. Потом мы шли в павильон, что-то типа летнего ресторана, перекусить. Есть нам с сестрой почему-то не хотелось. Мы пили через трубочку лимонадик и уплетали из вазочки мороженое.
Я с любопытством рассматривал Будду, который имел много ликов. Иногда его вид был величественный и бесстрастный, иногда слишком суровый, и он даже пугал меня. Но был и другой Будда – лысый толстяк, который весело и беззаботно смеется над окружающим миром. Этот Будда был близок и понятен, в нем было что-то земное. Наверное, такого же мнения придерживалась и мать, ибо очень скоро по ее настоятельной просьбе отец купил в магазине этого бога веселья, и его водрузили на самое видное место в нашем номере.
Фарфоровый Будда сопровождал нас повсюду: в Пекине, Ростове, Волгограде. Он стоит и сейчас у меня в зале на самом видном месте и по-прежнему смеется. Перед его глазами прошла вся моя жизнь, которая была, наверное, как у всех – со взлетами и падениями, с минутами радости и горя. Но я, глядя на него, прежде всего вспоминаю Китай, своих дорогих родителей, которых давно уже нет в живых, вспоминаю навсегда ушедшее детство, такое далекое, но такое светлое, чистое и доброе.
продолжение: http://www.proza.ru/2015/12/13/2088